Эмансипация Панси (гет)

Драко Малфой — сложный человек.

Панси понимает это только теперь, в конце пятого курса, когда их псевдоотношения в очередной раз зашли в тупик — и это за каких-то четыре месяца! Впрочем, лучше уж принять это как данность сейчас, чем потом, через долгие годы семейной жизни проснуться утром и внезапно осознать, что человек, с которым ты столько лет делила кров, бюджет и даже родила от него ребёнка — абсолютно тебе чужой. Как некая галактика, вполне самодостаточная и развитая, но не имеющая шансов и через тысячи световых лет пересечься с твоей.

А ведь сначала всё шло довольно неплохо — особенно для первых настоящих (а тогда они казались вполне настоящими) отношений. Драко дарил Панси розы — изредка, но дарил, раза три сводил её в Хогсмид, а на день рождения преподнёс ей набор посуды из тончайшего китайского фарфора. Панси тогда этот подарок невероятно умилил; ей казалось, что таким образом Драко намекает ей, что хочет видеть её хозяйкой в своём доме. В их доме.

Впрочем, довольно скоро всё покатилось под откос. С каникул Драко возвращался мрачнее тучи — он никогда не говорил, в чём дело, но Панси решила для себя, что у них в семье, видимо, какие-то неувязки — ну а срывал своё плохое настроение на ней. Нередко стали возникать ситуации, когда он резко замолкал посреди разговора, замыкался в себе и в течение нескольких секунд преображался до неузнаваемости, становясь угрюмым и нелюдимым. И, что самое отвратительное, ни одно увещевание Панси не способно было вывести его из этого состояния. Она и ругалась, и жалела его, и пыталась вызвать на диалог — в общем пыталась хоть как-то расшевелить, но всё было бесполезно. В такие минуты он становился похожим на улитку в раковине, и, в конце концов, Панси решилась на последнее средство, которое, по её расчётам, уж должно было вывести Драко из анабиоза — она призналась ему в чувствах, которых на самом деле не испытывала. Проще говоря, солгала, что любит его. Раньше они никогда об этом не говорили, лишь Панси изредка называла его каким-нибудь ласковым словом, и то из-за мрачности Драко подобные вещи всегда казались неуместными. Однако, услышав слова, для кого-то заветные, а для Драко просто непривычные, он немного очнулся, и его бесцветные глаза и бледное лицо даже выразили некую перемену настроения... но на этом всё закончилось. Спустя непродолжительное время он всё же первым бросил Панси, заявив (не лично, а через сокурсников), что не верит её признанию, что всё это — пустые слова и что в действительности он никому не нужен.

Панси долго переживала, ломала голову над тем, что же она делает не так, и, как многие девочки, растущие без братьев и сестёр и с детства окружённые вниманием всех близких без исключения, искала причину в себе одной, решив, что в любом случае всё замкнётся на ней. В это время ей было ой как нелегко, ведь всё навалилось разом — конец учебного года, сдача СОВ, эта ненормальная Амбридж, которая даже слизеринцам уже перестала нравиться из-за запретов на всё что только может быть (большинство студентов любили ходить в Хогсмид или болеть на квиддичных матчах за свою команду, однако благодаря взбалмошной министерской жабе были лишены и этих немногих удовольствий, вносящих разнообразие в школьные будни), ну и, само собой, разлад с Драко. Причём особенно сильно Панси огорчал не сам факт утраты её радужных надежд на будущий брак с богатым именитым волшебником, а то, как именно эта утрата осуществилась. О том, что Драко собрался её бросить, знал, кажется, весь факультет; многие девчонки бросали на Панси насмешливо-жалостливые взгляды, Блейз Забини во время лабораторной по зельям протиснулся к её котлу и шепнул, чтобы она не смела напиваться или что-то делать с собой, а тем же вечером Трейси Дэвис с обманчивым сочувствием советовала ей не удерживать Драко и отпустить на все четыре стороны. Панси же поначалу не могла взять в толк, что, Мерлин побери, происходит, но, наконец, когда она уже практически всё выяснила из раздающихся там и тут шепотков и сложила два и два, Драко удосужился-таки вызвать её на приватный разговор, в котором, судя по поведению сокурсников, не было уже никакой необходимости — с тем же успехом Драко мог объявить Панси о своём решении расстаться по громкой связи. С отрешённым видом, пряча глаза, он сообщил ей, что вот, мол, он ждал от неё признания несколько месяцев, а, может, даже и лет, учитывая её детское восхищение им с первых же курсов (сама скромность!), но теперь, получив его, не поверил её словам и разочаровался — в ней, в себе, во всём. Его ведь никто не может по-настоящему любить, он нужен другим только для выполнения не самых приятных поручений, а искреннего отношения не видит даже со стороны родителей. Такой вот бедный-несчастный.

Слушая этот бред, полный истинного эгоизма, спрятанного за скорбной жалостью к себе, Панси пропустила через себя весь спектр эмоций от яростной обиды до ледяной ненависти. И с этим слюнтяем она носилась столько времени? Хорошо, пусть лет до четырнадцати она носилась не с конкретным человеком, а с созданным её восторженной фантазией образом, но последние-то полгода должны были открыть ей глаза! А она без конца оправдывала его, проявляла терпение и понимание, искала объяснение его вывертам и истерикам, старалась всячески сглаживать углы и избегать конфликтов. И что получала в ответ? Большую часть проведённого вместе времени — недовольство, кислую физиономию и глупые придирки. К примеру, одной из таких придирок было внезапно втемяшевшееся в голову Драко убеждение, что Панси задаёт слишком много вопросов. В связи с его постоянной угрюмостью и сухим молчанием Панси быстро смекнула, что выяснять, что случилось и что его тревожит, не имеет никакого смысла, поэтому на любом из их редких свиданий, даже самом долгом (когда ещё можно было посещать Хогсмид), звучала лишь пара-тройка вопросов вроде "Куда сегодня пойдём?", "Тебе нужно купить что-нибудь у Писарро?" и "Нам ещё не пора в замок?". Как у Драко дела с учёбой и здоровьем, по крайней мере, физическим, Панси и так знала. Но, драккл раздери, трёх вопросов в день ему всё равно было "слишком много"! Невнятным аргументом всему этому было то, что в конце каждого такого предложения он представлял себе вопросительный знак, как будто прописывал его на пергаменте, и эти крючковатые символы его безумно раздражали. Тогда Панси, в крайней степени возмущённая и обескураженная этим нелепым заявлением, впервые допустила мысль, что у Драко поехала крыша, но поскольку она, в отличие от него, была адекватна и неглупа, то решила пустить в ход свою природную хитрость. Отныне все вопросы, дабы не ранить нежную восприимчивую натуру Драко знаками-крючками, видоизменились в оканчивающиеся жирной точкой предложения формулировки наподобие "Сегодня предлагаю сходить в "Сладкое королевство"" или "Думаю, нам нужно возвращаться в гостиную". Теперь Драко не к чему было придраться, и он выдумал нечто новенькое, а, точнее, возобновил старенькое: ходил в Хогсмид в одиночку, в большом количестве покупал слабоалкогольные напитки вроде медовухи или грушевого сидра, протаскивал их в замок и напивался в своей комнате, после чего отправлял своего филина к Панси с плаксивыми записками о своей никчёмности и ненужности, целью которых, очевидно, было вызвать жалость, а потом прикинуться волевым гордецом и, воротя от всех свой аристократический нос, не принимать ни помощь, ни заботу.

Два раза в такой ситуации Панси бросала всё, мчалась к Драко, штурмовала его комнату и, ворвавшись внутрь, вытаскивала запутавшегося мальчика из депрессии, в которую он сам себя загнал. Но в третий раз, уже после оглашённого во всеуслышание решения о расставании, спасения утопающего не последовало: Панси, наконец, вспомнила о своей собственной гордости и проигнорировала все пьяные записки Драко.

На следующий же день он, придя в себя, выловил её у дверей Большого зала, отвёл в тихий уголок в коридоре и, в кои-то веки глядя прямо в глаза, спросил:

— Скажи честно, те твои слова были правдой? Ты действительно любишь меня?

Панси едва не рассмеялась.

— Вот так поворот! Ты же сам заявил, что не веришь мне, что убеждён в лживости этого признания, так какой смысл тебя разубеждать?

— А смысл в том, — запинаясь, сказал Драко; видно было, что он тщательно подбирает слова, — что если всё-таки это правда, я останусь с тобой, и мы ещё раз попробуем построить отношения, а в будущем, вероятно, и семью...

Слушая краем уха эту невнятную исповедь, Панси смотрела на Драко во все глаза и сама себе удивлялась — столько лет она слепо бегала за этим надменным себялюбивым выскочкой, бахвалящимся своим происхождением, домом и наследством, а на самом деле ничего из себя не представляющим и ничего самостоятельно не добившимся, и вот, когда он чуть ли не руку с сердцем ей предлагает, холодную худую руку с холодным бесчувственным сердцем, одно лишь её слово может разом решить все вопросы и осуществить детскую мечту. Всего-то нужно сказать "Да", и будет у неё уважаемая фамилия, слуги-домовики, мэнор с павлинами на гравиевых дорожках, солидный доход — и абсолютно безрадостная посредственная жизнь с мужем-занудой.

Поэтому Панси покачала головой, прервав тем самым монотонное бормотание Драко, и с улыбкой сказала:

— Нет!