The Eternal Prince (джен)

Локи щурится, часто смаргивает. Глаза слезятся — конъюнктива ётуна никогда не приспособится к атмосфере асов — отторжение. Даже если он с пелёнок в Асгарде. Даже если на его чело была возложена длань Всеотца.

Даже если он только наполовину ётун.

Локи ни разу ещё не плакал за свою без малого трёхтысячелетнюю сознательную жизнь. Хотел бы, да — «Ой, смотрите, опять ноет… Он всегда чуть что — нюни распускает… Слюнтяй… Ему бы девчонкой родиться… Эй, Лофти, у тебя краска на глазах размазалась... И в кого он такой?» — не мог позволить себе эту роскошь. Но каждый раз особенность его глаз добавляла монет в копилку под названием "Унижение". В детстве он не мог управлять этими процессами. Другое дело — сейчас.

Это всё выдумки. Те, кто любит выдавать желаемое за действительное, слёзы в глазах Бога Хитрости, — опомнитесь, в своём ли вы уме? Вам позволено увидеть лишь то, что позволено — сломленный дух, чтобы усыпить бдительность и доставить вам радость веры в иллюзию победы.

И сейчас он обманывает. И все так ожидаемо ведутся.

Локи щурится хитро. Предвкушающе. Ведь у него есть новость. Новость для всех, но особенно для Одина и его любимого первенца. Эксклюзив.

Как же Локи ждёт этого мгновенья, чтобы заглянуть в глаза Тора, как в кубок с любимым элем Одинсона, и отхлебнуть льющиеся через край, взбитые в пену эмоции, — а они обещают доставить. Братец.

А что будет с Одином… Не возьмёт своими сединами и россказнями «о спасении невинного дитя, которому суждено было сгинуть на ледяных скалах». Теперь уже нет.

Никакой пощады.

От этих мыслей Локи становится щекотно в груди, по телу проступают синие борозды, и он никак не может выбрать, кто будет первым, а кто вторым. Может, сразу оба? Не-ет. Надо растянуть удовольствие, чтобы потом хоть какое-то время (если оно будет) смаковать каждое выражение лица венценосных асгардцев в отдельности.

Фригг.

Локи рычит. Как тогда в своей камере. Не позволили помочь, — а он мог. Не позволили проститься. Снизошли только сообщить: «Мертва».

Кто бы знал. Три дня назад он обрёл и потерял её снова, но только теперь-то родную, ту, кого он любил. Любит. Теперь уже навсегда. До конца богов.

В час победного возвращения Одина из Ётунхейма с маленьким трофеем между матерью и сыном уже существовала прочнейшая нить, целостность которой не могла нарушить ни одна магия, ни одно божественное вмешательство.

Мама.

Локи вспоминает и считает, сколько раз в жизни он произнёс это слово — интонации, место, время — будто хочет ещё раз прожить свою жизнь только с ней одной. Но этих воспоминаний мало до скудности.

Совсем недолго он им давился — с момента сна Одина до нынешних дней — губы шевелились по инерции, а буквы сдавливали горло каждая в отдельности и все вместе; ломали грудину, высасывая воздух и не давая вдохнуть. Потому что на каждый звук тратилось слишком много усилий. И слишком много боли.

А сейчас это слово заполнило всё существо. Как никогда он хочет повторять его бесконечно. До полного исступления. Шептать и говорить, выплакивать и выкрикивать, ласково и печально, радостно и нежно, звать её, звать, звать до тех пор, пока она не придёт за ним и не коснётся его бледной щеки своей рукой.

Вот теперь Локи может скорбеть. Пасть на твердь, проклятую им, и утопить Асгард в слезах. Теперь можно. Они вырвали его сердце и бросили свартальхеймскому псу.

Его Матерь.

Локи щурится злобно. Наступил предел. Чаша переполнена. У него есть сюрприз. Подарок для всех, который он добыл сам и берёг в сокрытии.

«Локи Одинсон» — не звучит. «Локи Лафейсон» — колдовство.

Никто не знает, что с ним случилось, когда его тонкие пальцы отпустили копьё Всеотца. Кто-нибудь видел Гиннунгагап?

Локи Одинсон уже не видел. Локи Лафейсон стоял на краю и смотрел в неё: созерцал, впитывал, вдыхал, вслушивался в шёпот первобытного хаоса, запоминал чудовищно совершенный лик бездны, непрерывно текущий из прошлого в будущее и обратно. Великое Ничто. Вселенское лоно, поглощающее время и рождающее пространство и материю. А над ним по обе стороны простирались ледяной Нифльхейм и огненный Муспельхейм. Ещё дальше и выше — остальные семь миров. И вся эта живая гигантская конструкция, оплетённая ветвями Мирового Древа, была похожа на космическую воронку, венчавшуюся Асгардом, у подножия которой оказался Бог Обмана.

Потеряв одно, он обрёл многое.

Локи Одинсон умер. Локи Лафейсон родился второй раз.

И ещё он встретил кое-кого посреди времён.

Великий чёрный маг Эльдрад, отверженный обителью асов, поделился с ним своими знаниями. «Просто так, — говорил старец, — мне нужен ученик, — говорил он, — достойный преемник», — всё говорил и говорил Эльдрад. Что-то хоронилось в его чёрных глазах. Но ученик не допытывался: слишком спешил овладеть мастерством и создать плоть от плоти своей. Должна же быть у него только своя армия.

Ныне, когда Локи на троне Асгарда в обличии Всеотца, Эльдрад возник перед ним, решив, что наступило будущее, и вывернул наизнанку прошлое...

Больше двух с половиной тысяч лет назад отец Фригг, Нат, вступил в тайный сговор с Эльдрадом, предложив сделку. Он пообещал волшебнику, что асы закроют глаза на его злодеяния, если тот наложит заклятие забвения на некоторые события, произошедшие между двумя мирами, и на его дочь.

Локи стал первым, кто узнал тайну богов: они отобрали младшего сына Фригг, которым она разрешилась от вождя ледяных великанов Лафея, и отправили младенца в Ётунхейм. Вскоре после этого началась война между асами и великанами.

...Отчаянье изорвало душу Локи в кровавые ошмётки. В порыве беспредельного гнева он бросил Эльдрада на растерзание демону огня Суртуру, охраняющему Муспельхейм. Это вместо «спасибо, учитель». За то, что лишил Локи и Фригг друг друга. Ещё больше за то, что — «Но ведь и я тебе не мать» — солгал, Фригг не сказала бы так, если бы помнила. Кулаки сжимаются сильнее. Нет. Она могла только неосознанно чувствовать страдание.

Глаза Локи расширяются — за ним идут. Взгляд становится бессмысленным, но это только видимость: ещё раз он направляет свой взор с потоками Иггдрасиля к Гиннунгагап, а оттуда ещё раз просчитывает найденный им новый путь. Всё должно получиться. На этот раз он хорошо подготовился. И если что-то пойдёт не так, то не будет и страха — слишком много увидено и изучено, чтобы уподобляться простым смертным.

Это его час. Он раскрывает ладони и смотрит на две половинки расколотого Эльдрадом амулета, созданного им же как ключ для снятия чар, о котором никто не знал: на одной полукруглой половине руна Лафея, а на другой — Фригг.

Кульминация неистовства. Бог Хитрости и Обмана меняет свою ипостась. Теперь он Бог Смерти и Разрушения.

Локи медленно сводит две части разбитой судьбы — кулон воссоединяется, ярко-голубое свечение бороздит обе руны, словно заново вырисовывает их — и поднимает руку вверх, сжимая в кулаке цепочку, возвращая память, вылитую в металле. Свет становится ярче, заполоняет всё видимое и невидимое пространство, проникая сквозь землю.

Локи поглощён любопытством — момент истины: лица Одина и Тора, искажённые открывшейся правдой и ужасом грядущего. Но эти всегда готовы биться даже за агонизирующий мир богов.

В этот раз он продумал всё. Локи навсегда останется первым и последним принцем Асгарда, постигшим суть бытия и свою миссию. Начало конца старого мира и перерождение, то, ради чего Локи появился на свет.

Это справедливая расплата за смерть единственного любимого и любящего существа.

Да будет так. Рагнарёк.

...Огромный волк, разбуженный светом, содрогнулся в недрах, вызывая землетрясение, и призывно завыл.

«Плоть от плоти моей...»

Лафейсон широко улыбается:

— Уже ли слышу я оков Фенрира треск?

* * *

Нифльхейм. Дом Холода. Что ж, совсем неплохое новое начало.

Локи Лафейсон самодовольно огляделся вокруг, ухмыльнулся, пристукнул посохом — дар Эльдрада — и направился в величайшую ледяную пещеру, где ждала только его армия: исполинский волк Фенрир, огромный змей Ёрмунганд и ведьма-великанша Хель.

Совсем неплохо для аса-ледяного великана.

Сносно для Бога.

Приемлемо для Локи.

* * *