Фазы неизбежности (гет)

Один из главных постулатов Ордена гласил, что жизнь каждого некроманта является достоянием общества, а посему эту жизнь необходимо тщательно беречь, расходуя исключительно «по делу». Так что употреблять алкоголь, наркотические смеси, курить и предаваться прочим невинным человеческим страстям, способным раньше срока подорвать здоровье, «мерзким некромансерам» было запрещено уставом. Что, впрочем, не мешало многим из знакомых Дарэм заниматься всем вышеперечисленным за спиной руководства.

И, если от пары шумных попоек или выкуренной трубки особенной беды ждать не стоило, то вот с наркотическими смесями действительно можно было попасть в изрядные неприятности. Во многом потому что эти самые смеси входили в рабочий набор каждого практикующего некроманта в виде так называемых «боевых эликсиров», которые полагалось применять только в совсем уж безвыходных ситуациях. Изготавливаемые в лабораториях Ордена составы способны были на время увеличивать скорость реакций, обострять чувства, истончать грань между реальностью и изнанкой, облегчая забор силы и почти на уровень «вздергивая» действенность налагаемых печатей. А еще при злоупотреблении боевые эликсиры вызывали бешеное привыкание — ощущение мнимого могущества, которое они дарили, превращалось в настоятельную потребность, некроманту начинало казаться, что без стимуляторов он просто не сможет работать, а, если уж привычка успевала слишком укорениться, дело могло дойти до настоящего абстинентного синдрома.

Впрочем, совсем уж критические случаи подобного рода в рядах Ордена были редкостью — как правило, оступившихся коллег вовремя отправляли на лечение, где им приходилось отнюдь не сладко. И теперь, вспоминая серые, измученные лица, искусанные губы, дерганные жесты и внезапные перепады настроения братьев по оружию, мучительно отвыкающих от пагубного влияния эликсиров, Нази сама отчетливо напоминала себе жертву цеховой алхимии.

На ощупь собирая волосы в пучок на затылке, Дарэм бросила косой взгляд в угол, где чернело деревянным «задником» огромное зеркало, еще несколько ночей назад отвернутое самой Нази к стене — слишком сильна была привычка машинально, бездумно пользоваться его услугами. И слишком больно было всякий раз натыкаться взглядом на отражающуюся в глади полированного стекла пустоту, явственно свидетельствующую о том, что Нази Дарэм больше нет.

«Я все еще здесь, — в очередной раз напомнила она себе, застегивая ряд мелких перламутровых пуговиц на платье и твердо добавила: — Я справлюсь».

Подойдя к дверям своей комнаты, Нази потянулась было, чтобы открыть ее, но в последний момент передумала и громко сказала:

— Герберт, передай Куколю, что я иду в библиотеку, так что на третий этаж часов до пяти ему вход заказан.

Некоторое время ничего не происходило, а затем дверь со стуком распахнулась, и в образовавшуюся щель просунулась голова виконта фон Кролока, на лице которого было написано выражение раздраженной досады.

— Скажи-ка мне, Дарэм, — сразу на повышенных тонах начал он и, вдвинувшись в комнату целиком, скрестил руки на груди, — у тебя нет впечатления, будто бы я оброс перьями? Или, положим, мой нос неожиданно не стал походить на клюв?

— Нос, как нос, — Нази, уже понимая, к чему идет дело, только пожала плечами. — Разве что длинноват немного.

— Ты, во-первых, прежде чем о моем отзываться, на свой бы посмотрела, — Герберт фыркнул. — А во-вторых, раз уж мы выяснили, что на птицу я не слишком похож, какого черта ты из меня делаешь почтового голубя?! Сама ему говори, что хочешь, а я тебе не посыльный!

— Я понятия не имею, где он сейчас, и через этажи мне до него все равно не докричаться, — обогнув младшего фон Кролока, Нази подхватила со стола молескин со своими заметками. — Вот ведь забавно, а? Похоже, мне благополучие Куколя дороже, чем его хозяевам. А ведь он вам верой и правдой служит уже… сколько там?

— Двадцать три года, — откликнулся виконт и все еще недовольно добавил: — Если бы ваше святейшество дало себе труд прислушаться, оно бы знало, что Куколь сейчас в конюшне, и я туда ради твоих прихотей идти не собираюсь. Терпеть не могу лошадиных истерик. Когда ты, наконец, начнешь учиться использовать зов? Ей-Богу, маменька, вы меня со своими просьбами за эти десять дней утомили больше, чем мой отец своим формализмом за десять лет! — юноша закатил глаза и, явно передразнивая саму Нази, проговорил: — Герберт, сходи, Герберт, скажи, Герберт, передай... и я еще считал, что от тебя живой было слишком много хлопот!

— Я тебе не «маменька»! — мгновенно приходя в ярость, рявкнула Нази и, с трудом взяв себя в руки, чуть спокойнее добавила: — А обучение зову в мои планы не входит вовсе, и ты об этом прекрасно знаешь, так что прекрати спрашивать.

Герберт, который с нарочитым ужасом шарахнулся от Дарэм при первом окрике, в защитном жесте выставил перед собой ладони и воскликнул:

— Хорошо, как тебе будет угодно! Только не убивай меня, ужасный некромант — я ведь еще так молод!

— По крайней мере, чувство юмора у тебя точно как у пятилетнего, — огрызнулась женщина и стремительно вышла из комнаты, опасаясь, что дальнейшая беседа с Гербертом обернется очередной сварой.

Контролировать эти вспышки с каждым днем становилось все труднее — они возникали внезапно, точно приступы прогрессирующей болезни, и что станет «спусковым крючком» в следующий раз, предсказать было абсолютно невозможно. Дарэм, по долгу службы, неоднократно приходилось убивать, не только пришедших с изнанки тварей, но и людей, однако ни разу в жизни она не испытывала от этого удовольствия — вынужденная мера, суровая необходимость, неотъемлемая часть работы, которую она когда-то сознательно выбрала для себя сама. Но, когда «оно» накатывало откуда-то из глубины, накрывая Нази с головой, точно вязкая волна раскаленной смолы, желание сломать что-нибудь, разнести вдребезги, а еще лучше — свернуть кому-нибудь шею — становилось очень отчетливым. И это, признаться, пугало Дарэм до черта.

На смену ярости иногда приходила апатия, когда Нази часами сидела, разглядывая ночное небо за окном, и мысли в ее голове текли вяло и медленно, не способные удержаться ни на чем дольше секунды. Но чаще всего бурное раздражение уступало место суетливой тревоге, и Дарэм металась по комнате, не в силах ни сидеть, ни лежать, хватаясь за все подряд и тут же отбрасывая в сторону, чувствуя, как мелкой, отвратительной дрожью трясутся руки, и как в теле, кажется, ноет каждая косточка.

И день не приносил желанного успокоения, вместо замковых стен предлагая в распоряжение Дарэм бескрайнюю черноту зазоров между тропами, выйти на которые было теперь ей не по силам, да и элементарно увидеть места, где они пролегают — тоже. В бытность свою некромантом, путешествуя по тропам, Нази никак не могла отделаться от ощущения направленного на нее из темноты взгляда — оно никогда не исчезало, но с годами стало привычным, как и глухая тишина, как и могильный холодок этого места. Нынче же это ощущение чужого присутствия пропало — теперь Дарэм сама стала глазами, неотступно провожающими взглядом всякого ступившего во владения смерти.

«Я справлюсь», — раз за разом повторяла она себе, точно эта фраза была неким заклинанием, способным волшебным образом придать ей сил. И силы действительно находились. Дарэм щедро черпала их из собственного злого упрямства, точно так же, как делала это после смерти Винсента, вот только, чем дальше, тем меньше становилось этих сил, и тем хуже срабатывали попытки убедить себя, будто все, что от нее требуется — еще немного потерпеть. Где-то в самой глубине души Нази точно знала, что улучшения не последует.

Тем не менее, сдаваться Дарэм не собиралась, и пока что ей худо-бедно удавалось уговорить себя «пережить» еще одну ночь. А потом еще одну.

— Между прочим, тебя уже сколько раз просили, чтобы ты днем не оставалась в спальне, — Нази досадливо цыкнула, осознав, что Герберт увязался следом, с легкой непринужденностью подстроившись под ее быстрые шаги. В некоторых случаях общество младшего фон Кролока, которым нынче начинался и, пожалуй, заканчивался весь круг общения Нази, ей действительно помогало отвлечься, но иногда оно лишь провоцировало желание отпилить виконту его белокурую голову, чтобы навсегда избавиться от его бесконечной болтовни.

— Изыди, упырь, — почти ласково попросила она. — Я в ваши с графом предпочтения не лезу, и вы в мои не суйтесь. Так что, если вам нравится лежать в гробах — ради Бога, а меня более чем устраивает моя кровать.

— Ты хотела сказать, отцовская кровать, — ничуть не обидевшись на «упыря», поправил ее Герберт, которого, как уже успела убедиться Дарэм, вообще крайне сложно было задеть в те дни, когда в планах у него не значилось на кого-нибудь разобидеться.

— Что-то не припомню, чтобы он хоть раз потребовал от меня уступить ему место, — язвительно заметила Нази. — А впрочем, называй, как хочешь, мне все равно.

— И при чем здесь предпочтения, спрашивается? — младший фон Кролок в недоумении покрутил головой. — Думаешь, мне приятно каждый день в склеп спускаться? Но даже я, хоть отец и называет меня крайне легкомысленным и инфантильным, понимаю, что это необходимая мера предосторожности, в то время, как ты, фрау «я-знаю-о-вампирах-больше-тебя», поступаешь откровенно глупо, ставя под угрозу не только себя, но и нас.

На это заявление Нази отвечать и вовсе не стала, поскольку некая неумолимая логика в словах Герберта действительно присутствовала — во время дневного сна вампиры были абсолютно беспомощны и уязвимы, так что предпочитали прятаться в наиболее укромных и защищенных местах, вроде подвалов, погребов, пещер или — чаще всего — гробов. Такое пристрастие к центральному элементу похоронной атрибутики объяснялось не столько вкусовыми предпочтениями немертвых, сколько определенной внешней «естественностью» выбора. В случае визита нежданных гостей мирно лежащий в гробу покойник вызывал куда меньше вопросов, чем, скажем, тот же самый покойник, лежащий где бы то ни было еще.

Разумеется, гостей, тем более незваных, в замке практически никогда не бывало, однако, если учитывать, что единственной защитой вампирского логова в светлое время суток был Куколь, боевые способности которого стремились к абсолютному нулю, такой шаг был, пожалуй, весьма предусмотрительным. Вот только сама Нази при мысли о том, чтобы добровольно улечься в гроб, не испытывала ничего, кроме отчетливого отвращения. В отличие от тяжелых каменных саркофагов старшего и младшего фон Кролоков, кровать хотя бы позволяла Дарэм убеждать себя, что она еще не умерла.

— С каждой ночью ты становишься все несносней, — сокрушенно посетовал Герберт, обращаясь к сводчатому потолку коридора, и, как всегда, резко отбросив в сторону любимейшую из своих личин, которую Нази про себя именовала маской легкомысленного паяца, уже серьезным тоном спросил: — Дарэм, ты ведь понимаешь, что твой юношеский протест затянулся, и долго так продолжаться все равно не может? Мне на тебя уже смотреть страшно.

— Так не смотри, тебя никто не неволит, — толкнув дверь библиотеки, сквозь зубы процедила Нази, истово надеясь, что сегодня ей повезет, и помещение окажется не занятым. Однако, как видно, судьба сегодня была настроена по отношению к Дарэм особенно неблагожелательно, поскольку хозяин этой «обители знаний», а заодно и всего замка в целом, обнаружился за одним из столов возле самого камина. Черные волосы собраны на затылке в безукоризненно аккуратный «хвост», бледные пальцы опирающихся локтями на столешницу рук сцеплены замком под подбородком, и вид, в целом, донельзя невозмутимый.

Нази отчетливо захотелось выругаться, но она усилием воли сдержала этот неблаговидный порыв — со старшим фон Кролоком Дарэм старалась пересекаться как можно реже, поскольку в его присутствии, с недавних пор, находиться ей стало весьма затруднительно. Слишком уж сильно было искушение перейти от абстрактной жажды разрушения к более конкретным действиям, и удерживало Нази лишь осознание того, что против полностью осознавшего себя и реализовавшего свой потенциал трехсотлетнего высшего вампира шансов у нее не больше, чем у молодого стражника, столкнувшегося на темной улице с профессиональным убийцей.

— Отец, спасайся, — с порога посоветовал младший фон Кролок. — Фрау сегодня определенно не в духе.

Взгляд серебристо-серых глаз на мгновение оторвался от книжных страниц, задержавшись сначала на лице довольного своей «шуткой» сына, а затем — на самой Дарэм.

— Доброй ночи, Нази, — ровно сказал граф. — И тебе тоже, Герберт, хоть ты, должен отметить, и ведешь себя просто отвратительно, так что, может статься, не заслуживаешь подобного пожелания. С твоего позволения, я все же рискну и останусь там же, где сейчас. Фрау Дарэм не возражает.

— Доброй ночи. Разумеется, Ваше Сиятельство, — Нази коротко кивнула.

Возражать не было ни малейшего смысла, поскольку этот вопрос уже был решен четыре ночи тому назад, когда Дарэм впервые наткнулась на графа в библиотеке, как и теперь, мирно изучающим какой-то талмуд. В ответ на изъявленное ею неудовольствие от подобной компании граф лишь развел руками и сообщил, что абсолютно не намерен подстраивать свой график под график Нази, так что, в случае каких-либо претензий, «любезная фрау Дарэм» вполне может удалиться — задерживать ее ни в коем случае не станут. Поспорить с законностью этого предложения Нази не смогла бы при всем желании — фон Кролок был в своем праве, к тому же его, в отличие от Дарэм, все полностью устраивало. И именно это злило женщину больше всего.

Впрочем, как выяснилось в тот же вечер, соседство графа оказалось на удивление терпимым, хотя Нази и опасалась, что его присутствие будет всерьез действовать ей на нервы. Фон Кролок мирно занимался своим делом, обращая на Дарэм не больше внимания, чем на окружающую его мебель, и она, к вящему своему удивлению, постепенно успокоилась, полностью сосредоточившись на очередной подборке демонологических трактатов. С тех пор они сталкивались еще дважды, и всякий раз эти встречи проходили в тишине, нарушаемой лишь вежливым приветствием и не менее вежливым прощанием. Вот и теперь граф, дождавшись ее кивка, вновь перевел взгляд на лежащую перед ним книгу, явно намеренный не изменять уже сложившейся традиции и тактично позволить Нази сделать вид, что его здесь нет.

— Ну и что за заумную чушь ты изучаешь на этот раз? — подойдя к столу, Герберт бесцеремонно заглянул в раскрытый почти на середине том.

— Руководство к частной патологии и терапии внутренних болезней. Эта, как ты выражаешься, заумная чушь весьма полезна для понимания процесса функционирования нервной системы человека, и, если бы ты взял на себя труд интересоваться чем-то более серьезным, чем бредни современных мистификаторов или измышления романтиков от науки, подобных нашему знакомому профессору…

Продолжения этой мысли Дарэм так и не услышала, поскольку поспешила скрыться в темных лабиринтах стеллажей, прихватив со стола зажженную свечу.

Ей теперь не нужен был источник света, чтобы видеть в темноте, однако Нази, как и прежде, всюду ходила с лампой. Она могла слышать топот крошечных мышиных лапок в подвале, но, за пару дней научившись контролировать уровень «громкости» окружающего мира, никогда не обостряла слух выше человеческих пределов. Она могла спокойно приподнять угол массивной кровати, чтобы вытащить закатившуюся под нее щетку для волос, но не позволяла себе делать этого, равно как не собиралась обучаться менталистике. И пить человеческую кровь.

Пресловутая вампирская жажда. Дарэм избегала думать о ней и, тем не менее, прекрасно осознавала, что именно в жажде кроются причины всего — приступов гнева, наплывов апатии, тревоги, невозможности усидеть на месте, желания куда-то бежать, сухих спазмов в горле, дрожи в руках и судорог, скручивающих тело в болезненный узел так, что порой женщина по несколько часов проводила, скорчившись на огромной кровати, не в силах подняться и впадая в странное полузабытье. Душа Нази Дарэм не желала крови, но мертвое тело, к которому она отныне была прикована, требовало ее с каждым часом все сильнее.

«Я справлюсь, — в тысячный раз за эти дни повторила себе Дарэм, забираясь на стремянку, чтобы вытащить с полки запланированные к изучению на сегодня книги. — Нужно только потерпеть. Совсем немного».

* * *

— И ты не собираешься вмешаться? — убедившись, что Нази, сознательно не пользовавшаяся вампирским слухом, отошла достаточно далеко, негромко поинтересовался Герберт, падая в кресло напротив отца. — Черствый вы все же человек, папА, позвольте заметить. Ваша и без того мертвая избранница, кажется, всерьез решила сделаться еще мертвее, а вы сидите тут и ухом не ведете, бессовестно сваливая на меня роль парламентера.

Граф в ответ только коротко вздохнул и, отодвинув от себя книгу, по привычке потер пальцем переносицу, на мгновение прикрывая глаза.

— Пока не собираюсь, — сказал он. — Поскольку не думаю, что от моего вмешательства сейчас будет хоть малейшая польза. Для фрау Дарэм я сейчас являюсь едва ли не персонификацией самого вампиризма, с которым она все еще пытается сражаться. Так что любой мой совет, боюсь, будет воспринят ею в штыки, вне зависимости от того, насколько он разумен. Однако, поверь, если ситуация с ее внутренней войной выйдет из-под контроля, я приму соответствующие меры. Должен признать, она прекрасно справляется. Ты, если мне не изменяет память, запросил пощады на третью ночь, и это при том, что пил кровь сразу после инициации.

Уловив едва заметные нотки гордости в тоне отца, Герберт насмешливо фыркнул.

— Ни дать, ни взять Пигмалион, — сказал он. — Да, отец, твоя Галатея, без сомнений, упряма, как стадо горных козлов и высокоморальна, как бенидиктинка! Куда уж мне, ставшему вампиром по собственной воле, до ее успехов, замешанных, между прочим, исключительно на ее глупости. Вот ты, например, знаешь, зачем она ходит в библиотеку, точно на службу?

— Разумеется, знаю, — граф неторопливо кивнул и, уловив совсем рядом частый перестук шагов, тихо добавил: — Каждый сам выбирает причуды себе по вкусу.

Герберт скривился, раздраженно потянув себя за спадающий на бледную щеку длинный локон. С тех пор, как старший фон Кролок обратил Дарэм в вампира, атмосфера в замке царила настолько гнетущая, что сам молодой человек предпочел бы проводить ночи где-нибудь подальше. Однако, несмотря на все сто двенадцать лет, прошедших с той ночи, когда сам он стал немертвым, юноша отчетливо помнил, насколько важно в подобные моменты чужое присутствие рядом. Для Герберта таким, пускай и молчаливым, и до крайности мрачным собеседником в свое время являлся старший фон Кролок, разговоры с которым помогали ему не сойти с ума во время следовавших один за другим мучительных приступов жажды. Для Дарэм же подобным «помощником» поневоле стал сам виконт.

Вот только бессмысленное упрямство Нази, чем дальше, тем больше выводило и так никогда не отличавшегося терпением младшего фон Кролока из себя.

— А я считаю, что это просто смехотворно! — громко сказал он, наблюдая за тем, как Дарэм сгружает на дальний от камина стол несколько очень древних с виду томов. — Нази, я, конечно, рискую тебя удивить, но это не лечится!

Дарэм, сосредоточенно углубившаяся в первые страницы тома, посвященного европейской демонологии семнадцатого века, с потрясающим, с точки зрения графа, упорством сделала вид, что заявления виконта не расслышала. Или, по крайней мере, что обращался молодой человек вовсе не к ней. Фон Кролок и впрямь был прекрасно осведомлен о том, чем ночь за ночью занимается в библиотеке его протеже. С кропотливым упорством цепляющегося за последние свои иллюзии человека Дарэм перелопачивала богатые фонды графа в поисках того, чего в реальности попросту не существовало — способа если не излечиться от вампиризма, то хотя бы вытащить душу обращенного из западни между тропами, дабы она могла упокоиться с миром.

Фон Кролок мог бы сказать Нази, что за двести с лишним лет своего обитания в замке, он прочел все эти книги, часть из которых добыл сам, и ни в одной из них не было ничего, способного помочь. Мог бы сказать, что сам когда-то так же отчаянно искал лекарство от того, что никогда не было болезнью, месяцами не отрываясь от почти выцветших древних страниц, и ни на шаг не приблизился к цели. Однако, глядя на упрямо сомкнутые в тонкую линию губы Нази, он точно знал, что она никогда не поверит ему на слово.

— Оставь ее, Герберт, — спокойно посоветовал он, обращаясь к сыну. — Фрау изволит вести себя неразумно, совершая ровно ту же ошибку, из-за которой в итоге и оказалась здесь. Отнесись к этому с пониманием.

Резкий хлопок книжного переплета за спиной фон Кролока показал, что у способности Нази пропускать не вызывающие у нее одобрения фразы мимо ушей тоже есть пределы.

— Знаете, Ваше Сиятельство, где я видела ваше понимание? — едко осведомилась она, и граф, повернувшись в кресле, устремил на нее долгий, задумчивый, отчасти даже несколько меланхоличный взгляд.

— Могу себе вообразить, Нази, — наконец, сказал он. — Что, впрочем, не отменяет того прискорбного факта, что именно этим ты и занимаешься.

— В списке людей, а также нелюдей, чье мнение я желала бы сейчас услышать, вы, Ваше Сиятельство, занимали бы почетное последнее место, — сухо откликнулась Дарэм и, подхватив со стола несколько книг, добавила: — Пожалуй, именно сегодня я воспользуюсь вашим щедрым предложением и почитаю у себя.

— Как тебе будет угодно, — согласился фон Кролок и, когда дверь библиотеки за спиной женщины захлопнулась, сказал, обращаясь к сыну: — Именно это я имел в виду, когда говорил, что любое мое высказывание сейчас будет подвергнуто критике.

— И это ты называешь критикой? — Герберт коротко рассмеялся. — Отец, а ты не боишься, что она, вдохновившись примером твоей вампирской юности, выждет момент и убьет тебя так же, как ты в свое время не по-джентльменски убил свою «мать», а заодно и кучу ее родственников?

— Не боюсь, — граф вздохнул, глядя на закрытую дверь долгим, рассеянным взглядом и прислушиваясь к торопливым шагам бегущей от нелицеприятной истины Дарэм. — Чтобы убить меня, ей потребуется научиться пользоваться своими силами, причем, учиться ей придется у меня самого. Так что, вместо страха, я, скорее, испытываю надежду на то, что однажды она придет к такому желанию.

* * *

— Отец, проснись! — вопль Герберта больно ударил по ушам, и фон Кролок резко сел, отталкивая в сторону крышку гроба и по привычке судорожно хватаясь рукой за горло. Чем старше были немертвые, тем медленнее после дневной спячки «оживало» их тело, так что отсутствие юноши в склепе было ничуть не удивительно. Удивительно было то, что Герберт не воспользовался ментальной связью. — Пока ты спишь, у тебя жена сбежала!

Фон Кролок некоторое время смотрел прямо перед собой, в то время, как мысли в его голове сменяли друг друга с бешеной скоростью. Имя Марии на краткий миг всплыло из самых глубин памяти, но тут же было отброшено в сторону — Мария уже двести с лишним лет была мертва.

— Позволь уточнить, — медленно проговорил граф, запрокидывая голову к потолку склепа, туда, откуда, с легкостью проникая сквозь толстые слои камня, звучал голос его наследника. — Кто у меня сбежал?

Секунду спустя Герберт, очевидно, решивший прояснить ситуацию лично, взволнованно сверкая глазами, уже стоял перед застегивающим плащ фон Кролоком.

— Нази, кто же еще, — нетерпеливой скороговоркой пояснил он. — А мог себе выбрать нормальную женщину. Но нет, тебе подавай такую, чтобы головной боли от нее было побольше, а проку поменьше! Я ее предупреждал, что нельзя до бесконечности делать вид, будто мы все тут способны питаться эфиром. И ты предупреждал…

Не вслушиваясь дальше в гневные разглагольствования молодого человека и решив оставить без внимания его заявление относительно неожиданно приобретенного семейного статуса фрау Дарэм, граф прикрыл глаза, из трех нитей, связывающих его с сыном, слугой и новообращенной Нази, безошибочно подхватывая ту, что неразрывным ментальным поводком протянулась от него к Дарэм после инициации.

Герберт притих, наблюдая за тем, как его отец, точно компас, медленно поворачивается лицом на северо-восток.

— Куколь? — коротко спросил фон Кролок.

— Цел и невредим, — откликнулся юноша и тут же поинтересовался: — Ну что? Ты ее чувствуешь?

— Разумеется, я ее чувствую, — граф открыл глаза и коротко бросил: — Почти полторы мили. Оставайся здесь, сейчас твоя помощь мне вряд ли потребуется.

Судя по хаотичной и натужной вибрации нити, где-то в глубине души Нази все еще пыталась сопротивляться. Однако, исходя из того, что она пускай медленно, но все же продолжала удаляться от замка, бой складывался далеко не в ее пользу. Подумав, что Куколя стоит поздравить в связи с его воистину невероятной везучестью, граф еще раз прикинул расстояние и шагнул, тут же почти по колено провалившись в снег. Где-то здесь.

Фон Кролок быстро осмотрелся по сторонам, подстраивая зрение под резкий контраст черных древесных стволов с искрящимися отраженным лунным блеском сугробами, и, наконец, чуть позади себя обнаружил их с Гербертом «пропажу». Облаченная в одно только платье Нази Дарэм двигалась странными рывками — то замирала на долю мгновения, покачиваясь из стороны в сторону, то вновь делала несколько быстрых, нечеловечески плавных шагов вперед.

Перекинув крайне мешающий ему на столь пересеченной местности край плаща через руку, граф неторопливо двинулся ей навстречу, внимательно вглядываясь в мертвенно-бледное, уже явно искаженное трансформацией лицо.

— Могу я осведомиться о цели твоей прогулки? — спросил он, когда разделяющее их расстояние сократилось до нескольких футов. Женщина резко, по-птичьи, склонила голову к плечу, и прямо на фон Кролока уставились абсолютно черные глаза, в которых не было даже тени человеческого выражения.

— Убирайся к черту, — хрипло и на пару тонов ниже, чем обычно, сказала Дарэм и сделала попытку обогнуть графа по дуге, однако тот, шагнув в сторону, снова оказался прямо перед ней. — Не твое дело.

— Боюсь, что в этом ты ошибаешься, — фон Кролок покачал головой, — Это именно мое дело, и я не могу позволить тебе навестить деревню. Впоследствии, уверен, ты крайне пожалеешь о содеянном, поскольку на одной жертве остановиться сейчас не сможешь. Пойдем домой, и я сам приведу тебе подходящего человека, даю слово.

В ответ Нази — а точнее, вампирша, поскольку называть стоящую перед ним женщину этим именем фон Кролок категорически не желал — отшатнулась от протянутой к ней ладони и оскалилась, точно волчица, обнажая вытянувшиеся на полную длину клыки.

— Надо полагать, это означает «нет», — фон Кролок вздохнул, понимая, что пробиться к агонизирующему сознанию фрау Дарэм при помощи слов ему точно не удастся. Отпускать контроль всегда было пугающе легко, гораздо легче, чем удерживаться на грани трансформации. Голова графа опустилась, он слегка подался вперед, нависая над вампиршей, и точно также хищно выщерился, заставив женщину с коротким хриплым визгом отступить. Не позволяя себе окончательно утратить власть над собой, фон Кролок сосредоточился и резко хлестнул по нити ментальной связи. — Мне действительно жаль, что приходится поступать с тобой подобным образом. Я позволил себе питать некие смутные надежды на твое благоразумие и не желал прибегать к насилию в вопросах питания, однако твое упрямство, к сожалению, все же оказалось куда сильнее голоса здравого смысла.

С каждым новым произнесенным словом граф делал шаг вперед, продолжая ментальную атаку и не отрывая взгляда от черных, лихорадочно сверкающих глаз женщины, которая пятилась от него, не в силах разорвать зрительный контакт самостоятельно.

«Я сильнее тебя. Я старше тебя. Ты сделаешь то, что я велю».

В каждом цивилизованном человеке живет зверь — именно так говорили некоторые мыслители, с трудами которых графу довелось ознакомиться за годы жизни и посмертия. И он с точностью мог сказать, что в самом существовании вампиров эта простая истина находила куда более яркое, возведенное почти в абсолют отражение, заставляющее немертвых прикладывать немалые усилия, чтобы баланс в их случае склонялся на сторону человека.

Напугать, подавить саму мысль о сопротивлении, заставить безоговорочно признать его главенство — сейчас это было единственной целью и единственным выходом для фон Кролока, еще раз напомнившего себе, ради чего он снова и снова наносит удары по ментальной связи, на уровне инстинктов вынуждая женщину покориться.

Нази Дарэм была нужна ему человеком, а не скрывавшимся в каждом из немертвых, подчиненным жажде зверем, который сейчас безраздельно властвовал над ее личностью. Сама Нази справиться с этим зверем сейчас была не в состоянии, так что бороться с ним предстояло фон Кролоку, который точно знал, что хищники понимают лишь один язык — язык силы, не физической, но внутренней.

— Остановись, — потребовал он, не позволяя даже легкой тени неуверенности проскользнуть в собственный голос, и женщина послушно замерла, напряженная, готовая сорваться с места, стоит графу лишь на мгновение отвести взгляд. — Подойди ко мне.

Несколько мучительно долгих секунд она еще колебалась, а затем шагнула вперед, оказавшись, наконец, в пределах досягаемости, чем фон Кролок и поспешил воспользоваться. Схватив вампиршу за тонкое, даже ему показавшееся ледяным запястье, граф шагнул из заснеженного леса прямиком в замковый подвал, который не посещал вот уже около века — с тех самых пор, как Герберт научился контролировать свои приступы настолько, что ему перестали требоваться особые условия содержания.

Мощные каменные стены, крепкие, окованные железом двери, когда-то подвешенные на обычные петли, а теперь намертво вмурованные в кладку металлическими штырями толщиной в руку, затхлый воздух, в котором витал запах сырости — обычный человек имел все шансы задохнуться здесь, однако вынужденные «постояльцы» здешних казематов в кислороде не нуждались. Фон Кролок не думал, что однажды ему придется возвращаться в это место, с которым его не связывали хоть сколько-нибудь теплые воспоминания. Как не думал и о том, что на четвертом столетии существования повторит собственную «глупость», не просто обратив еще одного человека в себе подобного, но и позволив этому человеку стать третьим в округе «неспящим». Совсем недавно он был уверен, что Герберта с его неуемной прытью даже более чем достаточно, чтобы удовлетворить его потребность в компании.

Граф прижал ладонь к чуть влажной, шероховатой каменной кладке, прислушиваясь к происходящему за стеной. Дезориентированная внезапным, еще не вошедшим у нее в привычку перемещением сквозь пространство вампирша некоторое время вела себя тихо, очевидно, собираясь с силами, а затем на дверь один за другим обрушилось несколько мощных ударов, сопровождаемых глухим, яростным рычанием. Женщина металась по комнате, то и дело ударяясь о стены, и фон Кролок точно знал, что сейчас она, ослепленная жаждой, абсолютно не чувствует боли от ломающихся и почти мгновенно срастающихся заново костей.

— Скажи, я тоже вел себя настолько ужасно, когда ты запирал меня здесь? — голос Герберта, прозвучавший прямо за плечом, вырвал графа из задумчивости. Виконт с нарочитой опаской покосился на слегка вибрирующие в пазах монументальные двери и зябко передернулся.

— В сущности, да, — покачал головой граф и, тоже посмотрев на дверь, добавил: — Все потерявшие над собой контроль немертвые ведут себя подобным образом, если попытаться сдерживать их насильно. Путь этот весьма опасен, поскольку порог воли строго индивидуален, как и порог силы. Ты был гораздо выносливее, чем те, кого я пытался обратить до тебя, а она — сильнее тебя. Думаю, во многом дело в образе жизни, который она вела, и в крепости заложенных в ней моральных установок. У тебя никогда не было настоящей внутренней причины сдерживать свои порывы по отношению к смертным, так что сковывали тебя в основном лишь условия нашей сделки. И эти стены. В то время как фрау Дарэм внешних условий требуется гораздо меньше, поскольку она приучена защищать людей, а не убивать их.

— А ты сам когда-нибудь… — Герберт сделал неопределенный витиеватый жест рукой, но фон Кролок прекрасно понял, о чем хочет спросить его наследник.

Граф всегда спокойно делился с сыном подробностями своего посмертного существования, полагая, что его опыт может быть полезен — жесткое «табу» в их беседах лежало только на том отрезке времени, когда фон Кролок еще был жив — так что в ответе отца виконт не сомневался.

— Да, — откликнулся граф. — У меня не было того, что есть у вас с Нази — чужого опыта. Так что нащупывать свой порог мне приходилось методом проб и ошибок. Потребовалось более двух десятков человек, прежде чем я сумел остановиться, потому что держать меня тоже было некому. И, поверь, это отнюдь не то состояние, которое хочется повторять, что является лучшим из возможных мотивов навсегда усвоить урок и питать поменьше иллюзий относительно своего всесилия.

— Так ты поэтому позволил ей довести себя до срыва?! — осененный внезапной догадкой, воскликнул Герберт и, поскольку, на этот вопрос граф не счел нужным отвечать, заметил: — А я-то гадаю, почему ты смотришь, как она себя изводит, и ровным счетом ничего не делаешь! Пока она жива была, ты над ней трясся, как Гарпагон над своим золотом ⁽¹⁾, а тут такое потрясающее равнодушие!

Граф в ответ только скептически хмыкнул, привычно пропустив мимо ушей очередную шпильку. Тема «влюбленности» старшего фон Кролока дала в руки Герберта воистину неиссякаемый, по его собственному мнению, источник для разного рода шуток, однако граф, давно привыкший к сомнительному остроумию своего наследника, на провокации поддаваться категорически не желал, сохраняя спартанское спокойствие. Так что основным полем для гербертовых интеллектуальных игрищ являлось терпение куда менее опытной, а заодно куда более раздражительной Дарэм.

— Я надеялся, что весьма богатые, пускай и умозрительные, познания Нази в области вампиризма все же возьмут верх над ее вполне объяснимыми человеческими эмоциями. Мне не хотелось, чтобы дошло до подобного, и я не испытываю ни тени удовольствия от того, что мне приходится делать. Однако… — пальцы графа снова скользнули по стене, за которой продолжала яростно бесноваться женщина, инициация которой, как отчетливо понимал фон Кролок, была самым легким этапом из всех, что им еще предстояли. Он замолчал и, когда Герберт решил уже, что продолжения не последует, проговорил: — Если бы у тебя был опыт семейной жизни, ты куда лучше понимал бы, что не стоит путать сиюминутное сострадание с заботой о ком бы то ни было. И, поддавшись соблазну сделать лучше здесь и сейчас, порой можно причинить куда больший вред, нежели полезной в перспективе жестокостью.

Произнося эти слова, граф подумал о том, что, пожалуй, Нази действительно была права, говоря о некоем сходстве между ним самим и ее покойным мужем. По крайней мере, в такое понятие, как «подлинная забота» Винсент Дарэм и Винцент фон Кролок определенно вкладывали один и тот же смысл.

— И почему у меня складывается впечатление, будто ты, отец, сейчас пытаешься уговаривать сам себя? — виконт хмыкнул и, когда на дверь обрушился очередной удар, пробормотал: — Не верится, что там, внутри, не разъяренный медведь, а всего лишь Нази, которая тебе до макушки даже в прыжке едва ли достанет.

— Это не Нази, — перебил фон Кролок, поворачиваясь к своему наследнику, и сухим, не терпящим самой мысли о возможных возражениях тоном добавил: — Это то, чем она никогда не станет. По крайней мере, пока я в состоянии за этим проследить. А сейчас я вынужден тебя покинуть — откладывать вопрос с жертвой до завтрашней ночи действительно ни к чему.

* * *

— Я вижу, тебе уже лучше? В таком случае, полагаю, тебе стоит вернуться в свою комнату, перед этим приняв ванну. Я отдал Куколю распоряжение еще четверть часа назад, так что все уже готово.

Ощущение реальности возвращалось медленно, точно Дарэм пыталась выкарабкаться на твердую землю из трясины, которая весьма неохотно разжимала свою хватку вокруг угодившей прямиком в топь жертвы. Чтобы побыстрее прийти в себя, Нази помотала головой, как будто таким образом могла вытряхнуть оттуда липкий, сковывающий мысли морок, где случайными обрывками всплывали и тут же снова погружались на дно смутные образы мелькающих перед глазами бесконечных лестниц, по которым ей не хотелось спускаться, темных древесных стволов на ослепительно белом снегу… и вселяющих неподдельный ужас, абсолютно черных глаз, от которых невозможно отвести взгляда.

Женщина глубоко вздохнула и тут же резко распахнула глаза, которые «подстроились» под окружающий ее мрак настолько быстро, что Дарэм далеко не сразу сообразила — в комнате, где она находится, нет ни одного источника света. Воздух вокруг был буквально пропитан запахом, который Нази никогда бы не спутала ни с одним другим — слишком часто ей доводилось сталкиваться с этим душным, металлическим «ароматом» еще при жизни. Все помещение отчетливо пропахло кровью, и это открытие заставило Дарэм напрячься, судорожно прислушиваясь к собственным ощущениям. Которые на этот раз мирно молчали, не подавая ни малейших признаков жизни и, к сожалению, спрашивать о причинах таких перемен к лучшему не было никакого смысла. Эта причина неподвижно лежала на каменном полу возле ног терпеливо дожидающегося ее ответа старшего фон Кролока, запрокинув к потолку бледное, уже начавшее посмертно заостряться, лицо.

Кровь была повсюду — на ее руках, на платье, на полу… но больше всего ее было на самом трупе.

Дарэм, пошатываясь, сделала несколько шагов и опустилась на колени рядом с телом, молча рассматривая его так, словно старалась запомнить как можно точнее.

— Одиннадцать, — наконец, после продолжительного молчания, сказала она, и этот ровный, абсолютно спокойный тон графу решительно не понравился.

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался он, наблюдая за тем, как выпачканные в крови тонкие пальцы женщины бестрепетно и абсолютно по-прозекторски исследуют тело умершего.

— Ран на теле одиннадцать, — все тем же тоном сообщила Дарэм и, склонившись, заглянула в слепо распахнутые глаза. Неподвижные, словно отлитые из мутного стекла.

«Мужчина, возраст примерно тридцать лет, шатен, глаза карие. Одет в добротную, но простую одежду, которая наиболее популярна среди жителей мастерового квартала относительно крупного города. Отчетливо выраженное огрубление кожного покрова на ладонях обеих рук косвенно подтверждает первоначальное предположение о роде занятий. Телосложение крепкое, состояние здоровья на момент смерти — тоже. Труп обнаружен…»

— Какое сегодня число? — Дарэм протянула руку и осторожно прикрыла мертвецу глаза, как привыкла делать за время работы на Орден.

— Двадцать восьмое, — после паузы медленно откликнулся фон Кролок.

— Полночь уже миновала?

— Через несколько часов рассветет, Нази, — задаваемые Дарэм вопросы вызывали у графа все большие сомнения, побудившие его осторожно потянуться к мыслям женщины, которая его «присутствия» в своем разуме, кажется, и вовсе не заметила.

«…приблизительно между тремя и четырьмя часами ночи. На теле покойного при осмотре зафиксировано одиннадцать открытых ран, в основном на шее и руках. Восемь обычных, проникающих, свойственных для нежити категории «А» подкласса высших вампиров, и три — рваные, более характерные для подкласса — стрыг, либо упырей. Тело обескровлено более чем на семьдесят процентов, трупное окоченение нисходящее, на начальной стадии, признаки посмертной регенерации тканей пока не визуализируются. Предполагаемый период окукливания от десяти до семнадцати часов…»

— Топор мне принеси, — сказала Нази и, поскольку ответа не последовало, нетерпеливо оглянулась на фон Кролока, нахмурив брови. — Ты меня слышишь? Или внезапно обезглавливание при обнаружении жертвы вампира стало пунктом необязательным?

Некоторое время граф раздумывал, не стоит ли отвесить Дарэм пару несильных пощечин, которые порой могли сослужить лучшую службу, нежели любые иные методы психологического воздействия, но, в конечном счете, пришел к выводу, что этого не потребуется.

На память ему уже во второй раз за сегодняшнюю ночь пришел их с Нази долгий и довольно трудный, в первую очередь для самой Дарэм, разговор о причинах ее появления здесь. Именно тогда фон Кролок видел этот замерший, как будто слегка расфокусированный взгляд и слышал эту тихую, почти лишенную эмоций, изобилующую терминологией скороговорку, пускай на этот раз всего лишь мысленную. Кажется, теперь граф с точностью мог сказать, как выглядит подлинная истерика Нази Дарэм — такая же странная, как и вся эта женщина, пришедшая из совершенно иного мира.

«Герберт, полагаю, именно теперь мне нужна помощь. У фрау Дарэм сильнейшее нервное потрясение, и я категорически не хочу оставлять ее без присмотра. Таким образом, перед тобой стоит выбор — вместе с Куколем заняться телом или составить компанию Нази».

«Ты же знаешь, терпеть не могу все эти твои штучки с обезглавливаниями, рытьем могил и прочими физиологическими мерзостями, — капризным тоном отозвался юноша, и фон Кролок готов был дать на отсечение собственную голову, что в эту секунду на холеном, бледном лице виконта появилась брезгливая гримаса. — Нет уж! Забирай Куколя и сами с ним в земле ковыряйтесь, сколько вашей душе угодно».

«Как пожелаешь», — такой вариант графа, пожалуй, полностью устраивал.

— Разумеется, это «обязательный пункт», — обращаясь к Дарэм, терпеливо согласился он и, наклонившись, крепко взял Нази обеими руками за плечи, заставляя подняться с пола. — Я займусь этим незамедлительно. Для тебя же сейчас наиболее обязательный пункт, это принять ванну. Пойдем, я провожу тебя.

Перед глазами у Нази снова все поплыло, когда граф шагнул вверх из подвала, увлекая ее за собой сразу на четвертый этаж, где располагались щедро подаренные ей фон Кролоком апартаменты, а заодно и та самая, единственная на весь замок рабочая ванная комната.

— С твоего позволения, мы поговорим о случившемся позднее. А сейчас я бы очень советовал тебе поменьше размышлять, чтобы не прийти к неверным для себя выводам, — прозвучал над самой ее головой спокойный голос графа, его ладони сжались на плечах Дарэм чуть сильнее, словно в попытке… подбодрить? Утешить? А уже в следующий миг хватка рук, принадлежавших ее убийце, исчезла. Нази вспомнила, как на балу ледяные пальцы графа точно так же на долю секунды стиснули ее ладонь, и в этом молчаливом жесте было куда больше чувства, чем в любых возможных словах. Вот только все это было ложью, в которую тогда еще живой Нази оказалось до обидного просто поверить.

Даже не оборачиваясь, Дарэм поняла, что осталась в комнате абсолютно одна.

Она стянула с себя платье, мокрое не то от снега, не то от пропитавшей ткань крови и, бросив его в угол, опустилась в исходящую горячим паром воду, непроницаемым коконом обернувшую ее ледяное тело. Та самая часть Нази, с которой она боролась, и существование которой упорно пыталась игнорировать все это время, умиротворенно молчала. Пожалуй, с физической и энергетической точки зрения женщина ощущала себя даже более «живой», чем в вечер перед собственной гибелью.

Дарэм провела ладонью по поверхности воды, глядя на то, как вокруг перепачканных в крови, мертвенно бледных пальцев, голубоватые ногти на которых уже начали отчетливо заостряться, расплываются отвратительно ржавые пятна. Она старательно оттирала лицо и руки, но движения эти были абсолютно механическими — слишком далеко в этот момент витали ее мысли.

Одиннадцать ран. Порванная артерия на горле, плечо, развороченное бритвенно-острыми клыками так, что сквозь ошметки плоти отчетливо белела кость ключицы, разорванная в клочья одежда и повсюду неаккуратные, глубокие следы от зубов — ей не раз приходилось видеть тела, пребывавшие и в худшем состоянии. Вот только все они были не ее рук делом. В изломанные, обескровленные трупы живых людей превращали вампиры. Существа категории «А».

Нази медленно погрузилась в ванну с головой, глядя на высокие своды каменного потолка. О дыхании можно было больше не беспокоиться — она уже более недели мертва. И это обстоятельство, как и в случае с любой другой нежитью, нисколько не мешало ей убивать.

«Анастази Хелена Дарэм — существо категории «А». Нежить воплощенная и одушевленная».

По потолку стремительно пробежала тень, и в поле зрения Нази возникло склонившееся над ней лицо младшего фон Кролока. Некоторое время Герберт и Дарэм молча рассматривали друг друга сквозь слегка колыхающуюся толщу воды, а затем губы виконта шевельнулись. Вот только слов его Нази так и не услышала.

— Что тебе нужно? — спросила она, выныривая на поверхность.

— Я всего лишь указываю на то, что таким образом ты едва ли утопишься, — молодой человек пожал плечами и, подвинув лежащее на низкой резной скамье полотенце, уселся, вытянув ноги и привалившись спиной к бортику ванны. Повернув голову, он бросил на продолжавшую молчать женщину косой взгляд и заметил: — Я принес новое платье. Я не портной, так что я понятия не имею, насколько оно тебе подойдет, но с виду — достаточно маленькое и достаточно унылое. Все как ты любишь.

— Спасибо. Это очень любезно с твоей стороны, Герберт, — Нази кивнула. Молодой человек смотрел на нее, слегка хмурясь, и женщина подумала, что он кажется не то встревоженным, не то, как это ни удивительно, смущенным.

— Как ты, Дарэм? — спросил младший фон Кролок, и Нази коротко втянула носом воздух, чувствуя, как от этого вопроса внутри у нее что-то сжимается не то от ужаса, не то от безнадежности.

— Как я? — медленно переспросила она. — Я только что человека убила, и даже не помню, как именно я это сделала. Мне в очередной раз стало чертовски паршиво, настолько, что я мечтала сдохнуть, лишь бы это, наконец, закончилось. А потом какая-то мешанина — замок, лес, снова замок, и вот уже я смотрю на чей-то труп. Я таких, как он, еще год назад собой прикрывала под Лиценом, пока боевая сцепка Ордена загоняла четырех упырей, выкосивших за пару часов половину мастерового квартала. Как я? Прекрасно, благодарю за заботу, — женщина рывком поднялась на ноги, нисколько не стесняясь своей наготы, и выбралась из ванной на холодный каменный пол, на который с ее длинных волос тут же ручьями потекла вода. Она с силой зажмурилась, сдерживая желание что-нибудь сломать, и сдавленно проговорила: — Он выглядел так, словно его стае собак на растерзание отдали. Ты-то хотя бы сам выбрал все это дерьмо, а значит, сам на все и согласился. Как ты там говорил? Люди для тебя не более чем еда или развлечение, а вот я не могу не думать о том, что еще недавно он дышал, имел планы на будущее. Он не совершил никакого преступления. Я его даже не знала.

— Тебя послушать, выходит, будь вы знакомы, убивать было бы куда проще. В этом все люди… Думаешь, будто ты одна на свете настолько исключительная личность? Я тебя разочарую, возможно, но нет, никому из нас легко никогда не было. — Женщина открыла глаза и впервые, пожалуй, обратила внимание на то, насколько у стоявшего теперь прямо напротив нее вечно юного Герберта фон Кролока серьезный и «взрослый» взгляд. — Я первого своего человека тоже не знал, однако лицо его помню до сих пор. Ты в своем Ордене чего только не видела, а мне было всего-то девятнадцать, и на мою долю не выпало войн. Я никого не убивал до той ночи, Дарэм, ни безвинных, ни виновных. Или, скажем, отец. Его самой первой жертвой стала единственная женщина, которую он любил, и я абсолютно уверен, что он предпочел бы незнакомца. Однако, мы оба, как видишь, справились, и ты тоже справишься, это видно уже сейчас. Я сказал бы, что со временем ты привыкнешь, но нет, и именно в этом кроется вся суть… — молодой человек невесело улыбнулся, и эта всепонимающая улыбка на его лице смотрелась странно, словно Герберт украл ее у какого-то совершенно другого человека. — Мы те, кто мы есть, Дарэм, обойтись без жертв не в наших силах, вопрос только в количестве и в отношении. Ты же своими глазами видела гостей на балу. Знаешь, в чем разница между ними и нами? Они давно уже сдались. Зачем делать над собой лишние усилия, убивая как можно реже, если можно убивать десятками и сотнями ради собственного удовольствия? Они проиграли себя прежних, таких, какими когда-то были, а мы — нет. Принять тот факт, что время от времени тебе все равно нужна будет кровь, так или иначе придется… но мой тебе совет: никогда не привыкай. Впрочем, уверен, ты без всяких советов привыкать не станешь, и это еще одна причина, по которой отец тебя выбрал. Он не обратил бы тебя, если бы в тебя не верил, Нази. И я не говорил бы всего этого по той же самой причине. — Герберт наклонился так, что их глаза теперь находились на одном уровне и добавил: — Сегодня ночью ты спасла Куколя. Вы столкнулись в холле, и ты почти бросилась на него, но все же, в самый последний момент смогла заставить себя уйти, даже несмотря на то, что была ослеплена жаждой. Ты сопротивлялась до последнего, тебе не в чем себя винить, поверь. Все, что от тебя зависело, ты сделала, мало кто смог бы больше. Просто есть вещи, над которыми мы не властны.

Немного поколебавшись, Герберт утешающе погладил свою собеседницу по плечу, с жалостью глядя в восково-бледное, худое лицо и думая о том, что, пожалуй, копать могилу в каком-то смысле было куда более простым занятием, чем вести задушевные разговоры с новым «членом семьи». Он бы определенно предпочел зимний лес и общество Куколя, если бы не знал, что из уст отца подобных слов Дарэм сейчас не примет. Слишком рано.

Нази некоторое время молчала, глядя на виконта абсолютно нечитаемым взглядом, а Герберт терпеливо ждал, истово надеясь хоть на какую-нибудь ответную реакцию. Спустя несколько долгих минут в лице женщины действительно что-то дрогнуло, она, подавшись вперед, уткнулась лбом в грудь молодого человека и тоскливо завыла — глухо, на одной ноте, позволив себе, наконец, до конца поверить в произошедшее.

— Дарэм, ты же мокрая вся! Камзол… мой прекрасный новый камзол! — простонал Герберт, чувствуя, как неумолимо пропитывается водой золотисто-бежевый шелк его наряда, и, сокрушенно вздохнув, крепко обхватил худую, вздрагивающую от сухих, бесслезных рыданий спину Нази. — Что, полотенца для твоего святейшества слишком прозаичны? Ну, вот… теперь придется переодеваться… ах, ладно, черт с тобой…

Виконт продолжал негромко стенать по поводу «испорченной» одежды, но его руки все так же крепко обнимали Дарэм, не оставляя ее один на один с горем, и это было все, что имело для Нази значение в данную минуту.

* * *

— Кем он был?

Граф поднял голову от книги, поверх страниц глядя на усевшуюся напротив Нази. Лицо у женщины было напряженное, плечи гордо расправлены, худые руки она в оборонительном жесте скрестила на груди, и весь ее вид свидетельствовал о том, что сам факт этого разговора не доставляет ей ни малейшего удовольствия. Однако это был первый после инициации раз, когда Дарэм сама искала встречи и обратилась к фон Кролоку по собственному почину.

— Не имею ни малейшего понятия, — откладывая в сторону «Руководство к частной патологии», спокойно ответил граф. — Однако, кем бы он ни был, он, сам того не зная, спас несколько десятков жизней, так что его смерть я не стал бы называть напрасной. Здесь действует та же логика, что и с организацией ежегодного бала — лучше пожертвовать одной жизнью, нежели сотней, пускай речь и идет о жизни невинного человека. Среди жителей поселка внизу, насколько я знаю, есть много твоих знакомых. Не думаю, что тебе бы хотелось, чтобы на месте этого смертного оказались все они разом.

— Не хотелось бы, — Дарэм кивнула, разглядывая отражение свечей в полированной столешнице и, немного помолчав, задала следующий вопрос: — Он страдал?

— Нет, Нази, — мелодичный голос старшего фон Кролока звучал уверенно и при этом странным образом мягко. — Он даже не почувствовал боли и не испытывал страха, я проследил за этим. Однако, впредь тебе придется заботиться о подобных вещах самой. Из года в год повсюду следовать за тобой, избавляя твоих жертв от возможных страданий, я не стану. Полагаю, ты вполне способна научиться обеспечивать свои нужды самостоятельно. Тем более, что наши графики приема пищи в ближайшие десятилетия будут всерьез отличаться друг от друга.

В ответ Дарэм кивнула, и под сводами библиотеки воцарилось напряженное молчание. Фон Кролок отчетливо ощущал, что Нази хочет сказать что-то еще, однако, по неизвестной причине не решается сделать этого, так что граф почел за лучшее не мешать.

— Почему я выдержала так мало? — напряженно спросила женщина и, наконец, подняла глаза, глядя фон Кролоку в лицо полным отчаяния взглядом. — Всего-то шесть ночей… вы же держитесь месяцами! Я плохо стараюсь, или мне силы воли не хватает?

— О, здесь ты всерьез ошибаешься, — граф покачал головой и едва заметно улыбнулся самыми уголками губ. При общении с Дарэм у него порой возникало ощущение, словно Нази твердо уверена: на ее плечах лежит целый мир и, если в нем творится что-то, с ее точки зрения, неправильное — значит, она всего лишь старалась недостаточно. Сам фон Кролок тоже грешил таким подходом к «жизни», однако наблюдать подобное со стороны было странно и, пожалуй, интригующе непривычно. — Шесть ночей — это очень внушительный, я бы даже сказал, исключительно долгий срок для новообращенного. Тебе наверняка известно, что после инициации вампир, в большинстве случаев, сразу отправляется на поиски жертвы. Зачастую это вызвано не столько его осознанным желанием, сколько тем, что разум его несколько спутан, и человек не до конца понимает, что именно с ним случилось. Так это было когда-то со мной. Однако, даже сдерживание жажды помогает лишь первые двое-трое суток, и увеличивать этот срок следует строго постепенно. Я пытался объяснить тебе это в первую же ночь, однако ты явно была не в том настроении, чтобы меня слушать. После обращения твой ослабленный трансформацией организм особенно истощен и, пользуясь твоей же терминологией, ему настоятельно требуется энергетическая подпитка. Говоря условно, во всех нас встроена некая «система защиты», инстинкт, не позволяющий немертвому истощить себя до фатального состояния. Так что если ты самостоятельно не удовлетворишь потребность тела в новых силах, контроль над ним, равно как и над твоим сознанием, возьмут рефлексы. — Он чуть подался вперед, не отводя взгляда от лица Дарэм и констатировал: — Любая альтернатива в данном случае — всего лишь иллюзия, Нази. Умереть от голода мы не можем, поскольку наша сущность просто не позволит нам этого сделать, как бы мы ни старались. И ты теперь, полагаю, имеешь неплохое представление о том, что случается, когда рефлексы лишаются рамок, которые способно установить исключительно разумное, человеческое начало.

Нази вновь кивнула. У безусловно поддавшихся рефлексам немертвых не было ни жалости, ни сострадания, ни морали. Они не испытывали терзаний от убийств и, ведомые жаждой крови, плевать хотели на количество жертв. Нази вспомнила рваные раны на теле безвестного мастерового — именно так поступали со своими жертвами упыри. И именно этим, как она и говорила профессору Абронзиусу, кардинально отличались они от высших вампиров — безоговорочно довлеющей над разумом инстинктивностью.

— Однако и вы, и Герберт каким-то образом сумели успешно бороться с собственным голодом, — она упрямо сдвинула брови, глядя на графа исподлобья. — Вы утверждали, что все дело в волевом усилии, и что его значение всерьез недооценено, а сейчас говорите, что от моей воли по большому счету ничего не зависит. Простите, Ваше Сиятельство, но вы как-то на редкость противоречивы в своих словах.

— Отчего же? — граф слегка пожал плечами и заметил: — Воля действительно играет решающую роль в вопросах воздержания, и без соответствующего ее напряжения любая борьба будет бессмысленна. Однако, ее одной абсолютно не достаточно. Надеюсь, ты всерьез не полагаешь, будто все люди до тебя, превратившись в вампиров, тут же спокойно принимали доктрину уничтожения недавних своих братьев по виду, тут же превращаясь в хладнокровных убийц? Сопротивляться пытаются многие, а вот к чему это приводит… думаю, ты прекрасно знаешь еще со времен работы на свой Орден. Сила духа и решимость могут простираться сколь угодно далеко, но, пока ты не научишься понимать свою сущность в целом, все будет заканчиваться именно тем, чем едва не закончилось в этот раз, — мужчина вздохнул и, поднявшись из кресла, неторопливо прошелся по комнате, сцепив руки за спиной. — Хочется верить, что хотя бы сейчас ты найдешь достаточно терпения, чтобы на время отложить мысли о той роли, которую я сыграл в твоем «перерождении», и отнесешься к сказанному внимательно, драгоценная моя фрау. Я знаю, тебе хочется иного, однако ты не можешь сделать вид, будто ничто в твоем существовании не претерпело существенных изменений. Пойми же, наконец, что твои попытки отвернуться от истины попросту губительны, в первую очередь, для населяющих округу людей. Желаешь обрести большую степень контроля над своей новой природой? Тогда для начала твердо усвой, что ты больше не человек, и многие пригодные для людей правила на тебя теперь не распространяются.

— Допустим, — после долгой паузы сказала Дарэм, подавляя порыв обернуться, поскольку граф остановился в точности за ее креслом, и она буквально затылком ощущала на себе его взгляд. — И что потом?

— Потом… — тихий, вкрадчивый голос прозвучал совсем близко, и женщина покрепче стиснула зубы. — Потом, Нази, тебе придется перестать вести себя как ребенок. Поскольку твои изъявления протеста, подобные отказу не только от платы, которую требует наше посмертие, но и от способностей, которыми оно тебя наделило — поведение, достойное капризного дитя, а не весьма умной женщины, которой я привык тебя считать, — фон Кролок обошел Дарэм и, приблизившись к своему креслу, с небрежным изяществом облокотился на его резную спинку. — Однажды ты уже поступала подобным образом, и к чему это привело? Ты здесь, хотя могла бы сейчас продолжать очистительную борьбу против нежити в своем родном мире. Твое «этого не будет, потому что я так не хочу» не работает, Нази. Если не хочешь «срывов», и если не желаешь, чтобы новая жертва требовалась тебе каждые три или четыре дня, придется учиться. Всему. Не зная второй, нечеловеческой, части себя, не исследуя ее изнутри, ты никогда не сможешь ее сдержать. Только через управление всеми своими возможностями, всеми своими рефлексами, своим телом и своим разумом, через детальное познание своей сути достигается контроль над жаждой. Не буду лгать, процесс этот во времени весьма растянут, придется приложить много стараний, но это единственный возможный способ. Части вещей способен научить Герберт, однако, многому придется учиться у меня, сколь бы неприятной тебе сейчас ни представлялась подобная перспектива. Ты, разумеется, можешь все же предпочесть бессрочное заключение на тропах, где сумеешь вообще никому не навредить, однако… — фон Кролок склонил голову набок и, снова чуть заметно улыбнувшись, сказал. — Но учти, однажды я позволил тебе благородно пожертвовать своей жизнью во благо отдельных представителей человечества, и вовсе не намерен позволить тебе сделать это во второй раз, лишившись головы. Так что я приложу все усилия к тому, чтобы ты оставалась цела и невредима, фрау Дарэм. А способностей и талантов у меня весьма много. Я отнюдь не для того обращал тебя в вампира, чтобы так скоро лишаться твоего гневного общества. А посему, выбирай, стоит ли тратить время и силы на борьбу со мной, или все же имеет смысл потратить их на куда более разумные вещи?

— Что я слышу, — Дарэм в притворном изумлении приподняла брови, и из горла ее вырвался короткий, злой смешок. — Ваше Сиятельство изволит произносить вслух слово «выбор», применяя его по отношению ко мне? Честное слово, это было бы забавно, если бы не было настолько похоже на издевательство. Знал бы ты, как я жалею, что мы не в моем мире, и я не могу швырнуть развоплощающей печатью прямо в твое наглое, самодовольное лицо!

— Увы, — граф вздохнул и, выпрямившись, развел руками. — Мы вовсе не в твоем мире, Нази, а значит, придется смириться с тем, что мое воплощение тебе не по зубам. По крайней мере, пока.

Дарэм скривилась и надолго замолчала, погрузившись в собственные мысли. Фон Кролок буквально чувствовал ту внутреннюю борьбу, которая в этот момент происходила в душе ныне покойного некроманта, и надеялся на то, что его собственных знаний о пытливой и упрямой натуре Нази достаточно, чтобы предсказать ее исход.

— Ну, это лишь вопрос времени, Ваше Сиятельство, — наконец, бросила женщина, поднимаясь на ноги, и непримиримо посмотрела на графа снизу вверх. — Полагаю, что при определенном упорстве и вашей посильной помощи мне удастся изменить степень вашей недосягаемости.

— Очень может статься, Нази, — не стал спорить с ней фон Кролок, испытавший в эту секунду нечто, подозрительно напоминающее облегчение.

Чувствуя, что продолжать этот, с самого начала бывший неприятным, разговор у нее попросту не осталось сил, Дарэм повернулась, чтобы уйти, однако на несколько мгновений остановилась, держась рукой за спинку своего кресла, собираясь с духом.

«Для начала твердо усвой, что ты больше не человек».

— Если можно, комнату в ночное время я хотела бы сохранить за собой. Что же касается дня… попросите Куколя подыскать для меня соответствующий гроб, — сказала она и, не дожидаясь ответа, быстро вышла из библиотеки, тихо притворив за собой дверь.

1) Герберт ссылается на главного персонажа комедии «Скупой» за авторством небезызвестного Жан-Батиста Поклена (Мольера)

Вернуться к тексту