Имя мне - павший (гет)

Я узнал, как ловить уходящие тени,

Уходящие тени потускневшего дня,

И все выше я шел, и дрожали ступени,

И дрожали ступени под ногой у меня.

Константин Бальмонт

Хайгейтское кладбище сегодня было немноголюдно, чему Дрого был особенно рад. Уложив рядышком шляпу, он устроился на той же могиле, с ангелом, и принялся читать. Поначалу ему казалось, что все это зря и ничего полезного он из книги не вынесет: странные дневниковые записи рассказывали о Румынии, каком-то графе, решившем перебраться в Лондон. Совершенно бесполезная информация. Но Дрого продолжал читать.

Надеясь, что, может, книга вытащит на поверхность какое-нибудь воспоминание, Дрого в то же время страшился этого. Это походило на игру с бездной: понимаешь, что в любой момент можешь упасть, но, как мазохист, продолжаешь смотреть вниз.

Так прошел час, а может больше: Дрого лишь раз взглянул на часы, потому что спешить ему сегодня было некуда. В списке значилось лишь две фамилии, причем одна уже была вычеркнута.

В этот уголок кладбища редко кто заглядывал: ни могил знаменитостей, ни каких-то архитектурных изысков вроде египетской аллеи, — но сейчас Дрого вдруг услышал шаги и сразу же надел шляпу.

Она шла по дорожке, одетая в плащ цвета ночного неба и с красным зонтиком-тростью в руке — где-то Дрого слышал, что обещали дождь. В таком наряде, менее строгая, чем в их последние встречи, она даже показалась Дрого красивой.

Такое ощущение, что она просто гуляла, но перед плачущим ангелом, у которого Дрого любил сидеть, она остановилась и стала с интересом рассматривать статую, а потом вдруг ахнула:

— Опять вы?!

Дрого оглянулся: кроме него никого поблизости не было.

— Нет, вы что, меня преследуете? — не унималась Гермиона Грейнджер и даже выставила вперед зонтик, будто приготовившись отбиваться.

Дрого явно растерялся — на него прежде никогда не нападали с зонтиком.

— Я ни за кем не слежу! Это вы вечно оказываетесь там же, где я.

— Не вешайте мне лапшу на уши! Кто вы вообще такой?

Гермиона Грейнджер наступала, все так же держа перед собой зонтик, и Дрого невольно пятился. В любую секунду он мог исчезнуть, но это было бы трусостью, которую можно было себе позволить, если бы не задетое самолюбие. Он не доставит этой наглой девице удовольствия сознавать, что он сбежал с «поля боя», ни за что!

— Вы меня преследуете: тогда в переулке, еще у дома моего караулили. Вы маньяк? Или ненормальный?

— Маньяк? — только и успел переспросить Дрого, прежде чем увернуться от тычка зонтиком. — Ненормальный? Да это вам лечиться надо! Бросаетесь на меня со своим… зонтом!

Из головы как-то вылетело, что, будучи в шляпе, он невидим для смертных, и непонятно тогда, каким образом Гермиона Грейнджер его видит. Куда больше обескураживало, почему она вдруг остановилась и виновато потупила глаза.

— Извините, — Дрого не поверил своим ушам: буквально мгновение назад она готова была нанизать его на вертел, как кабанью тушу, а теперь просила прощения. — Я не должна была себя так вести.

— Извинения приняты, — Дрого смахнул грязь с рукавов, и тут же замер, услышав следующую фразу:

— Так вы все-таки маньяк?

— И зачем вы извинялись?

— Нет, правда, — она, казалось, была задета его замечанием. — Я вас уже видела: когда на меня напали в переулке, потом под окнами моего дома, теперь здесь. И еще где-то, но… не помню, где.

— Сначала вспомните, а потом обвиняйте. Я не маньяк и ни за кем не слежу.

Взгляд Гермионы Грейнджер блуждал по нему, внимательно запоминая каждую мелкую деталь, оценивая.

— А что вы читаете? — вдруг спросила она, наверное, заметив книгу.

Не ожидавший такого вопроса Дрого прочел с обложки:

— Брэм Стокер. Дракула.

Гермиона Грейнджер с улыбкой кивнула — видно, одобрила его выбор.

— А на каком моменте вы остановились?

Как легко она перескочила от обвинений в психическом нездоровье к обсуждению романа! Дрого знал, что, стерев ей часть памяти, навредил еще и сознанию, но не до такой же степени: бросается, извиняется, ведет светскую беседу и все это уместилось в пять минут.

— Ван Хельсинг рассказывает доктору Сьюарду о немертвых.

— Так вы еще в самом начале! Обязательно дочитайте, вам должно понравиться.

— Хорошо.

Они помолчали, видимо, обдумывая, что бы еще сказать.

— Кстати, а вы знаете, что Стокер вдохновлялся этим кладбищем, когда писал «Дракулу»?

— Нет.

— Он даже часть действия перенес на Хайгейт — здесь похоронили Люси.

— Понятно.

— Ну, я, пожалуй, пойду.

— До свидания.

— Уж лучше «прощайте». До свидания, — и Гермиона Грейнджер пошла дальше по тропинке, наверное, не зная, куда она бредет и зачем, как впрочем и все смертные.

* * *

Страницу за страницей Дрого поглощал «Дракулу», пока не прочел до конца. И оказалось, что все это время он был там, где и должен: леди-привидением оказалась Люси, которую Стокер «похоронил» на Хайгейтском кладбище.

Но кого он встречал на Хайгейте? Только Гермиону Грейнджер. Почему она вдруг решила сообщить именно этот любопытный факт? Дрого пришел к выводу: это ему адресовалось то письмо, что он «прочел» в воспоминании Гермионы Грейнджер, иначе как объяснить, что из миллиарда мгновений, которые хранятся в ее голове, он увидел именно это?

Снова Гермиона Грейнджер! Нет, это наверняка Судьба. Иначе как объяснить, что, противореча здравому смыслу, он изменил Его замысел, столько раз попался людям на глаза, позабыл весь смысл своего существования из-за простой смертной?

Их связывало нечто большее, нежели простое знакомство, это Дрого нутром чуял. Дружба? Ему почему-то казалось, что любовь.

Не в добрый час вспомнился Граннус, а точнее, песок, посыпавшийся из разжатого кулака. Дрого играет с Ним и неизвестно, на сколько хватит у Него терпения сносить такую дерзость.

Но удержаться Дрого не мог.

* * *

В полуночной тишине Дрого прокрался в дом. Легче легкого: смерть в лице ее жнеца не удержат ни стены, ни кованые двери, что уж говорить о примитивном замке дома Гермионы Грейнджер, в который и воры пробрались бы с первой попытки. Ему невдомек было, что любому, кто подходил к двери, сразу становилось неуютно и вспоминалось, что осталось какое-то важное дело, которое непременно нужно было сделать именно сейчас. Что дом Гермионы пока еще Грейнджер и Рона Уизли, которые в войну обзавелись привычкой видеть повсюду опасность, защищало с полсотни заклинаний, причем таких, что не каждый мракоборец прорвется. На Дрого ничто из этого не действовало.

Все шло прекрасно, пока из темноты не предстал не кот — царственный лев, только без гривы. Иначе это создание Дрого назвать не мог, хотя на вид оно было так же уродливо, как и высокомерно.

Кот пытливыми глазами изучил незваного гостя, вдруг ни с того ни с сего чихнул и вальяжно удалился, видимо, решив, что уж с кем спорить не стоит, так это со смертью.

По привычке нервным движением поправив на голове шляпу, Дрого медленно передвигался по дому. Кухню он миновал сразу, не заострил внимание на ванной и гостиной — все эти комнаты показались ему безынтересными, хотя что именно ищет, он не знал.

Одна из комнат заставила его остановиться: что-то среднее между кабинетом и кладовой. У окна стоял письменный стол, рядом с ним — книжный шкаф, забитый папками и тетрадями, потертыми книгами, а вот у стен один к другому пристроились два сундука.

Повинуясь чутью, которым награждались все жнецы, Дрого раскрыл ближайший к нему сундук: книги (такое ощущение, что у Гермионы Грейнджер всюду книги), одежда, всякая мелочь вроде украшений. Он перебирал стопку одежды — вся сплошь как плащи, но странного кроя. На одном из плащей он заметил красную нашивку со львом и понял, что это школьная форма, такая же, как на фотографии.

Но стоило ему поднять последнюю мантию, и стопка книг, стоящих вертикально, обрушилась. В глубине дома вякнул кот, через пару мгновений послышались шаги.

Дрого схватил первую попавшуюся книгу и исчез прежде, чем заспанная Гермиона Грейнджер обнаружила распахнутый сундук и разбросанные вещи.

* * *

04.17.1998

Я прождала его почти три часа и никак не могу поверить, что он не пришел ни сегодня, ни вчера, ни позавчера. Завтра не пойду — все равно опять не придет.

Никак не пойму, почему так упрямо жду его появления, хотя и ежу ясно — больше между нами ничего быть не может.

Как это он не придет на встречу со мной? После всего, что было сказано и сделано? Похоже, я еще более тщеславна, чем можно было подумать, раз никак не пойму, что больше не нужна.

В голову приходят самые разные мысли — атмосфера располагает — например, что его могут насильно удерживать в доме. Или он запуган, может, его шантажируют. За ним скорее всего следят, наверняка перехватывают письма. Но слабо верится, что на простую пешку обращено столько внимания — он просто не хочет прийти.

Вчера на пляже ко мне подошла Полумна и спросила, хорошо ли я себя чувствую. Они все спрашивают, как я себя чувствую после того, что случилось у Малфоев в поместье. Ответила, что замечательно, но Полумна не отвязалась, а стала убеждать, что у меня «душа посерела». Полный бред. Спросила, с чего она так решила, получила ответ: «Просто вижу. Так бывает, когда предают».

Дальше я с ней разговаривать не стала. Полумна в кои-то веки попала в самую точку — не с тем, что у меня душа серая, а с предательством. Никак не поверю, что он это сделал. Аж тошно на душе.

Поэтому завтра точно не пойду его ждать. Не пойду.

* * *

Констанс Гор полжизни отдала городскому архиву — более двадцати лет. Она помнила пожары, наводнения и прочие бедствия, с которыми приходилось бороться, чтобы сберечь записи. Ради чего она старалась? Ради сотен тысяч людей, память о чьих рождениях, браках и смертях она берегла как зеницу ока, которые и не знают о ней и уж точно не помогут.

Констанс Гор, сорокатрехлетняя мать-одиночка умирала в отделении онкологии в одной из лучших лондонских больниц. Ее дочь, Летиция, все еще не теряла надежды, влезла в долги, чтобы лучшие врачи следили за состоянием Констанс. А что в итоге? Она умрет, а Летиция полжизни будет отрабатывать не только займ, но и набежавшие проценты.

Констанс закрыла глаза, перевернулась на бок и тихонько заплакала — на большее не оставалось сил. С каждым днем ей становилось лишь хуже, а ее Летиция… Она ведь в кабалу продалась! Ей только восемнадцать, а она уже должна заоблачную сумму. Тут Констанс взвыла, по-звериному взвыла, будто лапа угодила в капкан и отгрызть ее никак не получается — то ли больно, то ли жалко.

Она плакала так бессчетное количество времени. Поначалу медсестры тревожились, спрашивали, чем могут ей помочь, но после того как Констанс, доведенная до ручки, выкрикнула: «Отдайте за мою дочь все долги!» — и вцепилась медсестре в халат, стали подходить все реже и реже, а сейчас и вовсе прекратили.

Замкнувшись в себе, она не замечала, что творится вокруг. Не заметила и молодого человека, севшего на край ее кровати, пока он не заговорил.

— Хватит плакать, мисс Гор.

Она подняла на него покрасневшие глаза: беловолосый, будто пергидролем высветленный, в старомодной шляпе, хотя в помещении головные уборы снимают, с приятными чертами лица. Красивый. В том, что раньше никогда не видела его, Констанс была уверена.

— Вы кто? — спросила она, подтягивая к себе одеяло, будто оно могло защитить.

— Я? Я смерть.

Констанс хихикнула, как девчонка. Все это показалось ей хорошей шуткой. Или галлюцинацией — врачи говорили, что на такой стадии может быть помутнение рассудка.

— Очень уж симпатичная смерть.

Молодой человек мягко улыбнулся.

— Ну и чего вы тогда плачете, если у вас самая симпатичная смерть во всей Британии?

— Моя дочь… Вы ее, наверное, знаете.

— К счастью, — молодой человек покачал головой, — в моем списке других мисс Гор нет.

— Слава Богу! — в сердцах воскликнула она, не заметив, как молодой человек дернулся, скорчив рот. — А как часто вы обновляете свои списки?

— Ежедневно, мэм.

Констанс помрачнела.

— Значит, завтра или послезавтра мою дочь могут внести в этот список?

— На все Его воля.

— Кого — «Его»?

Молодой человек вздохнул, будто приготовился объяснять нечто до смешного простое.

— Вы только что его славили.

На мгновение Констанс задумалась, перебирая в памяти весь разговор.

— А, вы о Боге!

— Тише! — молодой человек отмахнулся от нее. — Только люди могли придумать такое глупое слово для Него. Ненавижу это ваше, — он скорчился, как лимон проглотил, — «Бог».

Какое-то время они молчали, пока Констанс обдумывала сказанное им.

— Получается, — медленно начала она, — что моя дочь может умереть в любой момент?

Молодой человек кивнул.

— Сколько вашей дочери лет?

— Восемнадцать.

— Ну и чего вы тогда боитесь? Люди редко умирают в столь юном возрасте.

— Летиция… Она взяла деньги у одних людей.

— Отдаст, максимум, лишится всего имущества. Мы с вами в двадцать первом веке живем, — на этом слове он будто споткнулся, — банки должников не убивают.

Но Констанс это не утешило. Она снова всхлипнула и утерла рукавом глаза.

— Такие люди убивают. У нас же из имущества старенький форд и маленькая квартирка, а Летиция несовершеннолетняя, в банке ей даже под залог кредит не дали. А эти люди! Они хоть последнему голодранцу в долг дадут, а потом… не отдашь — на органы. На органы, мою Летицию! Или на панель — уж лучше б на панель! Хоть живая останется!

И она, зарыдав, прижалась к молодому человеку. Он задержал руки в воздухе, а потом неловко погладил ее по колючим волосам, прикрыв глаза.

Милая девушка, темноволосая, с большими глазами, но слишком тонкими губами, чтобы называться красоткой, сидит за кухонным столом и, болтая ногами, чистит картошку.

— Мам, ну не волнуйся, — ее взгляд тускнеет, но голос так же весел, — я же все отдам. Рози уже нашла мне работу — официанты немного зарабатывают, но я буду экономной и смогу откладывать. Зато ты будешь лечиться, здорово ведь?

— Какой банк..?

— Ой, мама, ты же знаешь, банки мне от ворот поворот дали! Это мистер Спенджвик, порядочный человек. Процент чуть выше, но зато у нас теперь есть деньги.

И Летиция, отмахнувшись от своей матери, продолжает чистить картошку.

Дрого с силой зажмурился и отпустил Констанс. Пора.

- Констанс Филиппа Гор, родилась четвертого октября 1961 года, умерла двадцать первого мая 2004 года, в 9:31. Причина смерти: рак поджелудочной железы.

Констанс, так и не открывшая заплаканные глаза, упала на подушки и больше не дышала. Через мгновение ее дух отделился от плоти, она взглянула на свое мертвое тело.

— Боже, как же я подурнела, — и протянула Дрого руку.

* * *

С час Дрого бродил вокруг старого портового склада, где размещалась «Спенджвик и сыновья». Да, порядочные банкиры такое здание не снимут. Может, страхи Констанс Гор и были преувеличены, но не беспочвенны.

— Дура, — пробурчал Дрого, вспомнив беспечное выражение лица Летиции Гор. Додумалась же пойти за деньгами в такое место! И ведь и матери не помогла, и себе навредила.

Дрого сразу же, как только Констанс Гор переступила черту, отделявшую жизнь от смерти, отыскал ее квартиру — жилье, предоставленное муниципалитетом, в большом панельном доме. Две комнаты, ванная, кухня: для двоих вполне достаточно, но по лондонским меркам — ничтожно мало. Летиции Гор не было дома, но и без нее обстановка многое рассказала о жизни матери и дочери. Небогато: мебель самая простая, диван старый и продавленный, на окнах самодельные шторы. И как эта легкомысленная девчонка планирует раздавать долги?

Как Дрого и думал, склад мало чем отличался от других таких же и внутри: ящики, ящики, ящики. На свободном пятачке, дальше всего от входа, стояло два письменным стола, за одним из которых сидел тощий мужчина в деловом костюме. Больше никого не было.

Дрого подошел ближе, не боясь, что его заметят — шляпа давала осечку только с Гермионой Грейнджер. Мужчина склонился над бухгалтерскими книгами и, прикусывая кончик карандаша, старательно складывал, делил, умножал, подводил итог. Каждую полученную сумму он проговаривал вслух: «Эван Паркер, три тысячи… Луиза Мортон, десять тысяч пятьдесят восемь фунтов… Дин Розингс, семь тысяч триста сорок два…»

Мужчина вдруг вздрогнул и поднял глаза от бухгалтерских книг: прямо перед ним стоял парень в черном плаще.

— Вы кто такой? — спросил мужчина.

Парень оставил его вопрос без ответа:

— Мистер Спенджвик?

— Да, но по какому вопросу…

Дрого шагнул вперед и руками оперся о столешницу, нависнув над ростовщиком.

- Мисс Летиция Гор, — медленно, выделяя каждое слово, сказал он. — Сколько вам задолжала мисс Летиция Гор?

Мистер Спенджвик фыркнул:

— А, так вы родственник! Зачем так пугать? — он пролистал одну из книг, закусив губу, быстро посчитал в уме. — Итак, сорок восемь тысяч четыреста двадцать фунтов плюс проценты… Долг Летти Гор — сорок восемь тысяч пятьсот двадцать пять фунтов стерлингов, и ни шиллингом меньше.

Отряхнув шляпу, Дрого как бы про между прочим спросил:

- И не стыдно вам людей грабить?

Хлоп! — это мистер Спенджвик закрыл бухгалтерскую книгу.

— Говорите, что хотите, но у меня все по закону, не подкопаешься. Так что если получили то, что хотели, проваливайте и поживее!

Сердце в груди вдруг замедлилось, толкнулось еще раз и… замерло. Мистер Спенджвик потерял дар речи от охватившего его ужаса; он со страхом глядел на Дрого, выпучив глаза, и все щупал, прикладывал руку к груди. Прошла минута, другая, третья — он все еще жил, хотя сердце его остановилось.

— Я и не так могу, — наконец насладившись представлением, произнес Дрого. Мистер Спенджвик вновь почувствовал размеренные удары в груди. — Давайте будем повежливее, и, я уверен, расстанемся хорошими друзьями. Что ж, так сколько там задолжала мисс Летиция Гор?

— Сорок восемь тысяч пятьсот двадцать фунтов, — с трудом проговорив каждое слово, ответил мистер Спенджвик.

— Берите ручку. Нет, я сказал, ручку, — прикрикнул Дрого, когда ростовщик схватился за карандаш, — нельзя, чтобы кто-нибудь потом стер написанное. Как вы обычно помечаете выплаченные ссуды?

— «Оплачено в полном размере».

— Так пишите. Летиция Гор, сорок восемь тысяч и так далее, оплачено в полном размере.

Дрожащей рукой, то и дело поднимая глаза на Дрого, мистер Спенджвик вывел: «Оплачено».

— Все? — с надеждой спросил он. Поскорей бы этот придурок ушел, а тогда уж он снова впишет Летти Гор в книгу и даже накинет пару процентов — в качестве компенсации морального ущерба.

— Нет, еще не все. Дайте-ка мне руку. Ну, не бойтесь, не кусаюсь, хотя иногда очень хочется.

Дрого коснулся влажной холодной ладони.

— Ты снова за старое?

— Ох, Роуз, помолчи! Я устал.

— Устал! Да, устал — устал кувыркаться с моими одноклассницами! Пап, Джули же моя подруга, она тебе в дочери годится!

— Я не собираюсь перед тобой отчитываться. Я твой отец и…

— И ты изменяешь маме с малолетками! У тебя совесть есть?!

— У хорошего бизнесмена…

-…нет совести, я в курсе. Ты знаешь, что обо мне говорят? Что я дочь жулика и скупердяя, который еще и похотливый, как кролик!

— Замолчи!

— Извинитесь перед дочерью, Спенджвик, — ростовщик попытался вырвать руку, но Дрого только крепче ее сжал. — Она во многом права, особенно насчет ваших грабительских процентов.

Испуг постепенно исчез с лица мистера Спенджвика: через минуту он уже смотрел на Дрого, словно видел его в первый раз. Потом перевел недоуменный взгляд на свою руку, все еще удерживаемую Дрого.

— Извините, а вы кто?

— Я? — Дрого дружелюбно улыбнулся. — Я зашел спросить, как пройти к метро? Здесь так легко заблудиться!

Мистер Спенджвик отдернул руку и, усевшись за стол, исподлобья посмотрел на Дрого.

— Идите рядом с Темзой, вверх по течению.

— Благодарю. До свидания, сэр. Хорошего вам дня.

Как только за Дрого закрылась дверь склада, он прекратил улыбаться и снова надвинул на лоб шляпу. Потом спустился к реке и ополоснул руки, чтобы хоть немного смыть то ощущение грязи, оставленное рукопожатием ростовщика.

— Дрянь, а не человек, — Дрого сплюнул на землю и исчез.

* * *

Сегодня Летиция вернулась домой поздно: задержалась на работе, а потом позвонили из больницы… Она снова вытерла заплаканные глаза рукавом, посмотрелась в зеркало, висящее в прихожей, и вдруг заметила клочок бумаги, прикрепленный к раме.

Откуда он? Мама берегла это зеркало — бабушкино наследство — и никогда ничего к нему не приклеивала, да и Летиция тоже. Она буквально вырвала клочок, заложенный за раму, и нетерпеливо развернула.

«Будь осмотрительней, когда дело касается денег. В этот раз я уплатил твой долг, но вряд ли кто-то уплатит следующий.

P.S. В память о твоей маме».

* * *

— Ты понимаешь, что сделал?

Ночь стояла безлунная, но Дрого прекрасно видел искаженное яростью лицо Тюринна.

— Да.

— Нет, ты не понимаешь. Ты не просто вмешался в жизни двух людей, стер память, ты еще и изменил будущее.

— Просто уберег девчонку от борделя. Что такого?

Тут его резко рванули за плащ. Тюринн смотрел прямо ему в глаза.

— Ты хоть понимаешь, что нарушил Его замысел? — прошипел жнец. — Летиция Гор должна была сброситься с моста через два месяца. А теперь она этого не сделает. И благодаря кому? Ну, скажи!

Дрого сглотнул.

— Благодаря мне.

Еще несколько секунд Тюринн удерживал его, а после со всей силы отпихнул в сторону.

— Зачем ты сделал это? Объясни, зачем, и в этот раз я прощу тебя.

— В память о ее матери. Констанс Гор… она напомнила мне кого-то.

— Кого?

— Не помню. Она так убивалась из-за своей дочери, хотя сама умирала…

— Идиот. Помни о Граннусе. Помни, что нас ждет, если перестанем подчиняться.

И Тюринн зашагал прочь.

* * *

05.17.1998

Последнюю запись я сделала ровно месяц назад. За это время произошло слишком много: окончена война, погибли Фред, Ремус и Тонкс, Колин. Умер он.

Сегодня была в Азкабане. Тюремщики говорят, что он перерезал вены острым куском камня, который отколол от стены. Пол потемнел от крови, хотя здесь уже убирали.

Спросила, где его похоронят. Всех умерших в Азкабане, если за телом не приходят родственники или не поступает особого распоряжения, обычно закапывают на ближайшем острове. Пришлось связаться с Кингсли — он временно исполняет обязанности министра — и попросить об одолжении. Д. М. похоронят на Хайгейте, там, где мы должны были встретиться в апреле.

Покойся с миром. И прости.