Малыш (джен)

Рон прижался щекой к коленям отца. Теплая рука перебирала вихры на его макушке.

— Три галлеона, — сказала мама с упреком. — Три, Артур.

Рон обернулся — она почему-то терла передником глаза и отворачивалась. Он снова уткнулся носом в спасительные папины колени. Ему было три года. Галлеонов тоже три, можно было даже отсчитать на пальцах — его Перси научил. Три и три.

* * *

Рон подрастал и учился подмечать детали.

У отца временами становились растерянными глаза — когда мама замечала очередную непонятную штуку в его сарае, которую он никак не мог принести с работы.

Интересно, сколько моделек «Пушек Педдл» и конфет можно было бы купить вместо нее?

У отца были растерянные глаза и беспомощная улыбка.

— Это же так интересно! — восклицал он, а мама качала головой и поднималась наверх.

Иногда отец бросался следом, подхватывал ее под руку и вел в сарай; Рон с братьями тоже шел.

Маму торжественно усаживали на скамеечку, и папа начинал колдовать — не палочкой, руками. Разбирал непонятную железную штуковину, собирал заново и оказывался перемазанным какой-то черной липкой гадостью.

Мама сначала плакала, потом ругалась, потом мало-помалу начинала смеяться.

Фред с Джорджем тоже принимались хихикать, подталкивать Рона, открывшего рот.

А мама украдкой целовала отца в перепачканный нос.

И глаза его больше не казались такими неправильными. И растерянная улыбка таяла — почему-то это было радостнее всего.

Хотя немножко жалко становилось новую модельку «Пушек Педдл». И галлеоны — один, два, четыре... Сколько их там было? Много, наверное. А может, нет…

Но отец же обещал, что это все в последний раз!..

А потом все повторялось вновь.

Снова и снова мама в перепачканном мукой переднике садилась на скамеечку и наблюдала, как папа возится с очередной непонятной штуковиной. И улыбка постепенно возвращалась к ней.

Но цифры настойчиво позванивали увесистыми золотыми монетками, и с каждым днем, с каждым годом становилось все обиднее.

* * *

Рону исполнилось десять, и он уже успел излазить все окрестности Оттери-Сент-Кечпоул, один или с братьями.

Разве что-то могло его там удивить?

У пса, кубарем бросившегося ему под ноги, получилось.

Он никогда его прежде не встречал. Иначе бы точно заметил — потому что пес выглядел просто замечательно.

Рон не вполне разбирался в породах собак, но кажется, это был терьер.

Совсем ещё малыш, похожий на шерстяную варежку, с круглыми блестящими глазами, он тихонько скулил и норовил прижаться к ноге. Конечно, Рон не мог его оставить. Такой кроха — и совсем один.

Он подхватил его на руки, такого восхитительно теплого и дрожащего. Пес попытался лизнуть его пальцы. Кажется, он тоже хотел подружиться.

Впрочем, Рон совсем не был уверен, что дома найденышу обрадуются — не потому, что мама с папой не любили животных, наоборот!

Гладя пса, он нащупал на нем ошейник. Пес был чей-то, и родители могли не раздумывая вернуть его хозяину.

Но ведь если такая кроха совсем одна далеко от дома, это значит, что хозяева его просто бросили?

И, еще раз оглядевшись и не заметив никого поблизости, Рон спрятал щенка под куртку и понес домой.

В конце концов, у Чарли есть куча драконов где-то в Румынии, Билл хвастался, что знаком с настоящим сфинксом, у Перси — крыса…

Рон чувствовал, как щенок прижимается к его свитеру, и думал, что не променял бы его и на тысячу драконов.

— Я назову тебя Рик, хорошо? — шепнул он ему. — Это сокращенно от «Годрик».

Кажется, тот был не против.

Рон поселил его в отцовском сарае. Конечно, лучшего места, чтобы прятать щенка, было не найти. Папа, наверное, сам не всегда помнил, что где у него там лежит.

Он сделал для Рика мягкую подстилку из соломы, на которой так удобно было спать, раздобыл миску.

Каждое утро Рон тайком уносил Рика подальше от дома, чтобы тот мог погулять и побегать по траве, поиграть в догонялки, в шутку цепляясь зубами за брюки.

Как здорово и звонко он лаял! Рон думал, что этот лай гораздо лучше выражает счастье, чем самые длинные и умные человечьи слова.

Да он сам почти лаял от счастья — у него была самая лучшая в мире собака.

* * *

Была. Потому что однажды Рон так заигрался с Риком — он гладил его толстый, круглый живот, а тот смешно болтал в воздухе лапами и вилял хвостом, — так заигрался, что не услышал шагов и даже скрипа открывающихся дверей.

Отец стоял за спиной — и это было непоправимо, как бы Рон ни старался закрыть друга своим телом, своей курткой, отчаянно мечтая о мантии-невидимке.

Было поздно, потому что папа уже видел и Рика, и ошейник. Почему он не догадался снять его и выбросить?

Папа поправил очки. Вздохнул. Потрепал испуганного Рика по спине — и осторожно, двумя пальцами, взял блестящую металлическую бляшку, свисавшую с ошейника. Перевернул, подслеповато взглянув на какие-то цифры.

И радостно завопил:

— Номер телефона! Ты нашел щенка магглов, сынок, мы сможем не только вернуть его хозяевам, но и познакомиться с настоящими магглами, а!

* * *

Вечером, когда за окном сгустились сумерки, папа вернулся — наверное, уже без Рика (Рон не выходил из комнаты целый день, но слышал, как родители переговариваются).

Ему так хотелось верить, что на полпути папа передумал! Понял, как Рон любит Рика, как они хорошо и весело играли, какие плохие, точно-точно плохие были его хозяева, раз бросили в совсем чужой деревне!

Но Рон уже слишком вырос, чтобы верить в чудеса.

Скрипнула дверь, и в комнату вошла мама.

Рон покрепче уткнулся в подушку — хоть бы она не заметила, что он ревел.

Затылка коснулись мамины пальцы — и он сжал зубы покрепче, чтобы не разреветься громко, если слезы нечаянно брызнут снова.

— Рик уже дома, — тихо сказала мама. — На самом деле его зовут Джек, и его хозяйка, маггловская девочка, так обрадовалась…

— Она снова его потеряет, — сказал Рон подушке. — И никакой он не Джек! Он мой пес, мы дружили!

Они не понимали, ничего не понимали!

Мама вздохнула.

— Знаешь, мы тут подумали... Тебе действительно нужен друг.

Что? Неужели Рик вернулся?

Рон вскочил.

— И Перси, — сказала мама, — согласился отдать тебе свою крысу. Это же здорово, Ронни?

Оказывается, глаза ее тоже могли становиться папиными, беспомощными…

Крыса... По правде говоря, Рону было уже все равно.

Даже когда крыса уснула на его подушке.

* * *

В следующий раз он впервые не пошел в сарай вслед за братьями и мамой. Прислонился спиной к дверям, слушал радостные возгласы.

Сквозь них он почти слышал заливистый лай Рика. Как он там? Где он?

Рон не обижался на отца, просто... До сих пор было горько из-за Рика, а еще... снова звенели несчастные цифры-галлеоны.

Через месяц он должен был ехать в Хогвартс, который весь складывался из монеток — палочка, мантии, шляпа, котел... все они ехидно позванивали и не давались в руки.

Он должен был ехать в школу с палочкой Чарли, крысой Перси, в мантии то ли Фреда, то ли Джорджа.

Что же было своего собственного? Веснушки, наверное, и те от папы достались.

Рон улыбнулся. В конце концов, веснушки — тоже здорово. Хотя и страшно обидно, что больше нету ничего.

* * *

Рону уже исполнилось пятнадцать. Он давным-давно не заглядывал в папин сарай. Иногда ему казалось, что это какая-то Нора внутри Норы и что отец мало-помалу привык в ней прятаться. Бережно перебирать свои штуковины и быть абсолютно счастливым.

Там тихо и спокойно, там не нужно беспомощно улыбаться и оправдываться за лишний потраченный галлеон.

И что-то непонятное ворочалось в груди, когда он вспоминал, как обнимал отцовские колени и в любую секунду мог поднять голову и посмотреть, как где-то высоко-высоко, кажется под самым потолком, поблескивают папины очки.

Рон уже повзрослел — и дело было совсем не в сарае, не в лишних звонких галлеонах, не в дурацких конфетах и даже не в том, что когда-то ему казалось, будто из своего у него только веснушки, да и те папины…

Нет. О нет.

В Мунго, после нападения змеи, когда отец едва не умер, Рон отчетливо запомнил только одно.

У него были такие же растерянные глаза и беспомощная улыбка.

Как раньше. И как раньше плакала мама: не злыми, а тоже какими-то беспомощными слезами.

И все эти ехидно позванивающие числа куда-то исчезли, и даже поцелуем в перемазанный машинным маслом нос было не помочь.

Отец был таким храбрым! Но почему-то Рон ощущал себя гораздо старше него. И какая-то муторная, противная слабость расползалась из груди, раскиселивала ноги и руки, мутила голову.

Пап. Почему ты такой — смешной и чудной? Почему, пап?

Можно же быть серьезным, правда? Хотя бы тогда, когда мама из последних сил улыбалась сквозь слезы.

* * *

Тридцать восемь. Ему уже тридцать восемь.

Сколько лет прошло... дверь старого сарая, который вот-вот рассыплется в легкую древесную труху, неприветливо, сухо скрипнула.

Рон шагнул в темноту и коснулся первого попавшегося предмета. Мясорубка? Он видел такую у тещи на чердаке.

Как пыльно. Как давно сюда никто не заходил…

Гермиона дотронулась до его плеча.

— Ты же не собираешься избавиться от всего этого?

Рон улыбнулся и покачал головой.

Завтра он принесет какую-нибудь нелепую штуку, потратит на нее сколько не жалко. Смахнет пыль с отцовских инструментов…

А Гермиона будет сидеть на скамеечке напротив. Ругаться, потом смеяться... И может быть, даже поцелует его в длинный, перемазанный нос.

Ведь числа, глупые звонкие монеты, больше не имели над ним власти.

Отца бы это порадовало.

Рон вытащил палочку: привычный жест, яркая вспышка — и в воздухе, слабо покачиваясь, замерцал серебряный терьер.

— Я никогда тебе не говорил, — улыбнулся Рон жене. — Его зовут Рик.