Ante lucem (джен)

После заката в Городе становится тихо — умолкают трубы Заводов, фабричные неслышно возвращаются к своим семьям, гуляки, успевшие за день разжиться парой сотен монет, набиваются в кабак, женщины, опасливо оглядываясь, возвращаются домой из лавок, прижимая к себе холщовые сумки, набитые вяленым мясом и бутылками молока, дети, уставшие от своих не по возрасту серьёзных игр, отправляются спать. Зажигаются газовые фонари, затворяются на ночь окна и двери, и Город живых засыпает. Изредка тишину прорезает колокольный звон, да голоса случайных прохожих нарушают ночной покой.

Город мёртвых после заката не спит. Первыми просыпаются дети — совсем маленькие и те, кто был постарше, говорят из-под земли тонкими, невнятными голосами, спорят, беспокоятся. Следом за ними теряют покой женщины — начинают увещевать малышей, не находящих себе места, успокаивают друг друга и самих себя. Мужские голоса звучат крайне редко, но и этих немногих хватает для того, чтобы над кладбищем поплыл гул — плотный, почти осязаемый, беспокойный и непривычный. Этот гул вселяет мерзкий, липкий страх, хотя Ласка не привыкла бояться. Отец дал ей очень важное знание: страшнее всех — живые, ибо они способны действовать.

Она выходит из сторожки, не зажигая огня, чтобы не тревожить тех, чей покой поручен ей, и, опираясь лишь не собственное чутьё, движется в кромешной тьме вперёд. Она задерживается у каждой могилы, чтобы оставить небольшой, но кусок хлеба, чтобы плеснуть глоток молока женщинам и детям, и немного твирина — мужчинам, чтобы утешить и выслушать каждого, что не может найти покоя. Она слушает жадно, напряжённо, в надежде не пропустить ни слова. Гвалт, доносящийся из могил, становится невообразимым, и Ласка ложится на землю прямо между могил, чтобы понять хоть что-то.

— Он принесёт свою жертву во спасение, но прольёт реки крови...

— У неё руки связаны, оттого и…

— У него ледяные глаза и руки…

— Земля испытывает боль и посылает нам знаки. Вот почему это произошло тогда и повторяется сейчас…

— Кровь сама собою закипает в венах, и пространство вокруг плавится…

— Дробится на осколки…

— Таков Закон. Всякий, кто выступил против него, погибнет навсегда.

Ледяной страх скользит по позвоночнику, обнимает плечи, касается шеи. Если ей — живой — н а с т о л ь к о холодно, то каково же мёртвым?

Ласка, пошатываясь, встаёт. Там, где она лежала, остаётся след, повторяющий очертания её тела.

— Это только сон, — успокаивающе говорит она, склоняясь к каждому надгробию. — Он наутро забудется. Ничего страшного нет.

Голос срывается, дрожит, а значит, лучше петь, чем говорить. Ласка поёт тихо, будто выдыхает, и мёртвые понемногу успокаиваются, умолкают, и наконец на кладбище воцаряется тишина. Тишина — но не покой. Исповедница мёртвых возвращается в сторожку совершенно разбитой и опустошённой. Услышанное ей не понравилось: каждое слово предвещало неотвратимую беду. Такой же шум плыл над могилами пять лет назад, во время вспышки Песчаной Чумы. Кары, пришедшей из земли и растворившейся в ней же.

«Земля посылает нам знаки… Тогда и сейчас… Пространство плавится… Таков Закон…».

Нужно только бежать — Плотный Задворок не так далеко, Исидор обязательно поможет… Помог бы, если бы двери не были заперты, да если бы хотя бы в одном окне горел свет. Но за стёклами гнездилась чернильная мгла, и дом молчал.

Свернуть налево, выбежать в арку между домами, ещё раз свернуть и остановиться у аптеки, переводя дух. Госпожа Катерина не спит, и это — большая удача: она вряд ли может слышать мёртвых, зато умеет слышать Землю.

Катерина согласна помочь, только нужно провести обряд. Ласка соглашается моментально, и чуть ли не силком тянет за руку единственную Сонную Хозяйку в свою вотчину — а вдруг всё, что она услышала, окажется неправдой?

Страх уходит, сменяется усталостью, но услышанное не перестаёт быть правдой: Закон нарушен, и восстановить нарушенное равновесие сможет только грядущий мор.

— Бойни породили Город, Город породил людей, люди породили Башню, — говорит Катерина, но Ласка её не слышит: на том месте, где она лежала ночью, слушая мёртвых, зиял чёрный провал свежевырытой могилы, которой раньше здесь не было.