О чести и совести (джен)

Ливен Мартелл никогда не считал себя хорошим гвардейцем. Славным — о да. Любой мальчишка расскажет вам о подвигах принца Ливена и Белого Быка, любая девчонка вздохнёт украдкой, когда он проедет мимо в своих белых доспехах.

Но хорошим? Для этого Ливен был слишком дорниец и слишком принц. Он любил вкусно поесть и красиво одеться, любил женскую ласку и детский смех. Может быть, иногда он оглядывался на нарушенные обеты и чувствовал что-то вроде стыда, но... как-то не слишком-то и чувствовал. Он ведь был славным рыцарем.

И всё-таки один из обетов был священен даже для него. Несмотря ни на что, Ливен Мартелл — до сего дня — никогда не задумывался о том, чтобы нарушить приказ свыше. Тем более, о том, чтобы прямо пойти против своего господина. Целомудрие, нестяжание, отказ от титулов — всё это было, в конце-то концов, пренебрежимо, пока гвардеец хранил свою честь. Честь, заключавшуюся в верности Королю и его дому.

«Рыцарь-Дракон позволял королю измываться над своей возлюбленный, и потому был величайшим из нас».

Но стоит ли следовать подобному величию?

То, что задумал принц Рейегар, не поддавалось описанию словами.

Он говорил — страстно, пламенно, убеждённо и убедительно — о пророчестве, о спасении мира, о необходимости обеспечить дракону третью голову. Но Ливен слышал только: «Элия больна и слаба, я хочу здоровую женщину, и потому пусть больная остаётся на милость безумного короля, пока я буду радоваться здоровой. И её дети, они тоже наверняка больны — а значит, в преисподнюю детей, у меня будет сын, я назову его Эйегон, это мой Обетованный Принц».

И все согласились, что он прав. «А если и не прав, — сказал сьер Артур, — то он всё равно наш принц и будущий король».

А Элия? Маленький Эйегон? Да кому бы до них было дело! Точнее, не так.

«Они должны стать той жертвой, которую я приношу будущему», — сказал их прекрасный, их любимый принц Рейегар. Что означало: они должны стать жертвами безумного короля, чтобы этот прекрасный, любимый принц смог безопасно сношать свою северную шлюху в дорнийских горах.

Горах, которые принадлежали семье его жены, семье его сына. Мартеллам.

«Может быть, он просто возьмёт северянку второй женой? — Сказал сьер Артур. — Может быть, он не выгонит Элию и её детей, просто лишит их прав и наследства?»

Как будто это было много лучше.

Ливен помнил Элию ещё ребенком. Красивой, смешливой девочкой, которая часто болела, но редко грустила. Он помнил, как держал её на руках и как сажал перед собой на лошадь, чтобы покатать по округе. Как она восторженно вопила, когда дядя поднимал её на руки. Как плакала, когда принц — снова и снова — оставлял её одну, удаляясь в свои загадочные странствия. Когда он оскорбил её в Харренхолле.

Это принц научил её плакать — её, которая даже в лихорадке ухитрялась смеяться и веселить ухаживающих за ней врачей.

И всё равно, несмотря ни на что, она любила его, своего серебряного принца.

Который отплатил ей за любовь предательством. Лишил её детей трона, лишил её чести и растоптал её гордость, словно она была не дорнийской княжной, а одной из тех андальских девок, у которых слизь вместо крови и жаба вместо сердца.

Впрочем, андалки не все таковы, совсем не все...

Есть и исключения.

* * *

Арвюн уже немолода, и серебро пробило её тёмно-рыжие волосы. Она спокойна, словно речь идёт не об измене и не о риске для жизни, а о приготовлениях к пиру или составлению списка гостей на приём. У неё и вправду сердце из дуба — из того чёрного дуба, что крепче железа.

— Ты хочешь, чтобы я выкрала принца Эйегона из колыбели и бежала с ним в Дорн, где поведала Принцессе о подлости принца Рейегара? Ты ведь понимаешь, что начнётся восстание?

— Эйегон — не Блэкфайер. Он законный сын, никто в этом не усомнится. Все лорды будут на его стороне.

— Все ли? Простор всегда враждовал с Дорном, — грустно покачала головой Арвюн. — Но, с другой стороны, столь же всегда он дружил с Баратеонами, которых принц оскорбил, похитив невесту Роберта.

— Король ненавидит своего сына, все это знают. Может быть, если поднимется шум, он запретит ему, и вернёт всё как было, — не слишком уверенно сказал Ливен.

Арвюн покачала головой:

— Может и так, может и так...

Она была фрейлиной при Элии, а её сын вскоре должен был вступить в Гвардию.

— Неужели ты хочешь, чтобы Арис служил королю Рейегару? Королю-предателю, королю-двоеженцу, второму Недостойному? — вопросил он.

— Я? Я ничего не хочу, кроме мира для Старого Дуба. Но, как видно, мира не будет, как ни сложатся события... забавно, не так ли? Мои предки прославились, сражаясь с дорнийцами, а я, быть может, стяжаю славу, им помогая. Что ни сделаешь ради любви!

— Времена меняются, и меняются Дорн и Простор, — качнул головой Левин. — Может быть, дочь или внучка Тиррелов будет королевой у малыша Эйегона, и новая кровь смоет старые распри.

Это прозвучало зловеще, и Арвюн горько усмехнулась.

— Проследи, чтобы за мной не было погони, — потребовала она просто, и повторила:

— Что ни сделаешь ради любви!..