Завтра будет сентябрь (джен)

Лето — жаркое, пыльное, сухое, сонное, — подходило к концу, покидало Столицу медленно и манерно, как престарелая актриса, которой хочется задержаться на сцене ещё хотя бы на мгновение, но нельзя: зрители устали, последний акт пришёл к логическому завершению, и даже прожекторы, слепящие актёрам и зрителям глаза против собственной воли, меркнут и отказываются освещать сцену. Раскалённое солнце неторопливо закатилось за облака, пятная алым и багровым крыши и стены домов и шпили Университета, и стало понятно: Столица сможет спокойно вздохнуть, выдыхая из раскалённых лёгких пыльный августовский жар, не сегодня. Не сегодня она умоется дождём, не сегодня посмотрит вокруг чистыми, ясными, а не воспалёнными и замутнёнными, глазами. Сегодня она всё ещё будет томиться жаждой в пыльном и вместившем в себя все оттенки алого мареве, а завтра будет сентябрь.

Аглае семь, ей завтра в гимназию, но ей самой, как и окружающим, кажется, что это всего лишь условность: девочка умна и сдержанна не по годам, чем выгодно отличается от сверстников, помнит имена правителей и даже успела проштудировать задачник по арифметике. Девочка в сотый раз за вечер потянула на себя тяжёлую дверцу шкафа, чтобы снова стряхнуть невидимые пылинки с форменного тёмно-серого платья, открыть ранец, проверить, остро ли отточены карандаши в пенале да полна ли чернильница. Аглая Лилич — очень серьёзная барышня, и пусть хоть кто-то попробует доказать обратное!

— Скоро будешь совсем как Нина, — сказал Виктор, и девочка едва заметно нахмурилась: как может взрослый человек говорить такую чепуху? Она никогда не будет такой, как Нина, ведь та — совсем другая. Нина — красивая, Нина — яркая, Нина — взрослая, Нина — страшная. Конечно, Виктор тоже страшный, особенно когда так непонятно и многозначительно молчит (то есть почти всегда), но всё же не настолько. Всё, что он говорит, вызывает несогласие, но не протест, а Нине хочется бросить вызов — именно потому, что она взрослая, красивая, яркая и страшная. Аглая — маленькая девочка, которой завтра в гимназию, девочка, которая сама не знает, какая она, девочка, которая обречена быть подверженной сравнению — и не всегда в её пользу. Она очень любит сестру, и сестра отвечает ей тем же, но при этом они слабо понимают друг друга. Аглае иногда кажется, что Нина — волшебница, но, едва такая мысль успевает оформиться в её голове, младшая Лилич отвергает её как нелогичную. Никакого волшебства не бывает, а тысячи сказок, прочитанных ею, и, казалось бы, подтверждающих, что в мире всегда есть место чуду, на поверку оказываются лишь потешками для маленьких детей или совсем неразумных взрослых. Нина любит сказки и даже иногда пишет их сама, и Аглае от этого страшно и неловко: она понимает, что едва сестра захочет, то всё будет именно так. Просто потому что той так угодно. Просто потому, что она может нечто такое, чего не может и не понимает Аглая. Нечто такое, что Аглае неподвластно, и что её страшит до дрожи в коленках.

Нина, глядя на сестрёнку, грустно думала о том, что Аглая могла бы стать самым счастливым человеком на свете, если бы не её недетская прагматичность и неумение взглянуть дальше горизонта, очерченного её же детской рукой. Такая чёткость и выверенность мысли больше подобает не маленькой девочке, а какому-нибудь древнему философу, старику-профессору, который провёл за кафедрой более половины жизни, или сухарю-инквизитору...

Нина на мгновение закрыла глаза, и тут же распахнула их, не в силах забыть увиденное — повзрослевшую сестру в узком сером платье и накинутом на плечи длинном синем пальто, со знаком Инквизиции на тонкой серебряной цепочке.

Аглая, наблюдая за ней с непередаваемым выражением лица, вздохнула про себя: "Какими же странными могут быть взрослые", и даже предположить не могла, что на земле всё же есть место чуду, и оно творится здесь и сейчас — её сестра читает её судьбу. Аглая — серьёзная барышня, ей не понять, почему Нина и Виктор то переглядываются, то смотрят на неё с каким-то сожалением, и потому она тихонько вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь, а спустя пару часов вернулась к сестре и её будущему мужу и протянула им рисунок.

— Что это? — спросила Нина, принимая листок. На нём был изображён дом, построенный из нескольких многогранников — самый крупный из них размещался внизу, а самый маленький, по-видимому, был отделан зеркалом.

— Было бы здорово жить в таком доме, — ответила ей сестра, садясь рядом. — Вот на этих этажах можно жить, а на верхнем этаже — сделать площадку, чтобы смотреть вниз на город, или наоборот, поставить телескоп и изучать планеты и звёзды.

У Нины снова заболела глаза, как от яркой вспышки. Она второй раз за вечер зажмурилась и увидела величественную башню, в зеркальных стенах которой причудливым образом преломляются солнечные лучи, и которая очень похожа на рисунок Аглаи.

— А что, если изменить направление линий? — вдруг спросила Нина. — Что, если это строение заживёт по-новому?

— Это невозможно, — Аглая снова нахмурилась и вытянула рисунок их пальцев сестры.

Нина рассеянно кивнула и улыбнулась, а ночью, дождавшись, пока сестра уснёт, забрала чертёж себе и перестроила его так, как видит только она. Закончив, она вложила его в дневник, а тот спрятала на самое дно чемодана.

"Это вполне осуществимо, хотя и совершенно невозможно", — подумала старшая Лилич, засыпая на рассвете. Утром она покинет Столицу, чтобы стать частью совсем другого города, где наверняка есть место чуду. А если даже и места нет, то кто сказал, что чудо неосуществимо?