Эти глаза (джен)

Снова рисую оленя. Раз от раза они всё лучше, как говорят — я не знаю. У меня никак не получается заставить их замолчать. Как ни закрою глаза, слышу олений плач. А жить с открытыми глазами так тяжело.

Ты просишь, мама, чтобы я нарисовал лучше девушку. Я смог бы, думаю. Ты, наверное, надеешься, что это окажется Ли Юён. Что всё будет вот так просто — поможешь мне оплакать мою девушку, погибшую двадцать лет назад, закончить эту историю, закрыть дыру в моём мозгу и в моём сердце, и тогда олени замолчат. И я замолчу тоже, чтобы не портить твою идеальную жизнь. Заставить меня заткнуться иным способом ты пока не решаешься, спасибо.

Ну да я и сам молчу изо всех сил. Прихожу на работу, что-то делаю весь день, отвечаю на чьи-то глупые вопросы, но о главном молчу. О том, что давит на виски́ каждый день, бьёт под дых словно молотком, не даёт вздохнуть, уснуть — молчу. Потому что если только я открою рот, признаюсь в чём-то, правда раздавит меня окончательно.

Не могу понять, как никто до сих пор ничего не понял, не увидел, чьи глаза у тех оленей, что я рисую. Думаю, Ли Донси́к видит, но он тоже молчит — у него свой обруч на сердце, мой ему не нужен. А может, ты тоже видишь правду, а, мама? Поэтому так ненавидишь Донсика? Представляю, как ты ненавидела бы его, если бы знала всю правду.

О том, как мне не хватает прикосновений его рук, которые когда-то могли быть такими нежными. Эти руки удержали меня в этом мире, когда ты выбросила меня из своей жизни, сослала на оленью ферму, забыла про меня, забросила. Твои попытки быть хорошей матерью проваливаются одна за другой. Представляю, как тебя это бесит. Думаю, недалёк тот день, когда ты окончательно избавишься от меня.

Мне не хватает улыбки на его губах, которые когда-то могли быть такими яркими. Эта солнечная улыбка согревала меня, когда твоя, насквозь фальшивая, примораживала к месту. Даже поломанным, разбитым и одиноким Донсик остаётся для меня тёплым и ласковым солнцем, самым близким и родным человеком, единственным, кому есть до меня дело. Его семья была беднее, чем наша, проще, веселее, дружнее… была настоящей семьёй. Ты поэтому позволила разрушить её — потому что свою так и не смогла создать?

Мне не хватает блеска его глаз, на месте которых после исчезновения сестры остались лишь две чёрные дыры, и меня затягивает в них, как в водоворот боли и отчаяния, и нет оттуда выхода. Глаза Донсика, душа Донсика, его искра, его талант — всё погибло в тот проклятый день двадцать лет назад, и я не мог ничего с этим поделать. Я всегда боялся, что совсем забуду, как сияли эти глаза, когда мой лучший друг был счастлив, и рисовал их без устали всем своим оленям. Мне так хотелось вернуть этот свет, без которого жизнь стала совсем пустой, я готов был на всё ради этого, но что я мог сделать? Я, чья душа ещё более пустая и мрачная? И смириться с этим невозможно, и изменить ничего нельзя.

Но потом в нашей жизни появился Джувон. Донсик зовёт его принцем. Джувон и правда похож на принца — молодой, красивый, яркий, богатый и недоступный, как небесная звезда. Кто бы мог устоять перед таким? И вот уже почти потухшие глаза снова светятся, скорбно поджатые губы снова улыбаются, опущенные было руки снова сильны — и, кто знает, возможно, ласковы с кем-то? Но больше не со мной. Несут мир и свет в чью-то жизнь — но не в мою.

Он занял место, которое должно было быть моим. Когда-то было моим. Когда Донсик своим светом разгонял моих демонов, своим теплом согревал мой заледеневший ад. А потом его самого сломало и искалечило, а я не смог вернуть ему долг. Даже не попытался, побоявшись испачкать его своей болью, вместо того чтобы вылечить.

Вот Джувон не побоялся. Но даже злиться на него я не могу. Всё, что я могу — постараться не испытывать к нему благодарности. Он готов без страха нырнуть за Донсиком в его ад, чтобы вытащить его. У меня это не получилось, да и не могло получиться — мой личный ад ещё глубже и гаже. Если у Джувона получится и Донсик вернётся к жизни — да будет так.

Мне останутся мои олени.