Месть по-гриффиндорски (джен)

Размазывая слёзы по лицу, Панси беззвучно рыдала. За три дня её жизнь перевернулась с ног на голову, и избалованная наследница богатой семьи никак не могла смириться с этим новым и ужасно неправильным положением.

Её, Персефону Паркинсон, схватили прямо посреди Большого зала и, на глазах у всех заломив руки за спину, утащили. В первые минуты Панси была настолько возмущена, что не осознавала происходящего. Она пыталась брыкаться, отчего плечи пронизывало резкой болью, кричала и сыпала оскорблениями, за что получила удар по лицу, а потом шипела угрозы, кончившиеся тем, что её как мешок с драконьим навозом швырнули в камеру.

Сорванное от криков горло, разбитые в кровь кулаки, которыми она барабанила по двери, саднящая губа — к вечеру Панси абсолютно без сил опустилась на грязный и вонючий лежак в углу камеры.

Смириться не получалось. Как ни убеждала она себя, что чудовищное недоразумение не разрешится по взмаху волшебной палочки, впитанная с молоком матери уверенность во всемогуществе отца не давала принять реальность. Панси привыкла, что все проблемы мгновенно разрешаются, стоит ей только надуть губы и потребовать или пригрозить отцом, и была совершенно не готова к тому, чтобы мир перевернулся.

Когда к власти пришёл Тёмный Лорд, Панси лишь обрадовалась. На самое деле ей было всё равно, она не разбиралась в политике и не интересовалась ей, считая ужасно скучной, но все вокруг, казалось, были этому рады, так что и она обрадовалась. Панси воспитывали как чистокровную девушку, и потому она с младых ногтей презирала грязнокровок и полукровок, и не могла поверить, что эти ничтожества действительно сумели победить в войне. Сама Панси, конечно же, не имела никакого отношения к Пожирателям смерти и Лорду, и не принимала участия в битве, и всё же её кинули в камеру наравне с теми.

Она не понимала.

Ночь в четырёх стенах с неясными перспективами прошла тяжело. Когда утром загремели засовы, Панси едва не лишилась чувств от облегчения — наконец-то всё позади, наконец-то этот кошмар закончился! И тем сильнее было разочарование, когда оказалось, что это всего лишь принесли…

— Что это?! — не удержалась от изумлённого восклицания она, но дверь уже захлопнулась — отвечать ей никто не собирался.

К тарелке с чем-то серым не прилагалось ни ложки, ни вилки, не было ни тостов, ни чая с молоком. По щекам Панси снова потекли слёзы. Она не могла придумать, чем заслужила такое обращение.

Панси не была дурочкой и понимала, что теперь музыку будут заказывать победители, однако не ожидала от гриффиндорцев, с пеной у рта доказывавших свою доброту и справедливость и осуждавших их, слизеринцев, как раз за негуманное отношение к врагам, что те сами поведут себя таким образом. За что её арестовали? Она ведь не участвовала ни в каких стычках, у неё не было метки, да она даже Тёмного Лорда вблизи ни разу не видела!..

Когда засовы снова заскрипели, она уже почти утратила надежду. Это и вправду были не освободители с извинениями, а авроры, смотревшие на неё с презрением. Молча, не утруждаясь разговорами с пленницей, они схватили её за локти уже связанных рук и потащили прочь из камеры. Панси боялась допроса, но всё оказалось ещё хуже. Первую же попытку закричать прервали Силенцио, и дальше она только и могла, что беззвучно рыдать да проклинать своих мучителей.

Порт-ключ ужасного качества переместил их на берег, и под шелест прибоя Персефона осознала, куда её привели. Она забилась, стремясь вырваться; даже понимая всю безнадёжность попыток, лягалась и кусалась, но тщетно — ей снова унизительно съездили по лицу и потащили к месту назначения.

Азкабан сомкнул двери за спиной несчастной.

* * *

Время остановило свой бег.

Уставшая от рыданий, Панси забыла о брезгливости и вынужденно опустилась на воняющий гнилой соломой жесткий матрас, да так и уснула, всхлипывая. Ей снились кошмары, и проснулась она не отдохнувшей, а измотанной. И едва открыв глаза и поняв, что Азкабан ей вовсе не приснился…

Слёзы быстро кончились, навалилась апатия. Панси уже не знала, чего хочет больше. Конечно, она хотела, чтобы этот кошмар наконец закончился, но какой конец предпочтительнее — затруднялась с выбором. Унижение убило желание бороться, от гордости ничего не осталось, и всё же молить о пощаде она не могла. И потому что не верила, что это к чему-то приведёт, и потому что не хотела доставлять своим мучителям радости, и просто потому, что жить больше не хотелось. Её бы устроил любой выход из ситуации, хоть смерть, хоть освобождение, — лишь бы всё кончилось.

Она сидела на матрасе в углу камеры и тихонько скулила. Не просила ни о чём, ни молилась, даже не проклинала никого, просто глотала слёзы и ежилась от холода.

Когда стало смеркаться и ставший уже привычным холод сменился могильной стужей, чувства будто проснулись. Панси осознала, где находится и что будет дальше, и бросилась к двери. Кричала, колотила, рыдала и молила о пощаде… всё так же тщетно — ответа она так и не получила, в камеру не проник ни один посторонний звук.

Холод и безысходность концентрировались медленно, но неотвратимо; Панси сжалась в углу камеры на койке, накрылась с головой тонким одеялом, даже наступить на которое побрезговала бы еще вчера, и отчаянно заплакала. Жизнь была кончена, впереди ждало лишь бесконечное страдание.

* * *

Панси не знала, сколько прошло времени. Она пыталась считать дни, но почти сразу сбилась. Иногда она проваливалась в оцепенение и, приходя в себя, не всегда понимала, сколько то длилось. Миска с какой-то тошнотворной склизкой смесью, однажды появившаяся перед дверью, стояла до тех пор, когда в очередной раз павшая духом заключённая не пнула её — на следующее утро миска снова появилась, но с другим содержимым. При виде этой стабильности Панси окончательно осознала, что это конец.

Она помнила, что представляют собой дементоры, и отчаянно страшилась их. И за день успевала настолько себя накрутить, что к вечеру либо теряла сознание от ужаса и голода, либо снова впадала в оцепенение без чувств и мыслей, так что ни разу так и не ощутила их близости… что ничуть не уменьшило страх.

Иногда, в моменты просветления, Панси думала о том, как же могло так выйти, что её, Персефону Паркинсон, единственную дочь и наследницу древней чистокровной семьи — без суда и следствия (не говоря уже что без вины!) бросили в самую ужасную тюрьму, но не находила ответа. Она по привычке ненавидела грязнокровок и Поттера с Дамблдором, но готова была на всё — действительно на всё, — лишь бы вернуться домой.

Быстро пройдя через отрицание и гнев, Панси сразу рухнула в депрессию. Но как бы плохо ей ни было, принять новую реальность она отказывалась.

* * *

— Паркинсон, на выход!

Грубый голос выдернул её из очередного кошмара. Панси открыла глаза и безучастно посмотрела на стоявшего в дверном проёме мужчину. В счастливый конец своей истории она давно перестала верить, подарков от судьбы не ждала и потому даже не сочла нужным отвечать: зачем, если это всё равно ничего не изменит?

Незнакомец выругался себе под нос и вошёл в камеру. Схватив Панси за локоть, силой заставил встать на ноги и потащил за собой. Машинально переставляя ноги, запинаясь и то и дело повисая на всё так же удерживающем её мужчине, Панси покорно двигалась в заданном направлении. Вперёд по коридору, вниз по лестницам, через дверь…

Прочь из Азкабана.

Глаза распахнулись в пол-лица и тут же заслезились от ударившего по ним яркого света, но Панси не мигая смотрела на каменистый берег, свинцовое море и розово-сиреневое предзакатное небо, не веря, что её вывели на свободу.

Сопровождающий не дал ей насладиться зрелищем и прийти в себя — покрепче ухватил за руку и без предупреждения аппарировал.

— Ужасно выглядишь, Паркинсон.

Дезориентированная Панси сфокусировала взгляд, узнала Поттера и… не почувствовала ровным счётом ничего. Ненависть впиталась в стены Азкабана, гордыня смазалась заплесневелым одеялом, язвительность разбавилась протухшей водой… Панси было всё равно, что перед ней стоит мальчишка, испортивший ей жизнь.

— Понравилось в Азкабане? — между тем продолжил Поттер. — Вы же такую судьбу всем неугодным уготовили?

Панси смотрела на него, но не понимала, о чём он говорит. Лицо Поттера изменилось с их последней встречи. Черты стали резче, глаза жёстче, губы превратились с линию. Он говорил что-то о справедливости, о расплате, о том, что теперь пришло их время, но ей было плевать.

Недолгое — бесконечное! — заключение что-то сломало в Панси, бойкая девушка, не лезущая за словом в карман, умерла в холодной камере, а из Азкабана вывели кого-то другого, и Панси только предстояло узнать, кем она стала.

— Ты свободна, Паркинсон, — произнёс Поттер, но даже тогда в глазах Панси не забрезжил интерес. — Поскольку у тебя и членов твоей семьи не было метки, вы отделались штрафом. Но не думай, что если что — останешься безнаказанной.

— Где моя палочка? — хриплым и чужим голосом спросила Панси, поняв только то, что ей вернут палочку.

Поттер посмотрел на неё долгим взглядом, который Панси без труда выдержала (ей было совершенно наплевать, что он думает, а терпению научил Азкабан), и нехотя взял со стола за своей спиной и передал ей футляр с палочкой.

Пальцы сомкнулись на рукояти, по руке и телу прошла едва заметная волна, и Панси чуть ожила.

— Это всё?

— Да, — поморщился Поттер. Хотел ещё что-то сказать, но Панси уже отвернулась и толкнула дверь.

Шагая по длинным коридорам Министерства, она ловила на себе презрительные и сочувственные взгляды, но игнорировала их и шла к каминам.

Всё закончилось. Всё позади. Она свободна.

Людей было мало, ни одного знакомого лица; вместо моря мантий, привычных в Министерстве, на большинстве встреченных людей были надеты маггловские вещи — и это лучше любых слов иллюстрировало ситуацию в стране.

Кто-то окликнул её, но до камина оставалось всего несколько ярдов, и Панси ускорила шаг — встречаться с кем бы то ни было у неё не было ни малейшего желания, к такому она не была готова.

Пламя взметнулось, перенося её, и опало, явив родную гостиную отчего дома. Панси нерешительно вышла, прислушиваясь — вокруг было слишком тихо. Сделала шаг, другой.

Дом словно погрузили в стазис. Ни один звук не нарушал покой.

Она хотела позвать родителей или вызвать домовика, но язык словно прилип к нёбу, было страшно разрушить искусственную безмятежность. Едва слышно ступая, Панси прошла через погруженную в сумрак гостиную, поднялась по лестнице и вошла в свою комнату, бесшумно прикрыв дверь, так и не уловив ни одного звука, что свидетельствовал бы о том, что в доме кто-то есть.

Вишнёвый паркет чуть поскрипывал под её ногами, когда она пошла к окну, желая увидеть свободу; но Панси застыла, не дойдя. Ростовое зеркало поймало её отражение и больше не отпускало, демонстрируя, во что превратилась Персефона Паркинсон по вине гриффиндорских победителей.

Слёзы закипели в уголках глаз, но пролиться не успели — Панси увидела глубже, чем грязная одежда и засаленные спутанные волосы.

Быстро срывая с себя тряпки, совсем недавно бывшие дорогой модной мантией, и бросая их на пол, Панси не отрывала взгляда от своего отражения, и из её глаз уходила боль, уступая место привычной и не забытой насмешливой язвительности.

Она не могла понять, за что с ней так поступили, за что бросили в Азкабан, и ей даже не приходило в голову, что это всё — последствия её призыва выдать Поттера Лорду. Они хотели её сломать, бросив в камеру без объяснений, рассчитывали напугать изнеженную девушку ужасными условиями, чтобы она и думать не смела о противодействии, и именно потому её встретил вчерашний школьник Поттер, а не настоящий аврор. Но они ошиблись.

Конечно, проведённое в Азкабане время было ужасным, и Панси не собиралась отрицать силу своего испуга, однако…

Панси ухмыльнулась и покрутилась перед зеркалом. Она мечтала похудеть с двенадцати лет и не могла, как ни старалась. О, сколько слёз она выплакала из-за этого!.. А теперь всего за неделю — сбросила не меньше двадцати фунтов! Глупец Поттер хотел наказать её, а сам сделал ей подарок.

Гриффиндорцы не умеют мстить, зато слизеринцы…

Отражение демонстрировало злорадную улыбку стройной девушки.