Счастье — это навык (джен)

Джойс говорит себе, что быть в том же месте, что и двадцать лет назад, не значит не двигаться вперед. Это просто значит, что она двигается в том же темпе, что и целый мир, и поэтому все еще не отстает от него. Так она думает.

В городе, в котором каждый слышал о её проблемах с нервами, Джойс боится, что тоже будет что-то непрестанно говорить сыновьям и они поверят. Поэтому Джойс старается поменьше говорить и побольше делать: берет еще одну смену в супермаркете, чтобы купить Джонатану новый фотоаппарат ко дню рождения.

Счастье — это навык. Его нужно тренировать. Кто-то много фотографирует, кто-то много пишет или рисует. Джим профессионально закатывает глаза, а она учится быть счастливой. Каждый день понемножку набирает очки, как дети в видеоигре. Ей кажется, что вот она купит фотоаппарат, вот они отпразднуют день рождения в кругу семьи, вот вкусный торт, вот сын подаст заявление в колледж — и это все счастье, оно накапливается и светится внутри.

— Я ненавижу конкурсы красоты и цирки, — говорит Нэнси, невеста Джонатана, на одном из ужинов.

Джонатан согласно кивает. Они что-то еще говорят, одно и то же, но разными словами. Джойс сосредотачивается на слове «ненавижу». В нём разве не слишком много негатива для детей?

— А ещё я ненавижу прилизанных женщин среднего возраста во всем коричневом и хлипких голубоглазых юношей — таких героев никогда не будет в моих книгах.

Джойс окружают голоса взрослых и уверенных в своих словах людей, и она с ужасом понимает, что всё — вот он, этот грустный мальчик с глубоко посаженными глазами, он больше не её сын, ей не нужно о нем заботиться и кричать на него. И его подруга, похожая на нэнси-у-которой-был-сид, тоже не ребенок. Они синхронно увязают уже в своих болотах, они разбрасываются уже своими ругательствами, с множеством подсмыслов их личного ада.

И это слово «ненавижу».

— Мы все бываем сильными и бываем глупыми, главное — не совмещать, — говорит Джойс почти невпопад, но они еще согласны принять её непрошеную мудрость.

Джонатан смеется. Какое-то время вилки стучат о тарелки, а потом все уходят по своим делам.

Кроме Уилла. Он остается и смотрит на Джойс.

— Да, милый? Ты что-то хочешь сказать?

— Я влюблен в Майка.

— Оу.

Джойс знает, что это не лучший ответ. В затылке бьется еще какое-то глупо-восторженное «это здорово!» и громадное объятие, но она не успевает выбросить это сразу, она слишком удивлена, а потом замечает в глазах сына боль и осекается.

Сейчас разговор не о том, что ни один из её сыновей никогда не делился с ней своими романтическими переживаниями, а просто ставил перед фактом — «Это Нэнси, моя невеста», — сейчас не о том, что ей хотелось бы этого, хотя она знает, что быть цепкой — стыдно.

— Это хорошо? — предлагает она просто потому, что не находит ничего лучше, и это ужасно, потому что она мать, она вроде бы обязана, она хочет помочь, но правда не знает, что делать со всем этим.

— Я не знаю, — бормочет Уилл и садится рядом, чтобы обнять её и уткнуться в шею. — Я ничего не знаю… Я…

— Это хорошо, — Джойс гладит его спину, дышит в такт всхлипываниям и думает, что делает это не специально. Ещё нет книг, что объяснили бы, как разговаривать с подростком-геем, который рыдает на плече.

Тишина оседает паутиной на макушках, воздух кажется разряженным, как после грозы. Джойс отстраненно думает, что это, наверное, какое-то родительское достижение — вызывать доверие у детей.

— Я… Я скажу ему завтра… когда-нибудь. Я думаю, что надо сказать. Чтобы отпустить? Не чтобы он что-то с этим делал, у него есть Джейн, — Джойс может почувствовать улыбку в его голосе. — Джейн-не-Доу, и это отлично, я видел их вместе, это отлично и… Спасибо. Мне стало легче.

— Всегда пожалуйста.

И это одно из немногого, в чем Джойс уверена.

Дыхание Уилла приходит в норму, и он сопит так, будто засыпает. Джойс не позволяет. Ему не шесть, и она не сможет поднять его наверх, уложить в кровать и утром сказать, что это магия. Уилл смеется, действительно искренне смеется, его глаза сухие, и он самостоятельно поднимается наверх, чтобы лечь спать.

Джойс думает, что была неправа, доверие детей к родителям — не достижение, просто у неё такого не было. И это похоже на излом, надрыв, что-то неправильное. Что-то из многого.

Джойс чертыхается. Это все страх перемен или последняя школьная весна Уилла, но меланхолия накрывает её, так некстати накрывает.

Хочется курить, и Джойс курит. Люди, которые делают что-то с мыслью, что они дерьмовые, круче тех, кто делает это же, но без мысли. Преодоление — вот показатель.

Она бездумно щелкает зажигалкой.

Мать всегда говорила, что Джойс глупая и закончит только интимным знакомством с рок-звездой. Говорила-говорила-говорила, а потом умерла. И Джойс не знает, как к этому относиться, но голос до сих пор звучит в голове.

Может, замена слов страстными объятиями и выражением любви не так хорошо повлияла на её сыновей, как ей хотелось бы? Они такие скрытные и тихие. И иногда жуткие. Может, она зря боится своего языка?

Вечер вливается в уши шуршанием листьев, соседской сигнализацией и каким-то неуловимым спокойствием. Прямо сейчас не нужно никуда бежать. Трудолюбивая пчелка где-то внутри умирает или засыпает, Джойс пока не знает наверняка, но точно знает, что раз она такая маленькая и движется со скоростью планеты, она движется медленно.

И если её сын, что стал таким высоким так незаметно, может это сделать, то почему она никак не решается? Только потому что весь город слышал о её проблемах с нервами? Ха!

Джойс закрывает глаза. Она сократит количество смен, потому что у неё много неловких слов и улыбок, и объятий. И все делают это, не так ли? Боятся ошибиться и все равно делают. И рядом нет никого, кто сказал бы, что её уголки губ слишком опущены, никого, кто ткнул бы в её невнимательность и беспечность.

Потому что растут не только дети.

И, может, спустя двадцать лет она наконец узнает, насколько сладка слюна в уголках губ одного бравого шерифа?