Доппельгангер (гет)

Изменчивость, пластичность, непостоянство структуры и времени — такова суть тифонов. Прежде Талос-1 был полон зеркал и лжи, будто все технологии подстраивались под сердце «Клетки» с инопланетными доппельгангерами, и работающие на станции люди как будто превращались в собственных двойников.

Тифонья материя, даже переработанная в кубики с логотипом «ТранСтар», оставалась зыбкой, холодной и теплой одновременно, мелькала цветной рябью, похожей на битые пиксели испорченного монитора. Дезинтегрированные и расфасованные по стандартным контейнерам, твари пытались создавать фракталы, копии, коридоры зазеркалья, из которых нет возврата.

Какая ирония, что у них не было именно зеркальных нейронов.

Однако способность подражать и копировать стала основной технологии нейромодов — синапсы-доппельгангеры питались человеческим мозгом, словно паразиты.

«Они хотят жить внутри нас, словно болезнь».

Возможно, это не совсем верно.

Двойник Морган похож на нее прежнюю, несмотря на текучую тьму вместо лица и рук; обычно ей удается сохранить стабильность, но в последнее время она не слишком старается. Вероятно, понимает она, ее брату — или тому, кто был братом «оригинала», — уже все равно.

Алекс пытается вспомнить, в чем отличия.

Он не уверен, что этой темноты не было с самого начала.

То, что Морган-двойник сделала с ним, похоже на извращенную кару, на месть за все его поступки, причинившие боль и сестре, и другим. Алекс принимает, хотя в его покорности больше любопытства исследователя, нежели смирения кающегося грешника.

«Они хотят жить внутри нас…»

Способность «Рождение фантомов» стала одной из первых, изученных на «Талосе-1». Тифоны охотно поделились ею, как только получили труп человека с номером вместо имени. Доктор Игве рассказывал со своей шизоидной восторженностью: «Ткач просто достал из мертвеца темный силуэт, как будто доброволец стал отцом или матерью новой жизни». Алекс позже долго изучал протоколы, прежде чем превратить в пристойную и подходящую инвесторам форму, спустя пару месяцев подписал разрешение на повторение эксперимента в своем присутствии, сумел выдержать зрелище; зато от искреннего восторга Игве едва не сделалось дурно. «Дайо», — сказал он приятелю, — «Вы только постарайтесь выбирать выражения, когда составите устный протокол исследования».

Игве порой не понимал простых вещей. Вероятно, теперь Алекс тоже не понимает.

То, что Морган с ним сделала, должно вызывать ужас.

Или нет?

Их отношения с сестрой оставались тайной даже в замкнутом пространстве на триста человек. Для всех они были просто нетипично дружными сиблингами: когда речь идет о детях требовательных и поощряющих конкуренцию родителей, все ждут погрызенных глоток и яда в кофе. Согласно стереотипам, Алексу полагалось завидовать талантливой Морган, а ей — высмеивать его и надеяться однажды занять кресло президента корпорации. В реальности они любили друг друга — не только как брат и сестра.

Однажды Морган сказала, что ей осточертело предохраняться, что она готова родить ребенка. И продолжила мысль, пока потерявший дар речи Алекс подыскивал подходящие возражения: «Ты же знаешь, инцестуальная связь в первом поколении не так уж критична для потомства. Мутации не успели накопиться, к тому же у наших родителей изначально геном разных рас, это увеличивает дивергенцию. И разве ты сам не генетик? Не сумеешь «подчистить», если понадобится, еще на стадии эмбрионального развития? Одним словом, я в твоем распоряжении».

Конечно, то была лишь одна из сумасбродных идей, про которую Морган забыла через пару дней, отвлекшись на новые исследования и на то, что оставалось важным для них обоих — визионерские идеи о будущем человечества. К 2050 году, написала она в своем журнале, человечество станет бессмертным и всемогущим.

Алекс иногда вспоминал тот разговор. «Нормальная жизнь» — точно не про них, не про Ю, но оказалось удивительно нетрудно представить себя отцом. Это означало бы еще больше ответственности и тревоги, необходимости контроля — и меньше готовности приносить свои интересы в жертву компании. Именно то, что нужно. Морган забыла о своем мимолетном желании еще до того, как забыла все вообще, но он помнил.

Гораздо позже, слушая полные ненависти к «ТранСтар», экспериментам и лично к нему, обвиняющие речи, Алекс думал: нейромоды изменили ее, но может быть, есть шанс вернуть все… и тогда у нас будет ребенок?

Эта мысль прорывалась сквозь все блокады самоцензуры, сквозь «абсурд и чушь собачья».

Доппельгангер, конечно же, знал все— и новая Морган оказалась способна проникнуть своими пальцами-щупальцами в разум Алекса, в его тело, чтобы, как и полагается существу из потустороннего мира, исполнить мечту.

«Рождение фантомов» не обязательно подразумевает смерть того, кто становится, по выражению Игве, «отцом или матерью». Лишенные эмпатии Ткачи просто не заботились о благополучии родительского организма, но Морган, даже новая Морган-из-зазеркалья, Морган-из-тени, любит своего брата; это то, чему он научил ее вновь, и он ощущает ее любовь собственным телом.

Вероятно, поэтому не испытывает ужаса.

«Рождение фантомов» из живой плоти просто требует больше времени, состояние уместно сравнить с беременностью, как бы дико ни звучало применительно к плоду странной любви человека и пришельца-гибрида. К мужчине, в конце концов.

Тифонья материя ощущается ядом Paraponera clavata — муравьев-пуль, всего двух-трех укусов которых достаточно, чтобы умереть от болевого шока. Тифонья материя напоминает паразитов, дракункулез; а может быть разрастание метастазов. Если бы не Морган, Алекс давно сошел бы с ума от боли, но сестра всегда рядом, и когда его рвет кровью и черной жижей или он пытается расцарапать собственную кожу до мяса, чтобы извлечь темноту, та целует и погружает в подобие переполненного кошмарами сна, но и это лучше яви. Просыпаясь, Алекс обнаруживает, что все еще готов терпеть.

В конце концов, он исследователь.

В конце концов, не только его сестра способна была принести себя в жертву. Возможно, Алекс более эгоистичен: не ради абстрактного человечества в 2050 году — ради нее, ради того, что ей захотелось сделать с ним.

Тифонья материя внутри навевает галлюцинации и лихорадочный бред, но большую часть времени Алекс в своем уме и даже делает записи журнале, хотя чаще надиктовывает в транскриптор.

Заметки хаотичны. Он должен их структурировать. Сил не хватает.

Растянутое во времени «Рождение фантомов» провоцирует тошноту и рвоту, вероятно, вследствие отторжения чужеродной материи.

«Или же», — делает предположение Алекс, — «Внутри меня маленький тифон выстраивает фракталы. Это по-своему мило».

«Внешние изменения: незначительны», — добавляет он. На мертвой станции все еще есть возможность проводить исследования. В крови и тканях частицы экзотической материи, ничего удивительного. Состояние внутренних органов: удовлетворительное. На поверхности кожи темные полосы, которые Алекс в приступе мрачной самоиронии, сравнивает со стриями, но вообще-то по всем оценкам медоборудования он здоровее, чем последние пару лет, даже сбросил фунтов пятнадцать: из-за боли и тошноты нет аппетита, а «существо», фракталы или нет, питается им.

«Они хотят жить внутри нас, словно болезнь».

Или не болезнь. Морган помогает выдержать. Она же обещает, что все будет хорошо.

«Это не просто гибрид с внедренными в тифона человеческими нейронами и ДНК», — говорит она, целуя Алекса, раздевая и повторяя указательным пальцем мерцающие «шрамы» от выступившей мглы. — «Новый вид. Если — когда — у нас получится, мы сможем уговорить людей сделать нечто подобное».

«Потомки тех, кто остался, будут полукровками?»

Алекс хмурится. Он не слишком-то верит в то, что больше одного человека согласится пройти через то, что с ним происходит теперь. У него не получается привыкнуть к боли и кошмарам. Он бы добавил: люди, как правило, не торопятся стать инкубаторами для инопланетных тварей, впрочем, Морган обидится.

«Не совсем», — улыбается Морган.

Указательный палец превращается в щупальце и проводит вдоль живота Алекса — словно вскрывает его. Это немного щекотно, по воспаленной от протеста иммунной системы коже расходятся полосы, мерцающие битыми пикселями разбитого монитора.

Алекс понимает: боль, вероятно, уйдет — и вскоре у них будет ребенок, почти настоящий, похожий на тифона в той же мере, что на него и Морган. Эта мысль успокоительна и упоительна в своем безумии.

Изменчивость забирает каждого. Жить внутри, словно болезнь… или словно лекарство.

Доппельгангеры покидают зеркала, потому что их научили чувствовать, научили любить.

«Мы будем все вместе. Все, кто есть сейчас».