За границами пустоты (гет)

Нагретая палящим солнцем вода облизывала ступни, вытягивала песок из-под пяток и обдавала щиколотки колючими искрами, наверняка оставляющими на коже красные отпечатки. Вода шелестела, накатывали одна за одной тяжелые волны, и было еще что-то такое оглушающе тихое, из-за чего неприятно сосало под ложечкой. Катара, Сокка и Суюки резвились в воде, брызгались и громко смеялись, точно самые настоящие дети, Зуко сидел позади Тоф, зарыв длинные ноги в песок, а Аанг и вовсе исчез, отправившись в полет над городом. Время давно перевалило за полдень, солнце палило, выжигая макушку, и стоило бы разок окунуться, чтобы смыть с себя липкий пот, вот только Тоф, застыв на одном месте, никак не могла с него сдвинуться. Волны вымывали песок у нее из-под пяток, так что приходилось то и дело переступать с ноги на ногу, широкие штаны, подвернутые до колен, трепетали на ветру, а холодные брызги время от времени доставали до оголенного живота, оставляя на коже ожоги. Тоф казалось, что от жары она вот-вот закипит, и все-таки то самое чувство, свернувшееся в животе морским узлом, налило ее ноги тяжелым металлическим сплавом. Море шелестело в ушах, свистел ветер, и далеко впереди разворачивалась настоящая бездна, от глубины которой захватывало дух. Тоф смотрела в нее слепыми глазами и видела оглушающую смертельную пустоту, готовую поглотить целиком, стоит сделать единственный неверный шаг.

— Ты ведь больше всех хотела курорт, — Зуко фыркнул, зашевелился, и сухой песок потек у него под ладонями, — вперед, наслаждайся, можешь не вылезать из воды до заката.

Дурацкое желание скривиться захватило Тоф с головой, и она, кажется, потратила на его подавление слишком много энергии. Зуко за ее спиной подтянул колени к груди, отряхнул ладони и сказал что-то еще, но слова его заглушили налетевшие волны и ветер. На берегу оказалось вдруг слишком много всего, издающего лишние звуки, а Тоф поняла, что провалилась в песок по самые щиколотки. Волна наползла на сухой песок, с журчанием потекла вниз, пропитывая тяжелые слои, и схлынула, напоследок обдав ноги Тоф колючими камешками.

— Не очень-то мне и жарко, — буркнула Тоф невпопад, развернулась на пятках и села рядом с Зуко, — а сам-то ты чего в воду не лезешь?

Покрытая налипшими песчинками ладонь вдруг коснулась ее плеча, и Тоф вздрогнула от мазнувшего по щекам дурацкого жара. Голова ее, покрытая платком на манер тюрбана, совсем немного кружилась, кожа казалась сухой и стянутой солнцем и одновременно липкой от пота, а промокший песок лип к ногам тяжелыми комьями. Горячая сухая ладонь Зуко мазнула по руке Тоф, и он недоверчиво фыркнул, снова вытянул ноги и улегся на спину, накрывая лицо.

— Я люблю солнце, — насмешливый голос его смешался с новой волной, и Тоф вздрогнула, когда та, едва дотянувшись, мазнула кончики пальцев, — а ты сваришься, если просидишь здесь еще немного.

За волной огладил щеки порывистый ветер, осела на губах горькая соль, и Тоф зафыркала, пытаясь избавиться от упавших на лицо коротких волос. Гулкий отзвук, похожий на далекий корабельный гудок, исчез прежде, чем Тоф, вскинув голову, успела прислушаться, и разнообразные звуки морского побережья нахлынули снова. Особенно настойчивая волна набежала и схлынула, вымочив подвернутые штаны, поцеловала ноги прохладой и принесла с собой мимолетное странное чувство густой и зыбкой наполненности. Горячее солнце жгло макушку, будто стремилось развести настоящий костер, ветер ласкал кожу, остужая едва заметно, и мелкие мурашки расползались от стремительно высыхающих соленых капель. Миллионы песчинок толкались, будто переминались с ноги на ногу, не в силах подобрать подходящую позу для сна, перешептывались едва слышно, и в их тихом гуле тоже можно было уловить настороженные опасения, направленные не только на отделяющие их друг от друга мелкие волны.

— Предпочитаю знать, что находится у меня под ногами, — Тоф хохотнула, однако сообразительный Зуко наверняка успел услышать мелькнувший в ее голосе порывистый страх.

Тоф не помнила, боялась ли глубины в прошлой жизни, не знала, испытывала ли подобное девочка из мультфильма, но отчего-то казалось, что это эгоистичное чувство только ее. Будто бы этот страх, растекающийся по щиколоткам соленой водой, принадлежал только ей и делал Тоф единственной и неповторимой, подтверждая сущность ее настоящего существования. Странные мысли всегда лезли ей в голову, но теперь Тоф иногда размышляла, не могло ли быть все вокруг всего лишь предсмертной галлюцинацией умирающего ребенка.

Впрочем, в этот раз обдумать мрачные мысли не удалось, потому что Зуко вдруг подхватил ее на руки, легко оторвав от земли, и Тоф ощутила, что у нее взаправду кружится голова. Засвистел в ушах порывистый ветер, мазнул по щекам жар чужого нагретого тела, и Тоф закинули на плечо, точно мешок с мелкой картошкой. Зуко, которого она принялась бессильно колотить по спине, рассмеялся, привлекая внимание остальных, однако Тоф пропустила их наверняка едкие и ехидные замечания. Она, набрав побольше воздуха в грудь, пронзительно завизжала, а затем, словно бы произошедшего было мало, Зуко сбросил ее прямиком в холодную воду. На бесконечное мгновение верх сделался низом, а стороны света перемешались между собой, застучало сердце, и воздух пузырями вышел из легких. Тоф в панике оцепенела, и снова корабельный гудок ввинтился ей в уши, перебивая гром тока крови по ее собственным венам. Нечто такое было в этой удушающей глубине, отчего жизнь становилась на паузу и замирало текучее время, и Тоф отчаянно, изо всех сил не хотела это найти.

Ступни ее едва коснулись песка, волна толкнула в спину, утягивая за собой, и Тоф отчаянно закричала, напрочь забыв, что дышать под водой совсем не умеет. Мир ее снова перевернулся, пустота заклекотала по-птичьи, распахнула объятия глубина, и чья-то рука больно ухватила Тоф за запястье. Рывок выбросил ее на свободу, точно выплюнула насытившаяся пучина, кашель набил горло вместо спасительного кислорода, и Тоф неосознанно толкнулась ногами, пытаясь отыскать под пятками землю. Та, впрочем, внезапно оказалась совсем уж недалеко, впилась в ступни камешками и ракушками и обрушилась на Тоф знакомыми звуками. Настойчивый зов глубины снова исчез, укрывшись за шелестом волн и пением ветра, но Тоф все равно слышала его в перестуке песчинок и надрывном биении сердца. Катара крепко держала ее за запястье, не позволяя упасть, и Тоф отчетливо слышала, что и ее сердце стучит, словно умалишенное.

— Тоф становится совершенно беспомощной, стоит оторвать ее от земли, — Зуко, словно совсем ничего не заметил, продолжал хохотать, и оттого у Тоф в животе свернулась тугая обида.

— Это совсем не смешно, — сердито бросила Катара, вытягивая Тоф на песок.

В голосе ее звучала звонкая укоризна, осевшая на кожу, точно пощечина. Дожидаться какой бы то ни было реакции Катара не стала, увела Тоф, не отпуская ее запястье, в сторону дома и там усадила на стул. Она продолжала сопеть, никак не комментируя поведение Зуко, и у Тоф в груди отчего-то расползлось порывистое тепло. Странное чувство, вызванное чужой внезапной заботой, защекотало внутри, и Тоф невольно заулыбалась, не в силах скрыть мазнувший по щекам терпкий румянец. Исчезнувшая всего на мгновение, Катара вернулась, набросила на голову Тоф полотенце и принялась вытирать пропитанные песком и напрочь растрепавшиеся короткие волосы.

Они и вправду остановились на самом настоящем курорте, расположенном на одном из вулканических островов, и, что еще круче, — поселились в самом настоящем королевском дворце. Зуко рассказывал, что семья его в полном составе приезжала сюда уже очень давно, так что теперь здание и прилегающее к нему побережье пустовали, покрываясь пылью и утопая в призрачных воспоминаниях. Подобная вилла была у семьи Тоф в царстве Земли, и они тоже, пожалуй, не выбирались туда уже очень, очень давно. Дом этот оказался пропитан густыми болезненными воспоминаниями до самого верха, Тоф слышала их в поскрипывании половиц и голосе замолкающего на полуслове Зуко, в шуме прибоя по вечерам и треске большого костра, вокруг которого они собрались лишь однажды. От обуявшей тоски Тоф тогда отчаянно хотелось заплакать, однако Зуко смеялся, рассказывая старые байки, и она не позволила себе ранить его еще больше. В их компании, пожалуй, Зуко нравился ей больше всех остальных, потому что они были во многом похожи, и в то же время Тоф терпеть его не могла, не выдумав этому ни единой правдоподобной причины.

— Не замечала раньше, что ты боишься воды, — Катара, до этого сосредоточенно вытиравшая волосы Тоф промокшим насквозь полотенцем, протяжно вздохнула.

Прикосновения ее были по-матерински мягкими и теплыми, немножко резкими и самую капельку встревоженными, Тоф слышала биение ее сердца в кончиках пальцев, в расстеленных под ногами досках и сосредоточенно думала о чем угодно другом. О Зуко, например, или о собственном доме с оставшимся там отцом, или об Айро, за которого мама собиралась выскочить замуж. Тоф думала, что Катара, возомнившая себя главной, ей совершенно не нравится, несмотря на тепло рук и участливый тон, и никак не желала признавать собственное поражение. Они никогда особо не разговаривали, ограничивались перебрасыванием парой слов совершенно по делу, и оттого, наверное, подобное поведение Катары ставило Тоф в тупик. Почему эта девочка помогает ей, почему ее сердце так громко и часто стучит, будто она злится взаправду, и почему Тоф так нравится эта внезапная скупая забота, от которой мурашки расползаются по загривку?

— Я тоже не замечала, — сердито буркнула Тоф, пожимая плечами, и полотенце накрыло ее лицо тяжелой промокшей тряпкой.

Разговаривать отчего-то решительно не хотелось, будто так могла лопнуть стена хрусталя, порезав кожу осколками. Тоф вжала голову в плечи и сцепила пальцы в замок, а Катара, снова протяжно вздохнув, уселась перед ней на корточки и встрепала ладонями волосы.

— Могу я кое-что тебе рассказать? — Катара прижала колени к груди и опустила на них лоб, так что голос ее прозвучал глухо и тускло.

Первым порывом было сказать «нет» и убраться подальше, но Тоф сдержала себя и вытянула шею, прислушиваясь. Сердце Катары билось громко и часто, и страх в нем смешивался с запальчивым возбуждением. Она сидела на корточках прямо напротив Тоф, так что та могла слышать шелест трепещущей от дыхания ткани, и казалось, будто все мысли расстелены у нее на ладони. Не хватало разве что яркого белого света, чтобы высветить буквы, но и без него Тоф могла уверенно заявить, что Катара собирается рассказать ей то, чем никогда не поделилась бы с кем-то другим.

— Валяй, — фыркнула Тоф, усаживаясь удобнее и стягивая с головы полотенце.

Она отчего-то ждала тайного откровения, совершенно никак не имеющего к ней отношения, растянутого минимум на целый час, потому что в запале Катара обыкновенно говорила быстро и много. Вот только короткий ответ, сорвавшийся с ее губ и повисший в воздухе дымком от курильницы, поверг Тоф не то чтобы в ступор — она раскрыла рот в удивлении и на мгновение в самом деле забыла, как нужно дышать.

— Мне нравится Зуко.

Высказав сокровенные, наверняка тревожащие ее чувства, Катара вся сжалась, будто ожидая удара или насмешки. Тоф, однако, смеяться решительно не хотела, желала только заглянуть ей в лицо своими слепыми глазами, чтобы увидеть осевшее на нем выражение. Потому что ее собственное наверняка сделалось настолько обескураженным, что впору было звонить в колокольчик и объявлять завершение выступления цирка.

— Ты же все время к нему цепляешься, — Тоф подалась вперед, будто так могла услышать чуточку больше, — особенно в последнее время, постоянно придираешься к словам и комментируешь все подряд.

Если бы кто-то другой сказал Тоф такое, она бы ни за что не поверила. Она и сейчас считала, что Катара смеется над ней, просто шутит, чтобы выставить дурой, вот только грохочущее сердце ее буквально кричало об обратном. Как минимум, она не лгала, говорила совершенную правду, и оттого Тоф хотелось хлопнуть себя по лбу и сделать вид, что не слышала ни единого слова. Катара открывалась ей с совершенно неожиданной стороны, будто бы разом возвела их в подруги, и Тоф никак не могла решить, нравятся ли ей подобные перемены.

— Ничего не могу с собой поделать, — Катара снова вздохнула, зарылась лицом в колени так, что никто, кроме Тоф, не смог бы ее услышать, — я знаю, что это глупо и раздражает, но я ведь не могу так легко общаться с мальчиками, как ты!

— Ты же только и делаешь, что общаешься с мальчиками, — каркнула Тоф, окончательно выбитая из колеи странной претензией.

В комнате повисла шуршащая тишина, разбавляемая отзвуком морского прибоя и далекими криками веселящихся ребят. Тоф выдохнула, растрепала слипшиеся от соли волосы и откинулась назад. В груди у нее зрело странное тяжелое чувство, похожее одновременно на затягивающий зыбучий песок и свободное падение сквозь облака, и не хотелось говорить ни единого слова. Тоф понятия не имела, зачем Катара с ней откровенничала, лишь понимала и принимала искренность, и оттого казалось, будто на запястьях смыкаются кандалы. Тоф не умела нормально дружить, сколько бы ни старалась, была неловкой и неуклюжей, вовсе не думала о чужих чувствах и всегда знала чуточку больше, чем собеседник готов был открыть. Сейчас портить момент не хотелось, но никакие слова не лезли из горла, и Тоф чувствовала себя по-настоящему глупой, обдумывая сказанное. Она ведь не имела никакого права претендовать на единоличное внимание Зуко, но отчего-то ленивая тяжесть в животе тянула и тянула, будто всасывала ее в себя целиком, заставляя думать, что он — только ее, и ничей больше, единственный лучший друг.

Это была, пожалуй, вовсе не та любовная ревность, в которой жена запрещает мужу общаться с другими женщинами и даже смотреть в их сторону, просто Тоф вдруг осознала, что Зуко для нее ужасающе важен. Зуко был для нее лучшим другом и старшим братом, ехидным и вредным, но добрым и понимающим, а Катара могла в одночасье отобрать его, присвоить себе, точно соломенную игрушку, способную вспыхнуть от одной только искры. Тоф не общалась ни с кем столько же близко и вовсе непринужденно, Зуко был ее островком безопасности, таким же раненым, выжженным дотла и похороненным заживо, и теперь Катара разрывала его могилу, засыпая Тоф еще одним плотным слоем тяжелой земли. И Тоф в отчаянии не придумала ничего лучше, чем ухватить Катару за ногу и уложить в могилу рядом с собой:

— Знаешь, я помню свою прошлую жизнь.

За откровенность должно было платить откровенностью, за дружбу — дружбой, а сбитая с толку Катара, такая же растерянная, какой была Тоф две минуты назад, кажется, поперхнулась своим же дыханием.

— Чего?

Все, что люди откладывают, отодвигают в дальний ящик и перекрывают другими более важными делами, рано или поздно случается. Нечто такое же до нелепости откровенное, как признание в любви постороннему человеку или раскрытие страшной тайны однажды срывается с губ легким порывистым ветерком, взвивается вверх и оседает на волосах, точно ласковая рука любящей матери, поддерживающей свое нерадивое чадо. Тоф, едва осознав, что именно только что ляпнула, склонила голову набок, пожевала соленые губы и фыркнула, сдерживая рвущийся из груди хохот. Сказать это оказалось проще простого, признание слетело с губ само по себе, и будто тяжелый солнечный шар перестал давить на макушку. Впрочем, предстояло еще объясниться со вскинувшейся Катарой, поведать ей чуточку больше и утолить собственное любопытство, запустив руки в ее удивительно обыкновенные девчоночьи тайны.

* * *

Звуки в городе смешивались между собой, образовывали ужасающую какофонию и будто давили на уши с такой силой, что хотелось закрыть их ладонями и слышать один лишь шум крови в собственных венах. Однако, именно Тоф предложила выбраться ненадолго из осточертевшего дома, отойти настолько далеко, чтобы не слышать пение глубины, так что теперь расплачивалась за собственное любопытство. Катара крепко держала ее за руку, и первое время Сокка отвешивал по этому поводу шуточки едва ли не по два раза в минуту, но теперь они шли молча, держась друг друга и стараясь не потеряться в шумной толпе. Народу здесь собралось взаправду много, все галдели, пели и даже плясали, хотя в разгаре был жаркий полдень, так что и земля под ногами гудела натужно, будто ее тонкий слой вот-вот рассыплется прахом, обнажив безжизненную вулканическую породу. Трепетали натянутые между домов флажки, что-то взрывалось, и пахло жаром и специями, и от разномастного грохота Тоф чудилось, будто она просто-напросто сходит с ума.

— Что они делают? — голос Катары глухо пробился сквозь окружающий гул.

Окончательно выбитая из колеи, Тоф встрепенулась, любопытно прислушиваясь. Она едва способна была передвигать тяжелые ноги, словно земля притягивала их магнитом, и оттого едва ли вслушивалась в окружающий шум, вовсе не стараясь отделить разговоры от пения и надрывного хохота. Очевидно, люди праздновали, высыпав на улицы, подобно нескончаемым муравьям, но что именно — оставалось загадкой. Катара, наверное, могла разобрать что-то получше, выхватить взглядом детали, недоступные Тоф, но она все же спрашивала, крепко держала ее за руку и то и дело тянула вперед. Они гуляли здесь всей гурьбой, едва ли скрываясь от чужих глаз, и оттого, наверное, Тоф ощущала себя еще более странно.

Впрочем, вопрос Катары наверняка относился не к празднику в общем, а к странному действу, развернувшемуся на площади. Напоминало оно одновременно сражение и замысловатую пляску с элементами магии, где двое, заточенные в плотном кольце из людей, шагали легко и быстро, подпрыгивали и тяжело опускались на землю, изрыгая стрекочущие волны огня. Тоф ощущала их шаги ударами сердца, вздрагивала каждый раз, когда воодушевленная толпа ревела ликующе, и жмурилась, крепче хватаясь за прохладную руку Катары. После странного взаимного откровения они не то чтобы стали подругами, но натянулась между ними тонкая ниточка, трепещущая на ветру.

— Это ритуальный танец, — пояснил Зуко, и конец его фразы потонул в реве толпы.

Огромная вспышка пламени жаром обдала щеки и заставила отшатнуться. Толпа гудела, свистела и улюлюкала, били натужные барабаны, и с каждым ударом, казалось, вздрагивала земля. Тоф стояла на месте, не в силах двинуться с места, и звуки толпы, перемешанные с наползающим жаром, отдавались у нее перед глазами колыханием пустоты. В ее родном городе никогда не было такого разнообразия, а еще эти звуки напоминали оглушающее сражение, в котором каждый тяжелый стук означал чью-то гибель, пеплом и криками оседающую под ногами. Эта земля видела смерть и была мертва, и теперь люди исполняли на ней ритуальные танцы, чтобы поприветствовать новое солнце, взошедшее в небесах.

— Ты в порядке? — легкая ладонь легла на плечо, игривый ветерок мазнул по виску. — Давай подойдем ближе, посмотрим.

Только теперь Тоф заметила, что рука ее исчезла из теплой ладони Катары. Кто-то больно толкнул в плечо и выругался под нос, кто-то наступил на ногу и пошел дальше, не обратив на Тоф никакого внимания. Толпа двигалась, хаотично перемещалась, следуя расчерченному вокруг танцующих кругу, и Тоф, не следующая за ней, вдруг показалась себе песчинкой под чужим сапогом. Не в ее правилах было трусливо стоять, поджав хвост, так что она сама уцепилась за рукав Аанга и потащила его вперед:

— Все нормально, идем.

Они пробились практически в первый ряд, и там бой барабанов на мгновение захлестнул, утянул за собой в пучину могучего грохота. Тоф слышала синхронные шаги, то ускоряющиеся, то замедляющиеся, перетекающие в развороты и короткие остановки, и в какой-то момент картина, выведенная их ногами, окончательно завершилась. В воздухе застрекотали всполохи пламени, мазнули по лицу и шевельнули волосы на макушке, и бой барабанов затих всего на мгновение. Танец закончился, и толпа взревела, что-то оглушительно громыхнуло, и на голову Тоф посыпались кусочки бумаги. Снова засвистело, застрекотало в воздухе пламя, четкий выверенный рисунок рассыпался на осколки, и дыхание застряло в груди, сдавленное, подчиненное чужим жаром. Никогда в этой жизни Тоф не присутствовала на каких-нибудь праздниках, и оттого, наверное, сердце ее замерло в испуганном восхищении. Ее глаза были по-прежнему слепы, пустота окутывала и смеялась, но Тоф будто наяву видела яркое небо и рассыпавшиеся по нему разноцветные конфетти, и мелькающие рыжие всполохи, и вскинутые вверх руки. Это был праздник, и празднующие кричали, скандировали одно только имя, приветствуя человека, которого, вероятно, никогда в жизни не видели.

Люди радовались, а Тоф вдруг показалось, что у нее землю выбили из-под ног. От грохота закладывало уши, от бесконечного топота тряслись поджилки, и ей тоже вдруг захотелось кричать и смеяться, признаться в любви незнакомцу и взять Аанга за руку. Тоф фыркнула собственным мыслям, отшатнулась, уворачиваясь от едва не налетевшего на нее громилы, и оказалась к Аангу так близко, что дыхание его невесомо коснулось лба. Искры радости поднимались из живота, чужие шаги подталкивали под пятки, и Тоф рассмеялась, запрокидывая голову. Она потянула Аанга с собой, вовсе не разбирая, куда идет, и он пошел следом, не отставая ни на единственный шаг.

— Славься новый Хозяин Огня! Славься новый Хозяин Огня!

Выкрики доносились отовсюду, путали и вели неведомыми путями, и Тоф следовала им, сжимая теплую ладонь в пальцах. Одновременно она хотела остановиться, встать на месте и танцевать и бежать так далеко, насколько только способна, чтобы земля стала горячей под пятками. За спиной она слышала мягкое дыхание Аанга, едва различала его шаги в окружающем грохоте, и оттого неловкая колючая тревога разливалась в груди вместе с искрами. Ритуальный танец закончился, но огонь не утих, вокруг полыхало, точно на самом настоящем пожаре, и от жары пот градом катился по шее. Толпа двигалась, текла, подобно реке, и Тоф лавировала в ней, утягивая Аанга с собой в самую гущу. В ушах у нее натужно стучало, тьма перед глазами бурлила и пенилась, и билась в висках единственная абсурдная мысль.

Тоф не хотела признаваться в любви какому-то незнакомцу. Вместо этого она рванулась, ударяясь спиной о деревянную стену ближайшего дома, дернула Аанга на себя и неуклюже прижалась губами к его лицу. Она, очевидно, промазала, попала ближе к уголку нижней губы и тут же спохватилась, выравниваясь.

Примерно такое же чувство охватило ее, когда Аанг создал воздушный кокон вокруг комнаты. Все звуки разом исчезли, оставив разве что бой ее собственной крови в ушах, ласковая прохлада накрыла горячие плечи, и Тоф растерянно выдохнула, продолжая хвататься за мягкую ткань. Бой барабанов и гул толпы звучали где-то на заднем плане, но сделались вдруг совершенно неважными. Куда важнее оказалось то, что Аанг, всего на мгновение замерший от неожиданности, прижался теснее, одной рукой упираясь в стену дома, а вторую уютно укладывая Тоф на спину. Можно было подумать, что на него тоже подействовала атмосфера громкого праздника, и оттого, наверное, Тоф ужасно хотелось, чтобы он никогда не заканчивался.

Впрочем, их неловкий, совершенно невинный поцелуй вскоре завершился, и Аанг, выдохнув, прижался лбом к ее лбу. Тоф хохотнула, ощущая спиной теплое дерево, а пятками — шаги десятков людей, но все они по-прежнему оставались неважными. Аанг не спешил отстраняться, то ли пропуская бредущую за его спиной толпу, то ли наслаждаясь моментом, а Тоф думала, что во что бы то ни стало хотела увидеть выражение его лица. Ее собственное сердце билось, точно решительно сумасшедшее, ладони вспотели, а щеки наверняка были ужасающе красными, и только теперь Тоф в полной мере осознала, что сделала. Она поцеловала Аанга из собственной прихоти, поддавшись моменту, и теперь, когда бой барабанов простирался все дальше и дальше, страх захватил ее с головой. Аанг ведь мог оттолкнуть ее в любое мгновение, разорвать их дружбу и сказать что-нибудь такое ужасное, чего Тоф никак не могла придумать, и оттого с каждым мгновением время для нее замедлялось. Удары сердца растягивались, пустота перед глазами бурлила и взрывалась, и все звуки разом, кажется, обратились в ужасающую какофонию.

Лопнувшую, стоило Аангу рассмеяться ей в ухо. Смех его рассыпался колокольчиками, зазвенел стекляшками под ногами, и Тоф вздрогнула. Остановившееся и задрожавшее от нетерпения время пошло, закружилось и пустилось в галоп, и сердце Тоф тоже зашлось в удивительном танце. Десятки ног все еще продолжали стучать по земле, топотали, вбиваясь тяжелыми прутьями, горячее солнце пекло макушку, кипела перед глазами бескрайняя пустота, а ладонь Аанга лежала у Тоф на спине, не позволяя ей прижаться лопатками к нагретому дереву. Она, признаться, готова была простоять так целую вечность, но Аанг перехватил инициативу, скользнул пальцами по плечу и ухватил Тоф за руку, утягивая куда-то мимо толпы. Ей все еще было двенадцать, Тоф твердила это себе, но одновременно с этим она была ненормальной, а мальчик, в которого она посмела так безобразно влюбиться, казался ей удивительным. Ему тоже было двенадцать, но Аанг готов был спасти целый мир, взвалив небо на плечи, в то время как Тоф хотела сбежать и спрятаться, точно глупый бессильный ребенок.

— Ты ведь тоже их слышишь? — Аанг склонился к самому ее уху, и дыхание его мазнуло Тоф по щеке.

Топот бесконечных шагов остался далеко позади, треск пламени смешался с завыванием ветра и запахом нагретого воздуха. Жесткая трава щекотала пятки, в воздух взмывали мелкие брызги, и было нечто еще едва уловимое, отчего хотелось предвкушающе жмуриться. Сперва Тоф подумала, что Аанг говорит о шелесте моря, о волнах, разбивающихся об отвесные скалы, но в том, чтобы слышать их, не было ничего необычного. Ветер трепал волосы, будто слизывал с кожи солнечный жар, и Тоф слышала его тоже, точно свистел над ухом противный комар. Они взобрались на холм у самой воды, стояли, все еще держась за руки, а впереди разверзлось густое гудящее море. Волны его бились о берег и разлетались брызгами, оседающими на щеках, и внутри них пустота обитала такая же, как перед глазами у Тоф. Примерно так же ощущались полеты, но в небе она хотя бы была способна дышать; под водой оставалось разве что утонуть, погрузиться в объятия матери и наконец-то сделаться маленькой ничтожной песчинкой, обласканной океанскими волнами.

Густой баюкающий шепот разносился с брызгами, оседал на щеках и испарялся в горячем воздухе. Он был чем-то похож на песнь, ласковую колыбельную грома перед самой грозой, и оттого казалось, что воздух трещал и шипел. Песнь эта разносилась засушливым эхом, липла к щекам солеными брызгами и оседала на волосах яркими искрами, готовыми вспыхнуть, и от заунывного мотива ее невозможно казалось где-нибудь скрыться. Тоф слушала, затаив дыхание, слышала настолько отчетливо, как в тот самый момент, когда погрузилась в прибой с головой, и пустота перед ее глазами тихонечко подпевала. Тоф чудилось, будто музыка звучит у нее прямо внутри, обволакивает внутренности и ластится к раскрытым ладоням, и оттого хотелось идти за ней, преисполнившись странного откровения. Грохот прибоя, звон ветра и бой барабанов смешивались в песню, привязывающую ее к этому миру, и оттого Тоф вдруг показалось, что она непременно исчезнет, стоит мелодии прекратиться.

Теплая ладонь Аанга в ее руке казалась теперь якорем, удерживающим Тоф на пороге непримиримого одиночества, и она сжала ее крепче, на мгновение прижалась плечом к его плечу и фыркнула, вдыхая нагретый на солнце воздух. Сейчас, должно быть, решалась ее судьба, ни больше, ни меньше, и Тоф впервые готова была безоговорочно следовать ей.

— Давай найдем их, — Тоф потянулась вперед, остановилась у самого спуска, — хочу послушать поближе.

Перед ее глазами будто взаправду расстилался удивительный пейзаж. Густая зеленая трава покрывала холм ворсистым ковром, в котором ноги утопали по щиколотку, а у воды пролегала узкая дорожка из мелкого белесого песка, которую набегающие волны красили в темный, а солнце тут же высушивало. Вода казалась прозрачной у самого берега, отливала бирюзой чуть дальше и светлела и пенилась к горизонту, покрывалась барашками и волновалась. Самого горизонта видно практически не было, море сливалось с небом в единое голубоватое марево, и по обе стороны от него плыли причудливые облака, а Тоф будто стояла посередине. Тихое умиротворение разливалось прозрачными брызгами, гладило лицо теплыми руками ласковой матери, и Тоф готова была закутаться в него, остаться здесь навсегда и только слушать и слушать, пока все вокруг не рассыплется на осколки.

— Катара будет волноваться, — Аанг не обернулся, лишь покачал головой.

В голосе его слышалось такое же умиротворение, будто он сам стал частью песни, поддавшись незримому зову. Тоф не была уверена, видит ли он то же самое, раскрывается ли перед ним прекрасная бесконечность, пронизанная пустотой, но ей было достаточно того, что он тоже слышит. Аанг не колебался, готов был следовать зову с Тоф вместе, не отпускал ее руку, и оттого сердце ее стучало удивительно ровно. Ветер трепал волосы, бил в лицо колючей морской солью и ударял под колени, точно заставлял оступиться, остановиться и остаться на месте, врастая в землю крепким древесным корнем.

— Она наверняка побьет нас, когда мы вернемся, — Тоф сделала шаг, выдохнула и понеслась вприпрыжку с холма.

Они влетели в воду, взметая в воздух теплые брызги, и рассмеялись, на мгновение замирая, точно испуганные неотвратимым наказанием дети. У берега море казалось горячим, песок проваливался под ногами и царапал ступни, а они заходили все дальше, туда, где бил холодный источник, и оттого зябкие мурашки расползались по телу. Одежда прилипла к коже, на мгновение стало холодно, и Тоф повела плечами, едва не запнувшись о скользкий камень. Аанг поддержал ее, подхватил и прижал к себе, точно хрупкую драгоценность, и Тоф неожиданно смутилась так, что вспыхнули щеки. Ветер растрепал ее волосы, убрал длинную челку с лица, будто специально выдавая сокровенные тайны, и она, словно маленький ребенок, ткнулась покрасневшим лбом Аангу в плечо. В воду они погрузились по пояс, так что путались в щиколотках выброшенные к берегу водоросли, и стоило, наверное, просто нырнуть, уйти вниз с головой и отдаться стихии.

Будто прочитав ее мысли, Аанг опалил дыханием ее ухо, спросил, готова ли Тоф, и голос его унес, играючи, ветер. Волна толкнула их к берегу, ударила в спину, накрывая собой, и протяжный зов сделался причудливо громким. Тоф выдохнула, выпустила из легких последний воздух, крепче ухватилась за руку Аанга и на всякий случай зажмурилась, будто так рассыпавшаяся осколками пустота не смогла бы добраться до ее выцветших глаз.