Осколки (гет)

Ученики тролля бегали повсюду с зеркалом, и скоро не осталось ни одной страны, ни одного человека, которые не отразились бы в нем в искаженном виде.

Г.-Х. Андерсен

А потом зеркало упало и разбилось. И тысячи осколков, больших, маленьких и совсем крошечных, рассыпались по всей земле.

Летят они, эти осколки, подхваченные холодным ветром, по временам и странам, и в каждом из них отражается кусочек своей собственной сказки...

— ... и позавчера, и вчера тоже. Она не со зла не здоровается с тобой, она просто старенькая и многого не замечает. Не обижайся на бабушку. Она очень любит меня и желает мне только счастья — по-своему. Что?.. Конечно, нет, он же старый и слепой, как крот. Но он наш домовладелец, и бабушка думает, что нам будет проще, если я дам согласие... Нам придется тогда жить на нижнем этаже, почти как под землей, там совсем не видно неба и нашим розам будет, наверное, плохо... Сначала я думала, что бабушка права, а теперь она требует, чтоб я перестала выдумывать себе друзей... если бы я была ласточкой, я бы улетела далеко-далеко... Но ты не волнуйся, я все равно тебя найду — где бы мы оба ни были!

Через стремительно покрывающееся морозным узором окно Снежная Королева наблюдала, как девочка погладила воздух рядом с одинокой чахлой розой в горшке, схватила убогое пальтишко, на секунду замерла у двери, что-то объясняя пустому креслу в углу, и решительно выбежала из комнаты.

Королева величественно махнула рукой, освобождая брошенного на ледяной пол от сковывающих морозных уз. «Подойди, мальчик! Я хочу посмотреть в твои голубые... Серые?!» Недавний пленник раздраженно отряхнул рукав и оскалился острыми зубками: «Мой отец узнает об этом!»

...Оле-Лукойе горестно вздохнул, кинул в камин горсть порошка и потащил брыкающегося мальчишку в зеленое пламя, бурча под нос то ли «мордредов мультифандом», то ли «кроссовер, Мерлину подмышку»...

На площади не было детей, играющих в снежки или цепляющихся за проезжающие крестьянские сани, чтобы с восторженным визгом прокатиться в метельном вихре до поворота или хотя бы до сердитого окрика возницы.

Никто не зажигал света в пустых заледеневших окнах. Никто не сметал снег с дороги в большие кучи, с которых так любила скатываться гомонящая детвора. Дорог тоже не было. Поземка шевелила истончившиеся, истлевшие обрывки давно уже неузнаваемых останков некогда шумного и полного жизни города, одного из многих, сдавшихся зиме.

Обуглившиеся разломы постепенно заметало невероятным разнообразием форм кристаллизовавшегося льда, переливающегося в холодных лучах остывающего бесполезного солнца.

Равнодушные блики причудливо расцветили медленно и величаво движущийся санный планетоход-зонд с небольшим считывающим модулем на гибкой сцепке, много лет собирающий уже никому не нужные данные.

Тускло блеснули на борту еле различимые буквы «Собс... ен... ос... ь Ее Вели... ства Коро...» — и на год в городе снова воцарилась одна лишь зима...

— Что, королева, да? Все говно, а ты королева? А вот выкуси, ничего тебе не достанется, всё мое, и он мой! Что скажу, то и будет, он против меня не пойдет, так и знай. Ты для него никто, а я — я для него всё, я его в люди вывела, я ему всё отдала. Так что не надейся!

Молодая женщина с перекошенным лицом отскочила от больничной койки, на которой лежала опутанная проводами и капельницами бледная женщина с припорошенными сединой жидкими прядями вокруг заострившегося, синеватого, словно покрытого растрескавшейся ледяной коркой, лица.

— Отдельные хоромы ей еще, ну прямо... — шипящая посетительница резко обернулась и мстительно добавила с усмешкой: ­ — И не жди. Он не придет. Я запретила!

Пожилая нянечка проводила тяжелым взглядом стремительно несущуюся прочь по свежевымытому коридору фигуру и заглянула в палату.

Пиканье приборов. Мерное капанье в трубках. Еле слышное дыхание.

...И только где-то там, далеко, молодая смеющаяся женщина бежала по площади, оскальзываясь и тоненько вскрикивая. Она везла в легких, подпрыгивающих на поворотах санках розовощекого хохочущего мальчика.

Кай замерз в ледяном дворце. Герда не вернулась из разбойничьего леса. Но юной принцессе очень хочется слушать сказки о любви.

И пара старых воронов придумывает что-то новенькое каждый день. Ведь если ты не рассказываешь сказки — вполне можно лишиться головы. А мы к ней как-то уже привыкли. Так и живем.

Как в сказке.

Женщина стучала в стекло изнутри и что-то кричала, требовала и даже, кажется, угрожала. Видимо, пыталась напомнить, что руководитель лаборатории она, а он просто практикант, к тому же несовершеннолетний. Ну вот и исправим положение.

Что тут с криопроцессами? Поставить на год или на четыре? Наверное, на четыре, чтоб уж никто не придрался. А потом так зажжем!!! Она подумает и признает, что NC-21 гораздо больше заходит читателям и оргам, чем чахлый NC-17. Главное — соблюсти правила...

Так, папочки принесли, девочки у нас сегодня. Ух ты, какая красотка, глянь, Захаров. Королёва, не просто так. Что у нас тут... Вот это, я понимаю, букет рододендронов!.. Киднэппинг, угу. Незаконное удержание. Причинение вреда здоровью несовершеннолетнего... Педофилия, что ли? А, не доказано. Зато, до кучи, жестокое обращение с животными... Ходка — первая. Ну, Королёва, быть тебе на нарах королевой. Куда ее? На Магадан — так точно, королевой. Снежной. Оформляй, Захаров.

У меня есть сердце. Просто оно не бьется. Нет, конечно, оно перекачивает кровь, снабжая кислородом мозг, как без этого. Вот только размеренность процесса не дает потерять голову, ощутить себя — живой.

Я вижу, как колотится твое сердце — оно бухает в грудную клетку так, что вздрагивает рубашка, и я не могу отвести глаз от этого колыхания ткани. Я знаю, если взять тебя за руку — сердце собьется, застучит быстрее — вот так.

Когда-то и мое заполошно колотилось вздрагивало, разрывалось и плакало. Потом отболело. Прошло. Успокоилось. Выровнялся ритм. Когда я это заметила — было странно. Сначала хотелось вернуть то, что чувствовалось раньше. А потом стало вспоминаться. И как оно пело и порхало ошалевшей пичугой. И как корчилось, разъедаемое желчью и страхом потери. И на какие мелкие ледяные иглы разбилось... разбивалось раз за разом, раня всё вокруг...

И потом я поняла, что больше не хочу. Слишком сильно. Слишком больно. Слишком живо. Уже не забавляет сравнивать, на сколько ударов моего пульса («да, да, еще, о-о... о-о, вот так»...) приходятся десять твоих. Ты пытаешься понять, переживаешь. Наверное, чего-то ждешь...

Мне не жаль тебя. Мне нечем жалеть. Нечему болеть, трепетать, надеяться. Остыло. И это уже не страшно. Пусть так и будет — вечно.