Дом на песке (гет)

Когда Люциусу пришла телеграмма, он почти не удивился. Ещё с марта что-то такое сосало под ложечкой, выдувало тепло из сердца странной тревогой.

Два дня под убаюкивающий перестук колёс юный студент торгового университета уносился всё дальше от больших городов, туда, где небо и земля были ниже, светлее, просторнее, где пустота становилась элементом пейзажа, — к морю.

К морю, где на вершине холма стоял отель «Манор». Отель его родителей. Мать умерла давно, отец много болел, отошёл от дел, взял сначала экономку, а потом и управляющего, но всё же в его письмах Люциус не замечал примет скорого конца.

На исходе зимы писем не стало. «Перебои в почте» — подумал он, но на сердце легла тяжесть.

Телеграмма ничего не изменила, только внесла ясность: отец при смерти.

Но Люциусу почему-то было легче от того, что он ехал домой не сквозь мартовскую слякоть, а навстречу долгому лету. То, что это означало скорое начало курортного сезона, ему почему-то в голову не приходило.

Любил ли он отца? Любил. Хотя и издалека. Как большинство английских детей, рано отосланный из дома в частную школу, Люциус редко виделся с родителями. Остались только пропитанные морским ветром воспоминания: как он бегал среди дюн, солёный пот заливал глаза, а солёные морские брызги освежали кожу. Как по ночам, особенно в грозу и шторм, они с родителями ходили на утёс с фонарями… Зачем? Кажется, чтобы отогнать корабли от мелей и скал, хотя сейчас, когда Люциус об этом думал, способ казался странным. Как и то, что маяк в грозовые ночи никогда не работал, скрытый до подножья плотной вязкой мглой.

И было ещё смутное воспоминание о каком-то инциденте, какой-то стыдной досадной мелочи… вроде бы Люциус, совсем маленький, играл с детьми постояльцев. Каждый хвалился тем, что он умеет: задержать дыхание, или стоять на руках, или кувыркаться через голову… Кто-то из ребят показывал, а остальные смеялись или восхищённо присвистывали. А потом Люциус показал, что умел он, но остальные почему-то не обрадовались. Те дети убежали в дюны, оставив Люциуса совсем одного в шепчущей темноте под звёздами.

Что было потом, он не помнил. Кажется, мать нашла его уже под утро. А вскоре Люциус уехал в школу.

* * *

Он не заметил, как задремал. Поезд остановился, и Люциус встрепенулся, подхватывая пальто и лёгкий чемодан, и вышел из вагона в сгущавшиеся сумерки. На перроне было пусто — только в дальнем конце виднелся приземистый коренастый силуэт. Люциус подошёл поближе и вскоре различил блеск медных пуговиц и контрастный кант формы. Водитель из отеля. Разумеется.

Тот, в свою очередь, завидев Люциуса, прикоснулся к козырьку фуражки и слегка поклонился.

— Мистер Малфой? Я Рудольфус Лестрейндж. Старший шофёр «Манора».

«Старший», насколько Люциус понимал положение дел в гостинице, скорее всего, означало «единственный». Но выучки Лестрейнджу было не занимать. Высший класс в каждом движении. У Малфоя был нюх на такие детали, и хорошо выученного шофёра, портье, повара или горничную он видел буквально с первого взгляда. Что-то в тех плавных, экономных и учтивых движениях, которыми Рудольфус подхватил его чемодан, открыл и после закрыл дверь автомобиля, — подсказало Люциусу, что к подбору персонала в «Маноре» по-прежнему относятся со всей тщательностью.

И, конечно, это были местные кадры. Не какие-нибудь иммигранты, как в других местах на побережье. Исподволь рассматривая водителя, Люциус даже слегка поразился, насколько бледной — до абсолютной белизны — была кожа Рудольфуса, только слегка отмеченная серой тенью щетины. Люциус и сам не слишком любил принимать солнечные ванны, но здесь, в приморском городке, хотя бы лёгкий загар, казалось бы, должен отметить каждого.

К отелю они подъезжали уже в абсолютной темноте. Скупое освещение улочек выхватывало тут кусок окна, там — немного старой брусчатки, но общее впечатление ускользало. Подъездная аллея «Манора» и вовсе была тёмной. Мрак разгоняли только фары дальнего света.

И никаких огней наверху.

— В отеле сейчас кто-то есть? — нарушил молчание Люциус.

Темнота казалась неприветливой и нежилой.

— Да, мистер Малфой, — отозвался Рудольфус. Голос у него был глухой и почти лишённый интонаций. — Белла… Экономка, моя жена. Дворецкий, господин Риддл. Повара, портье и несколько служанок. Остальные пока приходят только днём. До сезона ещё две недели.

— Ах да, конечно, — Люциус понимающе кивнул.

Сезон… всемогущее приморское божество. Единственные пять месяцев в году, когда забытый всеми городок на побережье обретал блеск и роскошь. Сезон.

А между сезонами была спячка. Что бы ни происходило, это не могло расшевелить тех, кто оставался, когда отдыхающие уезжали. Действительно, чему удивляться, если в доме не горят огни?

* * *

У дверей их встречала женщина с зажжённым фонарём. Фонарь отбрасывал блики на её платье — чёрное, длинное, наглухо закрытое… Неделю назад Люциус подумал бы просто «старомодное», но сейчас сразу угадал — траурное.

Он порывисто поднялся ей навстречу, буквально взбежав по ступенькам.

— Отец? — вместо приветствия спросил он.

Женщина смерила его долгим взглядом чёрных глаз под тяжёлыми веками. Хмуро кивнула.

— Вчера утром. На завтра назначены похороны. Он… не мучился, если хотите знать. Действительно не мучился, — и добавила после паузы: — Я говорю это не для того, чтобы вас утешить.

Её слова прозвучали грубо, но помогли Люциусу сдержаться и не расплакаться. Значит, всё было кончено. Но если уж эта женщина не плакала… женщинам ведь полагается быть сентиментальнее, особенно в таких случаях?

— С вами всё в порядке, мистер Малфой? — всё так же хмуро продолжила она, светя ему фонарём прямо в лицо. Равнодушно-спокойный тон контрастировал с заботливым содержанием её слов. — Возможно, вы хотите прилечь? Или увидеть тело перед похоронами?

Люциус хотел было отказаться, но каким-то шестым чувством понял, что будет выглядеть совсем уж жалко, а потому покорно дал увести себя в комнату, где, в окружении зажжённых свечей, покоилась бренная оболочка его отца. В комнате было прохладно и сильно пахло водорослями. Туман, казалось, забирался повсюду, и даже кожа покойного выглядела словно блестевшей от пота. И белой. Очень белой.

Люциус неловко застыл в изголовье. Женщина… вероятно, экономка? Стало быть, та самая Белла Лестрейндж, жена шофёра, — встала с другой стороны, торжественная и собранная. В её взгляде, обращённом на покойного, светилось странное умиротворение и почти ласковость. Никакого страха перед бренностью бытия. И Люциус решил подражать ей. Пересилив себя, он снова перевёл взгляд на Абраксаса. Действительно, похоже, он не мучился. Люциус коснулся его руки… и не почувствовал ничего особенного. Кожа и кожа.

* * *

Похороны проходили рано утром. По дорожкам кладбища стлались языки тумана, пробираясь сквозь кусты и сухие прошлогодние листья. Зеленел мох.

Люциус, идя за гробом, практически не видел, что впереди, и только когда процессия, пройдя кладбище насквозь, вышла на берег моря, очнулся от своих мыслей и встрепенулся. Возле кромки воды стояла лодка.

— Что происходит? — тихо спросил он, наклонившись к дворецкому, с которым, как и с остальными, познакомился вчера.

По правде говоря, Том Риддл для дворецкого казался слишком надменным, да и называл Люциуса не «господин» и даже не «сэр», а нейтрально «мистер Малфой»… Но задумываться над этим Люциусу было недосуг: от усталости и напряжения последних нескольких дней он едва не валился с ног.

Вот и сейчас под глазами Люциуса залегли круги, сами глаза немилосердно слезились, тело казалось разбитым на кусочки и заново склеенным, волосы топорщились и болели у корней, — а Риддл (лёгший спать позже него и вставший раньше) выглядел безукоризненно.

— Похороны, — тихо произнёс он, словно бы это всё объясняло. И спустя долгую, долгую паузу всё же снизошёл до уточнения: — По нашему обычаю.

Люциус снова перевёл недоумевающий взгляд на гроб. Его уже установили в лодку, которую на буксире вела другая: побольше и с мотором. В той, второй лодке устроился Рудольфус Лестрейндж. Лодки вышли на середину бухты, Рудольфус заглушил мотор и отцепил буксир, после чего медленно начал отплывать.

На дне памяти Люциуса начало брезжить что-то, связанное с похоронами викингов… или кельтов? — одним словом, он почти ждал, что лодка с гробом вот-вот вспыхнет. Но и этого не произошло. Гроб начал погружаться в воду: вначале медленно, но потом всё стремительнее — и затонул с тихим всплеском раньше, чем Лестрейндж причалил обратно к берегу.

А собравшиеся на берегу, словно по невидимому знаку, начали петь. Это была протяжная песня, не напоминавшая английскую или латинскую молитву. Скорее нечто похожее на языческий гимн, может быть, шумерский, потому что казался состоявшим из сплошных шипящих и шуршащих звуков. Слова вначале казались незнакомыми, но потом Люциус и сам не заметил, как начал подпевать вместе со всеми. Внезапное воспоминание прошило его сознание: он, двенадцати лет от роду, стоит на берегу вместе с отцом и поёт. В тот раз они хоронили его мать.

* * *

После похорон Люциус остался наедине с собой. Отель готовился к Сезону, слуги сновали кругом, что-то подчищая, натирая, заделывая и меняя, а он бродил среди них привидением, всё меньше понимая, что он здесь делает. Вроде бы полагалось, что теперь отель переходит ему, но отлаженному как часы механизму функционирования «Манора» хозяин, в сущности, был не нужен. Направляясь сюда, Малфой думал иначе, даже подготовил несколько изменений, которые собирался внести уже этим летом… Но, увидев отель воочию, понял, что никогда не решится на это. Пусть лучше всё останется как прежде.

Каждое утро он просыпался в предрассветных сумерках и шёл на пляж. Медленно раздевался на постеленном полотенце, шёл к кромке воды — и бросался в её плотные невесомые объятия. Волны шумели над головой, пузырьки воздуха проплывали серебристыми дорожками… казалось, он может нырять так вечно. Любые горести оставляли его в этой сине-зелёной спокойной глубине без звуков, без спешки, без людей. Иногда он видел медуз, стайки мелкой серебристой рыбёшки, а однажды ему даже померещился осьминог красивой мраморной расцветки.

Для Люциуса это и было домом. А отель… Однажды, за два дня до заезда постояльцев, он сказал Белле:

— Скорее всего, я не останусь здесь. Конечно, я не продам отель какому-нибудь проходимцу, нет. Я подберу предложение, которое устроит всех: никаких увольнений, никаких переделок интерьера. Но моя жизнь сейчас связана с городом, учёбой…

Мелькнул образ симпатичной секретарши декана. Тот предпочитал мальчиков, а значит, она не могла быть его любовницей… Люциус уже дважды пил с ней кофе на кафедре, а потому возлагал большие надежды на продолжение знакомства. Да, его жизнь теперь была не здесь.

Белла резко обернулась — и Люциус машинально отпрянул. Против всякой логики экономка порой его пугала. То ли своей абсолютной, жестокой тягой к перфекционизму — горничных она терроризировала за каждую пылинку, то ли тем, насколько она подходила этому месту, насколько эффективно справлялась — в отличие от него самого, родившегося и выросшего здесь, но ощущающего себя чужим. Он ждал чего угодно, включая вспышку истерики, но только не того, что увидел: Белла улыбалась. Широкой, какой-то почти исступлённой улыбкой абсолютного счастья, не вязавшейся с тем, о чём он только что говорил. Она ласково потрепала его по руке:

— Чепуха, мистер Малфой. Это ваш дом, место, где вы должны быть. Вам просто надо немного больше времени, чтобы это осознать. Я думаю, один Сезон? Учёба обычно начинается в сентябре, верно? Ну что же, до сентября вы всё поймёте. Обязательно!

Она ещё раз озарила его своей странной улыбкой тысячеваттной лампочки — и унеслась куда-то вверх по лестнице: раздавать указания, распекать и мучить.

Люциус остался внизу с нелепым ощущением, что от него здесь действительно ничего не зависит. Более того: его попросту не принимают всерьёз.

А потом был вечер в полутёмной гостиной. То, что слуги ели вместе с семьёй владельцев, не было для Люциуса удивлением: отец всегда придерживался этой странной традиции, мотивируя тем, что втроём за длинным роскошным столом неуютно. Тем более неуютно было бы теперь, когда Малфой остался совершенно один.

Белла сидела во главе стола, Риддл — рядом с Люциусом, а дальше расселись остальные слуги: шофёр Лестрейндж с братом, похожим на него почти как близнец, двое взаправдашних близнецов — Кэрроу, брат и сестра (хотя переглядывались они как-то странно, будто состояли в других, совсем не родственных отношениях), худой и очень юный — почти мальчишка — портье, отрекомендованный как «Регулус Блэк»… Несколько стульев почти всегда пустовали. Скажем, Фенрир, лесничий, по словам Беллы «ел под крышей дома» едва ли раз в месяц. Были и другие.

В тот день, например, ближе к десерту за стол подсел высокий детина с мокрыми, зализанными назад волосами. В ответ на приветствие Беллы он что-то невнятно буркнул и принялся за пирог с таким видом, будто тот был в чём-то перед ним виноват.

Белла хмыкнула:

— Это наш инструктор по дайвингу, Северус Снейп. Не слишком разговорчив, но настоящая находка. Сколькими туристами мы обязаны ему…

— Не преувеличивай, Белла, — уже более внятно пробормотал тот. — Они сами виноваты.

— Безусловно.

Экономка подмигнула инструктору по дайвингу и потянулась за кусочком торта. Обычная картина, почти идиллическая. Вот только рука Беллы ползла всё дальше и дальше, несмотря на то, что сама она оставалась на месте.

Дальше и дальше…

Очевидно, от ужаса у Люциуса отказали одновременно голос и ноги, потому что иначе объяснить, как он не закричал и не бросился прочь, было невозможно. Мгновение — и здоровенный кусок кокосового торта с кремом был бережно отправлен на тарелку… аспидно-чёрным щупальцем с присосками. Щупальце зазмеилось обратно, на ходу меняя окраску и снова становясь холёной бледной ладонью.

Белла повернула голову себе за спину — на сто восемьдесят градусов — а потом снова уставилась на Люциуса. И она улыбалась. Вот только её зубы были слишком длинными и заострёнными.

— Ну что, Малфой. Как насчёт перестать притворяться? У тебя было достаточно времени вспомнить!

Обе её руки, свободно простёртые в приглашающем жесте, стали щупальцами, кожа влажно заблестела, на шее открылись щели жабр… А на Люциуса обрушился поток воспоминаний. В тот вечер на пляже он превратился в кальмара, вернее, нет — вернул… «вернул себе истинную форму», вот как говорила мама.

Он помнил, как ласково она гладила его своими щупальцами, как уговаривала ненадолго превратиться обратно и как заверяла раз за разом:

— Те злые мальчишки больше не причинят тебе вреда. Они больше никому не причинят вреда. Мамочка обо всём позаботилась.

Сыновей постояльцев, кстати, так и не нашли… А образы струились дальше.

Вот он — уже второкурсник — проснулся после крупной попойки. Люциус лежал в ванной, с него капала вода, вообще в квартире воды было по щиколотку. Подушки распотрошены, перья валяются повсюду. Ножка стола… Разрублена? Хотя больше выглядело, как будто её перерезали кусачками.

И никаких следов его однокурсников. Правда, они — в отличие от мальчишек из дюн — всё же нашлись, причём живыми. Но с «травкой» и другими популярными средствами расслабления завязали навсегда: с вытаращенными от ужаса глазами они рассказывали Люциусу, будто ближе к полуночи он превратился в гигантского кальмара, перекусил клювом ножку стола, а потом уполз в ванную, где устроил настоящий потоп.

Тот только смеялся и завидовал — ведь сам он так банально «отключился», а приятели, похоже, получили настоящий «трип»… Разрубленную деревянную балку он списал на наградную саблю деда, висевшую на стене в его комнате, а остальное вполне вписывалось в банальный студенческий кутёж.

И вот теперь тело Люциуса предавало его, искажаясь в давно позабытую форму как будто без усилия с его стороны. А вокруг влажно блестели плавники и щупальца, скалились наполненные острыми иглообразными зубами пасти, ходили ходуном жабры…

Больше всего Малфою запомнилось, что все они молчали. Люди бы шумели, хлопали, кричали или улюлюкали, но морским обитателям слова не нужны. На него смотрели круглые и влажные глаза, в которых читалось торжество. Почти человеческие глаза.

Конечно, до конца они превратиться не могли, но тем кошмарнее казались получеловеческие-полурыбьи силуэты, затянутые в форменную одежду отеля.

Первым человеческое обличье вернулось к дворецкому Риддлу:

— Ну что же, с возвращением домой, мой скользкий друг. Ты долго отсутствовал, но теперь ты здесь. И как раз вовремя!

— Этот сезон станет незабываемым, — поддакнула ему Белла и расхохоталась.

* * *

«Бежать» — вот что билось в сознании Люциуса следующие два дня. Иногда ему казалось, что он живёт в каком-то кошмарном сне, но проблема как раз и была в том, что он слишком хорошо знал и помнил — всё правда.

Белла, внезапно начавшая называть его по имени, как и остальные служащие, была словоохотлива и довольна, буквально лучась радостью от предстоящих перспектив.

— Близится час нашего триумфа! — говорила она, глядя на море поверх теряющихся в тумане кипарисов. — Близок час великого жертвоприношения! И ты нам поможешь, Люциус… не зря же ты так долго изучал повадки людишек.

Теперь Люциус знал, зачем он с родителями ходил на скалы с фонарём: старый трюк грабителей и мародёров — заманить судно на мель, пока маяк не работает. Вот только украшения и товары им были ни к чему. Да и мели в заливе рядом с отелем не было. Было нечто другое — хлюпающая бездна без предела, засасывающая жертв куда-то в холодную тьму.

Вспомнил он, и что отель стоял вовсе не на скале. «Красный песчанник» — сказали бы геологи. «Песок, пропитанный кровью», — скажет Люциус сейчас. На берегу тёплых и солёных океанов конца палеозоя высились такие же башни пропитанного железом песка. Палеонтологи обычно называют их «строматолитами» и списывают на деятельность каких-то доисторических бактерий.

Истинная же причина силурийских отложений ни одному из учёных не пригрезилась бы даже в самом фантастическом сне. И вот он, Люциус, студент и скептик, светский прожигатель жизни и просто типичный персонаж родом из двадцатого века оказался в центре этой странной и древней истории. Ах, ему никогда не нравились люди — не больше, чем обжигающее солнце — но как превратить новый Сезон в бойню, напоив песок кровью и призвав из тёмных глубин космоса тех, кто поможет его племени утвердиться на Земле… — и при этом не вызвать подозрения у полиции?

Люциус и сам понимал абсурдный, трусливый парадокс такой постановки вопроса, но всё сводилось именно к этому. Его выдвигали на щит борьбы, а он лихорадочно думал, как бы сохранить конфиденциальность — просто так, на всякий случай. Беспокоило его и другое: за всю свою предыдущую жизнь Люциус никого не убил — и просто физически не знал, как это делается. Взять что ли пару уроков у «инструктора по дайвингу»? Снейп выглядел неплохим примером классического душегуба и наверняка знал, как подойти к делу…

Нет. Бежать. Оставалось только бежать. Дотянуть до первого заезда и, воспользовавшись суматохой начала Сезона, удрать достаточно далеко. Может быть, даже в Испанию. Сейчас делают хорошие солнцезащитные кремы и чудесные увлажняющие средства, так что выжить можно. Зато там они не станут его искать. Это вам не тот маленький городок в Норвегии, где дождь идёт триста дней в году: Белла как-то назвала его «нашей лучшей базой».

Люциус как раз обдумывал план побега, когда на подъездной аллее затормозила машина. Дверь плавно открылась, являя взору юную женщину в светлом костюме элегантного и дорогого кроя. Её голова была увенчана изящной шляпкой, поля которой бросали на лицо тень, но каждое движение незнакомки было полно такой грации, что Люциус инстинктивно понял — она красавица. Фигура женщины, казалось, светилась в сумерках…

И не успел он задуматься, кого привёл к порогу проклятого отеля вечер, как Белла резво сбежала по ступенькам и распахнула объятья:

— Цисси, ты как раз вовремя! Как твой экологический форум?

Молодая женщина поморщилась, словно увидела перед собой что-то неаппетитное, и неожиданно резким движением сорвала с волос шляпку, выпуская на волю светлые, как метёлки дюнной травы, волосы.

— Ах, Белла, говорить не о чем! — она гневно мотнула головой. — Эти… эти люди. Когда ты говоришь им о необходимости защитить Мировой океан от загрязнений, они делают вид, что согласны, а сами только и думают, как бы продолжить сливать туда всякую… дрянь! Свиньи, грязные свиньи и мерзавцы! Проклятые убийцы!

Люциус не любил, когда женщины употребляли грубые слова. Но в её устах они звучали по-другому. Как будто она и хотела бы сдержаться, но правда побуждала называть вещи своими именами…

— Не волнуйся, Нарцисса, — ухмыльнулась Белла. — Скоро мы очистим этот мир навсегда… Вот, кстати, — она повернулась к Малфою, который зачарованно шаг за шагом приближался к ним, — позволь представить тебе Люциуса. Он новый хозяин «Манора». Он поможет нам.

Во взгляде Нарциссы, обращённом к Люциусу, впервые вместо смеси гнева, скуки и усталости зажглось нечто другое, подозрительно похожее на восхищение. И Люциус, сам того не замечая, приосанился и шагнул вперёд. Он принял её прохладную бледную руку и запечатлел на ней лёгкий поцелуй. Ужасный пафос, да и старомодно до невозможности, но девушка казалась чем-то из иной, ушедшей эпохи. Отделаться рукопожатием? Немыслимо и невоспитанно!

— Это правда? — промолвила она, задерживая свою руку в его и глядя из-под длинных, чёрных, несмотря на светлые волосы, ресниц.

— Да, — чуть запнувшись, подтвердил Малфой. — Сделаю всё, что в моих силах.

И она ему улыбнулась. Совсем не так, как Белла (позднее он узнал, что они были сёстрами). В этой улыбке была женственная мягкость, и поощрение, и обещание…

— Люциус долго общался с людьми, даже учился в их университете, — продолжала Белла. — Но теперь он останется с нами.

— Вот как? — прекрасные голубые глаза Нарциссы чуть расширились. — И ему не надо будет возвращаться осенью на учёбу?

«Да и что мне дались эти люди? Вероятно, делать жертвоприношения не так сложно, как я думаю и вообще…»

— Нет, — сам себе удивляясь, поспешно заверил Малфой. — Не надо. Я полностью в распоряжении… — он чуть не сказал «в вашем», но вовремя остановился, — распоряжении отеля и его обитателей. Настоящих обитателей, — подчеркнул он.

Улыбка Нарциссы потеплела едва ли на градус, но и за это Люциус был готов отдать всё. Бежать он больше не планировал.

Нарцисса отвечала за оранжерею, сады вокруг «Манора» и свежие цветы в убранстве отеля. Люциус любую свободную минуту старался проводить с ней, больше мешая, чем помогая, и всё-таки иногда удостаиваясь снисходительной улыбки. Нарцисса его восхищала. Она могла быть одновременно нежной, ухаживая за трепетными орхидеями и капризными глициниями, едва ли не разговаривая с ними — и безжалостной, когда обрезала засохшие побеги, навязывала свою волю кустам кипариса и туи, заставляя те расти в форме геометрических фигур и фантастических животных.

Её садовые ножницы не знали пощады. Она была паркой, норной, прелестной паучихой в центре серебряной сети. О её «истинной форме» Люциус старался не задумываться, но если её сестра Белла была осьминогом, то… Осьминоги и кальмары неплохо уживаются. Это хороший шанс, если его не упустить.

Но чтобы завоевать такую женщину, он должен был показать себя преданным их общему делу. И Люциус показал.

Ах, никто не знал отельное дело, как он. Никто не знал, на каких маленьких досадных случайностях зиждется слава и крах гостиниц. Какие постояльцы привлекают внимание, а какие будто бы и не существуют вовсе. Одинокие богатые старушки — чудесная цель: их родственники будут так счастливы внезапно свалившемуся наследству, что не станут выяснять, откуда к ним пришла удача. Всякие отшельники «художественных профессий» — тоже неплохо: ведь, пытаясь убежать от кризиса идей и настырных кредиторов, писатели и художники никому не сообщают свой адрес… Люциус не разделял модных тенденций других отелей, требовавших от постояльцев паспорт. О нет, они могли остановиться под любым именем. «Ваш комфорт — наша задача». А ваша кровь — наша добыча.

Заезд обычно короток, и это было на руку. На каждый поток приезжих — не больше одного исчезновения. Особенно хороши дни приезда и отъезда, когда происшествие можно списать на случившееся в пути. Сколько людей пропадает на железной дороге, вы даже себе не представляете… Впрочем, и автомобили довольно опасны, знаете, сколько маньяков орудует на трассе?

* * *

Спустя месяц они с Нарциссой стояли, перегнувшись через балюстраду второго этажа, и смотрели на ресепшен, вычисляя следующую жертву. Это стало их любимой забавой.

— Вон тот человек с портфелем, — предположила Нарцисса.

— Нет, — покачал головой Люциус. — Я думаю, он чиновник. С ним будет секретарь или помощник, плюс у них строгое расписание — слишком быстро хватятся, даже если устранить обоих. А вон та девушка?

— Похоже, довольно некрасива. Значит, путешествует не одна, — отрезала Нарцисса. — Компаньонка. Если она не принесёт своей хозяйке кофе вовремя, та разорётся на весь отель уже через час.

— Но раз она компаньонка, у неё вряд ли хорошие отношения с семьёй, — возразил Люциус. — Или как минимум она бедна. У родственников не хватит денег даже сюда доехать, не то что потребовать расследования.

— Верно, — задумчиво кивнула Нарцисса. — Значит, решено.

Их пальцы сплелись на тёмной поверхности дерева, будто плети водорослей, влекомые течением. Люциусу мучительно, до зубной боли хотелось её поцеловать, но его новая «семья» была консервативна до дрожи. Всё только после свадьбы, представьте себе…

— Нарцисса… — прошептал он. И снова слова, казалось, нашли его сами. — Ты выйдешь за меня?

Она поцеловала его первая. И это было прекрасно.

* * *

Люциус старался изо всех сил, но приход Великого Спрута всё откладывался и откладывался. Нарцисса родила светлого и полупрозрачного мальчика-осьминожка, который с комфортом угнездился в её родовой сумке ещё на шесть месяцев. Закрытая одеждой родовая сумка ничем не отличалась от обычного живота беременной, если только мальчик не начинал ворочаться слишком сильно.

Но такое было всего пару раз, и свидетелей Малфои быстро устранили. Ради разнообразия — собственноручно. Нарцисса предпочитала ножницы, но Люциусу всегда была ближе крепкая леска-удавка. Когда они отволокли новые приношения на подвальный этаж, навстречу им поднялся Снейп — как обычно, мокрый после купания в Бездне.

— Привет, а у тебя сколько? — весело окликнул его Люциус.

Снейп хмуро посмотрел на него в ответ:

— Трое. Но в отличие от этого, — он брезгливо махнул рукой в строну трупа мужчины с перерезанным горлом, — вся кровь осталась в теле… Впрочем, они могут пригодиться. Поспешите: Риддлу необходимы ещё двое для пентаграммы. Он будет гадать о Приходе Спрута.

Нарцисса закатила глаза, но ничего не сказала. Только когда Снейп ушёл, она тихим шёпотом пожаловалась мужу:

— Иногда я думаю: какая же будет грязь, когда это случится… Великий потоп, глобальное потепление… все эти трупы в воде. Ни одна рыба не съест столько трупов. А атомные станции? Надо было заниматься этим раньше!

— И тогда ты бы не смогла выращивать орхидеи, — подколол её Люциус. — Только водоросли.

Она на мгновение задумалась:

— Да, мне будет не хватать моих цветов. И тихой спокойной жизни. Скрываться от всех не так уж и плохо — всегда можешь побыть наедине с собой.

* * *

И вот тогда-то всё и пошло наперекосяк.

Гадание закончилось банально — Спруту нужна ещё одна жертва, на этот раз полностью «невинная», что в переводе означает ребёнок, желательно младенец. Люциус, правда, полагал, что некоторые уже рождаются несносными комками крика и вредности, но уже на втором месяце лихорадочных поисков был готов на любые варианты.

Но Сезон давно закончился, на дворе стоял конец октября. И где найти младенца в такую скверную погоду? Кто вообще приезжает в курортные города осенью?

Малфой окончательно отчаялся, когда как-то раз, проходя мимо кафе, увидел за столиком незнакомую рыжую женщину… с ребёнком. Она была не из местных! Приезжая! Наконец-то… удивительная удача. Люциус едва не побежал обратно в отель, чтобы сообщить всем удивительную новость, но решил вначале закрепить успех: зашёл, якобы случайно споткнулся возле неё, смахнул со стола кофе, извинился и вызвался купить замену.

Разговорился с женщиной, узнав, что она приехала на утреннем автобусе и пробудет в городке несколько дней, но всё ещё не нашла комнаты.

Ещё удачнее! Люциус заверил Лили (так её звали), что именно сейчас в отеле «Манор» особенная суперскидка, которой грех не воспользоваться. Разумеется, она согласилась.

Устранить Лили потом большого труда не составило. А вот мальчик…

Чёртова кровь. Чёртово правило. Ну почему Люциус не спросил эту человеческую дурочку, что привело её в город? Только позже, глядя на абсурдную и дикую картину: Снейп, рыдающий над телом человека — Люциус понял, что женщина уже здесь бывала. Приезжала на курорт — и сделала то, что делают человеческие девчонки, оказываясь летом на море: завела роман с местным. Иногда бывали такие извращенцы, которые спали с людьми (да что там — и сам Люциус до приезда сюда таким баловался). Девушка забеременела и родила.

Никогда. Никогда нельзя проливать на жертвенный алтарь кровь пришедших из вод. Даже разбавленную наполовину. Том Риддл, который должен был стать вместилищем духа Великого Спрута, сгинул. Вместе с ними ушёл под воду жертвенный зал: Белла, оба Лестрейнджа, Керроу, Руквуд, Блэк… только Снейп, отбежавший к трупу своей бывшей подружки, Малфой, ринувшийся за ним, Нарцисса и ещё семеро остались на поверхности. Прочих затянуло в водоворот и заперло где-то в глубинах вод.

Это был провал.

* * *

Или нет.

Люциус ещё не решил. Тринадцать лет спустя он ходил по отелю, принимал посетителей, обаятельно улыбался, подмигивал жене (так и не приучивший своё чувствительное обоняние к человеческим запахам), трепал по голове сына (его очень впечатляли рассказы про детство отца, и он тоже мечтал когда-нибудь напугать пару-тройку людей своим истинным обликом).

У Нарциссы были орхидеи и благотворительный фонд поддержки экологии океана.

Оставшиеся пришедшие из вод, конечно, ждали, что Великий Спрут снизойдёт. Но лично Малфой не возражал бы, если бы его приход чуть задержался.

Единственное, что его беспокоило — ремонт. Без частых жертв песчаный грунт начал слегка «плыть». Да и мальчишка с алтаря куда-то пропал. Сначала его швырнуло по другую сторону от водоворота, а когда всё успокоилось… паршивец куда-то уполз. Малфой не любил оставлять свидетелей.

Но что мог сделать какой-то мальчишка? Ему был всего год с небольшим, наверное, он и не вспомнит никогда, что случилось в его детстве…

Люциус Малфой сладко потянулся в гамаке, надвинул шляпу глубже на глаза и улыбнулся. Он не превращался в кальмара уже тринадцать лет.