Башня (джен)

В одной далекой пустыне, в чужом и странном, диком краю

Спит кот в башне из глины, в башне костей погибших в бою.

Спит кот, рыжий и старый, усы как щетки, выбитый глаз.

Спит кот и во сне он видит, о чем сейчас поведу рассказ.

В той башне сто этажей, на каждом — сотня книжных шкафов.

В тех книгах стихи и песни, легенды из самых давних веков.

В тех книгах мифы и сказки любой себе по душе найдет,

Вот только люди не ходят в башню из глины который год.

Хранитель, рыжий и старый, он устал мышей прогонять.

Бродить по коридорам, пыль хвостом с корешков сметать.

Ему бы лечь у камина, нежась под теплой хозяйской рукой,

Вот только его хозяин давно вернулся в небесный строй.

И книги пылятся на полках, их некому больше читать.

Но рыжий кот не уйдет, покуда есть силы кого-то ждать.

Semantica http://fanfics.me/message306542

Ветер с сухим шорохом гонял песок по старым глиняным плитам, уже наполовину засыпанным этой бархатной оранжево-охристой пустынной пылью. Он был здесь везде — куда хватало взгляда, тянулся один песок, мягкими волнами холмов уходивший за горизонт. Туда, откуда когда-то приходили и куда уходили люди.

Не так и давно это было — ещё на его памяти. Когда он попал сюда котёнком, здесь всегда были люди — порой их было так много, что библиотекарям не удавалось сомкнуть глаз от рассвета и до рассвета. Но те не жаловались: так было заведено испокон веков, и ведь не для отдыха они были теми, кем были. Так было — но потом что-то сдвинулось в мире, и поток людей начал иссякать. Появились дни, когда в башню приходил всего один или два человека, а потом настали и такие, когда гостей не было вовсе.

Вместо них такой редкий прежде восточный ветер теперь приносил лишь песок — не привычный охристо-жёлтый, тяжёлый и крупный, тяжело и лениво наползавший порой на глиняные плиты двора и дороги, а ярко-оранжевый, словно шкура зимних плодов, которую библиотекари так любили раскладывать по полкам, а потом, измельчив, подмешивать в чай и муку. Она пахла ярко и резко — кот терпеть не мог этот запах, от которого постоянно чихал и на некоторое время терял обоняние. В этом запахе, как и в самих плодах, ему чудилась опасность — такая же же, что пришла с востока с оранжево-рыжим песком, лёгким, словно пыль, и почти таким же вездесущим и мягким, ласково и незаметно поглощающим всё, чего он касался. Появившись раз, он возвращался снова и снова что с зимними бурями, что с летними суховеями, и, плотным одеялом укрывая землю, душил всё, что жило под ней и в ней.

Первыми исчезли цветы, что всегда после весенних ливней расцвечивали пустыню — ненадолго, потому что летнее солнце быстро высушивало их, а весна здесь, в их землях, была короткой, редко длясь больше трёх недель. И всё-таки этого времени хватало, чтоб песок покрылся разноцветным душистым ковром, а на холмах на запад от башни выросли высокие мягкие травы, а когда они засыхали, библиотекари собирали получившееся душистое сено, чтобы кормить им коз. Но оранжевый мягкий песок, намокая, не пропускал воду, а превращался в странное скользкое месиво, застывавшее потом глухой коркой, такой твёрдой, что ни травы, ни цветы не могли пробиться наверх, и через несколько вёсен после появления первых ярко-оранжевых струек пустыня перестала рождать что-либо нежнее редких кустов и колючек.

Те, впрочем, тоже продержались недолго — никто не заметил, когда это произошло, но однажды ветер перестал пригонять с севера большие колючие шары из спутанных веток, что потом долго и жарко горели, и которые с большой охотой поедали зимою козы.

А потом ушли и библиотекари. Один ушёл в самом буквальном смысле: отправился зимним утром в город — и не вернулся. Его ждали — держали всю ночь на сигнальном окне лампу, выходили днём на дорогу, искать, но всё без результата. Он, кот, тоже ходил на поиски, но проклятый рыжий песок не держал запахов, забивался в нос, в шерсть и в глаза, и кошачьи поиски тоже не привели ни к чему.

Второй ушёл от болезни, что живёт в земле: в самом начале весны он наколол палец, рыхля огород, и с весной же ушёл, и смерть его была тяжёлой и страшной. Кот ещё долго вздрагивал, когда ветер, словно бы издеваясь над ним, начинал подвывать в щелях, пародируя крики умирающего, и жался в такие ночи к единственному оставшемуся с ним хозяину.

Они долго жили вдвоём — к тому времени люди уже забыли дорогу к башне, но человек и кот упрямо продолжали каждый день обходить этажи, перебирая таблички, книги и свитки. Огород их становился всё меньше, коз, оставшихся без еды, они постепенно съели, так же, как, впрочем, и кур. Дорогу, ведущую к башне, давно занесло песком, и лишь колодец во внутреннем дворе башни был по-прежнему полон прохладной чистой воды.

А потом пришла ночь, когда старость забрала у кота последнего человека — его самый старый хозяин как лёг спать, так больше и не проснулся, и с тех пор так и лежал в своей маленькой комнате, постепенно истончившись и высохнув и чем-то неуловимо напоминая теперь те колючие шары, что когда-то гонял по пустыне ветер. И хотя кот точно знал, что это больше совсем не его хозяин, он всё равно порой приходил сюда и привычно сворачивался клубком в ногах, и негромко мурлыкал, рассказывая, что, как положено, обошёл сегодня всю башню, что поймал сегодня двух ящериц и трёх мышей и что пыль опять набилась в книги о большой, бескрайней воде. И что зима уже на исходе, и скоро польют дожди, а у него опять будут ныть лапы — и что он очень устал и тоскует. Но остаётся здесь и до своего последнего вздоха будет пусть и одним своим глазом, но приглядывать за своей библиотекой.

Потому что не может же быть библиотеки без библиотекаря. Даже если это и рыжий и старый кот.

* * *

Лило с вечера. Стены башни тихо гудели от обрушивающегося на них дождя, и этот звук, такой привычный и знакомый с котячества, убаюкивал и вызывал у кота неисполняемое теперь желание свернуться клубком у огня — и хорошо бы на чьих-то коленях… Но не было здесь больше ни огня, ни колен — и в такие ночи кот устраивался на столе библиотекарей, самом главном столе, обтянутом толстой и старой кожей, на которым когда-то выдавались гостям глиняные таблички, папирусы, свитки и книги. Две из них так и остались здесь — и он ложился между ними и клал голову на ту, что была побольше, и так засыпал и видел во сне библиотекарей и гостей.

Он не сразу понял, что же разбудило его, а проснувшись, некоторое время недоверчиво прислушивался, вглядываясь в темноту своим единственным глазом. Второй он потерял так давно, что уже почти и не помнил, как это, видеть обоими.

Стук. Отчётливый стук в дверь — ту дверь, что вела из пустыни в башню.

Стучали так настойчиво и требовательно, будто тот, кто был по ту сторону, имел право войти. А значит, это мог быть только один человек — один-единственный.

Он вернулся! Тот, кто когда-то, давным-давно, сгинул в городе, вернулся и привёл с собой жизнь. Значит, стоило ждать, стоило каждый день обходить башню и каждый вечер сидеть на окне, вглядываясь в рыжие холмы. Слоило питаться одними ящерицами и мышами и мечтать о стоящей где-нибудь на полу большой миске прохладной чистой воды, к которой можно в любой момент просто подойти и попить. Сейчас же добираться до воды, которой по-прежнему было много в колодце, коту было непросто: последний из оставшихся с ним хозяев оставил коту такую возможность, прикрепив к стенкам колодца длинную, уходящую в воду деревянную лестницу, но чем дальше, тем сложнее было коту преодолевать этот путь. К счастью, как раз в сезон дождей вода становилась доступней, и он жадно лакал её из маленьких лужиц, образующихся во дворе.

Кот соскочил на пол со стола, на котором дремал, и понёсся по коридорам — когти царапали глиняные плитки пола, когда его заносило на поворотах, и лестницу он преодолел в несколько прыжков — и замер у двери, по другую сторону которой стоял наконец-то вернувшийся библиотекарь. Как же открыть засов? Кот столько раз видел, как это делается, но не представлял, как сумеет повторить — а впрочем…

Высоко подпрыгнув, он толкнул край толстой доски, что служила засовом. Та сдвинулась — совсем немного, но она всё же не осталась на месте, и он прыгнул ещё раз. И ещё. И ещё. А когда доска, наконец, с грохотом упала, кажется, отколов кусочек от глиняной плитки, он громко замяукал и заскрёб лапами по двери, отчаянно толкая её перед собой, чтоб открыть. Снаружи потянули — и он, протиснувшись в образовавшийся проём, присел, приготовившись приветственно прыгнуть на грудь наконец-то вернувшемуся библиотекарю — и растерянно и ошеломлённо замер.

Перед ним стояла опирающаяся на высокую палку женщина — в насквозь мокрой тёмной накидке, невысокая, коренастая, пахнущая усталостью и незнакомыми землями.

— Простите, — сказала женщина, вглядываясь в тёмную щель, оставленную открытой дверью. — Я знаю, что ночь, но дождь льёт и холодно. Позвольте обождать до утра!

Она замолчала, вслушиваясь в тишину за дверью, и вздрогнула, когда кот жалобно и тоскливо взвыл и вдруг лёг в жидкую грязь у порога, продолжая издавать тихий теперь и невероятно унылый звук.

— Эй! — сказала женщина, помолчав, и постучала в дверь. — Мне можно войти? Эй, — она наклонилась к коту и осторожно погладила его по загривку. — Ты что воешь? Словно смерть зовёшь.

Её ладонь была холодной, но живой, человеческой и настоящей. И он потянулся к ней и, уперевшись широким своим лбом, боднул её жадно и неуверенно.

— Да ты тут, никак, один, — упавшим голосом проговорила женщина, а потом прислонила палку к стене, подняла кота и, прижав к себе, погладила между ушами и сказала устало: — Как же ты тут выжил-то? Или ты недавно один? Так или нет, идём внутрь, — она потянула дверь на себя и, удерживая кота одной рукой, подняла второй с земли свою котомку и протиснулась внутрь. — Темно здесь, — сказала она, с усилием закрывая за собой заедающую дверь. — Но хоть сухо. Мокрое всё, — она опустила свою ношу к ногам и обхватила кота обеими руками. — Тут, конечно, не согреться, но, может, утром найдётся что-нибудь переодеться. Как думаешь? — спросила она, почёсывая его за ухом твёрдыми и холодными пальцами.

Согреться. Согреть мог огонь, но его давно уже не было здесь, так давно, что кот почти позабыл, как люди добывают его… но он вспомнил. Вспомнил — и, вывернувшись из держащих его человеческих рук, спрыгнул на пол и, коротко мяукнув, побежал было по коридору к лестнице и тут же вернулся. И опять побежал, но, на сей раз остановившись в нескольких шагах от женщины, замяукал громко и требовательно.

— Зовёшь меня? — недоверчиво спросила женщина и опять взялась за свою котомку. — Ну пойдём… кот. Мне бы испугаться, — усмехнулась она, осторожно шагнув к нему, — да сил уже на страх не осталось. Скормишь демону какому — да и ладно.

Кот мяукнул возмущённо и обиженно: разве он похож на демонического прислужника? Все же знают, что у тех по два хвоста, да и рыжими они никогда не бывают — только белыми и с жёлтыми в чёрную крапинку глазами. Люди, конечно, не кошки, и в темноте видят плохо, но она же не могла не увидеть, что он вовсе не белый? И уж точно должна была ощутить, что хвост у него один.

— Что ты? — женщина остановилась, и он тут же кинулся к ней под ноги и громко заурчал, успокаивая. — Что? — она присела на корточки и подставила ему ладонь, которую он с пробирающим до дрожи удовольствием тут же боднул. — Ну прости, — она погладила его по спине, и он выгнулся вслед за её рукой. — Я не вижу, какого ты цвета — но ты точно не белый. И хвост у тебя один. Думаю, что в этой пустыне даже демоны уже не живут, — она вздохнула и добавила горько: — А ведь я ещё помню, как она расцветала по весне… но да что говорить теперь. Идём, — она встала. — Веди, только медленно. Здесь темно, словно демоны тут всё же есть и готовы начать охоту.

И они пошли — медленно. Кот мяукал и то и дело возвращался к своей неожиданной гостье, подбадривая и поторапливая её. И думая о том, что она сейчас разведёт огонь, а потом они лягут спать, и хотя бы на одну ночь всё станет наконец правильно.

Он привёл её к печи и, заведя за неё, нетерпеливо подтолкнул к не слишком большой стопке наломанных ещё библиотекарями веток. Они собирали сухостой — его много осталось после прихода рыжего песка, но в последнее время ходить за ним приходилось всё дальше. Они и ходили — и последний из них даже не успел сжечь всё, что собрал.

Кот сел рядом с ветками и возбуждённо замяукал, поторапливая женщину. Но она почему-то не спешила — ощупав ветки, вздохнула и сказала, покачав головой:

— Дерево — это хорошо, но его ещё нужно поджечь. Впрочем, я попробую… сухое, — она присела на корточки и на ощупь начала перебирать ветки. Наконец, отломив несколько самых тоненьких, она осторожно уложила их на пол и вернулась к своей котомке. — Кремни у меня есть, — сказала она коту, — а вот трут промок. Кот, — она огляделась и пошарила рукой вокруг, — а ведь ты сухой… дай мне срезать у тебя немного шерсти! — попросила она, доставая другой рукой из котомки небольшие ножницы. — Дай, пожалуйста! — повторила она.

Резала она осторожно и потом опять на ощупь уложила срезанное на пол, под те тонкие веточки, часть которых отложила в сторону, а затем, взяв в руки камни, примерилась и ловко ударила ими друг о друга. Брызнули искры, шерсть вспыхнула, запахло палёным, и через несколько секунд маленькие язычки пламени уже побежали по веткам.

Кот громко заурчал — и, не в силах усидеть на месте, подошёл к женщине и потёрся о её колено. А та оглядывалась и, увидев печь, радостно выдохнула и, погладив кота, встала и, открыв дверцу, заглянула внутрь. Некоторое время она изучала печь, а потом, то и дело поглядывая на слишком быстро сгорающие веточки, положила на них несколько веток потолще и принялась быстро принялась укладывать ветки в печь.

…Лампа нашлась тут же, на покрывшемся пылью столе: сюда кот так ни разу и не вошёл с тех пор, как некому стало разводить здесь огонь. Для чего? Но теперь… может быть, она останется? Он бы научил её всему — показал бы, что и где стоит, показал бы специальные книги о книгах… да, определённо, из неё вполне мог бы получиться библиотекарь! Так раздумывал кот, восседая на столе и разглядывая женщину своим единственным зелёным глазом, а она тем временем раскладывала на скамьях промокшие насквозь вещи из котомки. Было их немного, и все они пока что больше всего были похожи на тряпки. А ведь мокрым сидеть холодно! Даже рядом с печкой холодно.

Призывно мяукнув, кот спрыгнул со стола и, оглядываясь, побежал к двери. Она поняла — и, взяв лампу, на сей раз сама пошла за ним, быстро и не задавая вопросов.

Он привёл её в кладовку — длинную и узкую комнату с невысоким потолком, где на деревянных полках были сложены полотенца, простыни, одеяла — и одежда. Большей частью латанная, старая, но сухая и чистая.

— Думаешь, мне можно это взять? — женщина подошла к полке с одеждой — и когда кот в ответ прыгнул на одну из стопок и затоптался на ней, улыбнулась и погладила его, а потом начала стягивать с себя мокрые тряпки.

Её жизнь с самого начала складывалась… не так. Девочкой она родилась сильной, но при этом некрасивой. «Крепкая» — так её описывали, сколько она себя помнила. Как и было принято, когда ей исполнилось шестнадцать, мать нашла ей мужа, и вот так Сорн оказалась в маленьком оазисе посреди здешней пустыни. В то время он был полон жизни, и Сорн, вероятно, со временем привыкла бы к новой жизни и даже смогла бы её полюбить, но через пару лет выяснилось, что она не способна стать матерью, и этой жизни настал конец. Закон позволял её мужу взять другую жену, а первой выбрать, оставаться ли в его доме или его покинуть. Она ушла и оказалась одна в чужом поселении, без поддержки и какой-то особой, ценящейся здесь профессии. Работу она, впрочем, нашла, нанявшись служанкой в один из состоятельных домов, да и прижилась там. И всё было не то чтобы хорошо, но, по крайней мере, неплохо до тех пор, покуда в пустыню не пришёл этот рыжий песок, и оазис не начал хиреть. Торговля постепенно почти замерла: всё меньше людей решались пересекать пустыню, переходя из Изара в Элкаргун и обратно, — песок заносил маленькие оазисы и колодцы, вырытые вдоль караванного пути. Но не это было главной причиной, а он сам. Мелкий, словно пыльца, он легко забивался в лёгкие, и если люди быстро научились закрывать себе лица и дышать через ткань, которую, правда, приходилось складывать в несколько раз, то верблюдам и тромпам — низкорослым лошадкам с верблюжьими ногами и небольшим, от силы в локоть, хоботом — морду не закроешь. И караваны иссякли, а с ними из оазиса начала уходить и та жизнь, которую они с собой приносили.

Вместе с пришедшим запустением испортились и людские нравы: устойчивый достаток располагает к доброму отношению с окружающими куда больше, нежели внезапная бедность. Сорн ощущала это на себе с каждым днём всё сильнее, но терпела и несправедливые упрёки, и даже побои — благо, те случались нечасто и гордость задевали сильнее тела. Когда у её хозяев закончились деньги, она то ли предложила, то ли попросилась остаться: идти ей всё равно было некуда, да и привыкла она жить здесь за прошедшие годы: четырнадцать лет срок немалый. Они разрешили, но теперь её жизнь стала ещё тяжелее. Её винили во всём — вплоть до пыльных бурь и почти переставших нестись в последнее время кур. Сорн всё равно терпела, но когда однажды проснулась посреди ночи от навалившегося на неё тяжёлого мужского тела, в котором сразу опознала среднего хозяйского сына, грузного мужчину, отсчитывающего свою двадцать третью зиму, чья жена уже третий раз была в тяжести, Сорн не выдержала.

Руки у неё всегда были тяжёлыми, глазомер точным, а реакция быстрой, и деревянная шпилька вошла в глазницу несостоявшегося насильника легко и почти мгновенно. Крови почему-то практически не было — даже когда Сорн шпильку выдернула. Некоторое время — недолго, наверное, всего пару минут, во всяком случае, так показалось Сорн — она молча сидела на своей циновке, глядя на лежащее на полу у её постели мёртвое мужское тело, потом встала и быстро начала собираться. Да, она имела право убить его — закон был на её стороне, — но кого в их оазисе сейчас интересовал закон, и кто поверил бы ей? В городе — да, там у неё был шанс: в конце концов, в крайнем случае, обвиняемый в убийстве имел право требовать проверки памяти. Но здесь её просто зароют в песок и оставят умирать — не от жажды, ибо как раз только что начался сезон дождей — а от холода, голода и, возможно, путр, огромных чёрных птиц с похожими на змей голыми шеями и железными когтями. Их считали падальщиками, но все знали, что они имели обыкновение начинать свою трапезу, не дожидаясь смерти своей жертвы. Она сама как-то видела, как путры отрывали куски от заблудившейся в песках козы. Говорят, первым делом они выедают самое вкусное: глаза и язык… Сорн не желала проверять это на себе.

Она понимала, конечно, что у неё не так много шансов добраться даже до Элкаргуна, находившегося на целых два перехода ближе к их оазису, чем прекрасный Изар, но идти она решила именно туда. Потому что если родственники убитого и отправятся за нею в погоню, они наверняка будут искать её на дороге в Элкаргун. И когда поймут, что ошиблись, пройдёт слишком много времени, чтобы догнать её, ведь пойдут они тоже пешком: ни лошадей, ни даже тромпов у её хозяев давно не осталось.

Она должна была попытаться. Что ей ещё оставалось? Выбор был совсем невелик, а кто между надеждой и смертью выберет костлявую? И потом, Сорн считала, что сейчас, в сезон дождей, у неё действительно есть шанс пересечь пустыню — по крайней мере, она не погибнет от солнца и жажды. Разве что заблудится… но песок ещё не до конца занёс помечающие путь столбы — Сорн видела их, собирая в пустыне сухостой. Значит, она доберётся. Должна.

Своих вещей у Сорн было немного, а воровкой она не была, и все её пожитки с лёгкостью поместились в старый заплечный мешок, который она привезла ещё из родительского дома. Единственным, что она взяла чужого, были миска, кружка, ложка да нож — и, конечно, еда. Последней, впрочем, Сорн взяла немного, по мешочку размером с кулак взрослого мужчины сушёных фиников и вяленых оливок и вдвое меньший мешочек миндаля.

Бурдюк у неё был свой, привезённый ещё из дома и аккуратно хранимый всё это время. Воды в оазисе было, по счастью, в избытке, и Сорн без колебаний наполнила свой бурдюк из наполненного ею же вечером ведра. Потом напилась сама, стараясь выпить как можно больше, впрок, и, уже перед самым выходом вспомнив что-то, вернулась и отсыпала себе в платок немного соли. И ушла, прихватив один из стоящих у двери посохов — тот, что принадлежал убитому мужчине.

Дорога оказалась легче, чем думала Сорн — до тех пор, пока не начался дождь. Оранжевая пыль у неё под ногами мгновенно раскисла, став вязкой и скользкой, и когда завязший в этой каше ботинок второй раз соскочил с её ноги, Сорн просто разулась. Идти стало легче, но даже её привыкшие к отсутствию обуви ноги быстро замёрзли. Но что она могла поделать? Ничего, лишь идти и надеяться, что рано или поздно ей попадутся остатки какого-нибудь убежища. Когда-то, как говорили, их было достаточно, чтобы даже пеший путник мог отыскать ночлег, но пока ничего похожего Сорн не попадалось.

Первую свою ночь в пустыне она провела под открытым небом, промокшая и продрогшая. Она почти не спала — подремала от силы часа два и, проснувшись от холода и от жажды, немного поела, попила из наполнившейся дождём миски и, едва рассвело, двинулась дальше. Погони она уже не боялась: видно в пустыне даже во время дождя далеко, и она давно заметила бы своих преследователей. Впрочем, время от времени Сорн всё равно оглядывалась, но вокруг была лишь пустыня.

Вновь пошёл дождь, и Сорн в который раз порадовалась тому, что прихватила с собой посох: без него идти по этой липкой густой каше было бы куда тяжелее. Почти высохшая было одежда снова промокла, но Сорн уговаривала себя, что это намного лучше палящего солнца: в конце концов, пока она двигалась, холод был не так уж и ощутим. Или, по крайней мере, его можно было как-то терпеть — да и смерть от жажды ей наверняка не грозила.

Ничего. Она непременно дойдёт — Сорн твердила это себе, иногда даже вслух. Если бы передохнуть где-то ночью и, главное, обсушиться! Пусть даже без возможности развести огонь, пусть её одежда потом снова промокнет — но выспаться бы в сухости! Но нет — ничего похожего на те убежища, о которых она слышала в детстве столько историй, Сорн не попадалось.

А ближе ко второму вечеру она вдруг увидела на горизонте башню. Высокую и широкую башню… библиотека! Это же сама МорХитза! Значит, это не легенда! Сорн даже остановилась от волнения и острейшего приступа досады. Если бы она умела читать! Глупо и, наверно, стыдно приходить в библиотеку, не умея прочитать даже собственное имя. Впрочем, Сорн слышала, что в МорХитза всегда тепло принимали любых путников, и никто им не устраивал экзаменов — что ж, скоро она узнает, правда ли это. Ну не выгонят же её в ночь! Правда, заплатить ей нечем, но она может отработать свой ночлег: никакой работы Сорн не боялась.

К башне она добралась к ночи — Сорн уже готовилась второй раз ночевать под открытым небом, опасаясь в темноте сбиться с пути, когда вдруг поняла, что очередной ручей бежит здесь слишком уж ровно и течёт прямо в сторону башни. А значит, она вышла на ту самую старую дорогу, что когда-то, как говорили, была вымощена глиняными плитками и уходила в обе стороны от библиотеки едва ли не на четверть дневного перехода. Кто её сделал и зачем, люди уже не помнили, но говорили, что до прихода в пустыню оранжевого песка дорогу всегда тщательно расчищали — но теперь… Хотя кто мог знать? Может быть, её и теперь чистили — просто сейчас она была залита дождём?

Как бы то ни было, теперь Сорн не боялась сбиться с пути — и вот так и оказалась у двери библиотеки почти в середине ночи.

* * *

В соседней кладовке нашлись ячменная и даже пшеничная мука и те же, а ещё просяная, крупы и довольно много высохших до каменного состояния абрикосов, инжира, фиников, оливок и каких-то незнакомых Сорн плодов, высушенных в виде тонких пластинок. Были там и орехи, и засахарившийся до каменного состояния мёд в похожих на невысокие столбики глиняных горшках, и запаянные воском и сургучом пузатые бутылки с узким горлом, внутри которых тяжело плескалась какая-то жидкость, и какие-то травы... Были и никогда не виденные Сорн прежде длинные и очень тонкие палочки, связанные наподобие лучин в маленькие вязанки, и неизвестные крупы — одна напоминала крохотные тёмные пирамидки, другая напоминала ячмень, но была для него слишком белой. Впрочем, всё это было не так уж важно: это была еда, и хотя Сорн не знала, как её нужно готовить, её это не смутило. Почти всё на свете можно просто сварить — и она собиралась сделать именно это.

Кот не отходил от неё ни на шаг, тёрся об ноги, глядел своим единственным зелёным глазом и мурлыкал так громко, что перекрывал шум разыгравшейся не на шутку бури. Сорн ссыпала во взятую здесь же кастрюлю немного похожей на пирамидки крупы, добавила туда оливок и каких-то трав, чей запах показался ей подходящим для каши. Затем положила в другую кастрюлю по несколько абрикосов, инжиров и фиников, а также тех непонятных тонких пластинок, поставила на дно самый маленький горшочек мёда и вернулась к печи. Оставалось добыть воды — и Сорн, наклонившись, погладила вьющегося в ногах кота и спросила:

— Здесь есть колодец?

Кот громко мяукнул и побежал к двери, и Сорн последовала за ним. Они прошли по длинному закругляющемуся вправо коридору, пол и стены которого были выложены длинными и узкими глиняными плитками, и вышли к небольшой двери, перед которой стоял тяжёлый табурет. На полу под ним была лужа: видимо, вода натекла из небольшого смотрового окошка, ничем не закрытого — вероятно, для того, чтобы кот мог выбираться наружу. Этой же цели, видимо, служил и стоящий у двери табурет, который Сорн пришлось отодвинуть. Затем она подняла тяжёлый засов и, толкнув дверь, поставила лампу на табурет и вышла наружу.

Она оказалась, видимо, с другой стороны башни — впрочем, в темноте сложно было что-то понять, и Сорн, не оглядываясь, просто пошла, почти побежала за своим маленьким проводником, очень скоро приведшим её к колодцу. Ведро было на месте, как и цепь, удерживавшая его, а воды в колодце оказалось достаточно, так что через несколько минут совершенно промокшая Сорн уже ставила на печку две кастрюли и наливала воду в стоящую в углу комнаты миску.

А потом сидела у печки, прямо на полу, прижималась к ней то спиной, то боком, наконец-то, отогреваясь, и думала. Здесь явно не было никого, кроме этого старого рыжего кота, громко урчавшего сейчас на её коленях. Что же случилось? Вряд ли библиотекари просто ушли отсюда, оставив его здесь — кошки в пустыне были ценностью, да и просто жестоко оставлять здесь животное в одиночестве. Нет, здесь что-то произошло — возможно, они просто умерли? От какой-то болезни — или от рук человека. Или просто от старости. Так или иначе, библиотекари умерли, но разве может существовать библиотека без них? Почему никто не пришёл на смену? И что теперь будет с МорХитза? Нет, вероятно, они просто уехали и скоро вернутся — и вряд ли обрадуются, обнаружив, что здесь кто-то хозяйничает. Впрочем, она ведь завтра уйдёт, а перед уходом тщательно приберётся, убрав все следы своего пребывания.

Каша оказалась на вкус странной, но скорей приятной, и Сорн пожалела, что не знает названия этой странной крупы. Она и с котом поделилась, положив немного каши себе на ладонь — и когда он, обнюхав еду, начал с неожиданной жадностью её глотать, улыбнулась. В её родной земле разделить трапезу с кошкой считалось добрым знаком, и она подумала, что, значит, действительно доберётся до Изара и найдёт там работу.

Спать Сорн собралась здесь же: комната нагрелась, и даже пол стал тёплым, и ночевать на нём уж точно было удобнее, чем на мокром песке, но едва она начала устраиваться, кот заволновался и, громко мяукая, вновь позвал её за собой. Сорн подчинилась и лишь тогда увидела неприметную дверцу, за которой обнаружилась ещё одна небольшая комнатка с крохотным оконцем. Вот только кровать оказалась занята…

Так вот что произошло с последним библиотекарем! Сорн стояла у узкой кровати и смотрела на тёмное иссохшее тело. Что ж, похоже, завтра утром никуда она отсюда не уйдёт — нельзя же оставить его здесь навечно. Надо будет, как положено, сжечь его, только как это сделать под этим проливным дождём?

— Кажется, я здесь задержусь, — сказала она нервно топчущемуся в изножье кровати коту. — Когда закончится дождь, я всё сделаю, обещаю, — она погладила кота и попросила: — Отведи меня в кладовку? Нельзя спать на месте мертвеца, пока он не упокоен.

Спать она легла в той же комнате, где и ела — постелила на пол одеяло, положила на неё маленькую, набитую шерстью подушку и укрылась вторым. И уснула почти мгновенно, едва успев осознать, что кот устроился вместе с ней. В ногах.

Вот так Сорн и осталась в башне — и, пока ждала окончания едва начавшегося сезона дождей, решила убрать скопившиеся за, кажется, довольно долгое время пыль и песок. Сперва из коридоров, а затем и из комнат, и с книжных полок — тем более что занять время ей было больше нечем. Никогда в жизни она не то что не видела — даже не представляла себе такое количество книг. Если бы она хоть немного умела читать! Если бы она хотя бы просто знала буквы! Сорн рассматривала непонятные значки на страницах — они были разными, как и те языки, что они изображали, и отчаянно жалела, что единственное живое существо здесь кроме неё — кот, который, конечно, не может помочь ей.

Попадались ей и книги с картинками — и Сорн разглядывала их порою часами, вглядываясь в мельчайшие детали и представляя себе изображённые города, животных, растения… Или людей. Люди там тоже были — то со странной, розово-белой кожей и нежными, словно у детей, чертами, то с кожей чёрной, как древесная смола, и суровыми лицами, то с хищными, тонкими чертами… Они были очень разными, эти люди, но куда более разными были звери, чьих изображения в книгах встречались ничуть не реже. Некоторые из них поражали Сорн: так, она никак не могла представить себе огромное, размером с дом создание с ушами, похожими на листья озёрных кувшинок, которые Сорн видела в детстве, когда они все ездили на свадьбу её старшей сестры, и с длинным, словно змея, гибким хоботом, совсем не похожим на маленькие толстенькие хоботы тромпов. Или вот странные грызуны с длинными ушами и задними лапами, или создания, похожие на мохнатых человеческих детёнышей с длинными хвостами, жившие в густых лесах на деревьях… Сорн так хотелось узнать о них больше, но ей оставалось только разглядывать картинки.

Первая радость, охватившая кота с появлением человека, ушла, выветрилась, уступив место недоумению. Она явно любила книги, эта женщина, и она хотела о них заботиться — это он видел и чувствовал. И это было правильно: библиотекарь и должен любить тех, о ком заботится. Но эта женщина вела себя странно: она не читала. Кот понял это не сразу — поначалу ему казалось, что всё идёт так, как надо: женщина обращалась с книгами осторожно и ловко и ставила их на место, и листала их аккуратно… всё, вроде бы, было правильно, но почему же она всё время только смотрит картинки? Кота это тревожило — так не должно было быть, а в его жизни в последние годы было слишком много неправильного, чтобы он просто не обращал внимания на подобные вещи.

А потом он понял, в чём дело, и даже не поверил сначала, что такое бывает. Разве существуют не умеющие читать люди? Как вообще может такое быть? И если они существуют, зачем тогда эта женщина пришла сюда, к ним? Она же не может быть библиотекарем, и она не похожа на обычного путника, иначе она бы здесь не осталась. Так что же она такое? И зачем она здесь? Может быть, это значит, что библиотеки теперь тоже больше не будет, и… А что, если люди вдруг разучились читать? Все люди на свете, и теперь книги просто никому не нужны?

Эта мысль, раз придя ему в голову, уже не оставляла кота, лишая его аппетита и сна, даже женщина это заметила и расстроилась, и заволновалась, и уговаривала его есть… он ел, конечно, потому что слишком изголодался по приготовленной человеком тёплой пище. Но он всё равно нервничал — и думал, думал, думал, что же теперь с ними будет… и однажды это принесло плоды.

Он вспомнил.

Вспомнил, что существуют специальные книги, которые учат маленьких людей чтению! Он видел их на какой-то из дальних полок — их было много, разных, и кот ещё помнил время, когда библиотекари отдавали их тем, кто… наверное, тем, кто не умел читать? До сих пор кот был уверен, что те люди относили их своим детям — но, возможно, они читали их… сами?

Эта мысль посетила кота среди ночи — и он, возбуждённо вскочив, со всех лап кинулся на поиски этих книг. Он должен найти их к утру, чтобы сразу же после завтрака привести сюда женщину. Она должна научиться! Не бывает неграмотных библиотекарей, ей ведь нужно будет выдавать книги, когда здесь снова появятся посетители, а как она их найдёт? Ведь он, кот, не вечен, он вообще уже стар, и он должен оставить здесь того или ту, кто сможет продолжить работу.

Поиски заняли у него несколько часов, но он всё-таки отыскал те полки и даже как раз успел к завтраку, на который впервые за последние дни накинулся с аппетитом. А едва женщина доела, вскочил и, возбуждённо мяукая, позвал её за собой. Они поднялись по лестнице на девятый этаж — кот бежал, а женщина под конец шла всё медленнее и даже спросила встревоженно:

— Что там случилось, что ты так бежишь? Вода залилась в окно?

Он лишь коротко мяукнул и побежал дальше, поджидая её на очередной площадке.

Но вот наконец они подошли к нужным полкам, и женщина придвинула лестницу и взобралась наверх, и вытащила первую книгу, корешок которой кот, забравшийся на полку над ней, возбуждённо царапал лапой.

Когда женщина открыла книгу, кот замер. Ну, она же должна понять, что это? Или, может быть, это не её язык? Кот встревоженно заглянул на страницу и сердито мяукнул — нет, он не ошибся, язык был тот самый, на котором говорила женщина. Ну что же она стоит и всё смотрит в одну точку? Он нетерпеливо тронул страницу лапой, пытаясь её перевернуть. Женщина послушалась и перевернула бумажный лист, а потом вопросительно глянула на кота, а затем опять поглядела в книгу.

Кот опять замяукал, протяжно и требовательно, и поскрёб по странице лапой.

— Я тебя не понимаю, — со вздохом сказала женщина, и тогда он, продолжая мяукать, перебрался на лестницу и, спустившись по ней вниз, пробежал по полу и, прыгнув на стол, заскрёб по нему лапами. Это она поняла — и, последовав за котом, вскоре положила раскрытую книгу рядом с ним, и он лапами начал листать страницы, вглядываясь в красивые яркие картинки. Она помогала — и когда он увидел, наконец, рисунок большого серого кота, кот довольно заурчал и зацарапал по нему лапой, а затем громко мяукнул и заглянул женщине в глаза.

И тогда она поняла. И неуверенно заулыбалась, и спросила:

— Это ведь буквы? Это — буква «К»? — и когда кот согласно мяукнул, вдруг подхватила его на руки и прижала его к себе, и прошептала уверенно: — Я научусь. Теперь научусь…

* * *

И она действительно научилась — сидела за этой книгой часами, твердя незнакомые прежде значки вслух, а потом медленно, по слогам читала первые в своей жизни слова. «Ма-ма», «во-да», «не-бо», «хлеб»… и, конечно же, «кот». Это слово она научилась читать одним из первых — сама составила его из найденных в книге букв и выучила. И оно же было первым, что она написала — даже прежде своего имени. Сорн давно нашла кладовку, где хранилось много самой разной бумаги. И не только бумаги: там был и чистый пергамент, правда, совершенно иссохший и, похоже, уже не очень пригодный к использованию. Были и листы, сделанные из незнакомого тонкого и ломкого материала, которые она опасалась трогать, и были даже чистые, аккуратно нарезанные куски льняной ткани, тонкие и когда-то, наверное, белые, а теперь пожелтевшие от времени. Но бумаги было намного больше, и Сорн после некоторого колебания решилась всё-таки использовать её, чтобы научиться писать. Здесь же обнаружились чернила в запаянных сургучом баночках и перья, и тонкие палочки с кожаной оболочкой и тёмной сердцевиной, оставлявшей яркий след на бумаге. Были и другие палочки, серебряные и свинцовые, которыми тоже можно было рисовать и писать, и показавшиеся Сорн самыми простыми деревянные с такой же, как у кожаных, серединой. Их-то она и брала и часами сидела за столом, выводя буквы — сперва угловатые и простые, а потом и закруглённые, которые можно было писать подряд, не отрывая карандаша от бумаги, покуда слово не кончится.

Сезон дождей между тем закончился, и как-то утром Сорн с котом отправились в пустыню за сухостоем для погребального костра. Она сходила бы и одна, но кот ни на шаг не отходил от неё, стоило ей выйти из башни, и она его понимала и никогда с ним не спорила. Только вновь и вновь объясняла, что не бросит его и что пока в библиотеку не придёт настоящий библиотекарь, она будет делать, что сможет. И что идти ей всё равно некуда. Он слушал — всегда очень внимательно, глядя ей прямо в глаза и чуть шевеля ушами, и вроде бы даже всё понимал, но всё равно шёл за ней следом. Сорн не спорила: в любом случае, вдвоём веселее.

Идти пришлось далеко — на холмы. Отыскав, наконец, засохший и, кажется, отчасти уже кем-то частично обломанный куст, Сорн начала рубить ветки небольшим топориком, который нашла рядом с печью. Вязанка вышла немаленькая, и назад взвалившая её себе на спину Сорн шла медленно, тяжело опираясь о посох. Земля уже высохла, покрывшись оранжевой коркой, прочной, словно камень, и скользкой, словно отполированная лестница. И как ни осторожно ступала Сорн, в какой-то момент она поскользнулась. Боясь, что при падении связывающая вязанку верёвка лопнет, Сорн со всей силы ударила посохом в землю, пытаясь вбить его вглубь и так на него опереться — раздался глухой щелчок, и корка треснула, словно упавший на пол глиняный горшок. Посох провалился в образовавшуюся дыру едва ли не на локоть, и Сорн всё же упала — верёвка действительно лопнула, и ветки рассыпались, к счастью, не задев успевшего отскочить кота.

Сорн выругалась и, растирая ушибленное колено, встала и потянула на себя застрявший посох. Тот не поддался, и она, подойдя поближе, опустилась на колени и просунула руку в широкую трещину, намереваясь освободить его — и вдруг замерла.

Её пальцы уткнулись во что-то, похожее на… траву. Задрожав от охватившего её недоверчивого возбуждения, Сорн стянула с себя башмак и начала оббивать им край трещины, откалывая от него небольшие куски. Наконец, отверстие стало достаточно широким, чтобы Сорн смогла заглянуть в него — и увидеть то, что сперва нащупала. Там, внутри, между глиняной коркой и песком, было узкое, в половину ладони, пространство, почти полностью заполненное практически белыми стеблями, длинными и сочными, весьма похожими на осоку.

Некоторое время — сколько? Она не знала — Сорн смотрела на это чудо, даже не осознавая, что гладит траву ладонью. Значит, пустыня не умерла — она живёт под этим глиняным панцирем, и если всё сделать правильно, то, может быть, получится всё вернуть.

Вот только как это — «правильно»?

Как и все женщины, Сорн, конечно же, с детства занималась огородом и умела работать в поле, но одно дело поле и огород, и совсем другое — пустыня. Что она вообще о ней знает? Что после сезона дождей пустыня на короткое время оживает, покрываясь цветами и травами, которые потом засыхают, превращаясь в то сено, которым хорошо кормить коз. И что с той поры, когда ветер принёс оранжево-красный песок, пустыня практически умерла, и из живых существ здесь остались разве что ящерицы и змеи… которые… которые ведь должны были что-то есть! Вряд ли им хватало друг друга. Почему она никогда об этом не думала? Не песком же они питались, да и воду должны были где-то брать. Опять же, в пустыне до сих пор встречались барханные лисы и кошки — Сорн видела, как пару лет назад старший брат заколотого ею ублюдка принёс двух пятнистых большеухих котят. Те выросли и неплохо справлялись с отведённой им ролью защитников припасов от грызунов, которые, возможно, жили не только в оазисе?

Почему никто не задумывался о том, что все эти звери пьют? И где берут эту воду? Оазисов в этой части пустыни было совсем немного, их вряд ли хватило на всех. А значит, где-то в пустыне была вода — и теперь Сорн знала, где.

Значит, нужно просто разбить эту корку? И всё вернётся? По крайней мере, до следующего сезона дождей. В конце концов, ведь люди в оазисе смогли защитить свою землю, частью убирая нанесённый рыжий песок, частью разбивая засохший в пыль, уносимую ветром дальше.

Но людей не хватит на всю пустыню.

Наверное, Сорн ещё долго сидела бы здесь, думая над всем этим, но солнце поднялось уже высоко и, хотя до прихода настоящей жары оставалось ещё две, если не три недели, оставаться под его лучами было уже неприятно. Да и кот забрался к ней на колени и нетерпеливо замяукал, напоминая о том, для чего они вообще явились сюда и что размышлять ведь можно и дома. Так что Сорн освободила-таки свой посох, поднялась и пошла собирать рассыпавшиеся ветки, но, уходя, воткнула одну из них в дыру, помечая место. Она ещё вернётся сюда и посмотрит, что произойдёт с ней за несколько дней.

…Погребальный костёр вышел на славу. Возможно, дело было ещё и в том, что само тело высохло и поэтому хорошо горело, но, так или иначе, если правы те, кто говорит, что по яркости пламени можно понять, лёгок или тяжёл будет путь умершего в Иномирье, путешествие библиотекаря должно было быть приятным и лёгким, словно утренняя прогулка по цветущей пустыне.

Пепел от костра Сорн отправилась развеивать на закате на те же холмы. Кот шёл рядом с ней, и когда она завела прощальную песнь, издал протяжный и долгий звук, печальный и на удивление мелодичный. Порыв ветра разметал пепел, и тот осел на кажущимся красным в закатных лучах песке серым облаком, и на миг Сорн показалось, что там, где он коснулся глиняной корки, та превратилась в землю, такую же серо-коричневую, как на её родине.

Она сочла это добрым предзнаменованием и, окончив петь, взяла кота на руки и медленно пошла к башне.

К проделанной посохом дыре Сорн вернулась через две недели. Из башни она вышла ещё затемно — с тем, чтобы успеть вернуться до того, как солнце поднимется высоко и начнёт сжигать своим раскалённым дыханьем всё вокруг. Кот шёл за ней следом — было ещё прохладно, и их с котом ноги скользили по покрытой росой глиняной корке. На холмы они поднялись как раз к началу рассвета, и Сорн ещё издалека увидела, что из дыры рядом с помечающей её палкой торчит что-то ещё. Она почти побежала вперёд, задыхаясь от нетерпения, и ещё на бегу опознала пушистые метёлки осоки, слегка покачивающееся на утреннем ветру.

Вблизи стало ясно, что они совершенно высохли, но ближе к земле стебли были живыми, густо-зелёными и сочными. Саму щель разглядеть уже было невозможно: она вся, до самой последней трещинки, заполнилась высокой осокой, высохшей наверху, но вполне живой у корней.

Сорн так увлеклась разглядыванием этих длинных колючих листьев, что момент исчезновения кота упустила. А когда поняла, что его нигде нет, испугалась и, растерянно и тревожно оглядываясь, вскочила на ноги и громко его позвала. Осока зашевелилась, и через несколько мгновений в ней словно из-под земли возникла рыжая ушастая голова. Хотя почему «словно»? Именно из-под земли кот и выглядывал — вернее, из-под глиняной корки.

Сколько же там места? Может быть, там вообще уже возник целый мир — тёмный мир белых растений и слепых, наверное, животных, которые и на поверхности-то никогда не были и не видели солнца.

— Не пропадай так, — сказала коту Сорн, вытаскивая его наверх и прижимая к себе. — Пожалуйста, — добавила она, и могла бы поклясться, что он очень довольно ей улыбнулся.

В то утро они успели вернуться домой до жары, а следующий рассвет Сорн уже встречала с молотком в руках неподалёку от башни. Она не была уверена, что у неё что-то получится, но если она права, возможно, она сумеет отвоевать у оранжевого песка кусочек живой пустыни.

Сорн примерилась, размахнулась — и со всей силы ударила молотком по красно-оранжевой корке. Раздался глухой треск, молоток провалился в пробитую им же дыру, а корка пошла трещинами. Сорн ударила ещё, совсем рядом, увеличивая её, а потом ещё, и ещё, а когда та достигла размеров ладони, отошла на два шага и ударила молотком в новом месте.

С тех пор каждое утро она посвящала вот такой странной работе, вкладывая в некоторые дыры финиковые косточки и слегка закапывая их в песок у самой поверхности, между травяных корешков. Она и сама не верила, что из этого что-то получится, но что она потеряла бы, кроме времени? А его у неё было много…

Первые результаты своего труда Сорн увидела уже через несколько дней, когда из сделанных ею дыр стали появляться первые травинки. Вылезала не только осока — кое-где виднелись и молоденькая тромпова колючка, и полынь, и даже мятлик. Почему-то ему Сорн особо обрадовалась, хотя у неё и не было ни коз, ни кур, которым он мог бы сгодиться, — может быть, потому, что казался ей одним из самых нежных растений.

А в середине лета под вечер, когда Сорн возилась в устроенном ею у северной стороны башни огороде, на дороге появились путники, да не одни, а с тромпами, на которой и восседал один из них. Две другие же были основательно нагружены, а позади уже пешком шли трое мужчин в характерных широких куртках. Шармы. Лучшая охрана, которую можно нанять во всём Мендиаке. Значит, человек, приближающийся к башне, богат — и, похоже, он рассчитывает заночевать здесь.

Сорн занервничала. Ночь в одном доме с четырьмя мужчинами? Конечно, её жизнь и честь защищали законы, но она слишком хорошо знала, чего стоит закон здесь, посреди пустыни. Будь бы она и вправду библиотекарем, она чувствовала бы себя спокойнее: мало кто рискнул бы обидеть такого человека, да ещё и хозяина МорХитза. Но она не была никаким библиотекарем — она едва научилась читать да выводить несколько слов, да и то самых простых. Мелькнула мысль просто не отпирать дверь, но как можно оставить людей за порогом на ночь глядя?

Так что путников Сорн впустила. А вечером, за ужином, приготовленным ею из выданных ими продуктов, Сорн узнала, что по всему Мендиаку, оказывается, ходят слухи, что башня давно заколочена, и что последнего библиотекаря видели в последний раз лет восемь назад. И сейчас гости радовались тому, что слухи оказались всего лишь слухами, и МотХитза жива — а значит, и для дороги есть шанс, и для пустыни, и для всего Мендиака. Ибо что за Мендиак без МотХитзы?

Ночь, которой так опасалась Сорн, прошла совершенно спокойно. Гости покинули башню с рассветом, оставив в качестве благодарности по мешочку красного и белого риса, сахара и пшеничной муки. А ещё несколько вкусных и до сих пор мягких овсяных лепёшек и немного вяленого мяса. Сорн же попросила их иногда останавливаться и разбивать глиняную корку, оставляя в ней по несколько отстающих друг от друга на пару шагов проёмов шириною в ладонь.

Эти гости оказались первыми, но отнюдь не последними. Постепенно — сперва редко, а затем всё чаще и чаще — за ними потянулись другие. Купцы, путешественники, шармы — кто только ни появлялся в МорХитза! Сорн быстро привыкла к ним и вскоре перестала ожидать неприятностей, решив, что её считают то ли библиотекарем, то ли хранителем МорХитза, и никто не хочет остаток своих дней провести в рудниках.

Время шло, и ближе к осени Сорн убедилась в том, что кое-что из её затеи, определённо, вышло: там, где она разбивала красно-оранжевую корку, росли травы и тромпова колючка — они довольно быстро высыхали, конечно, но ведь так и должно было быть. А ещё часть посаженных ей финиковых косточек проросли — в тех дырах, что она поливала, — и обещали со временем стать целой рощей, окружающей башню. Если всё, конечно, пойдёт так, как идёт…

Однажды один из торговцев, останавливающийся здесь уже в третий раз, оставил Сорн в качестве благодарности мешочек жирной чёрной земли, посоветовав смешать её с песком и разбросать в огороде. И пообещал в следующий раз привезти ещё — и Сорн, благодаря его, ругала себя за то, что сама не додумалась просить всех привозить ей именно землю. Хотя бы немного, но если каждый привезёт по чуть-чуть, ей хватит и на огород, и на все её «дыры». Тем более что приближалась осень, и на смену палящей жаре приходили ветра — те самые, что приносили с собой красно-рыжий песок. За ними следовали дожди, и лишь потом, полагала Сорн, можно будет удобрять землю. А значит, к этому времени она соберёт её достаточно, чтобы хватило на всё.

Сеном из высохших трав Сорн перенабила тюфяки в гостевых комнатах, а остаток, ибо его оказалось неожиданно много, сложила в одной из кладовых на первом этаже — пригодится. Тем более что ночевавших здесь путников становилось всё больше, и Сорн порой начинала думать, что легенды о том, что МорХитза — это сердце и душа пустыни, и что покуда жива она, жива и пустыня, не такие уж сказки. Вот только она, всё же, являлась прежде всего библиотекой, а не постоялым двором, а значит, ей требовался библиотекарь, а не привратник, и Сорн старалась. Читала, пыталась запомнить расположение книжных шкафов, училась разбираться в каталогах — и снова читала, читала, читала… Книги захватывали её, зачаровывали, и порой она приходила в себя, лишь когда сгустившиеся сумерки уже не позволяли ей видеть буквы. Лампу же туда, где хранились книги, она не брала — кота это тревожило, а сама Сорн боялась случайно опрокинуть её и погубить башню.

А ещё она иной раз ловила себя на том, что с какого-то момента мысль, что однажды сюда придёт настоящий библиотекарь, больше не кажется ей вдохновляющей. Теперь она расстраивала и даже почти пугала её… хотя нет, это был не страх. Это была… ревность? Опасение потерять внезапно обретённое дело? Сорн не разбиралась в подобных тонкостях, просто теперь она надеялась, что если сюда и придёт кто-то, то он разделит с ней эту работу, а не просто её прогонит или низведёт до положения служанки. Она понимала, конечно, что МорХитза нужен настоящий библиотекарь — такой, который знает все языки мира и может прочесть любую хранящуюся здесь книгу. И понимала, что сама никогда не сможет их все изучить.

Впрочем, она пыталась. Не сразу, конечно — прошло два сезона дождей и стояло жаркое лето, когда один из путников, не владевший известным Сорн языком, достал из котомки потрёпанную толстую книгу и, быстро-быстро листая её, начал составлять корявые, неправильные, но вполне понятные Сорн фразы. Книгу с названием «Словарь самых распространённых слов и выражений Мендиака» Сорн изучала полночи, нарушив собственное правило никогда не читать при лампе, а когда путник отправился дальше, кот отвёл её на девятый этаж, где в одном из шкафов обнаружились похожие книги, посвящённые самым разным языкам. Теперь Сорн могла прочитать что угодно — пускай очень долго и медленно, но отныне это было возможно, и перед ней забрезжила надежда, что однажды она, может быть, сможет стать настоящим библиотекарем.

А дорогу, меж тем, становилось видно всё лучше, ибо вдоль неё теперь что-нибудь росло. Весть о её просьбе распространилась удивительно быстро, и теперь каждый путник, останавливаясь на ночь в МорХитза, оставлял вместе с продуктами и мешочек земли. Разной — от чёрной и жирной до красновато-коричневой, такой же, как на родине Сорн, но всегда живой. Некоторые привозили и семена, и даже маленькие растения — многие из них гибли, но некоторые приживались и росли потихоньку, превращая подножье северной стороны башни в настоящий сад.

Так Сорн и жила, деля время между хозяйственными делами, пустыней и книгами — и смотрела, как растут её пока ещё крохотные финиковые пальмы, рядом с каждой из которых она воткнула в песок сигнальные палки, чтобы разбивать засыхающую корку, а потом поливать молоденькие деревца. Впрочем, теперь в её «дырах» росли не только юные пальмы — там проросли невесть откуда взявшиеся и тромповы колючки, и саксаулы, и даже эвкалипты. А когда в одном из ростков Сорн опознала акацию, она сперва не поверила собственным глазам. Акации не живут в пустыне! Они растут только в оазисах. Значит, вода здесь не так уж и глубоко — или…

Тогда Сорн впервые задумалась, что, может быть, эта красная корка, сковывающая всю пустыню, не такое уж абсолютное зло. В некотором роде она становилась укрытием, крышей, защищающий всё живое от безжалостных лучей солнца, но укрытие это оказалось слишком надёжным и превратилось в ловушку. Но теперь, когда Сорн проделала в ней отверстия…

Впрочем, всё это было слишком сложно — и Сорн бросила эти запутанные рассуждения и просто делала своё дело, наблюдая, как пустыня вокруг медленно, но неуклонно меняется. Постепенно сюда пришли звери — сперва змеи и крохотные буро-зелёные ящерки, появлению которых она совсем не обрадовалась: несмотря на то, что они никогда не вырастали длиннее пальца, они были способны убить человека одним укусом, и их яд был опасней змеиного. Сорн боялась не столько за себя — зубы у ящериц были хоть и острые, но мелкие, и прокусить кожаные ботинки они не могли, а прыгать высоко не умели, — сколько за кота, но поделать ничего не могла. Только просила его каждый вечер ни за что не охотиться на ящериц и искала в книгах животных, которые бы умели на них охотиться. Ведь должны быть такие?

Они и нашлись — сами. Пришли из пустыни и остались жить здесь — маленькие барханные коты с поросшими густым мехом большими ушами, чья шерсть была слишком густой. Тунгаты. Следом пришли и рави, пустынные большеухие лисы, размером немногим больше тунгатов, и эрисы — маленькие покрытые колючками вместо шерсти создания.

Мир вокруг оживал и менялся, и однажды в МорХитзе появились совсем другие посетители. Не путешественники, просто останавливающиеся здесь на пути из Изара в Элкаргун, а те, кто шёл именно сюда.

В библиотеку.

Когда у неё в первый раз попросили книгу, Сорн настолько растерялась, что забыла, что, на самом деле, знает, где искать нужное — просто стояла и пялилась на даже на вид очень умного господина с нежными, как у девушки, руками в чернильных пятнах. Наверное, она бы навсегда опозорилась, если бы не кот, громко и требовательно замяукавший и уведший её за собой. Там, в коридоре, Сорн немного пришла в себя и всё вспомнила — и, следуя за котом, сказала ему:

— Ты ведь и сам всё здесь знаешь. Зачем я тебе?

Кот остановился так резко, что Сорн едва на него не налетела. А потом прямо с места прыгнул к ней на грудь — она поймала его, и он, обхватив её лапами, заурчал и потёрся щекой о её щёку.

И Сорн сочла это за ответ.

И, гладя длинное мускулистое тело и слушая громкое урчание, впервые с болью подумала о том, что тот, кто принял её в помощницы, уже далеко не молод, и однажды ей придётся сложить погребальный костёр и ему. И что он всё правильно сделал: люди живут намного дольше котов, и он должен был передать кому-то дела.

С этого момента не проходило и дня, когда бы Сорн об этом не думала. Что она будет делать, оставшись совсем одна? И даже если здесь поселится кто-то ещё — ведь бывали времена, когда в МорХитза было по три и даже по пять библиотекарей — разве человек сможет заменит ей кота? Да и не только ей. Сорн отчётливо поняла однажды, что настоящим хранителем, добрым духом МорХитза был никак не может быть человек. Значит, ей нужно будет взять где-то котёнка? Где? Идти специально за ним в город? Она знала, что не может уйти так надолго — и потом, что будет, если с ней что-то случится в дороге? Её жизнь принадлежала МорХитза, и Сорн больше не имела права ей рисковать. И потом, даже если её путешествие окончится благополучно, что станет за это время с её огородом? А с молодыми деревьями? Кто будет всё это время их поливать? Конечно, можно уйти зимой — но нет. Сорн знала, что не станет так рисковать. Даже ради котёнка.

Минул ещё год, и ещё… Вокруг МорХитза и вдоль дороги зеленели пока ещё слишком молодые, чтобы давать плоды, стройные пальмы, корявые саксаулы и похожие на вросшие в землю тёмные облака акации. Появились и эвкалипты, и даже мирты, а трав стало достаточно для того, чтобы кормить ими подаренного кем-то из богатых путешественников козлёнка и нескольких цыплят, выросших в маленьких пёстрых кур с пушистыми лапами и удивительно длинными и острыми когтями. К этому времени Сорн уже хорошо узнала библиотеку и теперь могла отыскать любую книгу — даже ту, что была написана на незнакомом ей языке. Тем более что кот, кажется, знал их все и всегда безошибочно подводил её к нужному каталогу, а уж дальше просто нужно было найти карточку с такими же символами, что писали ей посетители.

Иногда Сорн сама не верила в то, кем стала. Нищая безграмотная девочка из оазиса, бежавшая оттуда в отчаянии, незаметно превратилась в одного из самых уважаемых людей Мендиака — как? Она знала ответ, помнила всё, что происходило с ней, но всё равно не до конца понимала. И старалась делать всё, что могла, чтобы волшебство не развеялось, и люди вокруг не увидели её истинное лицо — потому что до сих пор ощущала себя самозванкой, случайно занявшей совершенно неподобающее ей место.

Как-то зимой в МорХитза заночевал богатый купец, вёзший из дальних северных земель удивительнейший живой товар — рисовых котов. Законы запрещали вывозить их из Тохэго и Девина, где они обитали на бескрайних рисовых полях, однако их живой ум вкупе с удивительным умением чуять любую магию и привязанностью к хозяину делали их желанными питомцами в самых богатых домах, а значит, и выручить за одного котёнка можно было достаточно много для того, чтобы рискнуть. Котят обычно забирали вместе с матерью, чтобы они спокойнее перенесли дорогу, и купец с удовольствием показал Сорн одиннадцать трёхмесячных малышей, чья белая от рождения шерсть уже заметно потемнела на лапах, хвостах и ушах. Взрослых кошек при них было три — и купец, отправляясь вместе с Сорн ужинать, выпустил всех животных из клеток, давая им возможность размять лапы и побегать по выделенной ему на ночь комнате. Наутро он, оставив в благодарность за ночёвку пухлый мешок жирной чёрной земли, диковинное, пахнущее хвоей и перцем, тёмное копчёное мясо и мешочек красного риса, отправился дальше, а через четыре месяца, летом, вернулся и, смеясь, вручил онемевшей от неожиданности Сорн двух рыжих котят, абсолютно неотличимых друг от друга.

— Не знаю, когда он успел, — сказал купец, указывая пальцем с длинным, покрытым ярко-синим с золотыми искрами лаком, ногтем, на вылизывающего свою правую переднюю лапу кота, — но они, определённо, принадлежат вам. Хозяева кошки, — добавил он, многозначительно понизив голос и подняв палец вверх, — ни в какую не желали расставаться с потомством, но хранителю МорХитза отказать не смогли и отдали обоих.

В ту ночь Сорн проснулась от ужаса. А что, если это знак? Если теперь, когда у них появились котята, кот сочтёт свою миссию здесь исполненной, а место — занятым, и уйдёт? Она знала, конечно, что это случится однажды, но вдруг это случится уже сейчас? Она нащупала в темноте спящего у неё в ногах кота и, осторожно высвободившись, встала на колени и уткнулась лицом в его шерсть… и поняла, что он там спит не один. На мгновенье ей захотелось схватить двух котят и куда-нибудь деть их, убрать, спрятать, но вместо этого она просто прошептала:

— Не уходи. Пожалуйста, никуда не уходи.

Кот в ответ заурчал, и ей почудилось, что этот мерный звук складывается в такое желаемое «Не сейчас».

…Кот ушёл в тот год, когда финиковые пальмы дали свои первые плоды. С того часа, как вымокшая до нитки Сорн постучалась в дверь башни, минула дюжина лет и зим. И, развеивая в компании двух совершенно одинаковых рыжих котов пепел маленького погребального костра с вершины самого большого холма, Сорн видела перед собой не бесконечные оранжево-красные волны, а тут и там покрытую жёсткими кустами, травами и деревьями землю и тянущуюся вдаль аллею пальм, акаций и эвкалиптов, затеняющих ведущую из Изара в Элкаргун дорогу.

Ту, что позже люди с подачи Сорн назовут кошачьей тропой — в честь четырёхлапого хранителя библиотеки, всё же дождавшегося своего Библиотекаря.