Питер Блад и его испанцы (джен)

Ранняя биография Питера Блада, то есть до событий основной истории, темна и полна странных недосказанностей. Нам известно, что Блад — сын ирландского врача и уроженки графства Сомерсет, что он полностью осиротел двадцати лет отроду и отправился на поиски приключений. Он воевал на стороне голландцев против французов, затем на стороне французов против испанцев, где-то в промежутке попал в испанскую тюрьму и провел там два года. Причем информация о том, случилось это до или после перехода к французам противоречива: автор сообщает о том, что Блад пошел к французам после освобождения, однако сам Блад говорит Арабелле, что попал в плен, будучи на стороне французов.

Так прошли одиннадцать лет его жизни и к тридцати двум годам он предпринял попытку вернуться в Ирландию, однако из-за запущенного ранения вынужден был остановиться в Бриджуотере, где в последствии решил остаться.

Это фактически все, что нам известно о его ранней биографии, автор тактично сглаживает все спорные моменты, ссылаясь на собственную неосведомленность, как если бы восстанавливал по кусочкам обстоятельства жизни реального человека (к слову, частный прием романистов той поры).

Оттуда же, из ранней биографии, является нам и объяснение сложных отношений Питера Блада с испанцами:

Блад не любил испанцев. Двухлетнее пребывание в испанской тюрьме и участие в кампаниях на оккупированной испанцами территории Голландии дали ему возможность познакомиться с такими сторонами испанского характера, которые никто не счел бы привлекательными.

По тексту оригинала:

Now Blood had no cause to love Spaniards. His two years in a Spanish prison and his subsequent campaigning in the Spanish Netherlands had shown him a side of the Spanish character which he had found anything but admirable.

Итак, не то чтобы «не любил», а «не имел причин любить испанцев» и не «оккупированная испанцами территория Голландии», а просто «Испанские Нидерланды» — в данном случае историческая область, в которой развернулись события Франко-испанской войны 1683—1684 годов, в которой Блад участвовал уже на стороне французов. До этого, в Голландской войне, Голландия и Испания были в одной коалиции, то есть Питер Блад воевал на стороне Испании в том числе.

Акценты весьма существенны, потому что по русскому тексту складывается впечатление, что Питера Блада возмутило поведение испанцев в отношении голландцев на оккупированных территориях, в то время как речь идет об обычной военной ситуации, ведь оккупантами, и притом довольно жестокими, были как раз-таки французы.

Это подводит нас к ряду вопросов:

1. В чем специфика претензий Блада к испанцам? Почему он явственно выделяет испанцев из всех наций, с которыми взаимодействует, причем выделяет в негативном плане? До 1678 года он спокойно воевал на их стороне против французов, причем на отношении к французам это не сказалось никак, ибо дальше Блад переходит на их сторону. Затем что-то случилось, и это «что-то» не может быть связано с обычными военными действиями, даже сопровождающимися жестокостями и военными преступлениями, потому что в этом в равной степени можно обвинить всех участников.

2. Что такое «испанский характер» и в чем его особенности? Чем характер испанцев принципиально отличается от английского, французского, голландского и всех прочих народностей, к которым Питер Блад не питает никакой неприязни? Периодически Блад перечисляет эти самые испанские качества: жестокость, вероломство, алчность, нетерпимость. Русский перевод еще упорно хочет навязать религиозный фанатизм, противопоставляя его прогрессивно светскому мировоззрению самого Блада, что опять же является существенным смещением акцентов, потому что в оригинале речь скорее о несоответствии заявленной религиозности и поведения испанцев. С чего, однако, Питер решил, что все это черты именно испанского характера, нам не поясняется.

3. Если отношение к испанцам объясняется «отсутствием причин их любить», то, наверное, есть причины любить всех остальных? С натягом можно проследить корни хорошего отношения Блада к голландцам — он провел в Голландии треть жизни и, видимо, его там все устраивало. Но какие причины любить тех же французов, против которых он изначально воевал и среди которых уже по ходу основной истории ему попадались редкостные ублюдки, решительно непонятно. Еще большее недоумение вызывает его отношение к англичанам.

Об отношении к англичанам стоит поговорить подробнее. Несмотря на постоянные напоминания всем окружающим, что он — ирландец, Блад считает себя подданным британской короны, а англичан — своими соотечественниками:

— Perro ingles!

Блад понял, что в этой тёмной аллее находится его соотечественник, которого, по всей вероятности, убивают. На чужбине для любого человека, не утратившего окончательно способность чувствовать, соотечественник является братом.

Хотя это именно британские власти осудили его за измену и продали в рабство. Однако здесь виноватыми Блад назначил двух человек — Якова II и судью Джефрейса.

Это даже лорда Джулиана повергает в недоумение:

Поразмыслите, сколько мучений он претерпел от своих соотечественников, и вы, так же как и я, удивитесь, что он еще способен отличать англичан от испанцев.

Правда, почему-то никого, включая самого Блада, не удивляет, с чего бы вообще ирландцу (пускай и только наполовину) считать англичан своими соотечественниками? Детство и юность он провел в Ирландии, молодость — в Голландии и потом в Новом Свете, в Англии он никогда не жил и вообще оказался там случайно на момент восстания Монмута. Более того, Питер родился около 1653 года, то есть его отец и вообще все старшее окружение должны были прекрасно помнить Ирландское освободительное восстание 1641-1652 годов и его подавление Оливером Кромвелем. Резню в Дрохеде (ирландцы вспоминают до сих пор), геноцид, сокративший население острова, по некоторым оценкам, вдвое. (Самые скромные оценки количества погибших в процентах превышают потери СССР в Великой Отечественной войне в два раза, самые смелые — в четыре). Блад должен был все детство наблюдать последствия оккупации, искусственного голода, насильственного передела земли, конфликтов с новопереселенцами и воспитываться в атмосфере тотальной ненависти к завоевателям, тем более с чуждым языком и религией. Конечно, мать Блада — англичанка и он явно неслучайно выбрал застрять где-то в ее родном графстве Сомерсет, но вряд ли родителям удалось бы создать вокруг ребенка тотальный информационный вакуум, живя в Дублине.

И все-таки испанцы.

… решив сделать Испанию козлом отпущения за все свои муки. Это вело к достижению двоякой цели: удовлетворяло кипящую в нем жажду мести и приносило пользу — конечно, не ненавистному английскому королю Якову II, но Англии, а с нею и всей остальной части цивилизованного человечества…

Итак, завоевала родину Блада — Англия. Устроила геноцид — Англия. Несправедливо осудила на смерть, потом на рабство — тоже Англия. Но мстить мы будем все-таки Испании.

И тут все-таки придется вернуться к мутной истории про тюрьму. Почему мутной? Потому что довольно сложно разбирать предысторию, в которой путается сам автор.

Мы знаем, однако, что Питер провел два года в испанской тюрьме, но за что он попал туда, осталось для нас неясным. Быть может, именно благодаря этому он, выйдя из тюрьмы, поступил на службу к французам и в составе французской армии.

1. В смысле «за что попал»? По какой статье? В оригинале, конечно, не «за что», а как «как ухитрился попасть». Но это вроде бы вполне очевидно — чтобы пребывать в тюрьме в качестве военнопленного, достаточно попасть в плен. Питер же сам об этом рассказывает Арабелле, прибавляя при этом противоречащее вышесказанному уточнение: «Я был взят в плен, находясь в рядах французской армии». То есть либо автор противоречит сам себе, либо Блад врет и дело тут нечисто.

2. В «Удачах» совершенно неожиданно сообщается, что Блад провел два года в тюрьме инквизиции в Севилье. Что совсем уж дикая история, ибо Блад — католик, о чем он не устает напоминать, точно так же, как о своем ирландском происхождении. Просто задумаемся о логистике: Блад рядовой военный доктор, взятый в плен на территории Нидерландов, после чего его за каким-то хреном переправили в Севилью к Святой Инквизиции, которая сначала два года его зачем-то держала, а потом почему-то отпустила (других вариантов освобождения не рассматриваем, иначе нам бы о них было сообщено). Нищий иностранец, к тому же католик, что с ним там вообще можно делать два года? Еврейских корней у него явно нет, а принадлежность к еретикам выясняется очень быстро:

— Сколько есть таинств?

— Семь.

— Свободен, брат.

3. Еще одна вещь, кроме нелюбви к испанцам, вынесенная Бладом из испанской тюрьмы — это безупречный испанский язык. Что эта ачивка именно из тюрьмы, упоминается несколько раз: в разговоре Блада с Арабеллой и в авторском тексте. К слову, слово «безупречное» для описания кастильского произношения Блада встречается в тексте шесть раз. В связи с чем напрашивается очередной вопрос: при каких вообще обстоятельствах в тюрьме можно идеально овладеть чужим языком, да еще на таком уровне, чтобы поддерживать утонченные беседы с аристократами? Общение тюремщиков с заключенными обычно довольно краткое и умещается в десяток фраз, причем заканчивающихся на «perro ingles». А если слушать их болтовню между собой, это все равно не поможет поставить идеальное произношение и заявленную изысканность. Чтобы так овладеть языком, надо плотно, в течение нескольких лет общаться с каким-нибудь или несколькими испанскими аристократами. И да, Блад хоть и знает несколько языков (английский, ирландский, кастильский и, видимо, голландский на уровне родных), однако он не лингвистический гений, например, общения с французами у него было достаточно, но французский оставался скверным.

Итого у нас имеются две противоречащие друг другу «официальные» версии:

1. Блад попал в испанскую тюрьму при неизвестных, достаточно мутных обстоятельствах (за преступление или иной косяк), освободился через два года и пошел воевать во французскую армию. Это противоречит его же собственным словам, но согласуется с авторским текстом и соответствует хронологии, так как заключение до французской службы умещается в пробел между концом Голландской войны (1679) и началом франко-испанской (1683).

2. Блад попал в плен к испанцам, уже воюя на стороне французов. Эту версию он рассказывает Арабелле, но это противоречит словам автора и хронологии. Так как франко-испанская война длилась всего меньше года, то есть Блад должен был попасть в плен в самом начале, просидеть еще год после ее окончания и после освобождения сразу попасть на восстание Монмута. Теоретически, это возможно, хотя никоим образом не вырисовывается из текста. Также упоминается его «запущенная рана», которая в итоге и заставила его угомониться, тогда получается, что запустил он эту рану как раз в тюрьме.

Обе версии не объясняют безупречное владение кастильским языком, позволяющее Бладу с легкостью очаровывать испанских аристократов. Что побуждает к измышлению дополнительных версий:

3. Медицинская практика вместо заключения. Как помним, Блад, оказавшись в рабстве на Барбадосе, достаточно быстро наработал себе солидную и обеспеченную клиентскую базу, даже несмотря на конкуренцию. Вполне возможно, что-то похожее он провернул и в испанском плену, начав оказывать врачебные услуги сначала коменданту, затем по рекомендациям еще каким-нибудь испанским дворянам, в процессе общения с которыми и поставил произношение. Вполне соответствует его характеру, но не объясняет все же ненависти к испанцам, ведь как общественно полезный профессионал, к тому же католик, Блад должен был быть защищен от всяческих злоупотреблений и дурного обращения, по крайней мере — со стороны рядовых тюремщиков. Что, в общем, не отменяет вероятности того, что он мог подвергнуться какого-то рода злоупотреблениям (в том числе таким, которое могут нанести молодому человеку серьезную психологическую травму) со стороны какого-нибудь идальго.

4. Шпионаж. Пребывание Блада в Испании включает в себя два года в тюрьме, однако не исчерпывается ими; и наш герой-полиглот был завербован какой-нибудь разведкой, к примеру, французской. Объясняет поставленное произношение и нежелание распространяться об этой странице биографии. Убирая истинную цель и продолжительность пребывания в Испании, Блад, фактически не соврав, рождает для Арабеллы нелепо-неправдоподобную версию: «попал в плен — просидел два года — выучил испанский». Будучи разоблаченным или подозреваемым шпионом, как раз можно познакомиться с разными «неприятными чертами испанского характера» и сформировать предвзятое отношение к нации.

Нападение на Барбадос.

Прежде чем переходить к истории с доном Диего, чрезвычайно важной для всего сюжета «Одиссеи», необходимо сделать ремарку о психологическом настрое Блада во время всех этих событий. Нападение испанцев на Барбадос — не только двигатель всего сюжета, но и первое представление испанцев в качестве врагов.

Трудно поверить, чтобы люди, как бы низко они ни пали, могли дойти до таких пределов жестокости и разврата. Гнусная картина, развернувшаяся перед Бладом, заставила его побледнеть, и он поспешил выбраться из этого ада.

В захваченном городе Блад спас от изнасилования девушку, заколов ее преследователя. Отсутствие практики и вообще правильных физических упражнений в течение пары лет никак не сказалось на его мастерстве фехтовальщика, что довольно странно. Убийство он снабдил комментарием в своем фирменном стиле: «Надеюсь, что вы подготовлены для встречи со своим создателем?» К сожалению, авторский текст умалчивает, был ли сделан комментарий на испанском или на английском и кому вообще предназначался. Вряд ли спасенной девушке — Блад через секунду разговаривает с ней достаточно грубо. Однако однозначно можно сказать, что Блад уже вполне владеет собой и достаточно бодр, чтобы острить и красоваться. Однако эта ситуация его проняла, ибо он мысленно возвращается к ней, чтобы набраться решимости для осуществления своего плана с доном Диего.

Дон Диего.

Взаимодействие новоявленного капитана Блада с доном Диего де Эспиноса начинается с разговора в каюте. С самого начала этой беседы Блад имел конкретную цель — принудить испанца к сотрудничеству в обмен на жизнь и свободу. Поэтому все, что он говорит и делает, надо рассматривать с этих позиций.

— А дальше, — ответил капитан Блад, если согласиться со званием, которое он сам себе присвоил, — как человек гуманный я должен выразить сожаление, что вы не умерли от нанесенного вам удара. Ведь это означает, что вам придется испытать все неприятности, связанные с необходимостью умирать снова.

Нет никаких оснований полагать, что он действительно собирался воплотить в жизнь такой сценарий. Вообще все его дальнейшее поведение указывает, что на убийство военнопленных он не способен в принципе, потому что это противоречит его представлениям о гуманизме. Хотя угрожать этим он может, как и применением пыток, на что тоже никогда не решится, о чем ему даже испанцы не устают напоминать.

Обещанного Бладом сценария «любезно перешагнуть через борт» не могло быть в принципе, хотя ссадить испанцев в шлюпку с минимальным запасом еды и воды он вполне мог, и, наверное, так и поступил бы, если бы они с доном Диего не пришли бы к соглашению. Здесь важно, что испанцы сами напали на Барбадос, чем в принципе заслужили считаться в глазах Блада «мерзавцами», если бы он напал на них, а они оборонялись, то его этические представления потребовали бы проконтролировать их дальнейшую судьбу («Золото Санта-Марии»).

Так что перед испанцем Блад показушничает своей ироничной вежливостью и напускным цинизмом, стремясь принудить того к сотрудничеству. Только не на того напал. С доном Диего у Блада случился ценностно-этический конфликт и здесь необходимо сделать пояснение.

В чем вообще заключаются ценностные ориентации самого Блада? Он их излагает в «Хрониках» капитану Макартни:

Первый, основной долг каждого человека — это долг перед самим собой, перед собственной совестью и честью, а не перед должностью, и остаться верным этому долгу, одновременно нарушая данное вами слово, нельзя!

Как видим, здорового макиавеллизма Бладу не завезли от слова совсем; в его представлении хороший поданный, служащий своей стране — не суть важно, гражданская его служба или военная — должен быть в первую очередь хорошим человеком, то есть руководствоваться понятиями личной совести и чести. Верность данному слову является фундаментом, без которого не может быть выстроена верность своей стране. Отсюда следует и обратное — человек, верный своей стране, обязательно будет верен своему слову.

Отсюда выводится вот это потрясающее умозаключение, которым Блад опровергает первые подозрения в адрес дона Диего:

…нелепо подозревать его в чём-либо, ибо он доказал свою честность, открыто заявив о своём согласии скорее умереть, чем взять на себя какие-либо обязательства, несовместимые с его честью.

Однако у дона Диего оказались совершенно иные ценностные ориентации, и он тоже сам их изложил прямым текстом:

Неужели ты мог допустить, что я оставлю в ваших грязных лапах прекрасный корабль, на котором вы сражались бы с испанцами? Можете меня убить, но я умру с сознанием выполненного долга. Не пройдёт и часа, как всех вас закуют в кандалы, а «Синко Льягас» будет возвращён Испании.

Дон Диего не рассматривает свой поступок как предательство или клятвопреступление (обвинения, которые ему бросает в ярости Блад и которые, в принципе, мимо кассы, ибо тут максимум грязная военная хитрость). И как вообще чисто технически можно предать своего врага? Предают друзей, доверившихся добровольно, а не захватчиков, вырвавших обещание в содействии угрозой причинения смерти тебе и твоему сыну.

Как бы то ни было, Блад натурально в ярости, не столько от последствий предательства дона Диего, сколько от самого этого факта. Он вообще, как видно и в других ситуациях, обладает специфическим идеализмом и очень не любит ошибаться. Тем не менее, чтобы осуществить задуманный им план, ему все еще требуется морально себя докрутить:

Позже Блад признавался, что на мгновение его разум возмутился против выработанного им жестокого плана. И для того чтобы прогнать это чувство, он вызвал в себе воспоминание о злодействах испанцев в Бриджтауне. Он припомнил побледневшее личико Мэри Трэйл, когда она в ужасе спасалась от насильника-головореза, которого он убил; он вспомнил и другие, не поддающиеся описанию картины этого кошмарного дня, и это укрепило угасавшую в нем твердость.

Хотя Блад в итоге выкрутился из этой передряги блестяще, все равно эта история с семейством Эспиноса была для него очень неприятна. Во-первых, исхода в виде смерти дона Диего он не предполагал и не планировал, во-вторых, он прекрасно осознавал, что у брата и сына покойного будут все основания устроить ему личную вендетту, как в итоге и произошло.

Тем не менее, вопрос «что делать с испанцами» для Блада даже не стоял, хотя совет по этому поводу все же состоялся. На совете от команды Блада поступали рацпредложения избавиться от испанцев, аргументировав это тем, что «нет свидетелей — нет проблемы». Хотя Блад, на секундочку, засветил перед доном Мигелем не только свою физиономию, но и свой будущий официальный псевдоним (дон Педро Санге), как и «происхождение» (остров Барбадос), так что докопаться до истины адмиралу не составило бы труда в любом случае. Так что никакой подлинной необходимости убивать испанцев не было, однако, вместо того, чтобы указать на это, Блад пускается в туманные разговоры о гуманности, после чего продавливает свою волю. Данная сцена, с одной стороны, демонстрирует его как человека принципиального (причем один из его принципов — не убивать пленных), с другой — демонстрирует его окончательно сложившийся статус капитана. И в общем наличествует в романе для того, чтобы Блад покрасовался, нежели реально поднимает проблему сложного этического выбора.

Примечательно, что дон Эстебан еще несколько раз упоминается в книге — он плавает вместе со своим дядей, доном Мигелем, однако куда-то исчезает до финального столкновения адмирала и Блада. Причем это логически никак не объясняется, похоже, автору просто не было интересно развитие этого конфликта, поскольку Эстебан даже спустя пару лет не тянул на достойного противника для Блада, в отличие от того же дона Мигеля. (Ну, насколько вообще персонажи этой вселенной могут тягаться с Бладом, у него же ни одного более-менее серьезного противника так и не было).

Блад и сам не считал дона Мигеля своим врагом, о чем свидетельствует их последний разговор: «не гоняйтесь за мной. Думаю, что я приношу вам только несчастье». Подобное поведение для него не исключение, а скорее правило, исключая убитого в бою Левасера, всех остальных врагов Блада можно разделить на две категории: пафосно им отпущенных с назидательными речами и пафосно им преданными правосудию с назидательными речами. Так что здесь он испанца никак не выделяет, хотя досталось ему куда меньше обидных замечаний, чем менее достойным личностям.

Не смотря на заявленную национальную нетерпимость, периодически Блад заводит друзей-испанцев. Таковых по канону было двое — дон Родриго де Кейрос и дон Иларио де Сааведра.

Дон Родриго.

Дон Родриго де Кейрос почти не представлен в качестве действующего персонажа. Он фигурирует в «Хрониках» преимущественно в упоминаниях самого Блада, коротко появляясь в сцене в самом конце. Известно о нем очень мало, но и того, что есть, достаточно, чтобы заметить, что у них с Бладом довольно много общего. Дон Родриго описывается как худой и высокий мужчина, элегантно одетый [читай: общие с Бладом вкусы в одежде], с вытянутым загорелым лицом, с колким и мрачным чувством юмора. Возраст дона Родриго нигде прямо не называется, но косвенно можно предположить, что вся эта троица из Блада, Родриго и доньи Эрнанды — ровесники или около того.

Дон Родриго плыл из Испании в колонии с поручением, корабль его был захвачен Бладом, а сам он — оставлен в качестве заложника. Блад называет сложившиеся между ними отношения: «нечто вроде дружбы», и испанец позже это подтверждает — «мы с ним в какой-то мере даже подружились». Оба делают эту оговорку не случайно: во-первых, манифестация дружбы испанского дворянина с пиратом — вещь компрометирующая для первого; во-вторых, это и не дружба в полном смысле этого слова. Это именно «нечто вроде».

У Блада есть потребность в галантном общении — с дамами или аристократами, эту потребность его привычное окружение, естественно, не удовлетворяет, хотя среди членов команды у него есть настоящие друзья. Так что шанса покрасоваться и блеснуть изысканностью перед случайно попавшимися на пути светскими людьми он не упускает. (Исключение тут лорд Джулиан, с которым Блад сразу обошелся весьма резко и невежливо, но он тогда был слегка в стрессе от жесткого панча Арабеллы про «вора и пирата», плюс, почти наверняка примешивалась ревность). В случае с доном Родриго под «дружбой» понималось взаимное удовольствие от бесед, подкрепленное обоюдно уважительным отношением. Дон Родриго был явно лишен характерной для испанцев надменности и заносчивости и признавал в капитане равного. Почти наверняка Блад рассказывал испанцу историю своего превращения в пирата — он вообще всем ее любит рассказывать, он ведь предстает в образе невинно осужденного представителя мирной профессии. Ну и, разумеется, обаяние Блада сыграло не последнюю роль, о чем также говорил дон Родриго: «Он весьма обаятельный человек, как вы сами могли заметить».

Общение их зашло достаточно далеко, чтобы Бладу стали известны некоторые обстоятельства личной жизни испанца, не исключено, что и его особые отношения с кузиной Эрнандой.

— Вот как? — язвительно заметил дон Хайме. — Она будет рада получить от него весть. Моя супруга всегда проявляла необычайный интерес к своему кузену Родриго, а он — к ней.

(В мире Сабатини это считается за очень жирный намек, хотя, конечно, с поличным этих двоих не ловили, но что-то там такое есть).

Возможно, дон Родриго был даже в некотором роде нонконформистом и какие-то сомнительные дружеские связи у него мелькали и раньше, ведь нелестная характеристика «Родриго всегда готов был водить дружбу с мошенниками», данная ему доном Хайме, должна была хоть на чем-то основываться.

Хотя, разумеется, сколь приятным ни было это общение, оно не меняло главного — капитан Блад и дон Родриго де Кейрос находились по разные стороны баррикад, первый из них был врагом Испании, второй — заложником, обязанным внести выкуп за свою свободу. В качестве личного расположения к пленнику и своего извечного благородства Блад заменил обычный денежный выкуп на авантюру, в случае успеха которой обещал испанцу свободу:

Он сообщил мне о своих намерениях и пообещал, что не будет требовать за меня выкупа, если ему удастся, использовав мое имя и мои бумаги, освободить захваченных вами

людей.

— А вы что же? Согласились?

— Согласился? Порой вы, в самом деле, бываете на редкость тупы. Никто и не спрашивал моего согласия. Я просто был поставлен в известность.

После выполнения этого условия Блад, как и обещал, отпустил испанца без выкупа.

Дон Иларио.

Дон Иларио де Сааведра появляется в «Удачах». В первых строчках новеллы «Пасть Дракона» испанец уже находится на корабле Блада и тот оказывает ему медицинскую помощь. Чуть позже из их разговора становится ясна предыстория. Дон Иларио де Сааведра был назначен губернатором Эспаньолы, его корабль входил в эскадру маркиза Риконете (одного довольно унылого закадрового врага Блада). Шторм потопил корабль Сааведры, его самого и еще троих спутников выбросило на рифы Сент-Винсента, где их и подобрал Блад и великодушно согласился подбросить до Сан-Доминго (это на Эспаньоле, так что почти по пути на Тортугу; Блад периодически подвозит испанцев этим маршрутом).

Первая же сцена дает нам достаточно интересный разговор, имеет смысл разобрать его подробно:

— Всё в порядке, дон Иларио, — заговорил он на безупречном испанском языке. — Теперь я даю вам слово, что вы снова сможете ходить на двух ногах.

Слабая улыбка мелькнула на измученном лице пациента Блада, озарив его аристократические черты. [В оригинале даже не «аристократические», а «патрицианские», что звучит еще более высокопарно.]

— За это чудо, — сказал он, — я должен благодарить Бога и вас.

— Здесь нет никакого чуда — просто хирургия. [Обратите внимание, как виртуозно Блад избавился от конкурента за благодарность пациента в лице Бога.]

Далее дон Иларио вежливо интересуется, откуда, собственно, у пиратского капитана познания в хирургии, и Блад с охотой рассказывает ему свою историю. Потому что, как уже говорилось выше, он любит делиться этой историей, она оправдывает его деятельность и возвышает его в собственных глазах. Испанец, однако, реагирует несколько неожиданным образом:

— И дух врача продолжает заниматься милосердными поступками, которые однажды оказались для него пагубными? Вы не боитесь, что история может повториться?

Блад уже знает, что Сааведра имеет миссию захватить или уничтожить его, однако еще никак не продемонстрировал, что владеет этой информацией. Отчасти, возможно, просто не хотел волновать своего пациента, но, вполне возможно, что проверял: признается или нет?

Испанец все-таки решает рассказать правду:

— Дон Педро… Прежде чем вы уйдёте… Я поставлен в крайне неловкое положение. Будучи столь обязанным вам, я не считаю себя вправе лгать. Я обманывал вас.

На тонких губах Блада мелькнула ироническая улыбка.

— Мне самому тоже немало приходилось обманывать многих.

— Но здесь есть разница. Моя честь восстаёт против этого.

— Сомневаюсь, чтобы вы смогли добавить что-либо, неизвестное мне. С благоразумием, заслуживающим всяческой похвалы, вы положили ваш патент в карман, когда ваш корабль пошёл ко дну. С не менее похвальным благоразумием я обыскал ваш костюм вскоре после того, как принял вас на борт. В нашей профессии не приходится быть разборчивым.

Именно этот разговор предопределил крайне положительное отношение Блада к дону Иларио, однако просматриваются некоторые логические неувязки:

1. Испанец изначально утаил эту информацию, значит, не доверял Бладу. Что вполне логично и объяснимо. Однако сокрытая информация содержалась в его бумагах, которыми завладел Блад, но мысль, что он может их прочитать, дон Иларио почему-то не допускал. Просто потому что это невежливо?

2. На момент этого разговора дон Иларио уже больше недели на корабле Блада, и отношения у них уже сложились вполне приязненные. Почему признается только сейчас? Видимо, трогательный рассказ Блада спровоцировал на ответную откровенность. Однако и после дон Иларио продолжает сомневаться в моральном облике капитана:

— И, несмотря на это, вы не только лечите меня, но и в самом деле везёте в Сан-Доминго! — Выражение его лица внезапно изменилось. — Ага, понимаю. Вы рассчитываете на мою признательность… [Здесь имеется в виду, что Блад в качестве благодарности за помощь может потребовать пойти против долга.]

Логика этой сцены слегка хромает, потому что испанец очевидно не до конца доверяет Бладу (что разумно), зачем-то решает пооткровенничать (что неразумно, но благородно) и почему-то не предполагает, что Блад выяснил все сам и уже давно.

По прибытии в Сан-Доминго капитан передал испанца своим, взамен получив право ремонта своего корабля. Примечательно, что здесь, в отличие от истории с доном Родриго, слово «выкуп» не фигурирует ни разу, только «услуга» и «благодарность». Пользоваться чьим-то бедственным положением Блад считает ниже своего достоинства, если это бедственное положение возникло не его, Блада, стараниями.

В дальнейшем капитан не только твердо верит в честность дона Иларио, но и убеждает в этом своих более подозрительных офицеров:

Облачко, мелькнувшее на челе Блада, свидетельствовало о том, что его лейтенанту удалось пробудить в нём подозрения. [Блад в принципе человек весьма подозрительный, но на уровне интуиции.]

— Действительно, это чрезвычайно странно. И всё же… Нет, я не верю, что дон Иларио способен на предательство.

Под влиянием довольно тревожных внешних признаков он решается сделать вылазку, чтобы выяснить, что собираются предпринять испанцы. Переодевшись торговцем, он сплавал к испанским кораблям и убедился, что команда с них переведена на сушу. Однако этого ему оказалось недостаточно, и он отправился на берег, чтобы выяснить, чья это была инициатива. Практической пользы в этом уже не было, риск же многократно усиливался. На это ему указывают и его люди, а он и не отрицает сугубо личных мотивов:

— Результат стоил риска, который, кстати, был не так уж велик, — улыбнулся капитан Блад. — Я убедился в справедливости своего доверия к дону Иларио. Только благодаря тому, что он — человек слова, нам не перережут глотки сегодня ночью.

Что, впрочем, лишний раз доказывает, что Блад очень не любит ошибаться и разочаровываться в людях.

Из этих двух эпизодов можно сделать следующие выводы:

1. Никакого непреодолимого предубеждения против испанцев у Блада нет. Какие-то обобщающе-неприязненные суждения случаются у него при столкновении с их неподобающим поведением, но конкретного испанца Блад по умолчанию оценивает, как и всех прочих.

2. С некоторыми испанцами у него складываются взаимно приязненные и доверительные отношения, но только с теми, кто воспринимает его как равного и разделяет его морально-этические ценности.

3. В этом случае Блад как бы «забывает», что они испанцы, и готов выстаивать с ними личные отношения. В разговорах с ними он охотно рассказывает, как был несправедливо осужден английскими властями, не предъявляя при этом за испанскую тюрьму, из которой якобы вынес свое предубеждение против этой нации.

4. Также нельзя не заметить, что Блада привлекает испанская дворянская культура. Практически все испанцы, с которыми он взаимодействует — дворяне. Ему нравятся испанские корабли (не только техническими характеристиками, но и «дизайном»), он одевается по испанской моде, ему доставляет удовольствие говорить на кастильском и играть роль идальго.