Ave Rabbi (джен)

— Каин.

Голос Авеля — мягкий, тихий — тонул в шелесте стеблей. Каин упорно перебирал их, подыскивая лучшие плоды, достойные жертвоприношения.

— Каин…

— Вчера я был на зимнем поле, у реки. Дожди пошли ему на пользу, уверен, что соберу богатый урожай. Отец будет доволен.

Авель крепко схватил брата за руку, и Каину пришлось посмотреть ему в глаза — голубые, спокойные. Безмятежные.

— Каин, — третий раз сказал он, и у Каина замерло сердце. — Ему не такая жертва нужна. Ты знаешь это.

Он ничего не ответил, чувствуя, как его охватывает горе ещё не произошедшей потери, вина ещё не совершённого преступления.

— Я не смогу, Авель, не смогу…

— Ты должен, — на ладонь Каина опустился камень. — Иначе этот мир умрёт, так и не родившись. Таково Его желание, такова плата человеческая за грехопадение.

Каин сжал камень, чувствуя, как острые грани вонзаются ему в ладонь.

Такое наказание было в Его духе — жестокое, непреклонное и справедливое.

— Почему ты говоришь мне это? Почему не Он?

— Я — посланник Его, Каин. А ты — Его оружие, — Авель мягко улыбнулся, не высказывая страха. — Хотел бы я, чтобы было иначе.

Авель прижался губами ко лбу Каина, и тот, обняв его, почувствовал, как тревожно бьётся сердце брата.

Несмотря на свою святость, покорность, на бесконечную любовь к Нему, Авель боялся смерти, и Каин не мог его спасти.

— Я люблю тебя, — выдохнул Каин, крепче сжимая в руке острый камень.

Когда Адам нашёл своих сыновей, Каин плакал, удерживая на коленях окровавленную голову бездыханного брата.

* * *

— Эта империя изменит мир, брат мой.

Ромул залюбовался счастливым лицом Рема, освещённым первыми лучами солнца, после чего перевёл взгляд на широкие склоны Палатина.

— Я знаю. Здесь начнётся новая история, история, которую мы с тобой напишем чернилами мудрости и выкуем молотом мира.

— Не мы с тобой. Только ты.

Солнце так же ярко светило, согревая просыпающийся мир, но Ромул чувствовал, как сердце его покрывается холодом.

Он повернулся к брату, отчаянно надеясь, что тот рассмеётся, но видел на его лице улыбку — безмятежную, смиренную. Как и тысячи лет назад.

— Он не может снова просить нас об этом!

В глазах Рема плескалась печаль, ибо он мог только догадываться, как тяжела будет ноша Ромула в этой истории — ведь этот путь ему придётся пройти одному.

— Он никогда не просит. Я несу Слово Его, Ромул. Ты несёшь Его Меч. Чтобы эта империя расцвела, корни её нужно полить святой кровью, — Рем сжал руку брата, доставая из-за пояса кинжал.

Ромул зажмурился, чувствуя, как холодный метал опускается в его руку, а горячие слёзы обжигают лицо, и слова, которые он силился произнести, потонули в рыданиях.

Кровь Рема окропила землю, и спустя всего несколько лет на ней взросла величайшая империя этого мира.

* * *

— Ахан, молю тебя.

Ной умолял — страстно, неистово, по лицу его текли горькие слёзы, но Ахан не слушал. Стоя на вершине скалы, он упрямо смотрел на тяжёлые тучи, меж которыми грозно сверкали молнии.

Раскат грома заглушил слова Ноя, и ему пришлось крикнуть ещё громче:

— Ты не можешь отказать сейчас, или мы погибнем! Мы все умрём!

— Да будет так, — на лицо брата было страшно смотреть. На нём отображалась не боль, но вызов Тому, чья воля была выше гор.

— Ахан, — Ной схватил брата за руку. — Ты знаешь закон. Я несу Слово…

— Но я больше не понесу Меч, Ной. Довольно с меня братоубийства. Ты проживёшь эту жизнь, и она будет долгой.

— Цена будет слишком высока! — Ной не знал, к каким молитвам ещё он мог бы воззвать, какие слова произнести, чтобы Ахан вновь спас этот мир.

— Я готов её заплатить.

— Множеством душ?

— Потерянных душ, Ной. Не ты должен вести их к свету, не в этот раз. Пусть они очистятся своими страданиями, а не нашими. А я… — Ахан повернулся к брату и порывисто обнял его, — я буду любить тебя, даже если Он не одобрит, даже если решит ниспослать на меня кару — я приму её.

Спустя год Ной крепко держался за борт ковчега, и слезы его падали в воду. На ковчеге, вместившем всех «чистых» животных, не нашлось места для одного-единственного грешника, пошедшего против Его слова.

* * *

Брут шёл вдоль театра Помпея, чувствуя, как ноги предательски подкашиваются, словно не желая нести его к зданию сената, но сердце его рвалось из груди, к тому, кого оно любило более всего в этом и во всех других мирах.

Прямая, гордая спина Юлия мелькала впереди. Он смеялся, шагая среди участников заговора, не догадываясь о том, что сегодня он умрёт. Опять. И повинен в этом будет снова Брут — первый грешник и первый убийца.

И впервые он заслужил свою погибель.

Словно во сне, Брут наблюдал, как Цимбер выхватил кинжал и вонзил его в спину Цезаря, потом передал его второму убийце, третьему, четвёртому, а Цезарь всё не падал, словно не в силах поверить в происходящее.

Когда Юлий начал заваливаться на бок, Брут в три шага преодолел расстояние между ними и успел подхватить его на руки.

Цезарь плакал, его синие, полные боли глаза смотрели на Брута, будто видели его впервые в жизни, будто не узнавали его.

Будто он не был Юлием, возлюбленным сыном Его.

— И ты, брат мой? — выдохнул он, наблюдая, как Брут осторожно взял в руки кинжал.

Брут опустил голову и спрятал лицо в его волосах.

— Ты предал Его, Юлий. Ты отверг Слово и вложил в длань свою Меч, а потому…

— Ты убьёшь меня?

В отчаянии Брут прижал губы к его разгорячённому лбу, чувствуя, как в груди растёт горе — такое опустошающее, что ему казалось, что он умер, опять, снова.

— Я спасу тебя, брат мой. Спасу.

Лезвие кинжала вонзилось в сердце Цезаря.

* * *

Тучи, опустившиеся на Назарет, душили Иуду Искариота.

Он стоял перед домом, не в силах открыть дверь, чувствуя во рту горький привкус предательства — снова.

— Кого я поцелую, — бросил он толпе первосвященников, замерших за его спиной, — тот и есть, берите его.

С этими словами Иуда распахнул дверь и вошёл в горницу.

Он был там со своими апостолами, делил с ними трапезу. Увидев Иуду, Иешуа встал, и в глазах его отразилась тревога.

— Ты задержался, брат мой.

У Иуды перехватило дыхание. Предательство каждый раз больно било по сердцу, и Искариот не мог смириться с этим, хотя это был единственный тяжкий долг перед этим миром.

Он приблизился к Иешуа, и тот всё понял. На его лице отразилась лёгкая грусть, и только Иуда чувствовал, как в сердце возлюбленного брата его скользнул страх, уже знакомый тому.

Иешуа окинул взглядом насторожившихся учеников, повернулся к столу и поднял ломоть хлеба.

— Что делаешь, делай скорее, — прошептал он и вложил хлеб в губы Иуды.

Иуда зажмурился, глотая хлеб и чувствуя, как к глазам приливают горячие слёзы. Он порывисто обнял Иешуа и прижался губами к его лбу.

— Радуйся, Равви. Ты снова спас недостойных.

После этого Иешуа отвернулся и поспешил покинуть дом до того, как первосвященники уведут его родную кровь на казнь, и в кармане его вместо Меча лежали тридцать сребреников.

* * *

— В этот раз умрём вместе, братец?

Кай улыбнулся, чувствуя, как ветер, гуляющий по крыше небоскрёба, раздувает полы его пиджака.

— Должен признать, я устал от роли мученика, Алек.

Всё, что нужно было сделать, он сделал. Новый ковчег — высокотехнологичный стальной бункер, с толстыми стенами, оснащенный запасами продуктов, воды, медикаментов и кислорода на почти сто лет — был построен ещё несколько поколений назад, и достойных его «чистых» людей Кай закончил отбирать совсем недавно. Животным, увы, там места не нашлось. Земле придётся приложить много усилий, чтобы возместить утраченное.

Всего этого можно было избежать. Один прицельный выстрел в «хорошего парня», миротворца одной из ведущих сверхдержав планеты прямо во время заседания ООН могло бы спасти мир, спровоцировав Третью мировую, в результате которой страны пришли бы к идее ядерного разоружения. Это забрало бы сотни тысяч жизней, но спасло бы миллиарды.

Кай был готов умереть, как всегда. Человечество, несмотря на все совершённые им ошибки и грехи, того стоило. Вот только Алекс был непреклонен, и кажется, впервые Кай почувствовал облегчение, приняв сторону брата.

— Ты же знаешь, чем это нам грозит, — в голосе Кая не было упрёка. Рано или поздно братья пришли бы к этому — Каю даже казалось, что они прошли путь куда более долгий, чем изначально предполагал для них Он.

— Знаю. Хороший день, чтобы умереть навсегда.

Алек протянул Каю стакан с виски, и тот на мгновение сжал пальцы брата.

— Прости за то, что заставил тебя страдать, — горячо прошептал он, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. — Из-за меня ты так и не познал истинное счастье, ни в одной из эпох.

— Думаю, нечто подобное я испытываю сейчас, — Алек чувствовал на душе абсолютный покой. Теперь всё было правильно.

Братья одновременно осушили стаканы, наблюдая, как на самом горизонте в воздух поднимается огромное облако в форме гриба.