Ад у каждого свой (гет)

Взгляда хватает, чтобы вспомнить — неопределенное, давнее, страшное.

Она ли?

Артур застывает на месте, буквально прирастает к земле, пока Моргана, легкая, гибкая, родная, проплывает мимо. И ни слова, ни взгляда в его сторону, даже сквозь него ни одного. Все мимо, все — вперед, в мир, где ему не быть и где есть кто-то, кем ему не стать.

Руки сами собой сжимаются в кулаки и он, разом позабыв о том, куда, к кому и зачем шел, идет за ней.

В этой жизни Моргана выше, плотнее, но походка у нее все та же. Артур вспоминает звук ее шагов в плотной тишине замка, их объятия украдкой и много чего еще. Он помнит все так отчетливо, что только удивляется, как мог забыть, как мог жить целую жизнь без нее, как мог выбросить все чувства разом, сбросив их вместе с той, другой, далекой уже жизнью.

Он помнит ее так, словно это было вчера.

И тот последний удар — тоже. Удар, убивший в нем любовника, брата и короля разом.

— Может, выпьем где-нибудь? — он нагоняет ее в два шага и небрежно прихватывает за рукав куртки.

Выходит чуть более нагло и чуть более с вызовом, чем ему бы хотелось, но Моргана, кажется, не возражает.

— Почему бы и не выпить, — в ответ ему — взгляд, от которого все внутри сжимается, клокочет, предчувствует.

Каждый раз.

Артур ведет ее в дрянной бар неподалеку и покупает самую плохую выпивку, которую только можно там найти. Еще и еще. Она пьет все и только улыбается.

Он задает вопросы о прошлом, будущем и о том, чего с ними, быть может, никогда не было и уже не будет, но она только смеется ему в лицо. Ни искры понимания — только холодная, вязкая пустота.

Артур вдруг замечает, что глаза у нее пустые и какие-то грустные, кукольные. На мгновение ему становится жаль, что они вообще встретились, оказались на одной дороге второй, третий, десятый раз… Ему жаль, что он вспомнил, но еще больше, что она — нет.

И только когда они, разгоряченные, вновь оказываются на улице, близкие, слипшиеся между собой, будто конфеты, он позволяет себе поцеловать ее, вновь коснуться губ, которых стал желать раньше, чем вообще понял, что может чего-то желать. Наконец она вся — перед ним, для него. Нужно только потянуться, отщипнуть кусочек, взять, что причитается. Он хотел ее, когда был ей братом, когда жил в замке и сражался с чудовищами из плоти и крови, хотел ее и сейчас. Всегда только ее одну.

Но так ли?

Он обрывает поцелуй на полутакте и смотрит на Моргану внимательно и зло. Под ребрами саднит, режет, болит. Старая рана, смердящая, страшная, смертельная, о которой он и думать забыл, дает о себе знать. Он понимает, чувствует каждой своей клеточкой, что виновата она.

Нет, не Мордред лишил его жизни, а она. Тогда, сейчас — всегда. Первопричина.

Осознание того, что она с ним сделала, сколько времени он на самом деле живет и какие ужасы творит, вспарывает его разум, переворачивает все внутри вверх дном и жжет, жжет, жжет.

— За что? — спрашивает он, тряся ее, словно болванку. — За что, я тебя спрашиваю?!

Понимание угасает в нем, словно потухший уголек.

Что-то важно было под самым его носом, вот как будто только что… Что же это?

Моргана пьяно смеется, дрожит в его руках. Долго. Артур вязнет, задыхается в своем безумии, и ему все нет конца, как вдруг, остановив его потуги силой мысли, взгляда или, быть может, позабытой, древней как сам мир, магией, прихватив к месту невидимыми спицами, Моргана произносит:

— Ты предал меня, братик, как предали остальные. Такое ведь нельзя прощать, правда? Ты бы простил?

Артур отшатывается от нее, сложно обжегшись. Девчушка больше не кажется ему похожей на Моргану, так, проходимка из подворотни и пропойца, которой он купил выпить, и все же… Моргана, на мгновение или дольше, была внутри нее. Общалась с ним. Сыпала обвинениями.

— Вот значит как.

Он тянет руки к девушке и кольцом сжимает их на ее шее, душит с уверенностью, которой не чувствовал в себе уже очень давно.

Предал, значит. Виноват? Правда виноват в том, что случилось между ними давным-давно? Виноват в том, что Моргана стала чудовищем? Виноват, что ужас следует за ними по пятам, из жизни в жизнь?

Артур коротко всхлипывает, пинает носком сапога то, что осталось лежать у его ног, такое тихое, бесформенное, совсем не похожее на человека и уж тем более на сестру, которую он знал и, быть может, когда-то по-настоящему любил. Давно.

— Когда все это кончится? — спрашивает он у нее, кричит в небо.

— Когда-нибудь, может, и кончится, — отвечает ему торговка овощами, совсем еще юная, едва восемнадцатилетняя, точь-в-точь Моргана.

— У всех грехов есть своя цена, — мерзко, не по-человечьи улыбается дама в парикмахерской, будто срисованная с полотен, изображающих его сестру в расцвете.

— Только как можно простить человека, если он сам себя не может? — пожимает плечами квартирная-хозяйка, тоже — Моргана.

Артур бредет по улицам, и каждая для него — она. Каждая — напоминание о том, чего никогда не изменить, чего не исправить и сотню жизней спустя. Та, до которой не дотянуться, не добраться, сколько не пытайся.

Может, когда-нибудь все и кончится. А пока у каждого из них ад свой.