Живые и мёртвые (джен)

У сидящей передо мной девицы был шикарный бордовый гель-лак и свежая укладка. Такие вещи я чувствую просто как женщина — это и запах хорошей парикмахерской, который не перебить никакими свечами, и особо яркие блики на ногтях, и общая уверенность. Такого сидящие напротив меня люди обычно не испытывают, а значит, клиентка моя использовала допинг. Ну, в хорошем смысле этого слова.

— Так что, он вернется?

Девица пришла возвращать мужа. Не загулявшего, это бы я сразу увидела, нет, официально расторгнувшего свои отношения с бывшей супругой и... ну да, уже женатого повторно.

— А вам зачем? Он же козел, алименты не платит, с сыном видеться не хочет, да еще и гадости про вас общим друзьям рассказывает.

Сейчас я говорила, даже не глядя в карты. Стандартный список претензий бывшей к бывшему. Женятся зайки и котики, а разводятся — всем известно, кто.

На девицу, впрочем, подействовало.

— Я на самом деле так не думала, просто я обиделась... мы с девочками выпили...

— А потом рассказали про это еще маме, бывшей свекрови и всем, кто хотел и не хотел слушать.

Клиентка мне категорически не нравилась. Такие, как она, выматывают все нервы, рассказывая о своих мелких бедах-печальках, а потом, когда наконец понимают, что платить придется не только деньгами, торжественно исчезают в закате, и гребанные три тысячи за консультацию никак не искупают мое потраченное время и головную боль.

— Ну и что, — обиделась девица. — Он меня бросил, имею право.

— Хорошо, — сдалась я. — Тогда объясняю вам нашу дальнейшую работу. Сейчас я буду детально смотреть ситуацию. Не брать ее готовенькую из ваших рассказов, а обозревать со всех сторон. Это входит в стоимость консультации, можете расслабиться. Но подробную выкладку причин вашего разрыва сделаю только за дополнительную плату. Обычно это стоит не больше тысячи. После этого возможны три варианта. Во-первых, вашего мужа могли приворожить. Это не самый частый вариант, но самый приятный.

Для меня. Никаких откатов, никакого нарушения сложившейся природы. К тому же работа нетрудная. Привораживают обычно самоучки, а порой и заказчик, и манипулятор — одна и та же шестнадцатилетняя девочка. За свою многолетнюю практику я только один раз столкнулась с по-настоящему серьезной штукой на крови и смерти, с переводом отката на нерожденного ребенка, которого сразу же и абортировали, самостоятельно тот откат реализовав. Ну, повозилась и сняла. На свою голову. Приворот, как оказалось, держался дольше, чем я колдовать умела, и вокруг него успели нарасти вполне себе естественные магические связи. Так и вышло, что вполне счастливая семья, в которой уже и внуки родиться успели, в два месяца развалилась, разорилась, а предмет страсти — бодрый и крепкий дядька предпенсионного возраста за полгода жизни с новой любовью превратился в развалину, спился и умер. Впрочем, это исключение, которое есть в любом правиле.

К тому же, у меня были серьезные подозрения, что автора приворота я хорошо знала. А баба Тома не веники вязала.

— В случае снятия приворота мы возвращаем события к естественному течению, в этом случае ни я, ни вы можем не беспокоиться об откатах и прочих неприятностях. Второй возможный вариант — муж вас сам по себе разлюбил, отношений у него либо нет, либо все не серьезно. В этом случае потребуются более серьезные манипуляции — и стоит это, конечно, дороже.

Клиентка открыла рот, явно по финансовому вопросу. Но я еще не закончила.

— И дело не только в деньгах. Помните, я вам говорила про откат? Вы собираетесь изменить порядок вещей. С моей посильной помощью. Бывший муж вас не любит, а мы его — заставим. И этим построим новые связи в тонком мире. А старые — разорвем. И это может ударить по вам, а может и по мне. Мне это не нужно, я просто наемный работник.

— А что за удар? — к моему удивлению, девица все еще не напугалась. Мне нравятся смелые, особенно когда они еще и платежеспособны.

— Ничего особенно страшного. Ну, поболеете, с полгода из простуды в простуду переходить будете. Зарплату потеряете. На улице ограбят. Неприятно, но не смертельно.

— А третий вариант? Вы говорили, есть еще и третий.

Определенно клиентка в интерьере магического салона смотрелась уместнее моего. Такая роскошная инфернальная блондинка, вся в черном и с газовым шарфом на волосах. Если от таких женщин уходят, значит, что-то глубоко нехорошее у них внутри сидит.

Глядя на шикарную девицу в кресле напротив, я склонялась именно к третьему варианту.

— Третий вариант — это если у вашего бывшего мужа есть новые, очень серьезные отношения, или если он вас глубоко ненавидит. В этом случае просто вернуть его невозможно, а привораживать — запредельно сложно. Откат пойдет страшный, на смерть. Переводить его можно только на кровную родню — например, на вашего сына или кого-то из родителей. Я за такие вещи не берусь, да и клиенты обычно сами отказываются.

Давайте тогда начнем, — заявила девица и... ну да, облизнулась. Третий вариант, как он есть.

* * *

Все оказалось даже хуже, чем я думала. Карты ровненько ложились на стол, давно позабытая чашка кофе из последних сил дымилась, а мне остро хотелось закурить.

Напротив меня, в мягоньком кресле, сидела потенциальная конкурентка. Сильная и чернуще-черная. Слава богу, хоть ничему не обученная. Но это меня, опытную колдунью, как-то спасало, а вот бывшим свойственникам ее хватало и неученой. Манипуляции, эмоциональное насилие и вранье клиентки превратило в ад жизни и ее бывшего мужа, и его семьи, и собственного сына. То тут, то там сквозь карты проносились всполохи возможного будущего — и алкоголизм, и онкология, и шизофрения. И черная-черная мгла вокруг.

Любая сильная и необученная колдунья тянет к себе всякую шваль из тонкого мира, именно поэтому бабушки предпочитают учить внучек, даже если не видят у тех ни капли способностей, всегда лучше перебдеть, чем недобдеть. Но вокруг клиентки все было совсем уж мрачненько. Тут и неупокоенные души роем, и всякая дохристианская тонкая мелочь, и сосунки — что-то среднее между вроде бестелесными вампирчиками и рыбами-прилипалами, которые сопровождают скандалистов и склочников, а если хозяевам не удается довести никого до истерики — подсасываются у него самого. Тянула энергию и сама клиентка, со всех, кто вокруг, в первую очередь — с собственного сына. Не со зла, а по своей черной природе.

Возвращать такой ни в чем неповинного мужика я бы не стала даже из-под чужого приворота — репутация дороже. А там вдобавок действительно была новая семья, и даже... ну да, новая жена клиенткиного экса уже забеременела, хотя и сама об этом еще не догадывалась.

— Извините, Маша, я ничем вам не могу помочь. — Я все-таки удержалась и не полезла за пачкой, вместо этого отхлебнув кофе. — Муж очень сильно на вас обижен, а убивать ваших родственников даже ради восстановления семьи...

— Но ведь это не обязательно должны быть сын или мама? — кажется, девица не столько испугалась, сколько включила голову.

Если она сейчас додумается до беременности ради приворота, я пожалуй решу, что не такая она необученная. Если подумать, это классическая схема, которая есть в книжке рецептов у каждой династии колдуний. Вопрос морали остается открытым, и я например вряд ли смогла бы с полгода растить внутри себя жертвенного ягненка во имя собственной личной жизни. Но — метод действенный, хотя и варварский.

— У меня есть дедушка. Старенький, неходячий и в маразме. Я уверена, что он и сам пришел бы к такому решению.

Иди ты в жопу, Маша. Чтобы не сказать грубее.

Виски заныли с утроенной силой. Я мельком глянула на часы и обнаружила, что потратила на душную клиентку уже больше часа. Ну что ж, по крайней мере приятно осознавать, что для девицы это время прошло в пустопорожнем трепе, за который она заплатила кровную трешечку.

— Увы, здесь ничего нельзя гарантировать, — соврала я, демонстративно убирая карты. — Рисковать маленьким ребенком не буду, да и вам не советую. Вы красивая молодая женщина, и наверняка скоро найдете себе более удачного спутника жизни. Я так понимаю, подробный разбор причин конца семейной жизни вас не интересует?

Девица покачала головой.

Мне было даже интересно, чувствует ли она себя очередной жертвой шарлатанки. Ведь результата-то не вышло.

— Я могу к вам еще обратиться?

Да лучше я сдохну.

— Разумеется, буду рада вам помочь. И небольшой совет: сходите в храм, любой. Вы эмоциональная девушка, и потому притягиваете к себе разных... потусторонних обитателей.Просто попросите благословения у священника, этого должно хватить на пару месяцев. Разумеется, если вы не религиозны, я могу провести обряд и сама, или порекомендовать вам кого-нибудь из коллег. Но священник сделает не хуже, а главное — денег не возьмет.

— Что вы прицепились к этим деньгам? — наконец не выдержала клиентка.

— Темной ведьме положено быть меркантильной, — вежливо улыбнулась я. — Так сказать, издержки профессии.

* * *

Когда Мерзкая Маша наконец осчастливила меня отбытием, я распахнула окна и с наслаждением втянула носом пахучий летний зной. Ветра почти не было, но аромат свежеподстриженной на солнцепеке травы все равно потеснил кофейно-восковую духоту в кабинете. Следующий клиент должен был прийти только через час, и к тому же был постоянником — с ним я позволяла себе курить, болтать об отвлеченных вещах и не зацикливаться на антураже.

Разумеется, я наврала клиентке. Вот это как раз можно считать издержкой профессии, паталогическую лживость, и некоторое гадство характера. Я почти сразу поняла, что денег у Маши в обрез, но чем дальше, тем больше девица меня раздражала. И я не отказала себе в удовольствии пару раз надавить на больное место. Не будь у нее пятилетнего сына, я бы и о тонких сущностях умолчала — нехай кормит астральных вампирчиков и прочую мелкую шушеру. Но вот угощать этот зоопарк ребенком... я еще не настолько профессионально деградировала.

Впервые я увидела сосунка, наверное, лет в пять. Может, и раньше: мама всегда говорила, что в раннем детстве я постоянно замечала в углу квартиры под потолком какого-то «страшного дядю», и никогда не спала в угловой комнате, так что ей пришлось переставить кроватку в зал. Просто тот случай я запомнила.

К нам в гости пришла тетя Света — кто-то из маминых коллег. Я хорошо помню, что имя не показалось мне подходящим для дородной громогласной женщины, одетой с известным номенклатурным шиком. В основном потому, что тетя Света все время была как будто в тени. У самых контуров ее тела эта тень собиралась отчетливо темными клубами вроде дыма — для себя я тогда объяснила это тем, что гостья не расставалась с папироской.

А потом я услышала мерзкий — как комариный, только еще тоньше и одновременно громче — писк. Звук исходил от тети Светы, и, повернувшись к ней, я заметила над правым плечом странное создание размером с котенка-подростка. На этом сходство животного с очаровательными хвостатыми закончилось. Пискля, как я обозвала неведомую зверушку, была тощей и какой-то склизкой, грязно-серого цвета, с вытянутой острой мордой, на которой злобно поблескивали выпуклые маленькие глазки. Она явно заметила меня, и наслаждалась моим удивлением и страхом.

Потом, по рассказам мамы, со мной случилась такая истерика, что она всерьез подумывала о соответствующих врачах. Успокоилась я только после обещания никогда больше не пускать тетю Свету в дом — и самое смешное, что не напрасно. Сложно сказать, почему тот сосунок проигнорировал нежнейшее лакомство в виде маленького ребенка, наделенного некоторыми магическими способностями — может, своим квазиумом сообразил, что скользкая и двуличная тетя Света все равно предоставит ему больше разнообразных эмоций. А может, дядя Сережа уже тогда появился в квартире и принес с собой запах серьезного колдовства.

* * *

За отчима мама вышла через полгода после того случая — как я поняла из разговоров взрослых, он сделал ей предложение назло своей матери, не обрадованной «разведенкой с прицепом» в жизни дорогого сыночка. Во всяком случае, когда баба Тома впервые снизошла до того, чтобы прийти к нам в гости, я уже ходила в первый класс.

В тот день я пришла из школы рано — по субботам было только три урока, и еще с порога поняла, что дома гости. Мама звенела посудой, дядя Сережа отвечал на что-то с балкона — явно пошел туда за соленьями. Обычно я здоровалась еще стоя в дверях, но тогда — тихо разулась, прошла коридорчиком и осторожно заглянула в зал — самую большую (из двух) комнат в нашей квартире.

На парадном месте спиной к окну сидела величественная пожилая дама — будь я помладше, всерьез приняла бы ее за сказочную королеву. Старой она не выглядела — максимум, лет на десять постарше мамы. Но почему-то я сразу поняла, что это та самая таинственная «свекруха», на которую мать регулярно жаловалась всем подружкам.

— Здрасьте, Бабтома, — пробормотала я и попыталась сбежать в Угловую, но дама меня остановила коротким, но очень властным жестом.

— А ты, значит, Арина.

Она не спрашивала, а утверждала — впрочем, какая еще девочка в школьной форме могла оказаться дома у «разведенки» ее сына.

Мне стало довольно жутко — казалось, гостья видит меня насквозь и точно знает и о порванных колготках, и о тройке по поведению. Как продолжать разговор, я не знала, и очень надеялась, что на помощь придут мама с отчимом — но те как будто позабыли о единственном и любимом ребенке.

— Ну, иди сюда.

— Нет, — храбро отозвалась я, отступая спиной вперед к выходу из зала.

— Почему же это? — казалось, она всерьез наслаждается происходящим. — Разве я такая страшная?

В семь лет я не знала слова «потенциально», а оно лучше всего дополнило бы то определение, которое баба Тома дала себе. Пришлось объяснять буквально на пальцах, при этом помня о жизненно необходимой октябренку вежливости.

— Вы — не страшная, вы опасная, — заявила я дрожащим голосом. — И даже если сейчас не опасная, то все равно вас же видно. Так что я пойду, мне уроки делать надо. Извините.

Решительный шаг назад — и я врезалась затылком прямо в стопку тарелок в маминых руках. Стекло издало опасный звон, мама рефлекторно отшатнулась, и в следующий момент мы обе полетели на пол. Больно не было, но по маминому угрожающему молчанию я сразу поняла: будет.

— Ты не бойся, Ариша, — заявила баба Тома уже куда менее страшным голосом. — Я ведь твоя бабушка, если на то пошло.

Я аккуратно глянула на мать: та выглядела настолько ошарашенной, что могла и забыть о наказании. Тем более — удивительно, но факт — при падении ни одна из тарелок не разбилась. Чудом, не иначе.

Перед визитом следующего клиента я решила прогуляться — пополнить запас сигарет и взять на вечер бутылочку мартини. День выдался насыщенным, я давненько не принимала по шесть человек за сутки. Да вдобавок Мерзкая Маша одна стоила десятка истеричных дамочек.

Тем более что на улице было на редкость хорошо. Оглушительно пахла началом лета сирень, вопили отпущенные на каникулы дети. Восьмилетняя дочка соседей Алёна выскочила откуда-то из кустов и издалека помахала мне грязной ладошкой. Я отсалютовала ей сигаретой, и неторопливо двинулась по мощеной бетонными плитами узкой аллейке. Мне нравился этот район, и я знала, что баба Тома осталась здесь не случайно.

С Изнанки город здесь выглядел почти также, как и с человеческой стороны. Здесь не было внезапных провалов в Тонкий мир, как в хрущевке, где я в детстве жила с матерью и отчимом, местные покойники вели себя пристойно, а чужие — не заглядывали. Давным-давно, до войны, на этом месте стояла небольшая деревенька Пригорово, а там, где незыблемо стояла трехэтажная сталинка, когда-то притулилась покосившаяся избушка — дом баб Томиной бабушки и ее семьи.

Я догадывалась, что с Изнанки это место сильно изменила война. Тонкие сущности помнят лучше и дольше людей, и для них немецкие бомбы падали на эти улицы как будто вчера. Мне оставалось только гадать, насколько тихо и уютно здесь было раньше.

Но и сейчас наш квартал ощущался… спокойно. Я привычно притаилась за давно заколоченным ларьком, и уже там поймала свое отражение в циферблате часов. Время и отражения — то, что отличает сторону людей от Изнанки.

Здесь ларек стал телефонной будкой — такой же заколоченной. Впрочем, это нормальное явление, в тонком мире большая часть пригодных для людей объектов заперта на все замки. Опасаться стоит тех мест, где окна и двери открыты.

Обычно в Тонком мире осень — от самого начала до позднего, голого и мрачного ноября. Но наш двор отличался и временем года — здесь, как и у людей, было лето. Позднее, прохладное, с первой желтизной в листьях. Но все же еще не осень.

Вместо бетона под ногами была утоптанная земляная тропинка, срезающая дорогу через кусты, сквозь густую листву проглядывала давным-давно сгнившая и убранная на стороне людей беседка. Я оглянулась на дом.

Здесь в войну уже жила баба Тома со своими родителями, братом и бабушкой. Впятером они жили в той самой комнате, где потом устроили кабинет. Взглядом нашла окно — из-под фанеры не выбивалось ни лучика света. Бывшие, в отличие от мелкой шушеры и покойников, не любили соседствовать с людьми. И к лучшему.

Мне приходилось выходить в Тонкий мир в районе, где война до сих пор шла. Где бывшие люди, которые так и не могли понять, что умерли, снова и снова убивали друг друга. Где обычные покойники творили что хотели и не прочь были напасть на случайного визитера, а то и на зазевавшуюся ведьму, заглянувшую в это место по делам. Я всегда боялась мертвых больше, чем бывших. И может быть, зря. Баба Тома любила говорить, что правильнее — наоборот.

Задумавшись, я едва не наступила на кучу тряпья и поспешно остановилась.

— Э-э…

— Здравствуй, ведьмочка.

— Доброго, Михал Егорыч.

Тряпки зашевелились, и из них поднялось опухшее, багрово-синее лицо с кое-где проступающей сетью черно-зеленых сосудов. Вблизи было видно, что лохмотья — не одежда, а часть тела жутковатого существа передо мной. Точно так же давно приросли к покойнику костыли — правый к подмышке, а перед смертью отброшенный в сторону левый — к бедру. При ходьбе он Егорычу только мешал.

Это неправда, что с покойниками нельзя говорить. Заговаривать, давать знаки, хоть как-то обращать внимание на себя нельзя с бывшими. А мертвецу достаточно не называть своего имени. У них очень своеобразная память, и даже знав тебя при жизни, они вряд ли сопоставят воспоминание с тем, что видят сейчас. Иначе помнят мертвые ведьмы, но они и сохраняют в себе больше человеческого.

Егорыч, например, замерз в девяностые, когда мне было тринадцать, и я едва ли не жила у бабы Томы. Как-то под настроение я почти час слушала его треп — в том числе и о себе. Мертвый бомж рассуждал о том, что свято место, мол, пусто не бывает: раньше здесь жила ведьма, ученицу к себе водила, а теперь вот я поселилась.

— Не угостишь сигареткой?

Я протянула ему пачку с последней, и не без интереса проследила, как покойник пытается оторвать приросшие к карману спички.

— Огоньку, дядь Миш?

— Так потом не возьмешь после меня, побрезгуешь. — Он все-таки принял зажигалку, чиркнул и затянулся. — Слабые у тебя...

— Так женские. — Я не стала уточнять, что сигареты — оттуда, а он — здешний. Ему даже беломор весенним ветерком покажется.

— Хорошая ведьма: и здесь, и там все держишь, — Егорыч выдохнул сизое облачко и страшно, туберкулезно закашлялся. — Сегодня другая приходила, плохая. Черная. Бывшего с собой приводила.

Я вздрогнула. Черных в городе было немало, но одна сегодня побывала в нашем дворе точно. И во дворе, и в моей квартире. Бывшего с ней вроде бы не было, правда. Отстал по дороге? Или я его просто не заметила?..

— Какая черная, дядь Миш? Блондинка, в брючном костюме, с шарфиком?

— Красивая, — кивнул мертвый бомж. — Но черная. И бывший с ней молодой совсем был, но уже конченный. Жил, не думая — и умер не думая, так и не понял, что не стало его.

— Сам умер или помогли?

— Уж не знаю. Но дыра у него в затылке, как от гаубицы. Череп, как розочка, мозги распаханы, кровь за шиворот льет. А он, знай, идет себе за ней.

Покойник снова раскашлялся, я махнула ему рукой в знак прощания и быстро пошла в сторону магазина. Именно там меня ждал еще один… хм… осведомитель.

Посторонний умерший, который не понял, что уже не жив — это плохо. Особенно возле моего дома. С нормальными беспокойниками тоже порой хватало хлопот. Они могли убить тебя, обычно, с целью поесть, и этим мало отличались от простых хищников. Они знали правила игры: вчера жили по ту сторону границы, сегодня — по эту. Кому-то хочется просуществовать хоть таким образом подольше — и они охотятся на людей, чтобы как можно дольше сохранять форму. Другие, как Михал Егорыч, мечтают уйти — и становятся мертвыми толстовцами, срастаются с собственными тряпками и постепенно растворяются в Изнанке.

Хуже — бывшие люди. Они не умерли до конца, потому что не осознали свою смерть. Именно их можно обнаружить за своей спиной в последнем автобусе. Или увидеть их цепкий взгляд, выйдя покурить на балкон в три часа ночи. Именно они — вдруг грохочут сапогами по лестницам пустых домов.

Они никогда не замечают тебя сами и не охотятся на людей.

Но если обед мертвеца сам становится мертвецом, жертвы бывшего пропадают насовсем.

— Привет, коллега.

Здороваться первыми — эдакий хороший тон для живущих по правилам покойников. Эти они как бы говорят: со мной можно иметь дело. Вот и Дашка вежливостью никогда не пренебрегала. В отличие от дяди Миши, она не упускала возможности полакомиться собакой или даже случайно оказавшимся на Изнанке человеком. Но в своем дворе никогда не охотилась, да и встретив ведьму в другом месте, вежливо раскланивалась. Все дело в том, что она слишком хорошо осознавала свою слабость.

На первый взгляд рыжая девчонка лет двадцати пяти в джинсах и рваной фиолетовой куртке выглядела совершенно живой. Массу она нарастила уже с третьей жертвой, примерно тогда же закрылись псевдоплотью ее страшные рваные раны, нанесенные зубами и когтями мертвеца. Свежий, здоровый цвет лица и густые блестящие волосы недвусмысленно намекали: Дашка недавно плотно отобедала. И вряд ли собачатиной.

— И тебе привет. Приятного аппетита, я так понимаю, желать уже поздно?

— На два дня опоздала, — улыбнулась рыжая и продемонстрировала выдающиеся клыки — единственное, что внешне отличало ее от человека. — Бывшего ищешь?

— Тоже видела его? — напряглась я.

— Гриб рассказал, — захихикала покойница. Грибом она называла Михал Егорыча.

— А ведьму, которая его привела?

— Видела ту, которая от тебя выходила. Жуткая. Закурить дашь?

— Ну ты-то ерунду не неси. Сама знаешь: мои тебе, что курить, что радио слушать. Сходи на бульвар к Бабке с Папиросами.

— Я ее боюсь, — замотала головой рыжая. — Ты же в курсе: она там все время сидит, никуда не уходит. Лет сто сидит. И свеженькая, как вчера померла. Кого она жрет, по-твоему?

— Тогда не кури, — махнула рукой я. — Или у дядь Миши попроси, он к ней ходит, пускай и тебе возьмет. Расскажи мне про ведьму лучше.

— Он пока дойдет, у него все к карману прирастет, — надулась девица, но тут же повеселела. — А что, напугалась, увидела, что сильнее тебя?

—А она сильнее?

Видя, что на провокацию я не поддалась, Дашка посерьезнела:

— Черт ее знает. Ты в курсе: я такого уже не вижу, чтоб быть мертвой и при этом оставаться ведьмой, надо жрать как не в себя. Мне лень, да и жалко вас… людишек. А то смотри: забавно получится, если она тебя прищучит. Составишь мне компанию, будем вместе у этой блондинки сигаретки стрелять.

Дашка при жизни была колдуньей. Наглой, толком ничему не обученной, но достаточно сильной — и очень молодой, а потому очень смелой. Где-то она нашла вырванные листы из чьей-то книги, получила первые, обрывочные знания — самые сложные и опасные, про Изнанку и призыв — и начала истово, по крупинкам изучать магию. Пробовала самые дурацкие, откровенно рассчитанные на идиоток обряды из интернета, расспрашивала стариков — ей, студентке филфака, не привыкать было собирать фольклор.

На свою голову девица оказалась упорной — она все же чему-то научилась. И решила начать свою карьеру с дележки территории с соседкой-ведьмой. Со мной.

А я тоже была молодой и довольно глупой. Дашкин пыл разозлил меня страшно, и я решила, что отличным уроком для наглой выскочки станет запереть ее на пару дней на Изнанке.

В самом жутком ее месте — где сырой ноябрьский ветер с реки, и громоздятся груды ржавого железа, а ветер тоненько поглаживает детали старых механизмов. Я заперла ее в старом порту.

Вернулась гораздо раньше, чем собиралась сначала — уже к вечеру. Но Дашке хватило. Неопытная и необученная, она попросила помощи у той, которую посчитала себе подобной — слишком гладкой и ухоженной от человеческого мяса покойницы.

Так что когда я вернулась за девчонкой, ее уже доедала мертвячка.

Перед рыжей Дашей я постоянно чувствовала вину — потому и поселила ее у себя во дворе. Потом, правда, выгнала — смерть если и сказалась на характере девицы, то только в худшую сторону. За первую неделю она сожрала пустобреха моей соседки бабы Шуры и напрочь разругалась с Михал Егорычем. Первое — полбеды, хотя на месте покойницы я бы закусила самой старухой. Но к бомжу, мертвяку незлому и безобидному, я питала самые теплые чувства.

А еще через две недели Дашка попросилась обратно.

— Короче, не знаю, кто из вас сильнее, но я б на нее охотиться не стала. Сожжет в пыль, — подытожила девчонка и хитро посмотрела на меня. — Не зря она к тебе приходила, да?

Я улыбнулась, но ничего не сказала. Потому что не знала и сама. Действительно ли Мерзкая Маша такая уж необученная? С другой стороны, муж от нее и вправду ушел. От обученных любимые люди обычно не уходят — если их сам не отпустишь.

Санек как всегда опоздал. Пять или десять минут — но мне каждый раз приходится его ждать. Однажды я спросила, каким образом такой непунктуальный человек может быть успешен в бизнесе — и получила в ответ только жутковатую улыбку.

Каким образом — я знала и сама.

К приходу любимого постоянника я успела проветрить кабинет, покурить и снова проветрить. Впрочем, абсолютно напрасно. Едва завалившись в рабочую зону, клиент немедленно вытащил свои «Мальборо» и задымил.

— Тебе как обычно, или конкретный заказ?

У Саньки я состояла на договоре — ему было так проще. Постоянный адвокат, который как-то придавал видимость приличия его скорее бандитским, чем коммерческим делишкам, личный врач... доверенная ведьма.

Он не выглядел завсегдатаем магических салонов и верным поставщиком денег бабкам-целительницам — сто двадцать килограммов прокачанных мышц в пиджаке от Армани. У Саньки были абсолютно белые брови, среднестатистические серо-голубые глаза и наивные детские веснушки. Неизменные костюмы скрадывали мощное тело, и в них Саша казался толстым увальнем, но я знала: это только иллюзия.

Девушки наверняка считали его уверенным в себе и по-мужски красивым. Я точно знала: в себе он более чем уверен, а что до красоты — это личное дело каждого. Санькина бывшая жена, например, считала его жирным боровом.

Человек он был довольно неприятный — признавал только равных или более сильных. Женщин таких нашлось только две — его шестидесятидвухлетняя бухгалтерша, жуткая карга, в молодости разово судимая за растрату, хитрая, изворотливая и невероятно цепкая и умная. И я.

У нас с Саньком вообще странно вышло, познакомились мы на Изнанке. Я там искала красные ягоды, мертвую землю и еще кое-какие полезные штуки. Ягоды, например, отличное средство, чтобы найти пропавшего, вот только экология — она и в потустороннем мире экология. Машины воняют бензином, а заводы серой и там, и здесь. Что растительности совсем не нравится.

Сашка попал туда случайно, еще не успел испугаться — но уже понял, что что-то не так.

Тогда была осень — самое время, чтобы не заметить, что реальность вокруг тебя слегка изменилась. Помните все эти городские страшилки? Если после полуночи сесть в последний тринадцатый автобус в сторону университета и посмотреть на свое отражение в стекле, когда едешь через лес… Если срезать дорогу через темный двор и перешагнуть ржавое железо и битое стекло… Если в последнем поезде метро, в среднем вагоне, глянуть через окно возле места для инвалидов, на толстые кабели…

Впрочем, последнее — уже излишний экстрим. Ходить на Изнанку под землей — для самоубийц и любителей русской рулетки. Там водятся странные твари, определенно живые и очень чуждые нашему миру. Некоторые из коллег, с которыми я насторожено зналась, рассказывали, что приносили оттуда уникальные вещи. Кукол, которые навсегда изгоняли из дома все злые сущности, или зеркала, позволяющие выходить с Изнанки в любое место реального мира, или талисманы, охраняющие от мертвых… Баба Тома всегда советовала мне держаться от подземной Изнанки подальше, и я ей верила.

У Саньки шансов попасть в потустороннее отражение нашего мира было в общем-то немного. Убежденный автолюбитель, он не пользовался общественным транспортом и не имел необходимости бывать в местах, где можно запросто провалиться. Вот и в том подъезде расселенного барака он оказался по чистой случайности — рядом не нашлось туалета.

А когда вышел назад, тени стали чуть резче, а небо чуть более фиолетовым.

Там пахло стылой речной водой и только что раскопанной мокрой глиной. Отсыревшие бурые листья безнадежно свисали с угловатых веток, и под ногами хлюпала темная влага. Не вода, не кровь и не нефть — однажды я ради любопытства зачерпнула этой жижи — оказалось, она быстро заживляла мелкие ранки и сглаживала старые шрамы. Так что когда Сашка пытался найти выход из лабиринта пустых бараков, я, отклячив зад, собирала жидкость из-под ног щеткой и совком, а потом сливала ее в пакет. Мусор меня волновал мало: битое стекло и бумагу легко отфильтровать, а окурки например и вовсе растаскивают мертвецы.

Встреча двух перепуганных кретинов прошла на высшем уровне. Я, например, приняла Санька за покойника. Хорошо, не проверила. Чего испугался он, не знаю. Возможно, почти наголо обритые тетки в грязном армейском камуфляже, собирающие подозрительную черную жижу с асфальта, просто плохо вписывались в его картину нормальности.

Будущий постоянник, а на тот момент — подозрительно бандитского вида мужик — схватился за кобуру. Я — за мешочек сушеного мха. Подозреваю, люди в нем горели бы не хуже мертвяков.

Когда я поняла, что для не-человека белобрысый увалень слишком испуган, не преминула объяснить ему, отчаянно оглядывающемуся на пустые окна и местные шорохи, какой он идиот. Не отказала себе в удовольствии. А Санек потом снова и снова отчаянно пытался найти это место. Наивный. Осколки бутылки, в которых отразились сотни его искаженных лиц, я небрежно отодвинула ногой в самый темный угол подъезда. Нечего контору палить.

Поверить в то, что жизнь вокруг тебя куда более многогранна, чем тебе казалось раньше, непросто. Сане например потребовалось, чтобы я рассказала ему всю его прошлую жизнь. А потом дала совет на будущее. За следующим клиент покорно пришел ко мне на прием.

* * *

— Ну, погадать — это обязательно. А вообще я к тебе по делу, Арин. Мне одного человека напугать надо.

— И ты хочешь, чтобы я помогла ему гарантировано напугаться?

— Я… я хотел, чтобы ты завела его туда, где мы встретились.

— Нахрен пошел, — ответила я, не отворачиваясь от маленькой плитки, где стояла джезва. Хватит с меня трупов.

— Арин, да я сам за ним пригляжу.

— А за тобой кто приглядит? Саш, тебе повезло, что ты на Изнанке первой встретил меня, а не голодающего мертвяка или адекватно выглядящего бывшего. Людей я туда не поведу. И ни одна ведьма не поведет. Хочешь, устрою ему паранойю, классную, как по учебнику. Или парочку сущностей повреднее организую. Или порчу на разорение сделаю. Но не больше. У нас свои правила, и выходить за их рамки не стоит.

Саня задумчиво пощелкал зажигалкой. Медь стучала солидно и достойно.

— Порчу ты ему уже делала. Помнишь я у тебя неделю назад подклад просил, для неуверенности в себе?

— О-о-о… — растерялась я.

На незначительную в общем пакость убила три дня и половину изнаночных материалов, которые только нашлись у меня дома. Для того, кого действительно ненавидишь, подклад можно делать хоть из перьев с подушки. Если работаешь на клиента, приходится брать не эмоциями, а качеством продукта.

И тогда я, как следует, постаралась. В корпусе сувенирной зажигалки — точно такой же медной, какой сейчас игрался Саня, был сделан еще один небольшой отсек. И уже в нем я спрятала и деревянный крестик, и перышко серого воробья, и щепотку добровольно отданной соли, и еще целую кучу разных интересных вещей. В качестве работы я была уверена и теперь не знала, что сказать.

— Ты понимаешь, такое впечатление, что на него тоже кто-то из ваших работает. Он же мне эту зажигалку вернуть пытался, мол, подарки будем после контракта друг другу дарить, а пока желаю вам тех же успехов, что и вы мне.

— Взял? — внутри меня все заледенело.

Идиот, только не говори мне, что который день ходишь с ней.

— Я что, дурак? — клиент снова щелкнул зажигалкой. — Сказал, что подарки не отдарки. Но кто-то его научил, это точно. В бабкины сказки так не верят.

Ну да, только в оплаченные консультации.

— Давай-ка начнем с карт. Не нравится мне эта история.

Я перетасовала колоду, привычно чувствуя, как обычные с виду куски картона наливаются тяжелым теплом. Мелкие рябинки на рубашке подмигивали, как бортовые огни самолета, и я в который раз задалась мыслью, видят ли это мои клиенты. Не могут же не видеть…

— Сдвинь.

Чужое прикосновение к колоде отдалось в пальцах тянущей болью — слишком слабой, чтобы что-то делать с ней, но слишком отчетливой, чтобы не обращать внимание. Переместила заряженные вниз и начала расклад. Мечи, мечи, мечи, валет кубков, за спиной у него хозяйка — и башня. Дрянь-то какая.

— Сань, тебе этот товарищ сильно нужен?

— В смысле, Арин? — даже на невыразительном обычно лице Санька мелькнуло удивление. — Предлагаешь вальнуть его?

— Предлагаю не иметь с ним никаких дел. Про помощь ты сообразил абсолютно правильно, только вряд ли у него кто-то, — слово «тоже» я проглотила, — на балансе. Тут все гораздо хуже. Похоже, что это мать его или бабка. Чуешь разницу?

— В смысле, она тебя сильнее? — затупил он. — Ты это, если в деньгах дело…

Саня-Саня… Похоже, коммерсов наша ведьминская меркантильность не обходит стороной. Эта милая женщина может быть хоть в десять раз слабее меня — но на том поле, где она охраняет своего ребенка, тягаться с ней ни одна ведьма не станет. Откатом уложит, причем безо всякого видимого результата. Закон жизни. И не только магической.

— Дело не в деньгах, а в возможностях. Лучше не соваться. А если так нужен — играть с ним придется по правилам, Саш.

В глазах у клиента заплескались недоумение и обида. Ну, или кофе. Так-то он третью чашку допивает. Я его, впрочем, понимала, до этого ни разу мое «не получится» не было Сашкиным планам приговором. Всегда находились альтернативные варианты. Но сегодня их не было, хоть в самом деле за ними под землю лезь.

— Давай тогда на завтрашнюю сделку. Предлагают три фуры армянского коньяку по такой смешной цене, что у меня у самого паранойя начинается. Как по учебнику.

Здесь все было проще. Карты ложились ровно и гладко, расклад толковался просто и однозначно. В отличие от экзальтированных дамочек — моих обычных клиентов, Санька не пытался перевирать исходные, чтобы обелить себя или скрывать ключевые факты. Излагал ситуацию кратко, емко и предельно честно. Так что уже через пару минут я могла дать однозначный прогноз.

— Бери смело. Конина ворованная, это ты правильно понял. Но не паленая, и через столько рук уже прошла, что и менты, и настоящие хозяева давно след потеряли. А вот с поставщиками рассчитывайся честно. Отморозки.

— Напугала ежа голой задницей, — усмехнулся клиент.

— Хуже тебя, Саня. Даже хуже меня.

Остальное было рутиной. Я шуганула прицепившегося было к гостю сосунка — совсем еще крошечного, не больше шмеля. С такими спокойные и хладнокровные люди легко справляются сами, но я честно отрабатывала немаленькую зарплату. Потом проверила маленький холщовый мешочек с птичьими косточками и осколками разбитого на изнанке зеркальца, не пора ли заменить. Талисман от сглаза и порчи нужно было носить на шее, что невыносимо раздражало Сашу. Но в других местах он работал гораздо слабее, это мне объясняла еще баба Тома.

После первой встречи она регулярно заходила к нам в гости, и интересовал ее явно не дядя Сережа. Баба Тома помогала мне с уроками и — как я поняла позже — уже тогда начала меня понемногу учить быть ведьмой..

Если что-то не можешь найти — повернись трижды через левое плечо, а потом кинь через него же что-нибудь маленькое.

Если кажется, что в квартире вдруг потемнело в одном из углов, нужно зажечь любую свечку. Днем — в том самом углу. Вечером и ночью — возле себя. И поскорее рассказать об этом бабе Томе.

От человека, окруженного невидимой для остальных тенью, стоит держаться подальше. Тем дальше, чем гуще тень.

Первую весеннюю крапиву нужно добавить в суп — хотя бы листик.

В бане избегать третьего пара.

— Мама, не пудри ей мозги! — обычно морщился дядя Сережа. — Двадцать первый век скоро, а все туда же…

— Она мне еще спасибо скажет, — неизменно отвечала баба Тома и рассказывала, как отличить заброшенный дом, в котором можно играть, от того, к которому и близко подходить не стоит.

Довольно скоро я полностью уверилась в том, что бабушка (к тому моменту я считала ее настоящей родной бабушкой) — сказочная колдунья. Детская психика легко принимает то, что может свести взрослого с ума. Так что когда баба Тома впервые показала мне Щель, я ни на секунду не усомнилась в волшебстве происходящего.

Щель имела вид — как я потом поняла, для разнообразия, — настоящей щели между плинтусом и стеной и находилась у дальней стены маленькой угловой комнаты. Надо сказать, баба Тома была единственной, кто не считал мое неприятие этого маленького и темноватого, но довольно уютного помещения блажью. Наоборот, Угловую она не стеснялась при всех называть говенной, регулярно заходила туда одна на полчаса, а то и больше, и как-то подвыпив, советовала маме поменяться «хоть на что». Мама, впрочем, отнеслась к предложению с известным скепсисом — ее двушка в нестарой хрущевке вполне устраивала.

— Пойдем, покажу тебе, как щели конопатить, — сказала мне баба Тома, но вместо шпателя со шпатлевкой или каких-нибудь менее современных материалов зачем-то взяла клубок лиловых шерстяных ниток, немножко риса и восковую церковную свечку.

Я с интересом последовала за бабушкой, предвкушая настоящее колдовство. Надо сказать, с ней в Угловой я чувствовала себя гораздо спокойнее — как будто знала, что в отличие от других взрослых, баба Тома действительно сможет меня защитить.

Солнце клонилось к закату, и Угловая комната как обычно первая во всем доме погрузилась в сумрак. Очень отчетливо я почувствовала нехороший, тревожный запах затхлой земли и услышала легчайший, на грани восприятия, шепот.

Непривычно молчаливая, бабушка дала мне знак оставаться в дверном проеме, плотно задернула шторы и достала батарейку из дешевого электронного будильника. Просыпала тонкую струйку риса у порога, между мной и комнатой. А потом медленно пошла вдоль дальней стены. Затем остановилась и… тоненько, мелодично засвистела. А затем начала монотонно, убаюкивающе приговаривать что-то вроде:

— Темно-в комнате-холодно-деточке. Вылезать-поиграть-не-можется. Позабыла-деточку-матушка-да-ушла-одна-за-околицу…

Что-то громко зазвенело, как будто на кухне упала кастрюля. А потом от Щели начал отделяться клочок черноватого мутного тумана — того самого, что даже днем прятался в закутках Угловой. Только этот был куда больше — он все тянулся из-за плинтуса и напоминал уже целый стог. Баба Тома бесстрашно стояла напротив него, я тоже не двигалась — не потому, что безоговорочно верила в ее непобедимость, просто ноги со страху натурально так отказали. А бабушка стояла и смотрела, и когда стало понятно, что больше черного тумана под плинтусом нет, громко заявила:

— А ведь я сильнее. Со злом пришел, на зло и изойдешь, — и кинула в мутную темноту клубок.

Я не сразу поняла, что это была своеобразная кульминация. Туман мягко, без звука сглотнул подачку, сыто покачался и двинулся к нам. Он тянулся медленно, скорее разрастаясь, чем меня местоположение, и страх окончательно парализовал меня. Баба Тома же стояла совершенно спокойно, как будто дымный темный язык потянулся вовсе не к ней.

— Ну-ка, сгинь! — без злости и даже не повышая голоса, велела она.

Тьма дернулась и слегка посветлела изнутри, будто подернутая ветром. Затем — все быстрее и быстрее — закачалась в воздухе и начала таять. Спустя минуту от нее не осталось и следа. Только шлепнулся на пол выпачканный в чем-то грязно-буром и липком изжеванный и спутанный комок ниток. Бабушка брезгливо подняла его пакетом, не касаясь подозрительной мерзости голыми руками, свернула кулек.

— Слизняк, — объяснила она. — Заводится в нехороших местах и потихоньку начинает проедать щель между нашим миром и Изнанкой. От самого него особого вреда нет, но в брешь начинает сочиться разная пакость оттуда. В этой комнате — не первый. У них с той стороны большое гнездо, чистить надо постоянно. Проще съехать, если честно. Запомнила, что я делала? Чтоб к завтрашнему дню мне наизусть рассказала.

* * *

Когда Санька ушел, я сменила рабочий костюм на мягкие домашние штаны и застиранную футболку с изображением ведьмы на помеле и перебралась из кабинета на кухню. Достала из холодильника так кстати приобретенную бутылку сухого вермута и лед. Ни тоник, ни сок я не добавляла принципиально — была бы охота портить вкус. Кубики глухо и уютно тренькнули в бокале, мягко зажурчал напиток. Нет уж, всех денег не заработаешь, и хотя дневной гонорар в размере средней месячной зарплаты в нашем захолустье приятно греет карман, пожалуй, надо записывать поменьше народу. Это мошенницы-стахановки могут принимать по человеку на каждый час, а то и полчаса. Я — выматываюсь.

Нажала кнопку музыкального центра, впуская в комнату «Меланхолический блюз» бессмертного Фредди, прикурила.

Такого продуманного товарища, каким оказался Сашкин конкурент (или, чем черт не шутит, бизнес-партнер), не следовало выпускать из вида. Так что клиент ушел от меня с заданием — выяснить все о ближайших кровных родственницах своего знакомого и продумать, где и как я могу с ними встретиться в непринужденной обстановке. Ведьма ведьму видит сразу, и мне хотелось бы оценить коллегу и понять, чего от нее ждать. Хорошо, если она просто страхует своего дорого мальчика сорока четырех лет. А если еще и активно гадит его недоброжелательному окружению?!

За окном кричали дети. Я распахнула створки и устроилась на подоконнике, вглядываясь в медленно уходящий в сумерки двор. Сидеть так мне нравилось с детства. Иллюзия пребывания на границе двух миров, уютного домашнего и тревожного, но заманчивого уличного.

Крик был таким пронзительно-жутким, что я покачнулась и едва не упала. Зато выронила из рук бокал. Ледяной мартини немедленно пропитал тонкую ткань на самом интересном месте, и я сама едва не заорала.

На обычный шум разбушевавшихся под вечер детей этот истошный вопль не походил ни капли. В голове мгновенно пронеслись возможные варианты от самого безобидного (одинокий онанист решил явить миру свою пожухлую гордость) до самого жуткого (кого-то из дворовых ребятишек сбила машина).

Нет, не самого…

Словно в подтверждение жуткой догадки в нарастающий гомон вклинился истеричный детский крик:

— Он мертвый! Это привидение!! Я видела!!!

Ленивая идиотка! Решила, что Бывший никому, кроме меня не опасен, потому что никуда ему с Изнанки не деться, и спокойно уселась бухать!

Переодеваться в камуфляж было некогда. Я соскочила с подоконника и лихорадочно схватилась за рабочую куртку — накину и ладно. Что у меня там по карманам. Сушеный мох? Черт его знает, горят ли Бывшие в его пламени, но лишним не будет. Мертвая штукатурка — однозначно да. Она отводит глаза даже той тонкой мелочи, у которой и глаз-то нет… Шокер, баллончик с газом — на живых, но эта пакость даже не знает, что мертва, вдруг поможет.

Стремительно сунула босые ноги в кроссовки и почти скатилась по лестнице вниз. По дороге едва не столкнулась с соседкой со второго этажа. Лицо тетки было искажено ужасом, ее сын был среди гулявших.

Главное, чтобы без трупов… все можно исправить, кроме мертвых детей.

Толпа возле подъезда уже собралась нешуточная и увеличивалась с каждой секундой. Здесь были и родители дворовой гоп-компании, и просто перепуганные жильцы, многие — с тяжелыми подручными средствами в руках. Видимо, тоже подумали об онанисте. Я заработала плечами, пробираясь в сердце плотного людского водоворота. Постепенно он и сам затянул меня и вынес почти в центр, где сбились в тесную кучку дворовые ребята. Судорожно пересчитала детей — вроде бы, все на месте, но это ничего не значит. Мог ведь кто-то из другого двора прибиться!

— Что случилось?!! — первым успел задать вопрос смутно знакомый мужик из первого подъезда. Я подавилась аналогичными словами и прислушалась.

— Там в кустах был… мертвец! Настоящий!

Лицо Алёнки от ужаса стало почти серым, губы тряслись. По лицу катились слезы, но девочка это вряд ли понимала. Я машинально огляделась и поняла, что как раз ее мать в толпе взрослых отсутствует. Быстрый взгляд на темные окна третьего этажа подтвердил мою догадку: мамаша, Нинка, опять ушла в загул. С-скотина.

— Какой мертвец, солнышко? Тебе не показалось?

Я притерлась поближе к девочке и приобняла ее за плечо. Ребенок доверчиво ткнулся лицом мне в живот.

— Страшный! Он грязный, вонючий, он черный весь, он мертвый!

—Тебе наверное показалось, милая, — продолжала заговаривать Алёнку я, перебирая длинные волосы девочки. Оказалось, что они совсем спутанные и порядком сальные: Нинка явно не первый день игнорировала родительские обязанности. — Где он лежал?

Мысленно скрестила пальцы, но все равно приготовилась услышать, что покойник не лежал, а ходил, а из разбитого затылка струилась на спину кровь. О том, как Бывший мог попасть в мир живых с Изнанки, я в тот момент даже не задумалась.

— Он не лежал… — Черт!!! — Он сидел. Там, за киоском! Он мертвый, совсем тухлый, как та крыса с помойки, и все равно смотрел на меня!!!

Я выдохнула. Облегчение оказалось таким весомым и явным, что странно, что его не заметили остальные. Оглядела Алёниных приятелей. Они были далеко не так перепуганы, похоже, сами Егорыча не видели и завелись от реакции подружки. Но как девчонка вообще попала на Изнанку? Или мертвый бомж каким-то образом оказался на нашей стороне реальности?

Взрослые, кажется, тоже успокоились, напряженное молчание сменилось проходящим мимо моих ушей бубнежом. Они искренне верили, что покойников, которые могут стоять, сидеть, смотреть и вообще делать хоть что-то осмысленное, не существует. Я им даже немного завидовала.

— Ну что ты, солнышко… Наверное, там просто сидел вонючий, грязный бомж. Видишь, солнце заходит, темнеет, ему тень на лицо упала, вот тебе и показалось… Он наверное сам струсил, когда ты закричала, и уже ушел. Вот сейчас дядя… — Я искательно глянула на ближайшего мужчину, но тот оказался незнакомым, — кто-нибудь пойдет и проверит. И если бомж еще там, он его прогонит, чтоб больше никого из вас не пугал.

Не то, чтобы мне нужны были свидетели — скорее наоборот. Но если я пойду искать загадочного бездомного одна, мужики увяжутся еще скорее. Что делать, если Егорыч действительно оказался на нашей стороне, я не знала. Книга бабы Томы о таком молчала, и я смутно надеялась, что подобное вообще вряд ли возможно. Тем более остальные дети его вроде не видели… Черт, потом разберусь. В любом случае, у дяди Миши должно было хватить ума спрятаться. Если мозги еще не совсем протухли.

По-прежнему приобнимая девочку, я присела на лавочку у подъезда и потянула малявку за собой. Алёна не сопротивлялась, наоборот, сильнее поднырнула мне под руку и прижалась всем телом. Ее до сих пор колотило. Меня, в общем, тоже — но теперь потому, что страх перед неизвестностью сменился отходняком.

— Никого там нет, даже лежку сделать не успел, — отрапортовал тот же дядька из первого подъезда. В руках у него был здоровенный обрезок сантехнической трубы, и я порадовалась, что Егорыч уже мертв. Нормального живого человека такой инструмент с большой долей вероятности отправил бы на вечное поселение на Изнанке. Сам трубоносец поселением бы не отделался, как минимум, строгий режим.

— Вот видишь, солнышко? — снова погладила по голове Алёнку я. — Он сам испугался и убежал. Ребята, Нину никто не видел?

Общее молчание было не менее красноречиво, чем однозначный отрицательный ответ. Впрочем, нет, кто-то на заднем плане не удержался и прочувствованно отозвался о соседке как о матери. Я была полностью с ним согласна, но сейчас отсутствие девчонкиной родительницы мне было только на руку.

— Пойдем, Алён, чаю попьем с тобой. А маме записку в дверь засунем. Все равно ребята все по домам уже идут.

Дома я распотрошила стратегическую коробку конфет и действительно поставила чай. А еще — залпом выпила бокал вермута и тут же налила себе новый. Так и заикой недолго стать, знаете ли.

Девочка с интересом изучала интерьер моей кухни.

— Красиво у вас, тетя Арина. Как в кино. А это что?

Ремонт я делала недавно и действительно им гордилась. Но почему-то была уверена, что ребенка впечатлили не дизайнерские изыски, а хоть какая-то новая мебель и бытовая техника.

— Это — посудомоечная машина. Ты чай будешь пить или сначала покушать хочешь?

— Я сытая, — неубедительно сглотнула слюну моя гостья.

— Ну тогда сама поем, а ты, если хочешь, присоединяйся.

Я достала из морозилки коробку наггетсов, поставила сковородку на плиту и принялась нарезать овощной салат. Алёна молчала, внимательно изучая микроволновку. Потом повернулась ко мне.

— Тетя Арина, а это правда был покойник.

Она не спрашивала, а утверждала.

— Почему ты так решила, солнышко? Может, он действительно был просто грязный и вонючий?

— Я почувствовала.

Я обернулась к девочке и впервые внимательно посмотрела на нее. Ребенок как ребенок. Длинные русые волосы в растрепанный хвост, пыльная розовая футболка, вытянутые на коленях джинсы. Если не заглядывать в глаза. Глубокие, зеленовато-серые, как будто внимательно рассматривающие что-то сквозь стену. Глаза потенциальной ведьмы.

Час от часу не легче. Коллег у меня поблизости не водилось, а значит… как бы не пришлось браться за ученицу самой. Не было у бабы заботы…

— Ты специально ходила на него смотреть. — Теперь уже я не спрашивала, а констатировала факт.

Эх, дать бы ей хорошего ремня!

— Не на него, — возмутилась Алёнка. — Я не знала, что он там живет! Мы в прятки играли…

— И ты знала, что там тебя никто не найдет.

— Ну те-еть Арина!..

— Откуда ты узнала, как туда попасть?

Я злобно плеснула на сковородку масла и взялась за картонную коробку с полуфабрикатами. Как — я догадывалась.

— Я за вами подсмотрела-а, — уже откровенно заревела девочка. — Вы посмотрели себе на руку и пропали-и… А я потом думала, что там было, и догадалась зеркальце взя-ать…

— Нагулялась?! — злобно спросила я. Хотя, если честно, злиться надо было на себя. И радоваться, что мелкой хватило ума не только войти на Изнанку, но и выйти назад. — В следующий раз другого покойника встретишь. Он тебя вообще сожрет.

На самом деле я сомневалась, что у Дашки хватило бы совести охотиться ребенка. Но проверять почему-то все равно не хотелось.

— Ы-ы-ы!..

Злость улетучилась как будто сама собой, мгновенно сменившись жгучим стыдом. Молодец, взрослая, умная колдунья. Сначала сама ввела малявку в искушение, показала ей (от собственной безалаберности, между прочим!) чудо, а теперь доводит до слез.

— Алёна, не плачь. Ну, вытри слезы, кому сказала! Прекрати реветь! Этому покойнику сюда хода нет. И другим тоже. Если не будешь баловаться с зеркалами, никогда их больше не увидишь.

Девочка подняла на меня зареванную мордашку. Ее глазенки, покрасневшие и опухшие, сияли чистым детским восторгом и предвкушением волшебства.

— Тетя Арина, — спросила Алёна, — вы что, ведьма?!

Я судорожно плюхнула на сковородку наггетсы. Брызнувшее масло отвлекло от необходимости отвечать сразу. Мой опыт общения с маленькими колдуньями ограничивался смутными воспоминаниями о том, как со мной самой в таком же возрасте разговаривала баба Тома. И то, матери отчима было проще. Я росла тихой книжной девочкой, и впервые на Изнанку отправилась в гораздо более старшем возрасте, под чутким присмотром наставницы. К тому же общались мы гораздо плотнее: одно дело — бабушка, пусть и не родная, и совсем другое — почти посторонняя тетка, соседка со второго этажа.

— По-моему, ведьмы бывают только в фильмах и мультиках, — неубедительно отозвалась я.

— А живые покойники?

— Живых покойников не бывает, — я выделила первое слово, но Алёнка этого не заметила.

— Но вы же знали, что он там будет!

— Знала, — сдалась я. — Если ты будешь хорошо себя вести, может быть, что-нибудь тебе и расскажу. Потом. А сейчас давай все-таки поужинаем.

* * *

Нинка не вернулась ни к одиннадцати, ни к полуночи. Я дважды поднималась на третий этаж и проверяла свою записку, но она все так же белела под дверной ручкой. В двенадцать я сдалась, силой загнала уже клюющую носом Алёну в душ (девчонка утверждала, что она чистая, но я мстительно напомнила ей про хорошее поведение) и уложила ее на диване в гостиной. Гостья посапывала вполне мирно, и я решила, что могу себе позволить небольшую прогулку.

На улице было пасмурно и душно, как перед грозой. Между лопатками под курткой поползла капля пота — ночь была такая, что в пору ходить в купальнике. Вместо того, чтобы раздеться, я еще раз проверила карманы, особенное внимание уделив фонарику и конфискованному у девчонки зеркальцу. Во-первых, нечего ей к самостоятельным прогулками привыкать, а во-вторых, рассматривать свое отражение в циферблате часов в чернильной темени было бы элементарно неудобно. Сначала я хотела по-простому уйти на Изнанку у самого подъезда, но потом бросила взгляд на освещенные окна, и передумала. Хватит мне одной девочки, которая подглядывала за ведьмами.

На Изнанке царила сентябрьская прохлада. Теперь я наоборот пожалела, что не надела под куртку свитер. Влажная майка неприятно холодила спину.

Высоченное черное небо как будто взамен отсутствующей луны приперчили сияющие крупные звезды. Вместо душного шлейфа сирени тревожно пахло увядающей листвой. Вдоль дома молча выстроились высоченные тополя. Они отбрасывали четкие, как будто вырезанные из бумаги тени. Ничего особенно неприятного, если не помнить, что в мире живых их срубили еще в моем детстве, а на освободившемся месте посадили березки и яблони-дички. Я щелкнула кнопкой фонарика, и тот вместо теплого желтого света исторг бледный, но ясно освещавший двор луч, похожий на лунный. Я тревожно огляделась: воспоминание о Бывшем все еще стекало холодной дрожью вдоль позвоночника. Но судя по всему, он так и ушел вслед за Мерзкой Машей.

Дядя Миша нашелся на старом месте, в тени сиреневого куста, здесь — безнадежно давно отцветшего. В темноте его тело казалось бесформенной кучей мусора, только глаза слабо, почти неразличимо фосфоресцировали.

— Ну и что это было?

— Не сердись, ведьмочка. — Бомж извлек не то из лохмотьев, не то прямо из собственного трупа едва распечатанную пачку «Примы», коробок спичек и принялся звучно чиркать. Пальцы его, попав в луч фонарика, оплывали, как свечка. Мерзковатое зрелище.

— У меня и в мыслях не было малую пугать… Вернулся с бульвара, — в доказательство он предъявил всю ту же «Приму», только решил устроиться поудобнее, а тут она — под кустик мой мостится. Я б сам от такого помер.

Мертвый уже больше пятнадцати лет Михал Егорыч жутко закашлялся-засмеялся.

— А Бывший… не возвращался?

— Не видел. — Покачал головой бомж.

— Смотри мне. Если только заметишь, оставляй знак. С таким надо поосторожнее быть. Дашка! Дашка!! Иди сюда!

Покойница появилась мгновенно, как будто только и ждала, что ее позовут. Она, в отличие от дяди Миши, в темноте менялась совсем иначе. Удлинялись и без того заметные клыки, ногти превращались в слегка загнутые острые когти. Глаза сияли, как два зеленых прожектора.

— Здорово, коллега. Чего по ночам шляешься?

— Не спится. Повторяю персонально для тебя. Во-первых, посматривай, не вернется ли Бывший. Во-вторых… девочку сегодня вечером видела?

Мертвячка промолчала, но выразительно облизнулась. Узкий и длинный темно-синий язык оставил на бледных губах зеленоватую слюну.

— И думать забудь. Тронешь мою… моего… ребенка — и твое посмертное существование перейдет на новый, никому не ведомый уровень. Усвоила?

— Вот так всегда, — протянула она. — Почему у какой-то грязной соплюхи непременно находится соседка-ведьма, а я все по книжкам да по интернету искала? А теперь и вовсе хожу за ведьмами, подслушиваю…

— Может, потому что это живая соплюха? — провокационно поинтересовалась я.

— Так и я не сразу померла.

Тварь, в которую ночами превращалась рыжая, недобро усмехнулась и принялась по-кошачьи драть ствол ближайшей березки когтями. Выглядело впечатляюще. Когда я видела это впервые. Сейчас же отчетливо понимала, что Дашка неисправимо переигрывает.

— В общем, запомни. Эта девочка — твоя персональная ответственность. Вздумает снова шастать без меня на Изнанку — следи, чтобы даже волос с головы не упал. И мне настучи… сразу, как сможешь.

— А что мне за это будет?

— А за это я в очередной раз сделаю вид, что понятия не имею, куда у старухи с четвертой квартиры ее кабысдохи деваются.

— Злая ты, — Дашка сделала особенно мощный, впечатливший даже меня замах. С березы потрясенно упала отсеченная когтями ветка.

— Не отрицаю. В общем, оба меня поняли.

Покойники сделали вид, что-таки поняли. Бомж кивнул, ведьма саркастично подняла брови.

— Коллега, — окликнула меня мертвая колдунья, когда я уже развернулась к дому. — Чувствуешь? Изнанка меняется.

Я послушно остановилась. В небе, как и прежде, светили по-южному яркие звезды, тополя без всякого ветра шелестели листвой.

— К добру или к худу? — спросила я, как будто Дашка была домовым.

— Черт его знает, — серьезно ответила на шутку она.

Нинка вернулась домой только к утру. Когда я возвращалась со своего свидания с покойниками, записка еще лежала на старом месте, а когда, накормив Алёнку завтраком, выставила ее гулять, уже исчезла. Стыдно признаться, но за девочку я не волновалась. То есть, нет, я опасалась, что она продолжит свои эксперименты с потусторонним миром, но в Дашке (особенно в Дашке дневной) была почти уверена. Гулящая мамаша же и раньше оставляла ребенка на сутки и больше в одиночку. Ключи от квартиры у девочки были, а пьяную мать видеть ей было не впервой. Как-то справлялись они с этим до меня, справятся и теперь.

Утром вчерашние страхи вообще смазались и казались немного надуманными. Я задумчиво сварила вторую порцию кофе, разложила на рабочем столе карты перед приходом клиентки на случай, если задержусь, и отправилась… кхм… консультироваться.

Обычно колдуньи и их ученицы сталкиваются не случайно. И девять из десяти, лучшей наставницей для Алёны стала бы именно я. Другое дело, что воспитание маленькой ведьмы — дело не быстрое. Баба Тома учила меня одиннадцать лет, и это считалось почти неприлично малым сроком. Лучше бы хотя бы лет двадцать, в постоянном тесном контакте. А это значит расстаться с надеждами не только на нормальную семью, но и на хоть какие-то нормальные отношения. Нет, я отдавала себе отчет, что адекватный мужчина сбежит от моего характера и моей работы, как черт от ладана, но не всем же с адекватными жить…

Так что проверить все возможные варианты стоило хотя бы из соображений здорового эгоизма.

Потомственная шептунья Бабушка Фрося, в миру Наталья Семеновна, врач-педиатр на пенсии, жила всего в двух кварталах от меня и была одной из немногих колдуний, с которыми я общалась почти тепло. Все дело в разных специализациях: я снимала (или наводила) порчу, выводила потустороннюю тонкую мелочь и вообще занималась темной стороной волшебства. Наталья Семеновна лечила. На Изнанку она ходила редко и только по крайней необходимости, а в последнее время и вовсе ограничивалась тем, что с достоинством принимала то, что я собирала для нее во время своих вылазок. Маленькая, хрупкая, седенькая, она была почти ожившим эталоном доброй волшебницы, которая посвятила свою жизнь помощи людям. Вот только одним добром и светом помогать иногда оказывается недостаточно.

Мы с коллегой отправляли друг другу клиентов. Я могла максимум увидеть общее физическое нездоровье, тем яснее, чем меньше шансов у человека вылечиться. Бабушка Фрося также смутно чувствовала порчу. Не могла даже осознать, профессиональное колдовство так повлияло на клиента, или просто соседка неученая сглазила. Помимо того, что мы обе питали редкую неприязнь к бессмысленному заговариванию зубов без реальной помощи, у обмена страждущими неожиданно нашелся дополнительный плюс. После фразы «к сожалению, я не могу решить проблему и потому денег с вас не возьму, обратитесь к такой-то» клиенты начинали верить в твое реальное магическое могущество почти так же истово, как и в случае решения вопроса. И таки возвращались к кому-то из нас на повторный прием.

Наталья Семеновна открыла мне почти сразу и уже в образе — видимо, ждала человека. Глядя на крошечную старушонку в завязанном под подбородком ситцевом платочке и вязаной кофте сложно было поверить, что передо мной — кандидат медицинских наук и достаточно известный врач, которая успешно применяла не только внушающий уважение дар, но и вполне научные знания.

— Арина?.. Здравствуй, дорогая, не ждала тебя… по делу?

Конечно, хозяйка прекрасно понимала: в гости я к ней заявилась бы не утром буднего дня, и уж точно позвонила бы заранее. Но не спросить, видимо, не могла: вдруг темная коллега все же подвинулась головой и решила выпить в ее компании кофию с утра пораньше. Принимая пациентов, шептунья неизменно отключала телефон, а я хотела поговорить до того, как ко мне самой набьется толпа страждущих теток.

— Доброе утро, Наталья Семеновна, простите, что без приглашения…

— Проходи, проходи. Минут пятнадцать у нас с тобой есть. Кофе будешь?

«Бабушка Фрося» стянула с головы платок, явив миру модельную стрижку и идеальную, слегка подсиненную седину. Надела очки в стильной черной оправе. И мгновенно превратилась из чудаковатой старушки-одуванчика в строгую институтскую преподавательницу. Меня всегда забавляло, как пациенты Натальи Семеновны ведутся на этот примитивный, в общем-то, образ. Ведь стоило посмотреть на изящные руки с недешевым маникюром и моложавое ухоженное лицо «бабушки», как становилось понятно, что перед тобой пожилая, но не дряхлая женщина, которая тщательно следит за собой. Зрелая бизнес-леди, в крайнем случае, беззаботная европейская пенсионерка, но никак не древняя старуха, каким-то чудом вырвавшаяся из богом забытой деревушки в наш немаленький город.

— Спасибо, только если вам самой хочется. Я всего на пару минут забежала. Наталья Семеновна, — я запнулась, не зная, как бы получше описать проблему, — я тут на соседку свою посмотрела случайно. Девочку восьмилетнюю.

— Одаренную? — с полуслова догадалась целительница.

— Точно. И хочу вас попросить поглядеть, не ваши ли у нее способности. Нет, я понимаю, скорее всего темная, раз именно я на нее внимание обратила, но вдруг.

—Ты ведь сама знаешь, что темная.

Наталья Семеновна насыпала волшебно пахнущий молотый кофе в маленькую медную джезву, добавила холодной воды и включила газ. Руки порхали, как будто она была актрисой, играющей Мудрую Наставницу.

— Вот на чем ты ее поймала? Никогда не поверю, что просто так к чужому ребенку приглядываться начала.

— Она подсмотрела за мной, сунулась на Изнанку и первым делом наткнулась там на моего приблудного покойничка, — покаялась я.

И то сказать, отличное начало для светлой колдуньи, даже и не для целителя.

— И о чем ты думаешь?.. — устало спросила Наталья Семеновна. — Твоя же девочка.

Запах кофе расходился по маленькой кухне. Я молча сидела, смотря мимо собеседницы.

Черт возьми, я все это знала. Я просто хотела нормально выйти замуж или хотя бы съехаться с парнем. Смотреть по вечерам сериалы, ходить по выходным гулять на набережную и посещать модные спектакли, которые из нас двоих никто не поймет. Объяснять мужу, что у нашей дочки не слишком развитое воображение — она всего лишь видит больше, чем он. Просто жить.

И если учить, то свою дочь или внучку, а не чужую невоспитанную девочку, которая считает, что мыть голову два раза в месяц — более чем достаточно.

О том, что вместо дочки может родиться сын, который потом не удосужится обзавестись кровными детьми, я старалась не думать. А ведь именно так вышло у бабы Томы с дядей Сережей.

Я так задумалась о своих бедах, что едва догадалась взглянуть в лицо Наталье Семеновне. И обнаружить на нем вместо досады и раздражения сумасшедшую, нечеловеческую надежду.

А ведь у нее, кажется, тоже не было семьи. И в отличие от моего случая, хоть какая-то ученица требовалась ей в самое ближайшее время. Она не хуже меня знала, что если бы Алёнка обладала сходными способностями, попалась бы на глаза именно целительнице, но…

— Зайду к тебе сегодня вечером, — несильно хлопнула по столу она. — Посмотрю на девочку, чем черт ни шутит…

* * *

Когда клонированные хорроры, смакуя подробности, живописуют мучительные смерти ведьм, не успевших передать дар, они не так уж далеки от истины. Все жуткие боли, судороги, трехдневные агонии — чистая правда, если, конечно, не считать вылетающих в печную трубу черных воронов. Но есть и важное отличие. Передают ученицам другое. Способности к волшебству девочка получает с рождением. Книгу, в которой наставница кропотливо записывала рецепты и наблюдения, можно взять без всяких специальных ритуалов, хоть украсть, хоть в интернете найти, тоже проблема. Другой вопрос, чем это обернется — вспомнить хотя бы Дашку. Но…

Передают… кхм… практику или, вернее, долги. Все то, что ведьма не успела сделать. Все свои обязанности. Все, что вольно или невольно взвалила на себя, но не выполнила до конца.

Светлым в этом плане проще. Я иногда задумывалась, как бы приятно это было — просто лечить. У нас все иначе.

Баба Тома умирала еще не долго. Всего-то чуть больше суток. Она до последних дней была бодрой и деятельной, но через три недели после моего девятнадцатилетия вдруг позвала меня.

— Я скоро умру.

Она сказала это так равнодушно, что я не сразу поверила. В девятнадцать смерть кажется бесконечно далекой и оттого слегка нереальной, но при этом пугающей. Я говорила бы о приближающемся финале с ужасом. До сих пор. Баба Тома — как будто рассказывала о запланированной поездке на дачу.

— Приходить ко мне не надо. Что бы мать с отцом ни говорили, не надо. Потом с ними объяснишься. Больниц-врачей тоже не надо, не помогут.

— Баб Тома! — возмутилась я. — Объясни по-человечески, что на тебя нашло? С чего ты вообще помирать собралась? Все-таки с сердцем проблемы?

— Помирать я собралась, оттого что срок пришел, — медленно, как умственно отсталой, объяснила она. — Это будет долго, трудно, некрасиво. Не хочу, чтобы ты это видела. Лучше всего поезжай куда-нибудь подальше, чтоб соблазна прийти ко мне не было. В Ленинград вон съезди, развеешься.

На улице стоял знобкий ноябрь. Середина семестра, да и погодка не радовала. Самое время развеиваться в Питере, особенно после таких новостей. Однако, зная бабушку, я пообещала ей все, чего она хотела. Даже поклялась.

Правда, скрестив по-детски пальцы за спиной.

Она уходила и вправду жутко. И дело было даже не в том, как, разом ставшая маленькой и старой, она выла и выгибалась на кровати, а в том черном тумане, что ощутимо клубился вокруг ее постели. Мама этого не видела, и отчим тоже. Они искренне не понимали, что происходит. Вызывали скорую. Требовали, чтобы бабушку забрали. К счастью, врачам не нужны были проблемы с отчетностью по больничной смертности. Здесь их планы вполне совпадали со старухиными.

А я, едва увидев чернильную дымку, поняла, почему баба Тома так хотела отослать меня и даже шанс спокойно умереть, не мог ее соблазнить. Она накопила слишком много долгов и не хотела, чтобы я возвращала их за нее.

Как было бы соблазнительно решить, что наставница знает лучше, развернуться и уйти. Я всерьез обдумывала этот вариант, правда. Минут пятнадцать. Пока не обнаружила себя стоящей возле бабушкиной постели, держащей ее за руку.

— Баб, все твое — мое.

Она утихла в секунду, как будто и не было страшного припадка. Медленно, как будто через силу, открыла глаза:

— Дура безмозглая, прости господи! Говорила же!.. — Потом вновь опустила веки и уже полушепотом выдохнула, — благословляю тебя, девочка.

Я не сразу поняла, что она умерла, едва договорив. Долго стояла, держа бабу Тому за руку — совсем легкую, невесомую, как будто детскую ладошку. Большую часть моей короткой жизни она была самым близким мне человеком. Другом, учительницей, самой настоящей, самой родной бабушкой.

Очнулась, когда меня тронула за плечо мама:

— Ариша, бабушка умерла. Пойдем, доченька. Сейчас папа все сделает.

И только выйдя из комнаты, без слез и почти без осознания, что осталась без бабы Томы, я вдруг ощутила прежде незнакомую мне тяжесть. Работать мне предстояло теперь за двоих.

* * *

Потом, на вскрытии, ей поставили четвертую стадию онкологии. Пожилой врач в морге, думая, что мы не слышим, удивлялся, как это при таком поражении тела, старуха вела активную жизнь, а не корчилась от боли, не имея возможности встать. А сердобольная пожилая медсестра утешала окаменевшего дядю Сережу, что его мама ушла еще неплохо, до последнего болезнь не проявлялась. И вряд ли они с мамой слышали, как дородная фельдшерица, бывшая в той самой бригаде, что не забрала бабу Тому в последние сутки, коротко бросила сама себе, мол, ведьма отходит, делов-то.

Я потом долго жалела, что не взглянула на нее повнимательнее. Темная или

светлая? Или просто опытная?..

С того момента, порой на уровне ощущений, я понимала: где-то в какой-то похожей ситуации моя покойная наставница не доработала. Или была не права. Или просто обидела кого-то из предков случайно встреченного мной человека. Такие дела оказывались самыми тяжелыми и выматывающими и почти не приносили мне денег.

Но сегодня клиентки меня порадовали. Несчастная любовь (дурь), несчастная любовь (дурь) и несчастная любовь (снова дурь). Потом неудачи финансовые (тоже дурь, как ни странно), банальное и радостное гадание студентке-младшекурснице (ей я предсказала скорое замужество и много радостей, ничуть не покривив при этом душой и лишь умолчав, сколь скоро оные превратятся в гадости) и, наконец, на закуску алкоголизм мужа. К последней тетке пришлось присмотреться, под зависимости любят маскироваться самые разные проблемы магического характера, но здесь дело было лишь в слабоволии супруга и чрезмерной активности моей клиентки. Так что я с чистым сердцем велела ей вернуться на следующий день с волосами супруга, а уж потом через неделю заглянуть за персонально составленным для него зельем. Даже предупредила, что если клиентка сама не изменится, через полгода-год муж запьет снова, и на этот раз вытянуть его будет куда труднее.

Когда закончила, даже удивилась, что почти не устала. Заработанные деньги приятно грели карман, в полуоткрытое окно врывались совершенно мирные (хотя и явно немелодичные) детские вопли. Двор, звучавший так, будто в нем обитают только живые, радовал мой слух неимоверно. Я с удовольствием приняла душ, переоделась в легкое платье и сандалии и, только что не пританцовывая, спустилась во двор.

Тут-то мое настроение и скатилось вниз, как по лесенке. У песочницы курила хмурая, помятая Нинка.

Если бы я не знала соседку, решила бы, что у нее просто неудачный день. Она не выглядела совсем уж опустившейся: полная, сочная женщина лет тридцати пяти — сорока, с округлыми покатыми плечами, роскошной грудью и тяжелым узлом русых волос, в весьма откровенном пестром сарафане. Чуть припухшее лицо можно было списать на недосып или нездоровые почки, а легкий, но отчетливый аромат перегара… да вот хотя бы на играющих у подъезда в домино местных алкашей.

— Ну привет, соседка.

— Привет, — в тон ей ответила я, доставая собственные сигареты.

Исходящий от Нины удушливый аромат раздражения нельзя было объяснить ничем, кроме настоящей причины.

С каких-то пор она меня отчетливо ненавидела.

— Ты, говорят, Ленку мою приваживаешь?

— Кто говорит? — безмятежно поинтересовалась я.

Мне было действительно интересно: одно дело, что видели, как я увела Алёнку ночевать к себе, все. И совсем другое, кто из этих всех стал откровенничать с алкоголичкой, позабывшей про собственную дочь.

— Какая разница, кто? Колян говорит… Михалыч… — она на секунду стушевалась, но почти сразу обрела уверенность. — Ты что…эта… педофилка?

— Кто-о?

— Которая с детьми… того… трахается.

— Последние мозги пропила? — теперь я почти развеселилась. Ждала любых претензий, но не этой.

— Я про таких, как ты, передачу смотрела!..

— По каналу «Россия»? Или по «Первому»?

— Сука!..

— Иди и спроси у дочки, как прошел у нее вчерашний день, когда ты гуляла и бухала, — тихо, на грани слышимости сказала я. — М-мамаша… Как она приняла бомжа за несвежий труп и перепугалась до истерики. Хотела, чтобы после этого Алёна одна дома ночевала? Я тебе обещаю, Н-нина, еще раз тебя не будет рядом с дочкой, когда ты будешь ей нужна, и ты об этом очень. Сильно. Пожалеешь. И сама ты сука.

Воздух вокруг меня отчетливо звенел. Кажется, я перестаралась. Как цыганка базарная, сглазила одной только чистой ненавистью… придется потихоньку, в порядке волонтерства поработать на халяву и избавить соседку от последствий моей невоздержанности.

Нинка смотрела на меня испуганно. Кажется, она тоже все видела и чувствовала — по крайней мере, на уровне эмоций.

— Ведьма!..

— Баба Яга… Иди уже, Нин.

Мне было стыдно. Летний вечер утратил свою уютную прелесть, выплеснутый гнев оседал на подстриженной траве, заглушая запах свежести. Хорошенькое начало ученичества для Алёнки, наставница походя испортила жизнь ее матери, а заодно и перепугала до смерти. Злобно затягиваясь, я повернула к магазину.

— Зря ты так, Арина.

Ровный голос Натальи Семеновны прозвучал как будто над самым ухом, даром, что стояла целительница метрах в пяти от меня.

— Даже я заметила, как ты ее приложила. А ведь ей и своего хватает. Там печень уже на ладан дышит. Фиброз начался.

— Сдохнет, усыновлю ребенка и буду учить спокойно. — Судя по тому, как вспыхнули щеки, коллега вряд ли поверит в искренность моих высказываний.

— А, так это та самая мать? — понятливо кивнула она. — Тогда понимаю, отчего ты не сдержалась. Пойдем, пройдемся, Ариш.

В гости целительница оделась не по-рабочему — в тонкие бежевые брючки и легкую блузку с рукавами три четверти. Изящные босоножки открывали прекрасный вид на совершенно девичий педикюр. Видели бы потомственную шептунью Бабу Фросю ее клиенты.

Я подставила коллеге локоть, и она непринужденно оперлась на него. Ни дать, ни взять элегантная моложавая мать со взрослой дочкой.

— Вина возьмем или тортик?

— Господь с тобой, Ариша!.. Какой тортик в восьмом часу?! Конечно, вина. А девочка в ее возрасте явно предпочитает всем тортикам и пирожным простое, понятное мороженое.

Я подумала, что с Алёнкой могут возникнуть проблемы. После сегодняшнего разговора мамаша вряд ли отпустит ее попить чайку к доброй, славной тете Арине. С другой стороны, когда девчонка спрашивала о чем-то мать? Интересно, послушает ли она «бабушку Фросю» лучше, чем меня?

— Вряд ли моя девочка, — грустно вздохнула в ответ на мой невысказанный вопрос Наталья Семеновна. — Я же вижу, как тебя к ней тянет… стой, чем это у вас пахнет?

Я принюхалась. Пахло сиренью, скошенной травой и оладушками из распахнутого окна на первом этаже. Но тревожный тон коллеги явно говорил, что она учуяла что-то куда менее приятное.

Вот оно. Сыроватый речной туман, горькие осенние листья… и едва уловимая горчащая на языке ржавчина. То, к чему в начале лета ты готов на Изнанке — но не под окнами собственного дома.

— Как… здесь? — я спросила бессвязно, но Наталья Семеновна все равно поняла.

— Это не та сторона. Это Бывший. Я уже видела такое, от них запах въедливый, просачивается и к нам… что у тебя здесь творится, Арина?

Ох, если бы я знала…

* * *

По первому бокалу мы выпили в гробовом тревожном молчании. Об Алёнке теперь даже и не заговаривали — беспокойства хватало без нее. Когда я разлила во второй раз, Наталья наконец произнесла.

— Его убили где-то здесь, у тебя. Иначе бы давно ушел, место неподходящее.

— Вы думаете, я бы пропустила, если бы в моем дворе кого-то пристукнули?

Я вспомнила рассказ Михал Егорыча о развороченном затылке и льющейся крови и передернула плечами. Такое бы никто не пропустил.

— Если это случилось ночью, а труп потом унесли, соседи могли ничего не видеть. — Покачала головой коллега.

— Соседи — да. Но не мои же покойники!

— Совсем забыла, твоя несменяемая стража…

Наталья Семеновна нахмурилась. Похоже, то, что пришло ей в голову вслед за самой очевидной идеей, нравилось ей куда меньше.

— Все же поспрашивай их, Арина. Может, они сами его убили, а теперь боятся тебе признаться?

Я неопределенно кивнула, проникаясь ее озабоченностью. Не говорить же Наталье, что дядя Миша, старый мертвый пацифист, не убивает даже мышей, а доберись до подобной добычи Дашка — и труп бы выглядел куда хуже. Не говоря уже о том, что смерть в этом случае не была бы быстрой и незаметной для него самого.

— Какой второй вариант, Наталья Семеновна? Не поделитесь? Судя по вашему лицу, о Бывших вы знаете куда больше меня и покойной Тамары.

Женщина покрутила в руках бокал, отставила его, взялась за зажигалку.

— Привести его могли. С наказом.

— Бывшим можно приказывать?! Как? Да с ними вообще заговаривать нельзя!

— Если умеючи, можно, — не поднимая глаз пробормотала коллега. — Наставница моей наставницы была… наверное, универсалом. Или теоретиком. Так что знала про такие обряды побольше многих темных. Она писала, что это — чернота… самое дно. Что для этого нужно продать душу дьяволу.

В наступившей тишине было слышно, как звонко стучит об асфальт мяч. Привычные, уютные звуки старого двора не успокаивали, а лишь служили тревожным аккомпанементом молчаливой жути, расползавшейся по кухне. В моей профессии быстро приучаешься быть атеистом — слишком уж гнусные перспективы обещают колдунам решительно все мировые религии.

Но в тот момент — я почти поверила.

— Конечно, это веяние эпохи. Сама понимаешь, моей наставнице сейчас было бы уже сто двадцать, а ее учительница и подавно родилась — страшно представить — в начале девятнадцатого века. Но факт остается фактом. Это самое черное и мерзкое колдовство, которое можно себе представить. Насколько я поняла из ее записок, вступив на этот путь, ты обрекаешь себя на что-то особенно жуткое.

Я порадовалась, что вина мы взяли две бутылки, а в холодильнике стоял недопитый вермут. Как будто еще с утра знала, что сегодня захочу напиться. Жаль, что у нас не принято смотреть чужие книги рецептов — я опасалась, что Наталья может что-то неправильно понять в рукописном тексте, к тому же отягощенном дореволюционной орфографией. Мне, изучавшей на филфаке даже старославянский, было бы проще читать его. Но увы, увы…

— И? Меня пока мало интересует, как, — я выделила слово, — можно управиться с бывшим. Гораздо больше — что можно заставить его делать.

Наталья, как мне показалось, с сожалением убрала руку от моей пачки и вместо сигареты взяла кусочек сыра с блюдца.

— Его можно приставить к живому человеку, — деланно-спокойно ответила она. — Бывший будет постоянно ходить за жертвой. Расшатает его психику, ослабит здоровье, развалит дела…

— Ну и что? — перебила я. Похоже, моя психика уже была с успехом расшатана. — Все это легко можно сделать, не связываясь с потусторонней жутью. Пара подкладов, нехитрый обряд, порча…

— А потом, когда в этой жизни человека уже мало будет что держать, он утянет его к себе на Изнанку.

— Что?! Отсюда — туда? Без зеркал, воды и прочих ухищрений? Наталья Семеновна, разве это возможно?

— Если я правильно помню, да. Там очень сложный текст, витиеватый… А главное, сама мысль достаточно парадоксальна. Насколько я поняла, бывший как-то превращает саму жертву в брешь между нашим и тем миром, и через этот портал протаскивает последнее человеческое, что осталось от живого.

Я попыталась представить это на каких-то физических примерах из реального мира. Не выходило. А главное, я слабо понимала, кто мог подготовить мне такую изощренную месть. Мои покойники говорили, что бывший пришел вместе с Мерзкой Машей. Но на той консультации я видела ее в первый и последний раз, и явно никогда не обижала раньше. Отработка кармических долгов бабы Томы тоже была исключена: она происходит как бы случайно, а не в результате внезапно возникшего в голове умысла.

Черт возьми!.. А если бывшего вовсе не приводила с собой моя клиентка, а просто он… следовал за ней? Возможно ли, что девушка просто провела под моими окнами достаточно долгое время, чтобы запахом ее потустороннего спутника пропиталась не только Изнанка, но и реальный мир? В то, что Маша могла разозлить кого-нибудь до стадии изощренного убийства, мне охотно верилось. Более того, если так и окажется, я только вздохну спокойно и выкину всю эту историю из головы.

— А кстати, как от этого избавиться? И как подчиняют себе бывших? Если вы знаете, конечно.

Я была полностью готова к тому, что ответа не услышу. Во всяком случае, на второй вопрос. Это — не мои знания, а Натальины. И они опасны. На месте коллеги я бы промолчала. Но она все же сказала, и едва услышав слова старой целительницы, я поняла почему. Она знала, что я не сумею применить такое на практике.

— Как избавиться, моя книга молчит. А подчинить себе бывшего очень просто. Нужно просто приказать, без всякого обряда. Сразу после того, как ты быстро и незаметно для него самого убьешь человека, которого вывела на Изнанку.

Когда Наталья ушла, я первым делом наполнила бокал и только потом принесла из спальни стопку тетрадей. Мою Книгу рецептов. В юности я мечтала переплести все записки, сделанные до меня, вместе, добавив штук сто чистых листов под собственные записи. Недоумевала, почему баба Тома или кто-то из ее предшественниц не сделали то же самое. И лишь потом до меня дошло. Даже если бы хватило указанного объема, уже моей ученице пришлось бы все равно вшивать листы или искать новый блокнот.

Шесть толстых тетрадей. Самая старая, с обложкой вытертого темно-синего бархата с медными уголками, была начата в одна тысяча девятьсот первом году малороской Авдотьей Грицко. Это было еще неплохо: даже в начале двадцатого века ведьмы в большинстве своем были неграмотны и передавали знания изустно. Революция, гражданская война и голод похоронили многие династии колдуний.

Авдотья всю жизнь проработала нянькой, писать ее научил тринадцатилетний бывший воспитанник — любимый, как сын — гимназист Лёшенька. Эту историю я знала именно потому, что с ее изложения Авдотья Грицко и начала свою книгу рецептов. Писала она как курица лапой, с чудовищными орфографическим ошибками, а знаками препинания не пользовалась вовсе. Большая часть записей представляла пересказ того, что ведьма узнала от собственной учительницы, бывшей крепостной крестьянки, разумеется, неграмотной. Жалкие двадцать две страницы, заполненные рукой Авдотьи, я читала едва ли не столько же времени, сколько все остальные записки.

Затем почерк менялся. Твердая рука, каллиграфически выписанные буквы, легкий наклон вправо. Грицко умерла, и тетрадка неведомым образом перешла к другой колдунье, даже не ее ученице. Женщина по имени Бэлла Мицкевич в двадцать девятом году — а именно этим временем была датирована ее первая запись — заведовала районной библиотекой и, судя по всему, наткнулась на книгу Авдотьи случайно. По неизвестной причине (об этом новая хозяйка рецептов ничего не писала), она опробовала что-то из написанного и убедилась в действенности рецептов. Следующие тридцать с лишним лет Бэлла с упорством ученого-естествоиспытателя исследовала Изнанку. Она не зарабатывала колдовством и, кажется, вообще нечасто занималась практикой. Но чистые теоретические знания влекли ее. Именно она не только закончила прекрасный элегантный блокнот, непонятно как попавший в руки явно небогатойАвдотьи Грицко, но и добавила к нему еще две тетради по восемьдесят листов в одинаковых коричневых клеенчатых обложках. Второй хозяйке книги принадлежала честь первооткрывателя большинства закономерностей потустороннего мира, ее записками пользовались и баба Тома, и я.

В конце сороковых уже пожилая Мицкевич сблизилась с маленькой постоянной посетительницей своей библиотеки, четвероклассницей Томой Веселовой. Знала ли родня моей бабушки, почему она в детстве и юности проводила все свои вечера в компании старой девы и пыльных книг?.. Я сомневалась в этом. Баба Тома умела гасить излишний интерес к своей частной жизни одной-единственной фразой.

В отличие от своей наставницы, в которой явно погиб ученый, бабушка быстро поняла, что магией можно зарабатывать. Конечно, такая частная практика, как у меня, ей в советские годы и не снилась. Опасаясь клейма тунеядки, она большую часть жизни трудилась инженером в конструкторском бюро и развернулась лишь на пенсии. Однако клиентов баба Тома принимала и раньше, особо не скрываясь. Дядя Сережа считал мать талантливой актрисой, зарабатывавшей на людском суеверии, и никогда не пытался вникнуть в ее работу, впрочем, не пренебрегая ее материальными результатами.

Она добавила в коллекцию четвертую и пятую тетрадки. Первая — такая же, как у Бэллы, только зеленая, была посвящена в основном гадальным картам. Вторая, начатая уже в девяностых, украшенная умильно-пошлым пушистым котенком, касалась и Изнанки.

Шестую тетрадь — строгую, аккуратную, в твердой глянцевито-черной обложке, начала заполнять я.

* * *

Неписанный кодекс ведьм диктовал мне оставлять потомкам все полученные знания. «Неважно, считаешь ли ты их опасными, — говорила мне баба Тома. — Ты не можешь предсказать, кому и когда эта информация понадобится. Узнала — запиши, иначе, заработаешь лишний долг перед собственной ученицей… который ей же и придется отрабатывать». Я не спросила тогда, что делать с непроверенными рецептами. Не то чтобы бабушка не общалась с коллегами. Определенно, какие-то странные знакомства у нее водились. Но обменивались ли они информацией?.. Очевидно, что услышав совет, баба Тома проверяла рассказы коллег. И я поступила бы точно так же, не касайся дело убийства.

В попытках найти ответ, я задумчиво принялась листать записки предшественниц. Как например Бэлла могла догадаться, что нельзя обращать на себя внимание бывших? Логика подсказывала мне, что на практике такой опыт мог иметь место лишь как последний в жизни. Может, она наблюдала это со стороны? Колдуньи нечасто сталкиваются на Изнанке, но могло ведь такое быть? Или она специально проводила эксперимент?

Меня передернуло, и я поспешно пролистала еще несколько страниц. Задумчиво провела пальцем по разлохмаченному отрыву, оставшемуся на месте удаленного листа.

Что бы ни говорила баба Тома, иногда информацию для потомков корректировали …

Разумеется, я не знала содержания всех шести тетрадей наизусть. Какие-то вещи мне пришлось вызубрить, другие я просто знала, где искать. Но порой — как например сейчас — я внезапно находила записи, которые прежде не видела никогда.

Я вчиталась в текст на предыдущей странице. «Любой вопрос касательно не-живых обитателей Изнанки может быть прояснен у подземных хранителей, мертвецов, сторожащих отражения реальных коммуникаций. Такие есть не в каждом городе, мне достоверно известно об одесских катакомбах и метрополитене в Москве. В последнем я бывала и сама, но плата за ответ оказалась неподъемной. В качестве любезности хранитель рассказал мне о том, что просят у всякой ведьмы свое, порой сущую малость, и зависит это не от сложности вопроса, а исключительно от желания самого хранителя. Выполнить же свою часть договора придется обязательно, иначе неосторожная колдунья составит компанию покойнику под землей».

Запись была датирована апрелем тридцать седьмого года. Судя по всему, «неподъемную плату» Бэлла все же внесла. Я задумалась о том, что скорее всего на следующей странице были изложены подробности сделки. Интересно, кто вырвал лист, охраняя хрупкую психику будущих учеников? Сама Мицкевич или баба Тома? Именно сейчас я охотно почитала бы о таких вопросах и ответах.

Следующая запись начиналась, если можно так выразиться, с середины слова. Потрясающе, дорогая покойная наставница, потрясающе. Стало быть, ты учила меня писать обо всем — а сама втихаря цензурировала излишне натуралистичные тексты Бэллы Мицкевич?

* * *

Саня принес досье на кровных родственниц своего конкурента на следующее утро. Собственно, тощих папок было всего две, но уже мельком глянув на них, я оценила проделанную работу. Краткая биография, цветные фото, список мест, где можно как бы невзначай столкнуться с женщинами… Если бы я пыталась провернуть что-то подобное самостоятельно, провозилась бы не меньше месяца, и не факт что вообще хоть что-то бы нашла. Любимый постоянник управился за неполные двое суток.

Если бы и следующий этап проверки Сашка мог устроить без моей помощи…. Но увы, чтобы понять, не ведьма ли, мне нужно посмотреть своими глазами.

Пока обе выглядели крайне подозрительно: мать, Маркова Эльвира Константиновна, шестидесяти двух лет, преподавала античную литературу в университете. С фотографий открыто улыбалась моложавая седая дама, разодетая в стиле бохо.

Сестра, Русинова Олеся Юрьевна тридцати шести лет, врач онколог-маммолог, серьезная и почти юная на вид, в нежно-розовой медицинской пижаме. Блестящие отзывы о работе, сотни спасенных пациенток.

Прекрасные, прекрасные люди, достойные члены общества, совершенно непохожие на практикующих ведьм. Вот только и я на мага и волшебника не походила ни капли. Ни в повседневной жизни, ни особенно во время прогулок по Изнанке. А уж если вспомнить, что филология и медицина — две любимые профессии колдунов, становится особенно тревожно. Первая дает умение разбираться в неудобоваримых сочинениях, вторая — латынь и знания о человеческом теле. И обе отлично объясняют легкую сумасшедшинку в характере ведьмы.

Я неожиданно подумала, что вполне может оказаться, колдовать способны обе женщины. Почему нет?.. Мать и дочь, дар мог проявиться у обеих. Русинова запросто окажется целительницей: рак малоизучен, и легкое шаманство запросто можно списать на врачебную удачу или скрытые резервы организма. Оттуда, кстати, и положительные отзывы. Маркова, пожалуй, вполне способна специализироваться по порчам. Что-то есть у нее в лице такое…

— Ну что, Арин? — Санёк смотрел напряженно, как будто я должна была вот сейчас ткнуть пальцем в одно из фото и объявить, что я нашла защитницу его конкурента.

— Что, Арин… — передразнила я. — Любая из них. Или обе. Или никто. Смотреть надо. Вообще очень подозрительные тетки, особенно старшая. Если это мать, то мой старый совет в силе. Гони этого товарища нахрен или договаривайся по-хорошему. Тягаться с женщиной, которая защищает своего ребенка, бесполезно. Если сестра, можно попробовать, но без гарантии.

— Ты сначала выясни, а потом советы раздавай, — в тон мне ответил Саня. — И кстати, по-хорошему я уже договорился.

— Вот и славненько! — обрадовалась я, а потом перепугалась. — Ты? По-хорошему? Что на тебя нашло-то?

— Во-первых, я решил, что нужно соломки подстелить, раз ты такая категоричная, — разулыбался он. — Если ошиблась, кинуть этого фраера я всегда успею. А во-вторых, своих дел невпроворот. Бывшая что-то с ребенком мутит, так я адвоката припряг…

Я выдохнула. Сашкин альтруизм говорил бы о скором конце света. А так все шло как обычно: клиент просто откладывал менее важное дело ради более важного.

* * *

Маркову я решила проверить первой. Просто потому что скорее всего ведьмой была именно она, и получив точное подтверждение, мне оставалось лишь предупредить Саню. Подумав, я остановилась на небольшом уютном кафе возле университета, где «античница» обожала посиживать после пар. Я изучила биографию женщины и пришла к выводу, что лучшим поводом начать беседу, станет ностальгия: в тот момент, когда я училась, Эльвира уже вовсю преподавала. Несмотря на то, что именно в моей группе ее предмет вел другой человек, мы вполне могли сталкиваться — а может и действительно сталкивались в институте.

Здесь меня, правда, кольнуло легкое подозрение. Неужели я забыла бы преподшу-ведьму, встретив ее на кафедре или в коридоре вуза? А если не обратила внимания или действительно забыла — какова же тогда реальная сила такой колдуньи? Затем пролистала папку с биографией еще раз и успокоено выдохнула: список учебных учебных заведений, где имела честь поработать госпожа Маркова, был представлен на следующем листке, а именно в наш университет она пришла через два года после моего диплома.

За столиком я обосновалась всерьез и надолго: место была отчетливо студенческим, и надолго засиживающихся гостей официанты не гнали. А я еще сбрызнулась «манком», настоем растущих лишь на Изнанке цветов, которые на мужчин производили эффект сильнейшего афродизиака, а у женщин вызывали легкую симпатию. В своей династии я открыла этот эффект первой, и вполне возможно, вообще была единственной ведьмой, которая знала о нем.

Обставляли зал явно под филфаковцев. Небольшое помещение расширили, добавив второй ярус (я с интересом посмотрела на верхнюю полку, но Маркова вряд ли смогла бы осилить подъем по шаткой лесенке; к тому же насест уже заняла компания девчонок на вид не старше второго курса). На отделке стен хозяева заведения сэкономили, оставив старую кирпичную кладку, сверху висели афиши кинофильмов, артхаус и ретро. Мебель — разномастные советские стулья и сколоченные из ящиков столы, в углу, на колченогой тумбочке, стояла клетка с живыми канарейками.

Очень даже уютно, решила я. Обычно такие местечки можно встретить где-нибудь в Питере, а в нашей провинции они до сих пор в диковинку. Потом взглянула в меню и мысленно застонала. Я нечасто готовила, предпочитая возне на кухне кафе и кулинарии, в крайнем случае, обходилась полуфабрикатами. И сегодня решила совместить полезное с приятным, то есть, работу с обедом, не подозревая, какую грандиозную подлянку готовит мне любимая едальня Марковой. Кафе оказалось вегетарианским.

Не прельстившись ни «жареным рисом с бананами и сухофруктами» (только оригинальной банановой кутьи мне и не хватало), ни «жемчужным ризотто» (перловка она и есть перловка), я мрачно заказала масалу и в ожидании напитка уставилась на ближайшую афишу. Она издевательски рекламировала Франкенштейна, неприятно напоминая мне о покойниках.

По правде говоря, Санины проблемы волновали меня куда меньше собственных. Какие там конкуренты, когда по моему собственному двору весело рассекают неучтенные, непонятно откуда взявшиеся Бывшие на пару с малолетней ученицей. Которую я вообще не представляю, как учить.

Знала бы заранее, предпочла бы филфаку факультет начальных классов.

Задумавшись, я едва не пропустила появление преподавательницы. В основном, потому что не сразу ее узнала. Фото, которое принес мне клиент, явно было снято и ретушировано мастером своего дела. Дилетант взялся бы стирать морщины и подтягивать овал лица пожилой женщины — и сделал бы снимок обычной куклы, почти молодой и привлекательной, но неживой. Этот же фотограф судя по всему работал только со светом и цветом. Добавил здорового румянца и ясной, юной голубизны в глазах. Но и этого хватило.

В реальности античница выглядела куда старше. Вязаное льняное платье и яркийоранжевый платок на плечах казались на ней неуместными, а тяжелая даже на вид связка янтарных бус как будто гнула ее к земле. Когда Маркова проходила мимо меня, я заметила, что коричневатая помада скаталась в углах потерявших форму губ, а на морщинистых верхних веках отпечаталась тушь.

И все же, когда она стояла за кафедрой поточной аудитории, это вряд ли кто-то замечал.

— Настенька, налей имбирного лимонада, пожалуйста!

Громкий, поставленный голос и улыбка как будто снова нанесли на нее ретушь, и я узнала лицо со снимка. Ведьма или нет, она мне уже понравилась.

Маркова поймала мою улыбку и возвратила втройне. Манок сработал.

— Эльвира Константиновна, садитесь ко мне!

Она послушалась и посмотрела на меня.

— Вы из моих студентов? Простите…

— Я заканчивала, когда вы только пришли, — легко соврала я. — Но училась действительно на филфаке. Арина Голубева.

Ох, как глупо! Это сейчас каждую вторую девочку зовут Ариной, Василисой или Любавой, а когда я родилась, такие имена были музейной редкостью. Я не помнила ни одной тезки ни в детсаду, ни в школе, ни в универе. И при желании античница легко выяснит, что на самом деле я выпустилась несколько раньше.

— А, ходили ко мне на киноклуб? — легко приняла мою легенду она. — Да, я до сих пор его провожу, хотя хорошие фильмы искать все труднее, а многие ребята приходят и после окончания института, и повторяться не хочется.

Я пожалела, что действительно не застала Маркову. Смотреть авторское кино было бы здорово, хотя бы для поднятия и укрепления чувства собственной важности. К тому же тогда я бы знала, что она — не колдунья. Самая обычная пожилая женщина, пусть и без меры обаятельная.

Античница пустилась рассказывать о том, что она успела показать студентам и обсудить вместе с ними, а я, кивая, пыталась рассмотреть янтарь на ее шее.

Необычное сочетание. Рыжие, желтые и молочно-белые камни были нанизаны в кажущемся беспорядке, за которым таилась сложная последовательность. Защита от зла, физического и нематериального. Я видела такую работу с камнями впервые, но была уверена, что это — не случайный эффект, а кропотливый труд мастера. Точнее, конечно же, мастерицы-колдуньи. Какого, собственно, черта?! Я еще раз посмотрела женщине в глаза. Неужели она смогла обмануть меня? Или мне передалась Сашина паранойя?

В конце концов, это ожерелье могло достаться ей от прабабушки. Или эксцентричная преподавательница увидела его на лотке ежегодной ювелирной ярмарки и решила, что странное, но определенно привлекающее внимание украшение идеально дополнит ее сложные наряды в стиле бохо. Или кто-то из ее подруг отыскал аляповатый янтарь на старых антресолях и решил, что лучше отдать бусы тому, кто станет их носить…

Вот только я и без карт видела, что ее украшение — забота матери о ребенке. То же волшебство, что защищало Саниного контрагента от полубандитских методов моего клиента.

Так что «какого черта».

— Какие у вас интересные бусы, Эльвира Константиновна! — я понадеялась, что моя фраза не выглядит так, будто мне наскучили разговоры об авторском кино.

Моя собеседница если и подумала об этом, виду не подала:

— О, мне тоже очень нравятся! Все эти подобранные по цветам и размерам бусины выглядят слишком по-старушечьи и слишком… по-советски, если вы понимаете, о чем я. А в этих есть изящная небрежность. Даже не знаю, где дочка нашла их, но я ей очень благодарна: сама всегда искала что-то подобное.

Ага, дочка, значит.

Пока я шла домой, пыталась понять: может ли забота взрослой, состоявшейся дочери о взбалмошной пожилой матери выглядеть так же, как родительская — о ребёнке. По всему выходило, что это — единственное объяснение. Если Олеся Русинова привыкла считать себя самой старшей в семье и опекать и легкомысленную маму, и выбравшего опасный бизнес по-русски братишку, все сходится. Я привыкла, что вертикальная защита идёт сверху вниз, и даже не думала, что возможно и обратное. Значит, в целом план не изменился, просто я удлинила цепочку.

Подстроить встречу с заботливой доченькой должно быть даже проще. Универсальным, кхм, поводом будет моя грудь. Запишусь на приём к доктору Русиновой и стану изображать истеричную дамочку-ипохондрика. За размышлениями я едва вспомнила включить мобильный — и он немедленно взорвался звонком.

— Арин, ты где шаришься?!

Тратить время на то, чтобы поздороваться, Санёк не стал. Да и вообще голос его был довольно-таки напряжённым.

— По твоим же делам мотаюсь. Что стряслось?

— Полтора часа тебя у подъезда жду. У вас тут крестовый поход на бомжей стихийно организуется, дети вопят, а у меня дело к тебе.

— Какой поход, какие дети?! — естественно, я подумала об Алёнке и ее подозрительной страсти к Изнанке и мёртвым бомжам. Ох, ну почему все одновременно происходит?!

— Какая разница? Местные алкаши собрались выгонять бомжей со двора. У вас тут что, ночлежка?

— У нас тут дурдом, — рявкнула я. — Я на углу Маркса и Весенней, где вход в метро. Если тебе срочно, можешь забрать меня.

— Буду через пятнадцать минут, — попрощался Сашка.

— Не торопись, — предостерегла его я. — У меня есть дело, и оно займёт не меньше двадцати.

— Ну так найду и потороплю тебя.

— Не найдёшь.

В ожидании клиента я зашла в арку, ведущую во двор и мельком взглянула на циферблат часов.

Я давно собиралась посетить именно это место. Или, по крайней мере, присмотреться к нему.

* * *

Это была не лучшая локация в городе. Не худшая, но и далеко не самая спокойная и безмятежная. Обычно сквозные арки в девятиэтажках постройки семидесятых всегда просматриваются насквозь. Но только не на Изнанке. Здесь как будто царили предночные сизо-чёрные сумерки. Квадраты бледного серого света едва угадывались далеко позади и впереди меня. На границе стен и потолка тянулся толстый кабель, из которого росли желтоватые тусклые лампочки. Ближайшая ко мне моргала раз в шесть секунд.

Я стояла в самой середине грязной, мутной лужи. Где-то размеренно-жутко капала вода. Коснулась рукой стены — она оказалась сырой. На пальцах у меня осталась темноватая влага. Не та, что лечила порезы. Эту я видела впервые.

Здесь, в арке, меня интересовало совсем другое. Там, где в человеческой реальности был прямоугольник, выложенный из белых сибитовых блоков, чернел провал, внутри которого угадывались ведущие вниз выщербленные бетонные ступени.

Импровизированная дверца из рифлёного металлического листа вопреки своему массивному виду чуть шевелилась в такт неощутимому потустороннему ветерку. И, чёрт возьми, поскрипывала. Если бы я взялась писать сценарии для хорроров, озолотилась бы, просто описывая Изнанку.

Снизу вверх, из провала, на меня глядела эталонная, непобедимая, не подчиняющаяся логике детская жуть. Там был старый технологический проход в метро.

Я протянула руку и погрузила ладонь в черноту. Чернота слабо, но ощутимо коснулась моих пальцев.

«Здравствуй, ведьма. Я знаю ответы на все твои вопросы. Как воспитать твою смешную, нежданную ученицу?.. Что позабыл Бывший у дверей твоего дома?.. Какие тайны скрыла от тебя твоя наставница?.. Я знаю всё. Спустись ко мне, ведьма».

Меня продрала ледяная дрожь. Я отдёрнула руку, и тьма, легко пожав на прощание кончики пальцев, отпустила меня.

Она знала, что я вернусь.

* * *

Когда я вышла на улицу, Александр уже ждал меня и был очень недоволен.

— Куда ты пропала?! Полчаса жду!

Да конечно. От силы минут десять.

— И час бы подождал. Твоими делами занимаюсь, — солгала я. — Что такое срочное, что ты отрываешь меня от своих же заданий?

— Ты узнала что-то? — жадно поинтересовался клиент.

— Две новости. Хорошая: мать того парня, Маркова — не ведьма. Плохая: ведьма в их семье точно есть, и мы до сих пор не знаем, кто это.

— Сестра?

— Говорю же, не знаю. Похоже, что она, но…

— Значит, и это не знаешь. Послушай тогда. Ребята с ворованным коньяком неожиданно слились — раз. Сразу по четырём юрлицам — налоговая проверка. Два. И Жеку, моего главу службы безопасности, задержали, по какому-то делу ещё из девяностых. Три. Я уже молчу про семейные косяки. И всё за один день! Это совпадение, или ты стала плохо работать?

— По какому делу задержали Жеку? По большинству его «подвигов», насколько я знаю, сроки давности всё равно не применяют.

Последний вопрос я, разумеется, проигнорировала.

— Тебе-то какая разница? Этим адвокат занимается. На меня идет атака. В которую вложили или очень много денег… или очень много чего-то по твоей части. А ты зависаешь в этом своем… сумраке.

— На Изнанке. — Поправила я, потянувшись к дверце автомобиля. — И кстати, я там была как раз по твоему вопросу. Мне тоже очень много что не нравится.

Санина машина была самой красивой снаружи и самой уютной внутри из тех, что я когда-либо видела. Благородные, подчёркнуто-немодно угловатые линии корпуса, салон из дерева и кожи… если бы я решила приобрести себе транспорт, обязательно присмотрелась бы к подобному внедорожнику… и наверняка нашла бы его слишком дорогим. Я откинулась на спинку сидения и немедленно достала сигареты. Клиент промолчал.

— У меня есть подозрения, что… выражаясь твоими словами, атака на тебя — это часть атаки на меня. Чтобы слишком занятая твоими делами, я не успевала уделять внимание своим и упустила что-то важное.

— А у тебя-то какие могут быть проблемы? — искренне удивился он.

Настолько искренне, что я против воли расхохоталась.

— Саш, я не школьная учительница и не маникюрный мастер. Я, на секундочку, ведьма. Тёмная. Ты вправду считаешь, что у меня не может быть врагов, проблем и… кхм… опасных жизненных ситуаций? На тебя может обозлиться человек, а на меня — Тонкий мир. По-моему, это несопоставимые вещи.

— И насколько несопоставимые?

— Настолько, что в твоих проблемах я буду помогать тебе до конца, а если что-то подобное начнётся у меня, тебе лучше всего будет слиться и не отсвечивать.

— То есть, это ты так сейчас самоустраняешься?!

— Это я тебя предупреждаю…

Следующие несколько минут тишину нарушало только мерное ворчание двигателя. Я бездумно смотрела в окно на знакомые с детства здания. Саня дулся. Хватило его, правда, ненадолго.

— И что ты будешь делать?

— Как что? — я затушила окурок в пепельнице и помахала рукой, выгоняя остатки дыма в приспущенное стекло. — Аккуратно проверю свои подозрения. Не забывая про работу, конечно. Сейчас сделаю тебе расклад на ближайшее будущее и подумаю, как решать эти проблемы. И кстати, о том, что Жекино прошлое ему еще аукнется, я тебя давно предупреждала.

— Но я думал… а, ладно… — Любимый клиент смутился и замолчал, а я не стала подливать масла в огонь.

Тем более что во время того разговора я действительно руководствовалась житейской логикой и обидой, но никак не магическими предчувствиями.

Жека был характерным персонажем: разбойного вида мужик со шрамом на полморды, широким ассортиментом уголовных татуировок и омерзительной хамской манерой низводить любую женщину до уровня сексуального объекта. Меня он начал раздражать с самой первой минуты знакомства, а уж когда счёл хорошей идеей спошлить на тему того, каких клиентов я на самом деле принимаю, оставалось только срочно придумать что-нибудь столь же неприятное в ответ. Перспектива наказания за былые похождения старому бандиту так не понравилась, что я посчитала себя полностью отомщённой. Даже на случайный сглаз втихаря проверила.

— Извини, что наехал. Нервы ни к черту стали.

— Бывает, — легко согласилась я. Потом вспомнила о Саниной любви к стейкам слабой прожарки и усмехнулась. — В кафешку меня сводишь, и мы в расчёте.

Карты не показали ничего нового. Скорее всего, черная полоса в жизни моего любимого постоянника действительно была неприятным, но абсолютно случайным стечением обстоятельств. Я все же сделала простенький заговор на удачу (эффект от него был скорее плацебо, но помогало же!) и заново проверила талисманы. Всё работало, как часы.

Только время на Санину паранойю убила.

* * *

Во дворе было относительно тихо и спокойно. То ли обещанный крестовый поход не состоялся по техническим причинам, то ли рыцари ордена зеленого змия наоборот ушли на поиски бомжей, и закономерно не найдя никого возле дома, устремились в соседние кварталы.

Малышня возилась в песочнице под бдительным присмотром мам и бабушек. Первые по большей части залипали в мобильники, зато вторые караулили и свою мелочь, и отпрысков невнимательных девушек. Дети постарше оккупировали качели в попытке сделать солнышко, но Алёнки среди них я не увидела. Волноваться было рано, но я, конечно же, все равно заволновалась. Куда подевался этот несносный ребёнок?! Надеюсь, если она опять сунулась на Изнанку, Дашка нашла ее и влепила по первое число.

Убедившись, что в реальном мире девочка не гуляет, я поспешила проверить параллельный. Выходить на Изнанку днем всегда было чуточку сложнее, чем ночью… но и безопаснее, конечно. Не тратя времени на переодевание в рабочий наряд, я спряталась за куст сирени и поймала неверный отблеск своего отражения в циферблате часов. Вышла на дорожку, оглянулась… и едва не осела на месте.

Дашка все-таки ее нашла.

Они сидели в старой беседке. Алёна на полу, бессильно привалившись спиной к обшарпанному столбу, мёртвая ведьма склонилась над ней, хищно облизывая губы. На лице девочки я заметила что-то красное, свежее и липко блестящее… бессмысленно уже рванулась вперед — и только тогда услышала разговор.

— Ну, и к твоему счастью, есть два вида относительно безопасных. Во-первых, те, кто переродился в мелкую нечисть. Они, справедливости ради, никакие уже не покойники, а вполне себе живые полуразумные ребята. Русалки всякие, кикиморы… Домовые ещё. Я их, правда, никогда не видела, но в литературе читала. Так что ты у наставницы уточни у неё опыта побольше. Во-вторых, это люди, которые при жизни чего-то не доделали. Например, умершие матери, у которых остались живые грудные дети. Их основная цель — оберегать младенца, а непрожитая любовь к ребенку мешает им убивать людей. Ну, разве что эти люди представляют угрозу для малыша. Можешь сказать, к какому типу отношусь я, а к какому дядя Миша?

— Он — не отпетый и не похороненный по правилам, условно опасный. А ты… упырь?

— Упырица, — охотно поправила мёртвая колдунья. — Я же девочка! Имей совесть, вытри лицо. Ты уже вся в вишне, непонятно, кто из нас двоих — жуткий монстр.

Алёнка рукавом мазнула по губам, размазывая красное и осыпая многочисленные крошки слоеного теста. В её руке я заметила булочку в целлофановом пакете, влажная начинка выдавливалась из нее, как паста из тюбика.

— Что здесь вообще происходит?!

Дашка плавно выпрямилась, обернулась ко мне и прочувствованно улыбнулась во все свои внушительные клыки.

— Занимаемся. Сначала твоя ученица решила повторить эксперимент и снова нарвалась на альтернативные формы послежизни. То есть, на меня. Я немножко объяснила ей, как она была неправа… погоняла по двору, зубки показала, когти… а потом решила расширить ее теоретические знания о беспокойниках.

Алёнка медленно, стараясь не производить лишних звуков, пыталась заползти за спину своей самозваной учительницы. Живой ведьмы она явно боялась больше, чем мёртвой.

— Я же у тебя забрала зеркало!

— Ага, они же у нас в та-аком дефиците…

Дашка откровенно ухмылялась, и я сорвалась уже на неё.

— Я тебе запрещала разговаривать с девочкой!

— Нет, — с достоинством возразила мертвячка. — Ты велела мне не есть ее и следить, чтобы даже волос с головы не упал. По-моему, личное общение — это лучший способ обеспечить безопасность. Я Алёне про заложных покойников рассказала, ты потом её поэкзаменуй, может что добавишь — у тебя в книжках наверняка побольше записано, чем я помню.

Разом уставшая от страха, я подошла ближе и села на перила беседки. Старая доска плавно прогнулась, но устояла. Ученица, понимая, что я уже не сержусь, боязливо выползла из-за Дашкиной спины. Вишнёвое варенье у нее было даже на волосах.

— А ничего, что это рановато? Мне моя наставница про мертвяков только лет в пятнадцать рассказывать начала. Ей же — вдвое меньше!

— А у нас что, сертифицированные Минобром программы образования маленьких ведьм есть? — резонно возразила рыжая. — Ты на Изнанку самостоятельно не лезла, вот она и молчала до поры. А твоей девочке не грех и сразу в подробностях рассказать, чем она рискует! Алёна, что ты там вошкаешься?!

Предмет нашего педагогического спора наконец встал на ноги. Душераздирающее зрелище: косичка давным-давно растрепалась, поверх варенья налипли пыль и паутина, а возле уха кокетливой заколкой торчал репей. На одежду вообще смотреть было грустно. И ведь вряд ли удастся загнать ее сегодня в душ: к себе в гости не заведёшь, мать разорётся, а сама может ничего и не заметить.

— Кошмар. — Вздохнули мы с Дашкой хором.

— Живо домой, — добавила я. — Помойся, причешись, переоденься… если, конечно, хочешь сегодня ещё позаниматься. Я не учу колдовству грязнуль.

— Я же вчера мылась! — возмутилась девочка.

Вот и что прикажете с ней делать?

Алёнка ушла, недовольно оглядываясь. Она явно подозревала, что в её отсутствие мы с мертвячкой будем обсуждать что-нибудь интересное. Не зря, конечно. Именно этим мы с Дарьей и занялись.

— Бывший не появлялся? — спросила я, едва ученица скрылась из виду.

— До визита твоей девочки — нет. Потом, извини, мне было немного не до этого, — рыжая потянулась, потерлась, как кошка, спиной о столбик. — Обычные покойники по твою душу, вроде, тоже не приходили. А вот чёрная — блондинка — заглядывала. Перед самым Алёниным появлением. Пришла, постояла у тебя под окнами, видимо, зайти хотела, но поняла, что тебя дома нет.

Час от часу не легче. Мне казалось, в нашу первую и единственную встречу я сделала все, чтобы Мерзкая Маша никогда ко мне не возвращалась… или она все же придумала очередной прожект по возвращению мужа, который достаточно захватил ее, чтобы забыть о моем хамстве?..

— И что?

— Что-что. Я же говорю, постояла и ушла.

Против воли я принюхалась, пытаясь уловить запах Бывшего. Мог же он припоздать или следовать за женщиной на почтительном расстоянии.

Вотще. Мало того, что воздух на Изнанке в принципе был осенним и сырым, так ещё и моему обонянию вряд ли пошли на пользу пятнадцать лет курения. А ведь Минздрав предупреждал…

— Послушай, Даш… ты сказала, что Изнанка меняется. Тогда, ночью. Что ты имела в виду?

Мёртвая ведьма в упор посмотрела на меня.

— Как тебе объяснить, а… не знаю, это чувствовать надо. Запах. Свет. Ветер какой-то, будто с реки дует. Как будто холодает.

Впервые в жизни я подумала, что при жизни беспокойница была намного сильнее меня как колдунья. И попадись ей толковая наставница, менее опасный или хотя бы более полный конспект, она наверняка добилась бы успеха. И тогда, возможно, Алёнка стала бы именно её ученицей.

Я как никогда сожалела, что из-за меня Дашка умерла.