Скука (джен)

По­рой оди­ночес­тво да­ру­ет нам по­кой и внут­ренние си­лы, но иног­да оно на­чина­ет от­да­вать прес­ным прив­ку­сом ску­ки. А ску­ка — это страш­но.

Трей­си сем­надцать, за ок­ном ле­то, брат на прак­ти­ке, ро­дите­ли сно­ва на­чали с маг­гловско­го ки­но, а отоз­ва­лись че­рез три дня от­ку­да-то из Авс­тра­лии, а Трей­си скуч­но, ужас­но скуч­но. Ей сем­надцать и зап­рет на кол­довс­тво уже дав­но не дей­ству­ет. Ну, от­но­ситель­но дав­но — у нее ле­том вре­мя всег­да тя­нет­ся ужас­но мед­ленно. Тол­стой скуч­ный, нуд­ный и еще бо­лее вго­ня­ющий в ску­ку и апа­тию, ко­торая, ка­залось бы, оку­тала Дэ­вис плот­ным ко­коном с ног до го­ловы. Ру­ки ре­зать не­от­че­го, и от это­го еще бо­лее тош­но. Хоть ка­кое-ни­будь бы эмо­ци­ональ­ное пот­ря­сение — под­ружка но­вая там у брат­ца, ко­торую на­до из­жить, или Пар­кинсон, ко­торая за­дол­ба­ла ныть­ем о Маф­лое. Но у Род­же­ра прак­ти­ка, и да­же ес­ли у не­го и есть под­ружка, то сво­ей млад­шей сес­трен­ке он ее по­казы­вать не спе­шит — от гре­ха по­даль­ше. А Пэн­си уже как пол­го­да о Мал­фое не за­ика­ет­ся, и во­об­ще, хо­дит вся блед­ная, за­битая, без при­выч­ной спе­си и да­же прак­ти­чес­ки не яз­вит. И как-то сры­вать­ся на ней уже не­удоб­но, хо­чет­ся толь­ко сесть ря­дом и про­тянуть си­гаре­ты. И ведь та за­курит по­ди, чис­токров­ная га­дина. Но чис­токров­ной га­дины, име­ну­емой вро­де как луч­шей под­ру­гой Дэ­вис, да­же в та­ком сос­то­янии ря­дом нет. И в бли­жай­шее вре­мя не пред­ви­дит­ся — не­гоже та­ким пер­со­нам да в та­кое вре­мя све­тить­ся в маг­гловской час­ти Лон­до­на.

Пле­ер с дис­ком ва­ля­ет­ся где-то под кро­ватью, а из на­уш­ни­ков до­носит­ся приг­лу­шен­ная му­зыка. Трей­си не мо­жет по­нять, ка­кая имен­но пес­ня иг­ра­ет, а стро­ки пе­ред гла­зами плы­вут. Нет, у нее не кру­жит­ся го­лова, и да­же ес­ли кру­жит­ся, то лишь от­то­го, что Трей­си со­вер­шенно ни­чего не хо­чет­ся. Ей скуч­но, на ча­сах все­го че­тыре по по­луд­ню, сол­нце пе­чет ужас­но, так нес­вой­ствен­но для дож­дли­вого Лон­до­на, что Трей­си пе­реси­лива­ет се­бя и, бук­валь­но от­ры­вая се­бя от ди­вана, вста­ет и заш­то­рива­ет ок­но. Но лег­че не ста­новит­ся — ду­хота ни­куда не ис­чезла, а с тем­но­той на­чала да­вить толь­ко силь­нее.

Ску­ке слож­но дать оп­ре­деле­ние. На­вер­ное, са­мым точ­ным, не оп­ре­деле­ни­ем — срав­не­ни­ем, бы­ла бы "пус­то­та". В ко­торую па­да­ешь, без кон­ца, а она и не ду­ма­ет кон­чать­ся. Бес­ко­неч­ное прос­транс­тво, в ко­тором нет ни­чего — ни чувств, ни эмо­ций — толь­ко бес­ко­неч­ность. Ску­ка да­вит, ску­ка ду­шит. Ску­ка-су­ка. В пус­то­те нет воз­ду­ха, в пус­то­те уми­ра­ют.

Душ­но, ей очень душ­но, а ком­на­та на­пол­не­на крас­ным приг­лу­шен­ным цве­том, в ко­торый ее ок­ра­сили под­све­чен­ные па­лящим сол­нцем бор­до­вые што­ры. Трей­си от­ки­дыва­ет­ся на спи­ну и чуть жму­рит­ся от лег­ко­го, но все же удо­воль­ствия — пол прох­ладный. Она прик­ры­ва­ет гла­за и на­чина­ет ти­хонь­ко во­дить ру­кой по по­лу, по­ка не на­тыка­ет­ся на что-то длин­ное и тон­кое. И то­же прох­ладное. Она сжи­ма­ет па­лоч­ку в ла­дони и... тут же воз­ни­ка­ет мысль: вне­зап­ная, ос­трая и та­кая яв­ная в аб­со­лют­но пус­той от че­го-ли­бо го­лове: ей сем­надцать. Па­лоч­ка, хло­пок — она транс­грес­си­рова­ла.

Хо­рошо, что не рас­ще­пило, а ку­да — уже воп­рос иной. Трей­си чуть удив­ленно ог­ля­дыва­ет­ся по сто­ронам: лес, глушь, тишь, где-то вы­соко, в вет­вях де­ревь­ев, слы­шит­ся птичье пе­ние. А глав­ное — ей на­конец-то лег­ко ды­шит­ся и что-то еле уло­вимое сколь­зит по об­на­жен­ным ру­кам. Ка­жет­ся, это ду­ет лег­кий прох­ладный ве­тер, а, быть мо­жет, ко­кон рвет­ся и шел­ко­вые ни­ти спа­да­ют вниз.

Но это­го ей не­дос­та­точ­но, сов­сем не­дос­та­точ­но.

Трей­си заж­му­рива­ет­ся и тут же, рез­ко по­вер­нувшись вок­руг се­бя, транс­грес­си­ру­ет. Она не ду­ма­ет о том, ку­да ей нуж­но по­пасть, не пы­та­ет­ся сос­ре­дото­чить­ся на оп­ре­делен­ном мес­те, у нее в го­лове ма­ячит лишь од­на мысль — нуж­но раз­ве­ять ску­ку.

Чувс­тво, что в жи­воте за­вяза­ли узел ис­че­за­ет так же рез­ко, как по­яв­ля­ет­ся, а Трей­си уже сто­ит со­вер­шенно в ином мес­те. И сно­ва це­ла-нев­ре­дима. И ощу­щение рис­ка толь­ко по­дог­ре­ва­ет ее, ожив­ля­ет в ка­ком-то смыс­ле. А вок­руг — кар­на­вал. Лю­ди в не­лепых кос­тю­мах, буд­то вол­шебни­ки, пы­та­ющи­еся не вы­делять­ся в маг­гловском ми­ре. Кто-то дер­га­ет Трей­си за ру­ку и тя­нет в круг. А лю­ди тан­цу­ют, лю­ди по­ют, и ей еще нем­но­го лег­че ды­шать.

Но и от это­го на­чина­ет кру­жить­ся го­лова, и спус­тя пол­ча­са бес­но­ватых пля­сок, Трей­си транс­грес­си­ру­ет в тре­тий раз.

Ей не хо­чет­ся за­дер­жи­вать­ся где-то боль­ше чем на час. Ей хо­чет­ся боль­ше уви­деть, по­чувс­тво­вать, ис­пы­тать. Боль­ше, глуб­же, силь­нее. Ра­зор­вать ко­кон до кон­ца.

Ей жут­ко обид­но, что она не мо­жет очу­тить­ся сей­час в дру­гом по­луша­рии. Она бы хо­тела по­бывать на краю све­та. Да-да, Трей­си прек­расно зна­ет, что маг­гла­ми до­каза­но, что Зем­ля — круг­лая, и ни­каких кра­ев у нее в прин­ци­пе быть не мо­жет, но ведь она-то вол­шебни­ца, по­лук­ровная, но вол­шебни­ца. Не маг­гла. По­это­му она точ­но зна­ет, что этот край — он есть, пусть и по­пасть ту­да неп­росто. А еще этот край есть в каж­дом из нас, ос­трая грань на­шей собс­твен­ной все­лен­ной, ко­торую нуж­но толь­ко су­меть уви­деть. В жиз­ни Трей­си это­го ос­тро­го хва­та­ет с го­ловой — все на­чина­ет­ся стра­ница­ми книг, а за­кан­чи­ва­ет­ся лез­ви­ями. И по­воро­ты в ее жиз­ни то­же рез­кие, ос­трые и ре­жущие. Но она не жа­лу­ет­ся, жа­лу­ет­ся она толь­ко на ску­ку, а вот без по­резов — прос­то не мо­жет.

Край — в ней са­мой, но он все ни­как не же­ла­ет по­казать­ся пол­ностью и ми­ражем ма­ячит где-то вда­леке. Трей­си ка­жет­ся, что она его дос­тигла, на­конец-то, та­кого же­лан­но­го, но шаг, в по­пыт­ке всту­пить на ос­трие, и дым­ка раз­ве­ива­ет­ся. А ни­ти до сих пор не рас­пу­таны до кон­ца.

И по­ка Трей­си пы­та­ет­ся вы­жать все из яр­кой под­ложки: она сто­ит на вы­соком уте­се, на са­мом краю, рас­ки­нув ру­ки в сто­роны и от­ки­нув го­лову на­зад. Ей не на­до кри­чать: кри­чат чай­ки. Гром­ко, жа­лоб­но, прон­зи­тель­но. Они кри­чат за нее. Трей­си сов­сем не бо­ит­ся упасть. На­вер­ное, она да­же это­го хо­чет. Что­бы бли­же к краю. Она ни­чего не бо­ит­ся, сов­сем ни­чего. И она до­кажет это: всем и се­бе.

Трей­си де­ла­ет шаг впе­ред, где за­кан­чи­ва­ет­ся зем­ля, пе­рено­сит вес на но­гу, ви­сящую в воз­ду­хе, и за се­кун­ду до то­го, как по­лететь вниз, пря­мо в оке­ан, ис­че­за­ет с хлоп­ком.

По­чувс­тво­вав под но­гами поч­ву, она за­лива­ет­ся сме­хом. Ей хо­рошо, как же ей хо­рошо. А ря­дом ка­кой-то у­ют­ный бар.

Сол­нце уже дав­но не в зе­ните и те­перь без бор­до­вых штор ок­ра­шива­ет уже не ком­на­ту, а весь рас­сти­ла­ющий­ся пе­ред взо­ром вид в кро­вавые то­на. Трей­си это да­же ка­жет­ся нем­но­го сим­во­лич­ным, но она тут же скеп­ти­чес­ки хмы­ка­ет.

Сли­воч­ное пи­во вкус­ное, прох­ладное, а в по­меще­нии пах­нет де­ревом и мя­той. Трей­си си­дит за стой­кой и с до­воль­ной, ко­шачь­ей улыб­кой пе­реби­ра­ет ка­кие-то поб­ря­куш­ки. Это — ее улов за се­год­ня. Не то что­бы они ей осо­бо нуж­ны, но — хо­чет­ся не­имо­вер­но. Имен­но ста­щить. Не мо­жет она се­бя от это­го удер­жать. Да и за­чем?

За ок­ном уже сов­сем тем­но и Трей­си одер­ги­ва­ет се­бя: по­ра. Од­на из поб­ря­кушек ос­та­ет­ся си­рот­ли­во ле­жать на бар­ной стой­ке в ка­чес­тве оп­ла­ты, а са­ма Трей­си, зай­дя в ту­алет, пос­ко­рее транс­грес­си­ру­ет. По­ка хо­зя­ин за­веде­ния не опом­нился. Ве­щица-то не­дур­ная, но кто зна­ет, что ему при­ходит­ся по вку­су, а что нет.

Этот пе­ре­улок, в ко­тором она ока­зыва­ет­ся в этот раз, ка­жет­ся, го­раз­до ху­же Лют­но­го. В Лют­ный они с ре­бята­ми год на­зад заг­ля­дыва­ли. Она, ко­неч­но, по­лук­ровка с дур­ным ха­рак­те­ром, но ком­па­ния — есть ком­па­ния, да и при­выч­но уже. Срос­лось так, зна­ете, что вы­резать не хо­чет­ся. Шра­мами не от­де­ла­ешь­ся, как на ру­ках, пус­то­ту за­пол­нять чем-то на­до, по­тому что она са­ма по се­бе гад­кая. А за­пол­нять не­чем.

В Лют­ном им бы­ло ве­село, имен­но ве­село. Страш­но нем­но­го, но толь­ко до сте­пени лег­ко­го, не­об­хо­димо­го ад­ре­нали­на. А здесь — жут­ко­вато. Кровь внут­ри не ки­пит, сер­дце не бь­ет­ся быс­трее — на­обо­рот, ка­жет­ся, кровь в жи­лах зас­ты­ва­ет, а уда­ры ста­новят­ся все ре­же. На­вер­ное, так выг­ля­дит нас­то­ящий Край: он за­вора­жива­ет и об­во­лаки­ва­ет вмес­то ко­кона, ко­торый, дол­жно быть, на­конец-то ски­нут. Но сно­ва ми­раж раз­ве­ива­ет­ся, от­ку­да-то из-за уг­ла ле­тит зак­ли­нание, и ме­ханизм за­пус­ка­ет­ся вновь. Мо­жет быть, суть ее су­щес­тво­вания не в том, что­бы края дос­тигнуть, а что­бы этот Край ис­кать? И каж­дый, аб­со­лют­но каж­дый раз на­ходить. Нич­то не веч­но, все ухо­дит, ус­ту­пая мес­то че­му-то но­вому, и жизнь сос­то­ит из сме­ня­ющих друг дру­га кар­ти­нок. Ка­кие это бу­дут кар­тинки, их ско­рость и цвет — ус­та­нав­ли­ва­ем мы.

В этом пе­ре­ул­ке Трей­си — нез­ва­ная гостья. Ко­неч­но, воз­можно и зва­ная, но ес­ли толь­ко на кро­вавый ужин. В ка­чес­тве глав­но­го блю­да. Они на­лета­ют из-за уг­лов и на­чина­ют ата­ковать. Вот так вот прос­то. По­тому что она по­яви­лась тут — ма­лень­кая, ху­дая, по­хожая на ре­бен­ка. А еще без ман­тии, оде­тая как са­мая нас­то­ящая маг­гла. Но вряд ли их ин­те­ресу­ет чис­то­та ее кро­ви — им же важ­на лишь на­жива и "ве­селье". Прав­да, ка­кой от нее мо­жет быть толк: при се­бе толь­ко па­лоч­ка, да ве­щич­ки, на­тас­канные за день.

Трей­си не ви­дит их лиц, по­тому что тем­но и они слиш­ком быс­тро дви­га­ют­ся. Она ви­дит толь­ко вспыш­ки зак­ли­наний и ус­пе­ва­ет ре­аги­ровать на них. Сна­чала слож­но, ды­хание сби­ва­ет­ся, и да­же где-то глу­боко внут­ри неп­ри­ят­ным клу­боч­ком на­чина­ет за­рож­дать­ся страх. Но вот уже она пре­дуга­дыва­ет сле­ду­ющие дей­ствия про­тив­ни­ков и ус­пе­ва­ет ста­вить щи­ты. Вот уже она не гля­дя по­сыла­ет в сто­рону зак­ля­тие, пер­вое-не-за­щит­ное, и слы­шит, как кто-то вы­ругал­ся. "По­пала!" — ли­ку­ет она внут­ри и швы­ря­ет сле­ду­ющее. Она вхо­дит в раж, ей так ве­село и лег­ко, и ко­кона, ка­жет­ся, сов­сем боль­ше нет. Она по­пада­ет сно­ва и за­лива­ет­ся сме­хом, уво­рачи­ва­ясь от ле­тяще­го в нее зак­ли­нания. Трей­си пе­рес­та­ет ста­вить щи­ты — лиш­няя тра­та вре­мени, как ей ка­жет­ся. Бо­евая ма­гия — это ее сти­хия, и ей, та­кой ма­лень­кой и вер­ткой, лег­че от зак­ли­нания уй­ти и пос­лать от­ветное. Она сып­лет ими, не за­мечая, что на ли­це — кровь, и на пле­че — то­же. Кровь ее, собс­твен­ная. Она ата­ку­ет с за­палом, не за­мечая, что ей це­лят­ся в спи­ну. А на ли­це у нее на­писа­но од­но — бе­зумие и дет­ский вос­торг от про­ис­хо­дяще­го. Ды­хание сби­ва­ет­ся, а она сме­ет­ся, как ма­лень­кий ре­бенок, впер­вые по­пав­ший в цирк. Но ее за­цепи­ло уже не один раз, на ли­це кровь, на ру­ках кровь, на бо­ках кровь. Но она все так же сме­ет­ся, она при­вык­ла к то­му, что ре­жет­ся, она са­ма се­бя по жиз­ни ре­жет, и жизнь ее сот­ка­на из рез­ких по­воро­тов, ос­трых и ре­жущих уг­лов. Но Трей­си да­же не ду­ма­ет жа­ловать­ся, жа­лу­ет­ся она толь­ко на ску­ку, а вот без по­резов — прос­то не мо­жет. Но их мно­го — слиш­ком мно­го, и, мо­жет быть, уже не до сме­ха. Ког­да-ни­будь мо­жет нас­ту­пить мо­мент, ког­да по­рез ста­нет для те­бя пос­ледним. И будь­те уве­рены, он обя­затель­но нас­ту­пит. Воп­рос толь­ко в том: ког­да?

Но Трей­си боль­ше не скуч­но.