Другой дом (джен)

- Все-таки ты конченый придурок, детка! Просто ужас, какой придурок! — Табаки лениво затягивается. Он как-то по-хитрому зажимает сигарету: держит ее большим и указательным пальцами, развернув ладонь от себя, так, что дым поднимается вверх, обволакивая лицо, руку и белоснежный тюрбан. — Кого ты просил о помощи? — цедит он слова. — Меня..? Ты забыл, кто я такой? И с чего ты взял, что я помогу тебе? Ты — песчинка в моей бесконечной жизни, детка! Ты останешься навечно в своей психушке, а я завтра и не вспомню твоего имени.

Табаки так старательно изображает безразличие, напустив на себя суровый и циничный вид, что Лорду в конце концов становится смешно. Табаки, возмущенный такой реакцией, моментально теряет всю свою невозмутимость, и бросается на Лорда с кулаками, норовя разбить нос, а когда это ему не удается, впивается острыми ногтями в обнаженное плечо, а зубами целит в шею. Расшитые разноцветным бисером и лентами подушки разлетаются в стороны, а несколько нитей из бусин, заменяющих тут занавеси, не выдержав Шакалиного напора, разрываются, и бусины рассыпаются по полу, звонко стукаясь о мраморные плиты.

Табаки страшен в гневе: его лицо искажается, слюна брызжет в стороны. Но он зря старается — Лорд его не боится. Он не скидывает его с себя, даже когда кожа на плече оказывается прокушенной до крови, а только вяло защищается, продолжая смеяться.

- Мерзкий ублюдок! — орет Табаки. — Дерись, твою мать! Сражайся! Ты подохнешь, если не возьмешь себя в руки! Отвечай мне…!

Шакал замирает, и Лорд тотчас же перестает смеяться.

- Отвечай, — повторяет Табаки уже тише. — Ты должен сопротивляться. Я не верну тебя обратно, пока ты будешь тут валяться и мечтать о собственных похоронах.

- Я устал, — качает головой Лорд. — Просто отпусти меня…

- Черта с два я тебя отпущу, — шипит Шакал. — Будешь тут медитировать, пока не выбьешь из своей тупой башки всю дурь!

Лорд снова качает головой. Смеяться ему больше не хочется. Он отворачивается и смотрит в окно. Деревянные ставни распахнуты. Золотые солнечные лучи косыми полосами врываются в комнату, заставляя сиять мраморные статуэтки Будды в ожерельях из живых цветов и медные кувшины для подношений, расставленные по всей комнате. Легкий ветерок ласкает гирлянды колокольчиков, подвешенные к потолку, и они тихонько звенят нежными голосами.

Лорд закрывает глаза и откидывается на подушки. Его оранжевая кашая, которую Табаки издевательски именует тогой, сползла в драке с плеч куда-то на живот, но он не поправляет ее, а наслаждается ощущениями: шершавый лён под кожей спины, прохладный воздух, касающийся обнаженной груди... живые ноги, которые можно согнуть в коленях или вытянуть перед собой. Сейчас ему так хорошо, что вообще не хочется двигаться. Жалко, что Табаки этим почему-то недоволен. Если бы он тоже опустился на ковер и зарылся в красные льняные подушки, Лорд был бы еще счастливее.

- Ты мерзавец, — бурчит Шакал. — Я миллион раз тебе говорил, что ты забрел слишком далеко. Это тупик, детка! Отсюда нет выхода. Только смерть.

- Так помоги мне умереть, Табаки, — мурлычет Лорд.

Табаки не отвечает, но вздыхает как-то очень печально и по-взрослому. Лорд не видит, но чувствует, как проминаются подушки, когда Табаки устраивается рядом.

- Не проси меня об этом, пожалуйста. Проси что хочешь, но не этого.

- Шакал? — глаза открывать не хочется, но Лорд слишком удивлен — не словами, он их уже слышал, но интонацией. — Ты ли это?

- Не я. Я сейчас в столовой, распихиваю бутерброды по карманам.

- Ясно, — говорит Лорд, хотя ему совсем не ничего ясно. — Скажи мне, призрак Табаки, почему тебе тут не нравится?

- Мне-то? Это — твоя Изнанка, Рассветный! Мне вообще тут делать нечего! Я даже не понимаю, как ты умудряешься меня сюда затаскивать!

Лорд перекатывается на живот и нависает над Табаки, на подушку падает водопад золотых волос и сразу скрывает обоих от солнечных лучей. Вид у Шакала под стать голосу, задумчивый и серьезный. И, кажется, немного испуганный. Лорд долго молчит, не зная, стоит ли произносить вслух то, что и так понятно без слов.

- Я не затаскиваю тебя, — наконец говорит он. — Это ты не хочешь отпустить меня. Не позволяешь уйти.

Шакал мрачнеет, черты лица перекашивается, остатки смущения и расслабленности вмиг покидают его. Он рывком садится, отбрасывает Лорда от себя, сверлит его злыми глазками, как будто решая, куда ударить.

- Ублюдок! — цедит он сквозь зубы. — Пеняешь мне, что я не даю тебе сдохнуть?!

Лорд тоже садится. Ему до смерти надоели все эти пререкания. Табаки появляется каждый день и каждый день пытается выпихнуть, вытолкнуть его обратно в реальность. В белую стерильность палат и коридоров — туда, где руки скручены ремнями, где ноги не ходят, а телу больно и холодно. Где он растянут на кровати как лягушка из собственных кошмаров на столе у какого-нибудь лаборанта.

- Ты не понимаешь, — говорит он.

- Так расскажи мне, твою мать! — орет Табаки. — Расскажи, от чего ты бежал сюда, роняя тапки?!

Шакал вне себя от ярости! Сверкает глазами, сверлит недобрым взглядом Лордову переносицу. Его волосы взмокли в драке и прилипли к щеке. Хочется то ли врезать по этой неряшливой физиономии, то ли…

...Лорд тянет руку и проводит ладонью по смуглой щеке, убирая непослушные пряди.

Это случилось сразу после визита в кабинет Моли. После того, как наимерзейший из пауков вывернул его наизнанку, заставив заново пережить весь тот кошмар: аварию, долгие недели в реанимации, попытки заново научиться шевелить пальцами и разговаривать. Лорда выпотрошили, вытряхнув из него воспоминания и содрав с таким трудом нарощенный панцирь, как кожу с мышц. Выпотрошили — и отправили в палату. Наблюдать за тем, как пожилая женщина, одетая в белое, ставит капельницу и меняет памперс неразумному соседу, веселому и загорелому Мотыльку из его сна.

Это не самое неприятное зрелище. В конце концов, Лорд и сам частенько проделывал такие вещи с Толстым. Не так часто, как Македонский или Горбач, но уж точно чаще, чем Лэри, который становился очень брезглив, когда это было выгодно. Сам Лорд не страшился грязной работы и не кривился от необходимости убирать чье-то дерьмо. А вот игл и капельниц он боялся. Об этом мало кто знал, в отличии от знаменитой зеркальной фобии. Зеркала Лорд игнорировал, редко — разбивал. А вот от вида тонких иголок, протыкающих чью-то кожу и всасывающих красную кровь, его самым натуральным способом мутило до рвоты. Эта странная фобия распространялась только на чужие вены, со своими он без страха позволял паукам проделывать все что угодно, а однажды даже сам взял в руки лезвие…

В общем, когда в столовой Лордом получил поднос с тарелками, перед его глазами все еще маячил образ медсестры, ставящий капельницу тощему Мотыльку. Помня о предупреждении Моли, Лорд честно пытался впихнуть в себя обед, и с макаронами это даже удалось, а вот кабачковая икра, по внешнему виду слишком уж напоминающая содержимое памперса Мотылька, не лезла совсем. Если бы он только знал, чем все закончится, он сделал бы все что угодно, лишь бы не нарываться на неприятности!

Угроза Моли оказалась не пустым звуком. После обеда в его палату зашли санитары с одной из работниц кухни, и женщина молча указала на Лорда. Не слишком церемонясь, санитары скрутили его. Далось это им, впрочем, не без труда — у Лорда включились рефлексы и он отвешивал удары направо и налево, не особенно разбираясь, куда бьет. Конечно, в конце концов, двое ходячих и вполне упитанных мужчин одержали верх: Лорда запаковали в смирительную рубашку, вкололи что-то успокоительное и усадили в коляску.

Что было дальше, он помнил очень смутно. Кажется, впадать в прострацию после укола он начал уже в коридоре. Ему вдруг страшно захотелось выйти прочь из своего тела, но шагнуть он не мог, и отключиться тоже не мог, а только чувствовал, как по венам растекается зловонная жижа, из-за которой все и началось. Он слышал голоса, те голоса, обладателей которых тут нет и быть не может, звал их и кричал что-то в темноту, которая вдруг пеленой окутала весь коридор. Ему то казалось, что над ним нависает с насмешливой и ехидной улыбкой Сфинкс, то в тенях, что прятались в нишах стен, мерещился Слепой. Стало очень больно и горячо — везде — и рукам, и ногам, и внутри, там, где бьется сердце. Он закричал от боли и попытался разорвать ремни, стянувшие локти и запястья, а потом вдруг с ужасом понял, что дышать становится все труднее. Через несколько секунд он уже задыхался, судорожно открывая и закрывая рот и хрипло хватая драгоценный воздух — пока это еще было возможно — а когда воздуха больше не осталось, наконец отключился...

….чтобы очнуться на пыльной улице, освещенной ярким солнечным светом. Наверное, это была какая-то восточная страна. Об этом говорили причудливые рисунки на стенах домов и экзотические деревья с большими сочными листьями, а еще одежда Лорда — на нем были шафрановые одеяния, какие носят буддийские монахи и стоптанные сандалии. Воздух тут был теплым и ароматным, пах пряностями, благовониями и желтой выгоревшей травой. Лорд встал на ноги, огляделся и пошел вперед.

Все было совсем не так, как в первый раз. Ему больше не было страшно, ведь теперь он все помнил, и знал, что это Прыжок. Ну, или что там происходит с Ходоками — если, конечно, верить Слепому, который утверждал, что Лорд именно Ходок, а не Прыгун. Он шел долго, иногда отдыхая на пыльных разбитых ступенях каменных зданий, а иногда останавливаясь и устраивая себе передышку прямо в дорожной пыли. Сандалии он почти сразу снял, и теперь удовольствием топтал пожухлую траву и серый песок босыми ногами. Непередаваемые ощущения, с учетом того, что в обычной жизни ног он совсем не чувствовал — если не считать болевых ощущений.

Лорд шел, пока не увидел впереди Храм. Тогда он ускорил шаг, отчего-то чувствуя, что дорога ведет его именно туда. Когда он, уставший и голодный, наконец добрел до парадного входа, то на самом верху каменной лестницы его ждал Шакал Табаки в белом тюрбане, улыбающийся всеми своими тридцатью двумя белоснежными зубами.

- Так все и было, — Лорд заканчивает рассказ, и, словно очнувшись обнаруживает, что его голова лежит на коленях у Табаки, а тот возится с его волосами, пропуская пряди между пальцами и любуясь ими в отсветах солнца, как скупец золотом. — Я сбежал, потому что я трус.

- Нет, — непривычно тихо и задумчиво произносит Шакал — Ты не трус. Ты сильный. Очень сильный. Ты только не сдавайся, детка. Все у нас получится. Только держись.

Лорду хочется поблагодарить его, хотя бы кивнуть в ответ, но рот оказывается словно клеем заклеен, а руки не двигаются. Тело больше не слушается хозяина, но Лорду не страшно. Он знает: передышка окончена. Ему пора возвращаться.

Первым, что он слышит, очнувшись, оказывается пищание какого-то прибора. “Пип...пип...пип...” Сердце бьется? Как громко! “Пип...Пип…” Так было и в реанимации, где он ждал, что же одержит победу над его изломанным телом — жизнь или смерть. Ни пошевелиться, ни открыть глаз. Говорили, что это кома, но Лорд слышал и понимал, что вокруг происходит. Это было очень страшно — понимать, что о нем говорят как о неодушевленном предмете, теле без души.

Жуткое воспоминание мгновенно заставляет ладони вспотеть, а сердце биться чаще. “Пип-пип-пип-пип-пип” — начинает верещать прибор. Усилием воли Лорд открывает глаза и видит, как к его кровати уже спешит дежурная медсестра.

- Ну что же, — часом позже объявляет Моль, — вам, юноша, повезло, что анафилактический шок удалось вовремя купировать. Благодарить персонал надо, что успели вас спасти и ввести антигистаминное. Вам следует извиниться за безобразное поведение, — Моль кивает на угрюмых ящиков с одинаковыми фингалами Лордовой работы под глазами. Лорд не отвечает, справедливо полагая, что если бы он отправился на тот свет, то его вины в этом бы точно не было. — Вы уж дальше без глупостей, пожалуйста, — и, тише, обращаясь уже к лысому важному очкарику, как теперь знает Лорд, его лечащему врачу. — Поставьте мальчика на контроль. И не забудьте указать в карточке аллергию на препарат.