Кто недостоин высоты (гет)

Правящей королеве Маргарите Фландрской было уже тридцать, и хотя возраст этот считался даже запоздалым для рождения наследников, ее величество не спешила с браком, находя гораздо большее удовольствие в заграничных поездках и разрешении политических вопросов, характерных для того времени. Она не слыла красавицей и в юные свои годы, но сохранила то самое обаяние, что приличествует женщине, осознающей свое положение. Будучи дочерью младшего принца лотарингской короны, она унаследовала ту часть истинно немецкой крови, что несомненно поспособствовала развитию ее рационального ума и политической хватки.

Малодушно оставляя поиски мужа на волю случая, королева в ту пору частенько навещала своего друга — графа Лоонского, славившегося домашними рыцарскими турнирами, в которых он и сам не брезговал участвовать время от времени. Августейшую особу, поговаривали, весьма привлекал этот без сомнения достойный дворянин, но, к сожалению, он был женат на наследнице соседнего графства и не рискнул бы сердить последнего потомка Карла Великого адюльтером. Королеве, впрочем, тоже не пристало искать интимного общества с вельможами, ее происхождение обязывало связать себя с обладателем «свежей и посторонней крови», как-то предписывал закон.

Арнульф Четвертый, граф Лоон, а позже и Шини, к своим почти сорока годам обзавелся славой человека блестящего ума и недюжинной храбрости, супругой не менее славного рода, древности которого могла позавидовать и сама королева, тремя детьми и уважением своих подданных, что было в те времена редчайшим случаем. Летом он с семьей по обыкновению занимал замок Руллинген, дорога к которому из Брюгге была уже столь налажена, что не доставляла неприятностей даже самым притязательным путешественникам. Сама Марго Фландрская уже не единожды приезжала к графу подобным образом, неизменно оказываясь в обществе Жанны Лоонской и ее детей. И хотя графиня не скупилась на лесть и реверансы, общение их нельзя было назвать приятным. Впрочем, сохранять лицо в любой ситуации королеве Фландрии было положено по статусу, и, когда графа в одном из турниров постигла неудача и он оказался под копытами своего коня, ее величество лишь нервно обмахнулась ладонью и покинула трибуну. Она не могла себе позволить дежурство у постели раненого, кем бы он ни был, и как только стало известно, что жизни графа ничто не угрожает, покинула резиденцию, и путь ее обратно лежал через пригородный Хасселт, в ту пору лишь начинавший разрастаться под влиянием доброй молвы о своем сюзерене, и до этого совсем ничем не примечательный.

Дело было в середине июля, в то лето, что выдалось на удивление нежарким, и население городка, в котором начались наши события, с удовольствием отмечало особенно чудесную погоду в тот день, когда Дирк Виллемс — один из обычных горожан — решил, что нынче определенно удачное время, чтобы заняться починкой сарая.

Горожанин этот, бывший, как и большинство жителей, обычным крестьянином прежде того, как граф высочайшим велением своим объявил Хасселт городом, ничего выдающегося в своей жизни сделать еще не успел. Выходец из северной части страны, в двадцать восемь лет он был женат, имел двоих детей и небольшое, но ладное хозяйство, позволявшее ему не трястись над каждым заработанным денье. Не чурался он и тяжелой работы, благо природа щедро одарила его физическими данными, причем не сделав эдаким простоватым деревенщиной, каковыми привычно видеть людей его силы и роста. При этом у него было длинное худое лицо, выразительные глаза и почти аристократические скулы, и многие даже знатные дамы по праву могли бы счесть его внешность привлекательной, но, как оказалось, господина Виллемса мало интересовали томные взгляды других женщин, ведь он женился довольно поспешно и рано и никогда не давал поводов упрекнуть себя в неподобающем поведении, являя собой образец добродетели в ее житейском понимании. Чаще всего он бывал немногословен, но при этом до неприятного прямолинеен, что нередко мешало ему сохранять дружеские отношения с людьми, желавшими заполучить его расположение. Так что, как видно, отношение к Дирку Виллемсу бывало неоднозначным, и в итоге это неприятно сказалось на его дальнейшей жизни.

Итак, наш герой, будучи в самом прекрасном неведении о высочайшей гостье, что приближалась сейчас к его дому, как раз вознамерился заменить рассохшуюся опору одного из скатов новенькой, взвалив ее на свои внушительные плечи. Именно таким из окна своей дорожной кареты и увидела его королева, переживающая обычное свое раздражение из-за неудачной поездки. Сделав знак кучеру остановиться и скрывшись за шторкой, она что-то прошептала госпоже Левенберг, что неизменно сопровождала ее в поездках в Лоон, и та, высунувшись из окна, подозвала распорядителя, господина де Артуа, поспешно принявшего приказ королевы. Карета тронулась с места, и начавшая собираться толпа зевак наскоро расступилась перед четверкой гнедых.

Как уже было отмечено, королевский кортеж был достаточно привычным явлением в тех местах, но никогда еще монаршей особе не доводилось останавливаться посреди простой улицы, и новоявленным бюргерам было крайне любопытно, что же случится дальше, так что народ все прибывал. Но стоило только на сцене появиться спешно прибывшим вооруженным солдатам, как все веселое настроение толпы улетучилось, и люди разом замолкли. Виллемс, не увидевший саму королеву, но уже сполна осознавший, что невольно стал героем дня, аккуратно прислонил так и не пригодившуюся балку к стене своего сарая и некоторое время в напряжении взирал, как к его дому приближается господин де Артуа в сопровождении четверых вооруженных гвардейцев.

Королевский распорядитель, очевидно, до того уже давший солдатам указания, коротко кивнул — и тотчас трое гвардейцев скрылись в доме, где в то время находились госпожа Виллемс с детьми. Едва понявший, что происходит, хозяин дома ринулся туда же, но, получив чувствительный тычок аркебузы в грудь и смертельно побледнев, замер всего в шаге от двери. Смешавшийся звук трех выстрелов, прогрохотавших в почти полной тишине, вызвал лишь несколько испуганных женских вскриков из молчаливой толпы, и почти одновременно с этим вмиг обезумевший от ужаса Виллемс, отшвырнув в сторону сразу и гвардейца, и пожилого вельможу, вломился в собственный дом, но тотчас же был откинут обратно на улицу градом ударов выходящих солдат. Одна из аркебуз неудачно попала бедолаге в висок, и тот рухнул на землю словно убитый.

— Чертовы крестьяне, — пробормотал де Артуа, поднимаясь на ноги и отирая запылившееся платье. — Погрузите его на коня, и в столицу!

Не то чтобы господин де Артуа, единственный француз при фламандском дворе, добившийся истинного признания, занимался подобными делами постоянно. Его положение и почтенный возраст — а ему пару лет назад уже стукнуло шестьдесят — позволяли и вовсе не участвовать в столь грубых мероприятиях, однако в этом, именно в этом деле, у него был и свой личный интерес. Как давний советник королевы и участник кабинета министров, де Артуа был искренне опечален многолетним нежеланием Маргариты Фландрской обзаводиться супругом и наследниками, и какие бы доводы и приемы он ни использовал, они так и не были услышаны. В последние же годы его попытки снова и снова поднять эту тему моментально вводили королеву в самое дурное расположение духа, и она буквально сбегала от него, закрываясь в своих покоях на весь остаток дня. И вот, наконец, случилось чудо. Королевский взгляд пал на этого мужлана, у которого, к сожалению, уже была семья. Закон в таком случае предусматривал единственное решение, и господин де Артуа претворил его в жизнь, ни на минуту не задумавшись.

Дело было сделано.

«Королева получает наследников, безродный крестьянин — титул учтивости и жизнь в достатке, а я, Жан де Артуа, — душевное спокойствие и возможность вести внешнюю политику государства. Сегодняшний день не мог стать лучше!» — так размышлял француз, покидая Хасселт, и он даже готов был написать благодарственное письмо графу Лоонскому за такое своевременное падение с лошади, что привело к разрешению столь давней и болезненной проблемы.