В Сиднее солнечно (гет)

Когда-то он мечтал о большом доме. О большом светлом просторном доме, в котором всегда рады гостям, женщины пьют в гостиной чай с маленькими пирожными, мужчины курят трубки и разговаривают в кабинете за бокалом коньяка, а по широким коридорам гуляет эхо веселого детского смеха, делающего мир чуть-чуть ярче.

Когда-то он именно так представлял себе взрослую жизнь.

Как жаль, что с тех пор от этой мечты осталась лишь одна чашка чая, стоящая на покосившемся столике и сейчас вздрагивающая в такт шагам, доносившимся из коридора — такого же темного и мрачного, как сама комната, единственное окно в которой заложено кирпичом из соображений безопасности и конфиденциальности.

За долгие часы ожидания, проведенные здесь, он мог бы, наверное, уже назвать эту комнату домом — если бы, конечно, не считал ее своей могилой. Каждый раз, приходя сюда, он не знает, выйдет ли обратно.

Шаги приближаются, скрип половиц становится громче — кто-то может подумать, что они призваны предупредить о приближающихся гостях. Что ж — он ошибается. На самом деле с оповещением прекрасно справляются сигнальные чары, а скрипящие половицы — своего рода индикатор, помогающий составить портрет пришедшего на встречу. Некоторые застывают в нерешительности каждые пару шагов, некоторые крадутся, стараясь идти бесшумно, что практически невозможно. За всю жизнь он встречал только одного человека, способного на такое. Не считая себя, конечно.

Сегодняшний гость идет твердой уверенной походкой, бездушно вырывая ботинками с металлическими набойками жалобный протяжный вой у каждой половицы — словно дом стремится предупредить владельца комнаты о грозящей опасности. Жаль, что беспокойство о собственной жизни давно стало слишком большой роскошью.

Пользуясь редкой возможностью проявить эмоции, он усмехается. Когда-то давно в этой комнате стоял гроб — юношеская выходка, призванная то ли смутить гостей, то ли приучить его самого к мысли, что он может в любой момент умереть. Он не уверен, насколько это было действенно, но наблюдать за тем, как другие смотрели, или, вернее, не смотрели в сторону такого странного предмета интерьера, было забавно.

Он не позволяет себе провалиться слишком глубоко в воспоминания — сейчас некогда предаваться ностальгии, которая в последнее время стала его постоянной спутницей. Сейчас надо быть собранным, осмотрительным и держать палочку наготове.

Дверь открывается, стирая с его лица малейшие следы хоть каких-то чувств. Как обычно.

— Добрый вечер, — вряд ли этот вечер можно назвать добрым для его посетителя, но мать когда-то учила, что манерами пренебрегать нельзя — вне зависимости от ситуации. Тогда он ее не слушал, зато теперь понимает прекрасно.

— Добрый, — абсолютно спокойно здоровается вошедший мужчина, будто каждый вечер ходит по местам подобным этому. Хотя, может, и на самом деле ходит, кто его знает.

— Хорошая сегодня погода, не правда ли?

Наверное, со стороны это выглядит так, будто он издевается или тянет время, однако он просто считает, что не вправе первым начать задавать вопросы.

— Даже слишком солнечно для начала октября, — гость поддерживает никому не нужную игру, хотя по нему видно, что он не настроен на длинные диалоги.

— Действительно.

Сделать паузу, дать возможность сразу перейти к делу.

— Вы ее знаете? — рядом с чашкой остывшего чая ложится колдография, с которой на мужчин смотрит блондинка, определить возраст которой не позволяет большое количество косметики и воспитание, полученное в детстве.

— Предположим.

Его ответ — формальность. Эту женщину знают все, в том числе и он.

— Мне бы хотелось, чтобы она исчезла, — такая знакомая формулировка, воскрешающая в памяти то, что он был обязан забыть.

— Исчезла? — скорее, не вопрос, а утверждение.

— Умерла, — в голосе гостя звенит металл. — Зачем бы еще я пришел к наемнику?

— Я предпочитаю термин “разнорабочий”, — воспоминания все еще пытаются настичь его, поэтому приходиться прикладывать усилия, чтобы голос звучал спокойно. — Цена?

Упавший на стол мешочек с деньгами заставляет чашку подпрыгнуть так, что чай темной волной выплескивается прямо на на фотографию. Женщина морщится и пытается отодвинуться подальше от расплывающегося коричневого пятна. В жизни она бы никому не позволила так с собой обращаться, но тут у нее нет особого выбора.

— Это аванс, — комментирует свои действия гость. — После получите еще два таких.

— Идет, — просто кивок. Иногда он торгуется, но только если его не устраивает цена.

Развернувшись на каблуках, гость делает в шаг в сторону выхода, открывая спину. Наверное, будь он моложе — он пустил бы сейчас Аваду, но годы научили его сначала думать... Впрочем, не совсем...

— Я бы на вашем месте не был столь любопытен, мистер Флинт, — говорит гость в ответ на попытку заглянуть под маскирующие чары. — В конце концов, вы же наемник. — И уходит, оставляя Флинта сжимать палочку, в попытке справиться с собственными нахлынувшими чувствами.

* * *

— Тебе надо уехать, — последние минут пятнадцать Флинт пытался подобрать слова, придумать, как начать этот разговор, но так и не смог найти ничего лучше.

— Зачем? — Рита совсем не удивлена. Хотя, с его привычкой вечно говорить о делах в постели, ее и в самом деле уже трудно удивить — не то что в начале их отношений.

— Надо, — он понимает, что опустить подробности не получится, но хочет хоть чуть-чуть отложить этот момент.

Рита в ответ просто фыркает и, сев на постели, закуривает сигарету. Ее груди свисают вниз — Маркуса всегда удивляло, что, несмотря на возраст, она не стесняется собственного тела, ни в первую их встречу, ни сейчас. Впрочем, своего характера она тоже совсем не стесняется, а он куда безобразнее.

— Меня заказали? — она спрашивает так, словно говорит о погоде или, в крайнем случае, о светских сплетнях. В голосе лишь равнодушие и толика удивления напополам с весельем.

Семь лет назад она говорила это иначе. Семь лет назад этот вопрос был пропитан обреченностью и злобой. Тогда она, кажется, была готова сама убить своего заказчика. Хотя почему — кажется? Именно так она и сделала несколько дней спустя, после того, как убедила Флинта, что может быть ему полезной. Убийство стало одним из условий сделки.

— Да, Рита, ты — единственный человек, которого мне заказали дважды, — его слова звучат до ужаса пафосно, и Маркус это прекрасно понимает. Ситуация настолько абсурдна, что ему хочется смеяться, но он не может позволить себе потерять контроль. Только не сейчас, когда он понятия не имеет, чего ожидать от Риты.

Семь лет назад она не хотела жить. Семь лет назад она пыталась сохранить свою гордость при новой власти, боролась за право писать то, что хочет — едва ли не единственная, плыла против течения. И, наверное, тогда бы она с легкостью приняла информацию о смертельной болезни — но она не хотела умереть так, убитая как собака у себя дома, на пороге собственной ванной. И это дало ей силы бороться.

На что способна Рита, желающая жить, Маркус пока не знает.

— Всего дважды? — она смеется. — Я думала, меня заказывали раз пять минимум, просто ты мне об этом не говорил, не желая расстраивать.

Сигаретный дым наполняет ее спальню. Рита не рассеивает его, и Маркусу кажется, что она делает это специально, зная, насколько это его раздражает. Так же, как и тон, которым она сейчас говорит.

— Ты вообще можешь быть серьезной? — он начинает злиться. Ему хочется вскочить с кровати и прижать ее к стене, стиснуть руками тонкое горло — но вместо этого он медленно встает и начинает собирать одежду. Чем меньше времени он тут проведет, тем меньше шансов, что он сорвется.

А еще это дает возможность не смотреть на Риту.

Мантия обнаруживается на кресле, носки — за кроватью. Если бы собрать мысли в голове было так же просто как вещи в ритиной спальне... Почему-то за семь лет он ни разу не подумал о том, куда приведут их отношения — и сейчас необходимость отпустить Риту бьет по самому больному — по желанию держать все под контролем.

Трусы никак не хотят находиться, и он совсем уже было решает идти без них, когда Рита неожиданно садится рядом.

— Я всегда серьезна, дорогой, — с силой разжимая его стиснутый кулак, она вкладывает трусы Маркусу в руку, и, когда он уже почти готов поверить, выпускает струйку дыма ему прямо в лицо, снова заливаясь смехом — будто сделала нечто по-настоящему забавное.

Это оказывается последней каплей. Он сталкивает ее с кровати и почти с наслаждением слышит, как она стонет, ударившись о противоположную стену. Он не верит, что боль заставит ее стать серьезнее, но все остальное, о чем он думает, еще хуже.

— В следующий раз, когда увижу, я убью тебя, Рита, прости... — он нависает над ней, комкая в руках одежду. — И да, я говорю сейчас абсолютно серьезно, в отличие от тебя.

Он почти силой заставляет себя поверить в свои же слова, потому что знает: Рита почувствует даже тень сомнения и начнет давить, а он к этому не готов. С тех пор, как получил заказ, он успел перебрать в голове сотню вариантов — и нашел единственный, способный спасти почти всех. Или, по крайней мере, дающий хоть какой-то шанс.

Дождавшись осторожного кивка, он делает шаг назад — развернуться к Рите спиной он не рискует — рукой нащупывает палочку на комоде и собирается аппарировать.

— Кто меня заказал? — сквозь звенящую в ушах ярость до него доносится вопрос Риты,.

Он обещал честно отвечать на ее вопросы — еще один пункт их давнего соглашения. Но в этот раз он искренне надеется, что звук аппарации заглушил прозвучавшее имя. Ради их общего блага.

* * *

Он стоит посреди квартиры и оглядывается вокруг, прислушиваясь к стуку капель по оконному стеклу.

За последние сутки его квартира никак не изменилась, однако сейчас ему остро бросается в глаза отсутствие ритиных вещей, которых тут никогда и не было — негласное правило, которое они всегда соблюдали неукоснительно. Теперь у него даже не останется ничего на память — хотя, может, это и к лучшему.

Он никогда не строил планов на будущее, никогда не задумывался, куда приведут их отношения. Сначала она была просто удобным вариантом, потом стала удобной привычкой, теперь же...

Теперь она была лишь одним из воспоминаний, на которые он не имел права.

“Разнорабочий — человек без прошлого и будущего, человек, жизнь которого каждый день зависит от его умений, и больше ничего. Ни друзей, ни врагов, ни закона. Только клиент, цель и ты, как своеобразный мост между ними”. Когда-то, стоя перед зеркалом, он повторял вслух эти нехитрые правила. Ему тогда казалось, что не так уж сложно им следовать. Впрочем, в двадцать один многие склонны преувеличивать свои возможности.

Нет, конечно, тогда он никого не убивал. Ну, почти... Начинал в основном с простых заказов — скрыть какой-нибудь темный артефакт, стереть память, в крайнем случае, кого-нибудь припугнуть — благо школа Темного Лорда не прошла даром.

Теперь такие заказы бывают редко — или ходят с ними не к нему, а к кому-то другому. Маркуса не очень-то волнует конкуренция, по крайней мере, пока он уверен, что ему нет равных. И последний заказ — лучшее тому подтверждение.

Рита… Мысли снова возвращаются в маленькую комнату, где все еще стоит на столе чашка когда-то ароматного чая. Тогда его первой мыслью было — нет, он не сможет. И даже от этого ему стало по-настоящем страшно. Но тогда он еще не знал имени заказчика.

Впервые за долгое время им руководил страх. Именно страх заставлял его перебирать в уме варианты выхода из ситуации, несмотря на то, что свечи вскоре погасли и комната погрузилась в полную темноту.

Так было даже легче — не видеть собственных дрожащих рук, не видеть, как капают на них льющиеся из глаз слезы. Легче — не примириться с собственным бессилием, а снова верить, как когда-то в далеком детстве, в мечту о большом светлом доме, о посиделках перед камином и о красавице жене.

На долю секунды ему хочется стереть себе память, и он даже сжимает в кулак правую руку — но палочки в ней нет, а сам он, оказывается, стоит на коленях. Он наклоняется и начинает судорожно шарить по ковру рукой, изо всех сил пытаясь не думать, но это не помогает… Капли дождя начинают стучать сильнее и чаще. И ему уже кажется, что это не капли, а воспоминания с силой атакуют его. Воспоминания о первой проведенной ночи, о первом совместном деле, сотни воспоминаний о кратких сухих разговорах, в которых не было места для выражения хоть каких-то чувств. Да и самих чувств не было. Тогда он запрещал себе чувствовать — теперь приходится чувствовать постфактум, и впервые за эти семь лет признавать, что Рита ему нужна, не только как напарник или как любовница, но как женщина...

Он засыпает, крепко прижимая к себе сверток, который все еще пахнет ее сигаретами — и сейчас для него это самый лучший запах.

Ему снится большой светлый дом, бегающие по коридорам дети и жена, которая так похожа на Риту. Они смеются, говорят о всяких мелочах, на которые у них никогда не хватало времени, пьют чай у камина, почему-то гуляют по берегу, слушая шум волн, или просто валяются на песке, щурясь от яркого солнца.

Но солнце оказывается вполне себе настоящим. Он просыпается в своей постели и первое время не может понять, как он туда попал.

— Мне кажется, тебе все-таки придется меня убить, — ставит все по местам голос Риты. И едва ли не впервые в жизни он на самом деле рад его слышать.

* * *

Половицы приветственно скрипят под ногами. Он мог бы пройти по ним тихо, даже несмотря на ношу в его руках — но он слишком устал от тишины в своей жизни. Ппоэтому теперь он не заботится о собственной беззвучности, особенно, когда знает, что его никто не услышит, кроме его спутницы — но ей уже все равно. Флинт перебарывает искушение извиниться, когда случайно задевает ею дверной косяк, и наконец входит в комнату. Никогда этот коридор еще не был таким длинным.

Он устраивает ее на узкой каменной лавке, стоящей у одной из стен, и выпутывает из черной ткани. Правая рука тут же безвольно свешивается с края скамьи, но он бережно поднимает ее и кладет на живот, стараясь не смотреть на голые груди.

У него еще будет время — сову он отправил каких-то пятнадцать минут назад, и теперь осталось только ждать.

Стараясь избавиться от непрошеных мыслей, чай он заваривает подчеркнуто медленно и тщательно. Выливает старый, моет чашку, кидает заварку, наполняет водой и заклинанием прямо в чашке кипятит ее, наслаждаясь тонким ароматом бергамота, а потом, не удержавшись, делает глоток — чего раньше никогда себе не позволял — кажется, именно такой чай любила Рита.

Невольно он оглядывается и снова смотрит на тело своей любовницы. И, хотя ему не привыкать к подобным процедурам — он всегда демонстрирует трупы своим заказчикам, прежде чем сжечь — тело Риты выглядит в этой комнате особенно неуместно. Возможно, потому что она кажется ему слишком живой. Для него она всегда будет живой, настоящей, он слишком хорошо помнит ее голос, ее смех и даже, как ни странно, ее слезы.

Но теперь она лежит тут, словно восстанавливая равновесие, нарушенное семь лет назад.

Он не выдерживает — подходит и проводит рукой по обнаженному телу, которое хранит остатки тепла, и едва не подпрыгивает, когда с шумом распахивается дверь.

В первый миг он думает, что опять потерял счет времени — но свечи прогорели всего чуть-чуть, значит, прошло едва ли полчаса с тех пор, как он вошел сюда.

— Замечательно, мистер Флинт, — Маркусу кажется, что он узнает знакомые интонации в этом голосе.

Он хочет произнести что-то в ответ, но слова застревают в горле, и он лишь делает шаг в сторону, пропуская гостя ближе к телу.

Ему хочется отвернуться, но нельзя — он не может позволить себе такую слабость.

— Мистер Флинт, — гость наконец отвлекается от изучения трупа. — Не могли бы вы подтвердить, что Рита Скитер мертва?

— Простите? — Маркусу кажется, что он ослышался.

— Клятва, мистер Флинт, — в голосе гостя появляются извиняющиеся интонации, но рука требовательно тянется к Маркусу. — А потом я расплачусь с вами, и вы дальше сможете заниматься своей работой. Разной работой.

“Клянусь, что Рита Скитер мертва” — все просто.

Все просто, но Маркус медлит, а этого делать нельзя, это может вызвать подозрения.

Не доверяя собственному голосу, он кивает, хватает со стола чашку и выпивает еще теплый чай одним глотком, а потом становится в позу, в которой обычно дают Непреложный Обет.

— Клянусь, что Рита Скитер мертва, господин Министр, — слово в холодную воду ныряет он и закрывает глаза.

В воцарившейся тишине отчетливо слышится звук разбившейся о каменный пол чашки, выпавшей из ослабевших пальцев.

* * *

Когда Рита приезжает в аэропорт, солнце уже клонится к закату и заливает оранжевым светом огромные витражные окна. С висящих в зале ожидания телевизоров затянутый в деловой костюм диктор предрекает начало так припозднившегося в этом году сезона дождей, и Рита даже немного рада, что она его уже не застанет.

Она смотрит на заходящее солнце и комкает в руках новенький паспорт. Наверное, она должна думать о будущем, но сейчас оно представляется не столь радостным, как несколько дней назад, до того злополучного разговора с Маркусом.

— Начинается регистрация на рейс SDL-098 до Сиднея, — раздается на весь зал голос диспетчера. Дальше Рита не слушает, берет сумку и, силой воли заставляя себя не оглядываться, идет к стойке регистрации.

“Все будет хорошо”, — последние слова Маркуса, в которые ей так хочется верить.

Она не так часто летает на самолетах, поэтому обычно следит за своими действиями, чтобы не выглядеть дурой — но сейчас ей плевать. Она на автомате сдает багаж и проходит в зону дьюти фри. Она идет, словно во сне, разве что старается не сталкиваться с идущими ей навстречу людьми.

Наверное, она привлекает слишком много внимания, потому что к ней подходят сотрудники аэропорта и спрашивают, все ли у нее нормально.

— Все будет хорошо, — голосом без всякого выражения отвечает она и, лишь заметив их слегка вытянувшиеся лица, поправляется: — То есть, все хорошо, спасибо.

Рита оглядывается на снующих вокруг людей — в другой день они бы наверняка ее бесили, но сейчас их присутствие даже успокаивает. Они словно заполняют пустоту, которая теперь образовалась в её жизни.

— На рейс до Сиднея опаздывает один человек. Поторопитесь, пожалуйста, на посадку, — голос диспетчера не выражает абсолютно никаких эмоций — ей все равно, что у “одного человека”, возможно, начинается новая жизнь.

Рита резко выдыхает и быстрым шагом идет к посадочным воротам — она не привыкла передумывать на середине пути. Она уверенно проходит через уже пустой рукав и, наконец, оказывается в почти заполненном салоне самолета.

Она бессмысленно следует за стюардессой, стараясь не всматриваться в лица других пассажиров, чтобы не искать одно-единственное знакомое лицо, которого тут не может быть…

— Где, черт побери, тебя носило?!

В соседнем кресле — Маркус. В ногах у него стоит большая коробка с чайным сервизом, явно купленным в дьюти фри.

— Маркус? — не верит своим глазам Рита.

— Я это, я, миссис Флинт, — он обнимает обомлевшую Риту и усаживает в пустое кресло. — Все нормально. Давай не будем задерживать самолет.

— Оборотка сработала? — задает она самый глупый в мире вопрос.

— Сработала, — Маркус смеется немного нервно. — И я чертовски рад, что ты теперь Рита Флинт.

Ей хочется задать еще миллион вопросов, но она понимает, что сейчас не время. Самолет начинает разгоняться по взлетной полосе, и Рита с улыбкой смотрит вперед. В конце концов, в Лондоне на завтра обещали дождь, а в Сиднее наверняка будет солнечно.