Безумец (джен)

Примечания:

А вот и обещанное продолжение. На этот раз без заявки.

Своего рода пропущенная сцена, которая чуть больше раскрывает отношения Питера и Таноса.

Надеюсь, ваши ожидания будут оправданы. Приятного чтения. Буду ждать вас в комментариях С:

Ещё один по-неземному долгий день близится к своему завершению: глубокие тени вытягиваются и, расплываясь, бледнеют, чтобы совсем скоро смениться бархатной мглой; убаюкивая птиц, невесомо шумит розовая от закатного солнца листва; всё увереннее звучит стрёкот ночных насекомых…

Наслаждаясь спокойствием и вечерней прохладой, на ступенях хижины сидит Питер. Гибкие стебли в его руках послушно ныряют один под другой, сплетаясь в борта вместительной корзины. Завтра она должна будет заменить свою почившую предшественницу, до краёв наполнившись лесными дарами, однако сейчас Питер об этом не думает. Он ни о чём не думает. Отдавшись механике действий, он не замечает, что происходит вокруг, и подскакивает, когда в корзину падает спелый плод.

— Расслабился наконец?

Голос сходит лавиной, окончательно выталкивая Питера за границу мыслей, к реальности. Вскидывая круглые от секундного испуга глаза, он упирается ими в Таноса и только затем выдыхает. Титан перед ним улыбается, — если, конечно, кривой из-за рассекающих лицо глубоких ожогов оскал можно назвать улыбкой. Подброшенное угощение — его рук дело, в этом Питер не сомневается, но вот смысл вопроса, едва услышанного, упорно ускользает.

— Не понял, — облизнув пересохшие губы, честно признаётся Питер.

— То муха мимо тебя не пролетит, паучок, а то меня, хромого, не заметил, — поясняет Танос. Довольный игрой слов, он подмигивает и, припадая на искалеченную ногу, грузно поднимается по ступеням. Садясь рядом с Питером, Танос треплет его по волосам и шутливо толкает в плечо: желает подбодрить или разрядить обстановку, или…

«Проверяет», — догадывается Паркер.

Танос никогда не бежит от физического контакта, Питер заметил это сразу, ещё на Титане, а в последнее время такие отцово-дружеские прикосновения и вовсе стали обыденностью. Однако вторжение Таноса в личное пространство всегда несёт под собой какую-то цель. Вот и на этот раз, тормоша Питера, он хочет удостовериться, что его догадка верна и что после недели изматывающей тревоги Паркер в самом деле расслабился.

«А расслабился ли?»

Питер с опаской прислушивается к ощущениям. За несколько бесконечно долгих дней и столько же ещё более долгих ночей он успел забыть, что значит жить, когда на фоне не пульсирует «чутьё». Но оно действительно молчит.

— Да-а… — с облегчением тянет Питер.

Выудив из корзины незапланированный ужин, он обтирает его о штанину и вгрызается в сочную мякоть: «Как же хорошо в тишине…»

* * *

После того, как больше суток Танос провёл на грани жизни и смерти, а затем ещё несколько дней — в глубочайшей апатии, он удивительно быстро пошёл на поправку.

Поначалу даже простые вещи, такие как говорение или ходьба, давались ему с трудом, но, превозмогая боль, он делал всё, только бы не обременять Питера своей немощью. Питер же был ему искренне за это благодарен и от помощи не отказывался.

Дважды они пытались снять с руки оплавленную перчатку, однако оставили эту затею, когда после особо сильного рывка через щели в металле полилась пурпурная кровь. Питер готов был дёрнуть и в третий раз, убеждая Таноса, а вернее, себя, в том, что кровь идёт, потому что перчатка отошла от кожи, и сейчас ну точно всё получится, но Танос ему не позволил. Показав то, что прежде скрывала одежда: изъеденную энергией руку, высохшую ногу, покалеченный торс… он без слов объяснил, что кожи под металлом уж точно не осталось. При виде ран Питер невольно вспомнил резкий запах горелого мяса, который в тот день шёл от Таноса и который, казалось, никогда уже не выветрится из носа. Желудок моментально скрутило… В этой ситуации Питер был рад только одному: что всё происходило на улице и ему не пришлось отмывать за собой пол. Танос тогда впервые после щелчка рассмеялся — сипло, натужно, с надрывом…

После безуспешной попытки вернуть дочь Танос изменился. Питер заметил это сразу, но не сразу понял, что именно с ним произошло. Однако, чем дольше он наблюдал, тем яснее ему становилось — к Таносу пришло смирение. Вместо маниакальной отстранённости, в последние недели перед щелчком постоянно сквозившей у него во взгляде, теперь в нём мерцал иной, уже не безумный блеск. Танос начал оживать и вместе с тем открываться.

«Но надолго ли?»

Если прежде он мог днями не проронить ни слова, то сейчас первым заговаривал с Питером, причём необязательно «по делу», как это было раньше. Слушать Таноса было интересно, но Питера не покидало ощущение, что все задушевные разговоры и невыдуманные истории ненастоящие, настолько сюрреалистично выглядел в моменты словоохотливости Танос. Сюрреалистично и пугающе.

«Затишье перед бурей или новый виток в помешательстве?» — не веря в исцеление, думал Питер и старался поскорее улизнуть от многократно возросшего к себе внимания «обновлённого» титана.

Но пока он избегал Таноса, пропадая в лесу и на озёрах, тот взял на себя все бытовые заботы, не требующие особых усилий или реакции. Хотя Питер сам вызвался отвечать «за ноги», он надеялся, что регенерация Таноса скоро справится с повреждениями и позволит вернуться к привычному разделению обязанностей, ведь расставлять и опустошать силки ему категорически не нравилось.

Не нравилось ему и то, что некогда грозный титан с какой-то гипертрофированной заботой мыл за ним посуду, штопал вещи и перестилал постель. Питер понимал, что Танос делает это от неумения сидеть без дела и желания быть полезным, но прозвище «восьмифутовая Мэй», однажды при виде хлопочущего по дому титана возникшее в голове у Питера, вызвало вовсе не смех, а тревогу. Питер попытался объяснить это чувство «разрывом шаблонов», но сознание тут же гнусаво добавило, что «вообще-то Танос и раньше не чурался “женской“ работы». Спокойнее в итоге не стало. Это был первый звонок.

Последний накрыл Питера внезапно и с такой силой, что он в панике вскочил среди ночи. Растолкав Таноса, перевернув полдома в поисках костюма, не найдя его и схватив первое, что попалось под руку, он выбежал на улицу и приготовился встречать что-то поистине ужасное, но… ни в тот момент, ни через минуту, ни через час ничего так и не произошло.

Питер до утра с топором наперевес мерил шагами двор, подрываясь на каждый шорох и кидаясь на каждый куст. Танос всё это время был рядом, с крыльца наблюдая за рвущимся в драку, словно цепной пёс, парнем, не слышащим и не видящим ничего, кроме неведомой угрозы. Когда же солнце наконец разогнало подозрительные тени, в которых Питеру мерещились враги, но он так и не перестал метаться, Танос сгрёб его в охапку, вырвал из занемевших пальцев топор, под ругань и истошные вопли дотащил до хижины и, зажав на коленях, убаюкивал, как младенца, пока тот не забылся тревожным сном.

Придя в себя только к вечеру, Питер понял, что почти ничего не помнит. Расспросив Таноса, он долго перед ним извинялся. Глядя на сгорающего со стыда Паркера, Танос лишь укрепился в решении умолчать о всех тех титулах, которыми Питер его наградил, и об укачиваниях, которые вряд ли понравятся взрослому парню. Затем Питер рассказал Таносу о чутье, напирая на то, что прежде оно работало совершенно иначе. Танос внимательно его выслушал и аккуратно предположил, что пережитое было вызвано вовсе не чутьём, на что Питер упрямо насупился, ведь ему виднее, что он чувствовал, и отказался продолжать разговор, зарывшись с головой в одеяло. Танос не стал напирать, но ещё долго сидел за столом, о чём-то думая…

После произошедшего с Питером срыва Танос с нечеловеческой чуткостью начал отслеживать любые перемены в его настроении и старался всячески проявлять участие, когда ему казалось, что Питер в этом нуждается. Подобное отеческое отношение сперва только пугало, оно было слишком непохоже на поведение того титана, к которому Питер успел привыкнуть, но Танос казался стабильно спокойным, и вскоре Питер перестал его избегать. Психоз, который он спутал с обострившимся чутьём и который им, возможно, и был усилен, больше не повторялся, общая тревожность, хоть и не ушла совсем, также немного стихла, и Питер принял новую реальность. Дни потекли своим чередом…

* * *

— Я должен извиниться перед тобой.

В предночной тишине голос Таноса звучит резко. Питер снова вздрагивает и прекращает жевать: от этого вечера он ожидал другого…

Закашлявшись — не от сока, чтобы взять паузу, — он не сразу задаёт вопрос:

— За что?

На самом деле Питер уже знает ответ, но что-то внутри упорно не хочет, чтобы он прозвучал. Изображая спокойствие, Питер обкусывает косточку плода, закидывает её в кусты, приглаживает вечно лохматую макушку и только затем поворачивается к Таносу.

Тот как всегда оказывается краток:

— За всё это. — Не отрывая руки от колена, Танос указывает куда-то вдаль: на всё и ни на что конкретное. — Не в моём праве было вырывать тебя из привычной жизни и запирать здесь, дитя.

Питер вздыхает: он не ошибся, но радости это не приносит. Он не понимает, что именно должен чувствовать, не знает, как реагировать.

По лопаткам вдруг ударяет ветер, и Питер моментально зябнет. Прежде уютный полумрак наваливается густеющей тревогой, удобная ступенька больно упирается в кости… Ощущая забытые, а вернее, загнанные в глубины подсознания, обиду и злость, Питер хочет уйти, но не трогается с места.

Обхватив покрытые мурашками голые руки, он с неожиданной для себя уверенностью произносит:

— Не надо извиняться. Зачем это теперь? Что извинения могут…

— …тебе дать? — Видя Питера насквозь, Танос снова улыбается и за плечи притягивает его к себе, согревая. — Ничего, ты прав. — Он с задором ерошит каштановые волосы. — Лучше спроси, что могу дать я?

— Ничего, — бурчит под ноги Паркер.

Дёрнув головой, он сбрасывает тяжёлую руку и отодвигается. Понимая, что ведёт себя как обиженный ребёнок, Питер не может ничего с собой поделать: он с таким трудом смирился с судьбой отшельника, что теперь не хочет даже слышать о той, которая могла у него быть, — об отнятой безумным титаном.

— Я верну тебя домой, Питер.

Вкрадчивый голос режет хуже стекла.

— Плохая шутка… — Глотая подбирающиеся к горлу слёзы, Паркер сутулится, сжимается, притихает. Он и правда не верит. Однако Таносу незачем лгать, и, позволяя искре надежды войти в сердце, Питер глухо бубнит в прижатые к подбородку колени: — И как ты собрался меня вернуть? Пинком закинешь? — Грубая издёвка не веселит, и Паркер шмыгает носом. — Камней нет, корабля нет…

— Есть.

— Что есть?

— Корабль. — Глядя в широко распахнувшиеся глаза, Танос довольно щурится. Осознание приходит к Питеру постепенно: раскрывая рот, вытягивает лицо, расправляет плечи… Танос смеётся и воодушевлённо продолжает: — Я пригоню Санктуарий, научу тебя им управлять. Это несложно, ты справишься. Настроим автопилот, и через несколько часов полёта будешь на Земле. Только…

Дыхание перехватывает, едва Питер слышит намёк на препоны. Но хорошо, что Танос не останавливается:

— …нужно подождать — луна забивает сигнал.

— Сколько? — почему-то шепчет Питер, за грохотом сердца с трудом разбирая свои же слова.

— Чуть меньше недели.

«Неделя!»

Охая, Питер слетает с крыльца разжавшейся пружиной. Заведя руки за голову, он быстро доходит до края двора и замирает. Он стоит там, глядя на закатное солнце, пока совсем не темнеет, и только затем, шатаясь будто пьяный, возвращается к Таносу. Питер улыбается от уха до уха, смахивая с алеющих щёк остатки жара и слёз, и опускается на прохладную ступеньку:

— Господи, я вернусь…

Танос и сам радуется как мальчишка. Он похлопывает Питера по лопаткам, треплет легонько за шею, тот смеётся, но идиллия не длится долго: Паркер вдруг замирает. Румянец сходит с его лица, а в глазах разливается паника.

— А ты? Тебя же убьют, если узнают!

— Это не важно… — Танос разрывает объятия и отводит взгляд.

«Как “не важно“?!» — набатом стучит у Питера в висках, но вслух он произносит лишь короткое:

— Почему?

Он действительно не понимает.

Танос отвечает не сразу:

— У меня больше нет цели: я свершил задуманное. — Он говорит тихо, ещё больше поражая Питера своим спокойствием. — Вселенная будет жить. Но за это я заплатил непомерно высокую цену.

— Да… твоя дочь…

Питеру кажется, что он понимает, но Танос качает головой:

— Мои дети. Не только Гамора погибла в тот день. Но она единственная из них, кто принял смерть от моей руки.

— А Небула? — Игнорируя ужасающий факт, Питер вспоминает о младшей дочери и, словно спасательный круг, бросает её имя титану. — Ты говорил, она жива. Она…

Но утопающий не хочет спасения.

— Она никогда меня не простит.

— Простит! Я уверен, что простит! Вам нужно только поговорить! — Питер продолжает упорствовать. Он почти кричит, словно громкость слов может придать им веса. — Я же простил!..

Питер вдруг смущённо замолкает. Собственное признание кажется ему безумно глупым и совсем «неаргументным», потому что он даже не уверен в его искренности. Он окончательно запутался в чувствах и не понимает, как должен относиться к Таносу за то, что тот сделал с ним. Можно ли вообще прощать за подобное? А если тот, кто сделал, раскаивается и готов всё исправить?

— Простил? — Голос, полный неверия и надежды, возвращает Питера из мыслей.

Танос ждёт ответа с такой болью и трепетом, на которые, Питеру казалось, он вовсе не способен. От этого взгляда внутри всё переворачивается.

Чтобы разомкнуть сжатые в тонкую полоску губы, Питеру требуется мужество. И проходит немало времени, прежде чем он его находит:

— Да. Простил.

Питер не лжёт: ни Таносу, ни, главное, самому себе. Сейчас он в этом уверен. «Мэй поступила бы так же…»

— Спасибо…

Танос тяжело сглатывает и жмурится, но слеза всё равно успевает блеснуть на щеке. Закрыв лицо ладонью, он отворачивается.

Оглушённый эмоциями, своими и титана, Питер не знает, что делать, и потому молча глядит, как вздрагивают массивные плечи. Хотя в этот момент внешне он абсолютно спокоен, в его груди бьётся не меньший клубок чувств. Их так много, что кажется, будто они вот-вот её разорвут. Но Питер не против, если от этого станет легче…

Он мечтает вернуться домой с той самой секунды, как проснулся в Садах. Ему всего семнадцать, вся жизнь впереди, и остаться здесь будет несусветной глупостью, да и Танос, раз уж решил, вряд ли это позволит. Но вместе с тем Питер не хочет вредить титану: кем бы тот ни был, что бы ни сделал, в его глазах, он больше не враг. И плевать, что Танос с таким безразличием говорит о собственной смерти. Питер не верит, что он не хочет жить.

Внезапно в голове Паркера что-то щёлкает. Хватаясь за ткань на плече титана, он дёргает его на себя и кричит:

— Я тебя не выдам, слышишь?! Они не узнают о Садах! Я тебя вообще не видел! С кораблём повезло. Координаты сотрём. И память мне сотрём! Только частично, чтобы не заподозрили. Есть же у тебя для этого какие-то приборы…

— Пит… — Танос опускает на Питера мутные глаза и с потрясением смотрит в искажённое от подступающих рыданий лицо.

— Даже если меня будут пытать! — на остатках сил хрипит Паркер и тут же, воя, сгибается пополам: его накрывает истерика.

Отцепив давящегося слезами Питера от своей рубахи, за которую он держится так, словно упадёт без этой опоры, Танос сгребает его в объятья. Укачивая Питера на коленях, точно так же, как и неделю назад, он ждёт, пока тот хоть немного успокоится, и лишь затем начинает говорить:

— Я ценю твоё желание защитить меня, Питер, но ты не станешь рисковать собой, не пойдёшь против Мстителей. Мне это не надо. Тебе это не надо. Я совершил ошибку, и ты не должен страдать из-за неё. Ты вернёшься и забудешь меня и это место, как дурной сон. Я тебя прошу, Питер. Договорились?

«Нет!»

Питер громко сопит и дёргается, пытаясь вырваться, чтобы в прямом и переносном смыслах уйти от ответа. От единственно возможного ответа. Но, несмотря на увечья, Танос держит крепко. Ещё рывок — один, другой… Питер не знает, сколько проходит времени, прежде чем он утвердительно кивает.

И просыпается.

* * *

Смыв холодной водой остатки пены, Паркер закрывает кран и замирает напротив запотевшего зеркала.

Сон, который он сегодня видел, а вернее, воспоминание, кажется, свело на нет несколько месяцев терапии: руки снова трясутся от бессильной злобы, сердце стучит как бешеное, в горле стоит ком… Питер пытается прокручивать в голове слова о защитной реакции и манипулятивном влиянии, но они не убеждают.

Уже на следующее утро после разговора с Таносом в Сады пришли Мстители, и Тор свершил возмездие, от которого не стало легче никому. Особенно Питеру.

Убрав в чехол складную, украшенную рунами бритву, Паркер оборачивается: тревожность больше никогда не замолкает, но сейчас это всё-таки чутьё. Через секунду в комнате раздаётся голос Мэй:

— Соня, пора вставать, опоздаешь к мистеру Гарнеру… ох! — Не ожидав столкнуться с бодрствующим племянником, Мэй застывает в дверном проёме. — Всё никак не привыкну к этому твоему новому качеству.

— Какому качеству? — Питер подходит к тётушке, и та целует его в колючий ёжик коротких волос.

Месяц назад Питер выбрил голову под ноль и, придя в таком виде на базу Мстителей, испортил праздник, который Тони устроил для него, чтобы он мог немного отвлечься. Кто же знал, что туда явится Тор?..

— К ранним подъёмам, дорогой. — Мэй обнимает Питера и затем, обхватив ладонями скулы, ещё совсем недавно бывшие детскими щеками, с тревогой смотрит ему в глаза. — Всё хорошо?

— Не выспался, ничего страшного, — не в первый раз лжёт тётушке Питер.

Сегодня Мэй, кажется, даже верит:

— Опять кошмары? С ним? — Она почему-то никогда не называет имя Таноса.

— Да, — Питер отстраняется и, взяв рюкзак, идёт к выходу, — кошмары…

КОНЕЦ

Примечания:

Пожалуйста, поделитесь впечатлениями. Буду рада любым отзывам и мнениями)