Парусник в тумане (гет)

Скорпиус

Второй день он просыпается раньше, почти на рассвете, и не может уснуть. Тогда он идет на кухню и, повозившись, включает плиту. Сегодня кофе закипает медленно, вчера — слишком быстро. Тихо гудит старенький холодильник, в котором почти ничего нет.

Вчера они с Розой почти не виделись — Скорпиус ушел раньше, а вечером она навещала родителей. Ему пришлось идти в ресторан одному и долго ковырять вилкой невкусный салат.

Скорпиус наливает кофе в высокую кружку с толстыми стенками, на которых нарисован рыжий кот, и садится за стол. На скатерти, белой с голубыми гиацинтами, рассыпаны хлебные крошки. Скорпиус задумчиво сметает их в ладонь и ссыпает в блюдце.

Проще всего — уйти. И легче. Сложнее — остаться, стать таким, каким тебя захотят полюбить. Перестать выпрашивать. Подождать.

В спальне протяжно и резко звенит будильник, и Роза появляется на кухне спустя пять минут: сонная и зевающая.

— Доброе утро, — говорит она ровным голосом и трет глаза. — Ты опять не спишь?

— Роза, — он встает и берет ее руки в свои. — Я знаю, что ты меня не любишь…

Она отрицательно качает головой и хмурится.

— Не надо унижаться. Ты мне нравишься, и я хочу быть с тобой. Но ты требуешь много внимания…

— Как будто я собака, — невольно замечает он, и Роза сразу же пунцово вспыхивает. — Я не то хотел сказать.

Она сердито прячет руки за спину и сдувает с лица тяжелую прядь волос.

— Я хочу, чтобы ты был мужчиной, Скорпиус. Мужчиной. А не мальчиком, который просит ласки. Это мне неинтересно. В школе наелась досыта мальчишками, которым слюни вытирала. Ты понимаешь, о чем я?

Скорпиус кивает, хотя ему хочется уйти. Но он заставляет себя остаться. Через силу. Заставляет себя делать шаг навстречу тому, кто дорог. И он, шагнув, обнимает Розу. Несколько мгновений она стоит напряженно, чуть приподняв плечи, но потом обмякает и обнимает его в ответ. Но глаза ее, наверное, так и остаются стеклянными. Она не отрицает, что не любит его, и это почему-то приносит облегчение. Он добился, что она стала его девушкой — он добьется и ее любви.

— Ты не торопишься? — Роза заглядывает в холодильник и вынимает бутылку молока. — Овсянку будешь?

— У меня поручение: навестить в Мунго потерпевшего и написать отчет, — Скорпиус проводит рукой по волосам. — Нет, спасибо. Что будем делать вечером?

Роза облизывает ложку, помешав овсянку в маленькой кастрюльке.

— Нужно заглянуть в ежедневник. Вполне вероятно, что у меня сегодня аттестация по рунам. Или завтра. Кстати, я вчера в мусорном ведре нашла колдографию с бабочками — твоя?

Скорпиусу не стыдно. Он решил отказаться от прошлого, от переживаний, от тоски. От бабочек.

— Мне Лили дала, — признается он и ставит кружку в раковину. — Она позавчера целое утро за ними гонялась.

Роза громко смеется, прикрывая рот ладонью, но Скорпиус все равно знает, что у нее крепкие крупные зубы — совсем как у ее матери.

— У Лили ветер в голове, — говорит она, отсмеявшись, и уменьшает огонь на плите. — Девчонке девятнадцать, а ведет себя так, словно ей десяти нет. Такие люди ничего не добиваются. Не знают, куда себя деть. Носятся в мечтах. А потом плачут, что жизнь прошла мимо, и они не попробовали ее вкус.

Скорпиус задумчиво выглядывает в окно: внизу, на узкой мощеной улице, течет разноцветная река из зонтов. В Лондон пришел дождь.

Наблюдая, как Роза спешно собирается на работу, Скорпиус пытается представить себя через несколько лет. Десять, пятнадцать. Где он будет? Кем? С кем?

— Я вчера видела твоего отца, — замечает Роза мимоходом, берясь за дверную ручку. — Он какой-то совсем худой и бледный.

— Я месяц не был дома, — Скорпиус опускает плечи. — Как думаешь, нужно съездить?

— Если ты не нужен ему, то нет смысла, — Роза касается палочкой одежды, чтобы не промокнуть. — Если люди нас отталкивают, какой черт к ним лезть? Даже если это родители, Скорпиус. Поверь, нуждайся он в тебе, уже сто сов бы прислал. До вечера!

— До вечера, — отзывается он, взмахом палочки закрывая дверь, и оглядывается на свое отражение в зеркале.

Не нужен — не лезь? Но ведь это слишком просто — и слишком больно. Но, наверное, можно жить и с болью, которая пройдет, зато сердце не будет кровоточить.

Лили

Она снимает капюшон и, чихнув, оглядывается по сторонам. В Мунго как обычно много людей, часть из них — стонет, держась кто за руку, кто за плечо, а кто сидит с перебинтованной ногой. Лили выдыхает, с наслаждением чувствуя тепло, такое приятное после холодной ветреной улицы, и подходит к привет-ведьме, оставляя на полу мокрые следы.

— Добрый день, — она улыбается и, помявшись, спрашивает: — Где я могу найти мистера Оуэна Вилкинса?

Привет-ведьма, улыбнувшись в ответ, быстро водит пером по списку пациентов.

— Пятый этаж, седьмая палата, — говорит она вежливо и, окинув Лили цепким взглядом, интересуется: — Вы не репортер? У нас это запрещено.

— Нет, — Лили машет рукой, краснея. От ее влажных волос пахнет ромашкой. — Я из Министерства. Могу удостоверение показать.

Привет-ведьма отказывается, поворачиваясь к следующему посетителю, и Лили решительно направляется к лифтам. Из-за погоды она уже третьи сутки сидит дома, перебирая альбомы и листая справочники, ища тот самый символ круга, и каждые полчаса выглядывает в окно.

— Поттер!

Лили не оборачивается, упрямо шагая вперед.

— Поттер! — Скорпиус догоняет ее у самых дверей и успевает зайти следом. — Ты оглохла, что ли?

Лили откидывает ставшие волнистыми от влажности волосы на спину и поднимает на него рассерженные, негодующие глаза. Веснушки, высыпавшие на лицо под майским солнцем, роем кружатся на ее щеках.

— Зачем ты отдал мою колдографию Розе? Она в этом ни черта не понимает, — Лили и сама удивляется, как зло звучат ее слова. — Я думала, ты просишь для себя.

Его плечи опускаются вниз, словно под невидимой тяжестью — и тут же рвутся вверх, словно он отрицает свою вину. В серых глазах, в которые Лили заглядывает так редко, мелькает тревога — и решимость. Не понимая, что с ним творится, Лили поворачивается к Скорпиусу спиной и размашистым шагом выходит из звякнувшего лифта.

— Ты что, тоже к Вилкинсу? — он догоняет ее у коридора и преграждает дорогу. — Лили, перестань молчать.

— Меня Джеймс попросил, — она поправляет сумку и выжидающе смотрит на него. — Дай пройти. Если ты тоже к нему, то у нас не так много времени: в полдень его собираются выписывать.

Скорпиус толкает бордовую дверь от себя и, пропустив Лили вперед, заходит следом. В палате — никого, только одинокий целитель в лимонном халате аккуратно сворачивает большую зеленую простыню. Пахнет мышьяком и полынью, и сквозь большое створчатое окно в комнату вползает майская сырость.

-Чем могу помочь? — целитель обращается к ним с легким поклоном.

— Мы пришли к Вилкинсу, — Лили поеживается. — Его уже выписали?

— Выписали? — переспрашивает целитель и нахмуривается. — Нет. Он умер. Ночью.

Лили и Скорпиус ошеломленно переглядываются. Что они скажут в Министерстве?

— Причина? — тихо интересуется Лили, незаметно вцепляясь пальцами в рукав Скорпиуса и тут же выпуская его.

— Выясняется, — сухо отвечает целитель, глядя куда-то поверх их голов. — Кроме того, причина объясняется или по запросу родственников или с официальным документом.

— Мы можем увидеть тело? — интересуется Скорпиус приглушенным голосом.

Целитель кивает, и они следуют за ним по узкому внутреннему коридору, ведущему в морг. Перед входом им приходится надеть лимонные халаты — и Скорпиусу достается на пару размеров больше, так что он походит на грустную желтую цаплю. Нервно улыбаясь, Лили убирает волосы под блузку, и они неприятно щекочут лопатки.

Пострадавший, еще так недавно сидевший перед ней с опущенной головой, теперь лежит на огромном металлическом подносе, со сложенными на груди руками.

— Куда делись трилистники? — шепотом интересуется Скорпиус, подходя поближе, пока целитель возится с другим телом, сухопарым и плоским.

Лили достает колдоаппарат и быстро фотографирует умершего с нескольких ракурсов. И секундой позже замечает странный символ на смертельно бледной шее, чуть ниже кадыка. Скорпиус быстро наклоняется и, хмуро рассмотрев его, тихо бросает:

— Я видел его раньше. Две длинные полоски с закругленными концами. Он был на Лестрейндже, когда тот пытался меня убить.

— Пойдем отсюда, — тихо шепчет она, пряча колдоаппарат.

Они быстро возвращаются к лифтам, не глядя друг на друга. Лили задумчиво выпускает волосы обратно, наружу, и кусает губы. Она совсем не помнит тот день, когда отец взял ее с собой в мэнор. Память всегда выбрасывает то, что считает ненужным.

— Нужно что-то делать, и быстро, — Скорпиус шагает рядом с ней, нога в ногу, и Лили искоса смотрит на его профиль. Красивый — глупо врать. Но совершенно не притягательный. — Если начальство узнает, что творится в отделе, нас всех уволят. Да черт с ним, с увольнением. Опасность останется, для каждого из нас. С Вилкинсом все ясно — его убили, или что-то его убило изнутри. Начнем с символов. Где можно найти самые большие сборники? Хогвартс, библиотека Министерства, мэнор, дом твоего отца на Гриммо. Соваться в Хогвартс и Министерство пока рановато, сразу поймут, что мы во что-то влипли и начнут выяснять — нам это не нужно. Копаться в книгах на глазах у родителей и эльфа — тоже не лучшая затея. Придется начать с мэнора.

Лили решительно поднимает на него блестящие глаза.

— Я пойду с тобой. Может быть, придется что-то сфотографировать.

Скорпиус отрицательно качает головой, и губы у него сжимаются так, что Лили сразу понимает: спорить бесполезно. Конечно, она ведь не Роза, которую он бы с радостью привел к себе домой, если бы она захотела.

Но она не захочет.

Скорпиус

Сад выпустили на волю, и маки, которые раньше цвели только у фонтана, поднимают буйные головы и рядом с дорожками, и у жасмина. Сирень, даря нежный тоскливый аромат, почти касается ветвями его лица, и плющ крепко обвивает весь западный фасад дома. При маме дом был выкрашен в голубой, колонны стояли словно алебастровые, и лепнина над крыльцом блестела позолотой.

Теперь внешним видом дома никто не занимался. Первые три, может, четыре года, отец еще вспоминал об этом, но сейчас голубизна выцвела, колонны пожелтели от дождя, и позолота потрескалась на солнце. Внутри, правда, дом совершенно не изменился — такой же важный и уютный, с огромной гостиной, с двумя дюжинами комнат и библиотекой.

Скорпиус немного медлит на каменных ступенях, разглядывая статуи единорога и льва, стоящие по бокам крыльца. Мама их любила. Ей нравилось целовать льва в большой холодный нос и тереть его ухо — ей казалось, это приносит удачу.

Скорпиус палочкой отворяет дверь и заходит внутрь. Пахнет деревом, пыльными коврами и одиночеством. Он вешает мантию на крючок и проходит в гостиную. Пусто. Тогда, поднявшись по лестнице с резными перилами времен Тюдоров, он заглядывает в кабинет.

Отец сидит к нему спиной, в большом черном кресле, сложив руки на коленях. Перед ним, на столике, лежит груда пергаментов и стоит колдография матери в серебряной раме. Скорпиус берет ее в руки и долго рассматривает. Здесь мать другая — не такая, как на колдографии у тети — словно притихшая, но улыбающаяся, в белом платье с кружевами. Скорпиус помнит это платье — мать обычно ходила в нем, когда на улице стояла жара.

— Думал, ты никогда не зайдешь, — отец протягивает ему руку, и Скорпиус, пожимая ее, разглядывает его лицо. Оно совсем бледное, но не белое, а серое, и под глазами — темные круги. Черная рубашка и брюки только подчеркивают его бледность, делая похожим на смертельно больного человека.

— Прости. На работе много дел, — он хочет сказать совсем другое, но слова противятся. — Да и ты занят.

Отец поднимает на него светло-серые глаза и, помедлив, кивает. Скорпиусу кажется, что он тоже хочет сказать что-то другое, но не может.

— Что-то случилось? — отец тянется к графину. — Будешь вина?

Скорпиус отрицательно качает головой.

— Мне еще возвращаться в Министерство. Ты не против, если я воспользуюсь библиотекой? В министерской вечно столько народа…. Я был у Дафны.

Рука отца замирает над бокалом.

— И как она?

— Хорошо, — замечает Скорпиус. — Во всяком случае, весь вечер шутила.

— Я тоже могу весь вечер шутить, если понадобится, — отец смотрит на вино в бокале. — Это не значит, что мне хорошо. Кто шутит и ему точно хорошо — это Блейз.

— Пап, ты посмотри на себя…

— Тебе, кажется, нужно в библиотеку, — отец приподнимает брови. — У меня тоже дела. Приезжай в выходные, поговорим.

Поговорим. Как же. Отец никогда не разговаривает о том, что с ним творится. Только о политике, Министерстве и всякой ерунде. Страх заползает внутрь и дергает за сердце, как за шнурок колокольчика. Если отец будет продолжать так себя изводить — сколько он протянет? Год? Два? Пять?

— Люмос! — Скорпиус зажигает свечи и тут же чихает. Книги и пыль — вещи неотделимые. Особенно, если книг — тысячи.

Библиотека огромна. Маленькие лесенки взбегают наверх то здесь, то там, и Скорпиус вспоминает, как он любил здесь затаиться, когда они с матерью играли в прятки. Она всегда его находила. Как — он и сам не знал.

Скорпиус проходит мимо стеллажей несколько раз, пытаясь прочитать названия секций, но сразу же сдается. Вспомнив, что где-то находится каталог всех книг, хранящихся в библиотеке, он тихо произносит:

— Акцио, каталог!

Увесистый том с желтым переплетом пролетает у него над головой и громко падает на красный ковер. Скорпиус берет его в руки и, присев на лесенку, быстро листает. «Сказки, художественные произведения, маггловская литература, юрисдикция, финансы, руны»… Какого черта здесь все не по алфавиту? Наконец, опустив палец почти на самый край страницы, он замечает «символику». «Пятый стеллаж, третья полка, тома с первого по седьмой».

— По седьмой? — шипит Скорпиус, отодвигая каталог, и с отчаянно блестящими глазами подходит к стеллажу.

Огромные черные тома с золотыми буквами надменно смотрят на него с третьей полки. Поразмыслив, он связывает их в стопку и, заставив следовать за собой по воздуху, выходит в сад. Маки яркими четкими мазками выступают среди зеленой травы и едва заметно качаются на ветру, словно поют какой-то объединяющий цветочный гимн.

Скорпиусу кажется, что отец наблюдает за ним из окна, но он не решается обернуться.

Лили

Она устало закрывает лицо руками и шумно выдыхает. За окном уже ночь, но они все еще сидят в Министерстве, в маленьком кабинете Джеймса, разложив на столе карты, пергаменты и справочники. Рядом с Лили стоят две чашки из-под кофе, который Тедди принес ей из кафетерия. Ей хочется еще, но кафетерий, как и Министерство, уже час как не работает.

— Ты уверен, что тела остаются на месте убийства? Может, с этими символами на теле они они могут проходить несколько километров, — Альбус вглядывается в глянцевую карту.

Джеймс в сотый раз закатывает глаза. Рукава рубашки у него приподняты, и сам он дышит как закипающий чайник.

— Даже если и так, нам это не поможет. Будем считать, что они лежат там, где погибли, — говорит он и ставит жирную красную точку возле Британского музея. — Где был следующий?

— Риджентс-парк.

— Третий?

— Солсбери.

— Четвертый?

— Гайд-парк, — Альбус задумчиво соединяет точки в одну линию и хмурится. — Похоже на искаженное созвездие Большой медведицы. В самом ковше не хватает одной точки, и хвост слишком короткий.

Дверь, скрипнув, открывается, и все, подскочив от неожиданности, разом поворачивают головы на звук. Скорпиус заходит внутрь и за ним, покачиваясь, вплывают огромные связанные тома, в черно-золотом переплете.

Джеймс присвистывает и кивает на свободный стул.

— Я весь вечер писал отчет на тему «Как это пациент взял и умер», — говорит Скорпиус зло и оглядывает кабинет изможденным взглядом. — Вода есть?

Они снова разом отрицательно качают головой. Скорпиус чертыхается, садится на стул и машет рукой на книги.

— Символика. Семь томов. Если мы хотим узнать, что обозначают эти дьявольские закорючки, придется перелистать все книги. Все семь. Только давайте уберемся к черту из этого здания. Роза, наверное, уже спит, так что я буду не против, если вы пригласите меня к себе.

— У Лили отличная большая комната с окнами на восток, — Джеймс хитро улыбается, глядя на нее. — К тому же, на первом этаже.

Ночь все меняет: людей, запахи, чувства и сам мир. Лили медлит в бодрящей полутьме, наполненной ароматом жасмина. Сейчас, когда все полно неясных звуков, уханья совы, окружено тенями, ей трудно узнать свой сад. Он чужой, и она для себя — немножко чужая. Заметив, что Тедди смотрит на нее из окна — она угадывает, что это он, по размытому розовому пятну в темноте, Лили поспешно проводит рукой по лицу и залезает в комнату.

— Не знал, что у тебя есть медведь по имени Тедди, — Люпин улыбается, но глаза говорят другое.

Лили багрово вспыхивает и легонько ударяет стоящего рядом Джеймса по голове. Тот обнимает ее за плечи и с силой прижимает к себе.

— Отстань! — возмущается она и, вырвавшись, подходит к Скорпиусу. Тот листает один из черных томов и не сразу поднимает на нее уставшие серые глаза.

— Возьми, — говорит он тихо, и Лили, вглядываясь в его бледное лицо, пытается разгадать, о чем он думает. Ей хочется делать что угодно — только не возвращаться мыслями к Тедди. — Один для тебя.

Лили с трудом поднимает тяжелую книгу и нерешительно смотрит на Скорпиуса. На его светлых волосах пляшут оранжевые блики огня, который Альбус разжег в камине.

— У вас, наверное, большой сад? — спрашивает она негромко, краем глаза замечая, что Тедди смотрит на них, делая вид, что читает.

— Там маки устроили революцию, — внезапно отзывается Скорпиус, и Лили снова поеживается. — Маковую. Захватили все клумбы.

— А отец?

— Ему плевать, — Скорпиус перелистывает страницу, не глядя на нее, и Лили приходится отступить.

Обняв тяжелый том, она садится в уголок дивана и с волнением открывает первую страницу. Символы обрушиваются на нее черной стеной, молчаливо смотря с белых страниц. Геральдику она сразу пролистывает и задерживается на магии.

Пентаграмма скалится на нее с середины листа, и Лили, передернув плечами, листает дальше, но с каждой страницей ей становится все хуже и хуже. Может быть, она устала, а может — эти символы влияют на человека, даже находясь в книге. Наконец, дойдя до сотой страницы, она зажмуривает глаза и часто, тяжело дышит.

Раз-два-три, раз-два-три, шумит в висках, и Лили скидывает том на диван, не открывая глаз. Часто дыша, она потихонечку подходит к окну и, подняв раму, вылезает в сад. Так тихо, что слышно, как внизу, у края поля, о скалы бьется море. Она ощущает жизнь вокруг себя, ощущает каждой клеточкой тела: и дуновение ветра, и слабый шелест сирени, и нежное покачивание анютиных глазок, — и не понимает, как другие совсем не замечают этого. Словно не живут, а существуют.

Лили выдыхает и, потерев виски, садится на холодную влажную скамейку. Только десять минут — и она вернется изучать символы. Если Альбус прав, то до следующего убийства у них чуть больше двух недель, а они так и не сдвинулись с места.

— Не каждый день увидишь тебя ночью у сирени, — Тедди садится рядом и запрокидывает голову в небо. Волосы у него снова черные, но Лили не понимает, что это означает.

— Я в детстве всегда любила давать имена, — отзывается она, разглядывая его профиль. — У меня даже был пушистик Пряник.

— Я помню, — Тедди поворачивается к ней, и Лили сразу краснеет. В темноте этого не видно, и ей хочется, чтобы они не возвращались на свет. — Что с ним случилось?

— Он просто… исчез, — Лили хмурится, пытаясь вспомнить ночь, в которую Пряник куда-то подевался. — Может, соседские кошки съели. Я тогда три дня ревела.

Тедди подвигается ближе, и его скрытые темнотой губы становятся ближе, и Лили, шумно дыша, понимает: сейчас. Сейчас он поцелует ее, и все то, о чем она мечтала, прыгая по лужам подростком, сбудется. Свобода, колдография и Тедди.

— Не надо, — шепчет она, задыхаясь. — Не надо. Пожалуйста.

— Почему, Лили?

— Мне страшно, — шепчет она, вспархивая, как ласточка, со скамейки. — Я сходила по тебе с ума, Тедди. Я и с Джастином начала встречаться, чтобы не думать о тебе. Помнишь, как я…

— Выпила стакан огневиски залпом и поцеловала меня? — Тедди усмехается, хоть Лили и не видит его губ. — Знаешь, с того дня я начал понимать, чего мне не хватает в Виктуар. Красного цвета. Она — пастельных тонов, если говорить на твоем языке цветов. Она — ромашки. А ты — мак, Лили. И меня тянет к тебе.

Лили едва заметно качает головой. Она не мак, она — гиацинт. Красный гиацинт, что растет у Петунии за домом, рядом с побитыми дождем хризантемами. И тот, кто отгадает ее цветок, останется с ней навсегда. И это обязательно должен быть человек, стоящий за парусом.

— Глупости какие, — шепчет она сама себе.

— Лили…

— Не надо, — она отступает на шаг, выставляя перед собой дрожащие руки. — Я боюсь тебя обрести и потерять. У меня сердце разорвется, Тедди.

И она мучительно, страстно хочет его поцеловать. Он рядом — в одном шаге, не связанный никаким долгом, и она — уже не та девочка, багрово краснеющая от его улыбки. И внутри нее тяжелой горячей волной поднимается нестерпимое, жгучее желание прижаться к нему всем телом, коснуться ладонью его щеки, забыться, не думать о завтра…

Вместо этого Лили поворачивается и быстрыми шагами идет, почти бежит к дому.

— Я займусь томами, — говорит она четко и тянется к оставленной на диване книге. — Думаю, успею просмотреть за три или четыре дня. Вам остается только разгадать следующее место нападения.

— Оно может быть связано с символами, — Скорпиус смотрит на нее искоса, и под глазами у него фиолетовые полукружья. Лили вдруг вспоминает его опущенное лицо, там, на туманном вокзале и вздрагивает. — Но пока ты не нашла их, пожалуй, будем предполагать наугад. Завтра доработаем версию с Вестминстером. Сейчас предлагаю разойтись — меня Роза, наверное, потеряла.

— Я останусь, — Тедди заглядывает в комнату из сада. — Не хочется возвращаться в квартиру одному.

— Прихвати медведя, — Джеймс кидает в него игрушкой, и Лили, рассерженно хмурясь, выталкивает его из комнаты.

Альбус и Скорпиус уходят вслед за ним, но Тедди остается, опираясь руками о раму.

— Осторожней, — Лили гасит лишние свечи, и на спальню опускается темнота. — Она старая совсем, может упасть и оторвать пальцы. Альбусу недавно оторвало мизинец, пришлось трансгрессировать в Мунго.

— Я переживу, — отзывается он тихо. — Лили, слушай…

Ей очень хочется услышать. Но не сейчас. Завтра. Или в следующем месяце. Через год. Сейчас — страшно.

— Спокойной ночи, — говорит она твердо, и Тедди, опустив раму, исчезает в саду.

Лили убирает тома на стол и, подобрав с пола плюшевого медведя, залезает с ним в кровать. За окном, высоко в небе, узкой розовой полоской занимается рассвет.

Скорпиус

Он тихонечко снимает ботинки и, раздевшись, проходит в спальню. В окна бьет утренний свет, и наручные часы показывают пять. Через три часа придется встать, затолкать в себя ненавистный завтрак, пахнущий старым маслом, и пойти на работу. И хорошо еще, если его не заставят переписывать вчерашний отчет.

Роза сидит в кресле, поджав под себя босые ноги и, закусив указательный палец, что-то читает на длинном пергаменте.

— Меня ждешь? — улыбается Скорпиус и, наклонившись к ней, целует в румяную щеку. По сравнению со всеми усталыми лицами, с которыми он недавно простился, ее розовый румянец бросается в глаза. Роза — как аппетитная булочка, от которой хочется отщипнуть кусочек.

— Сегодня вечером аттестация, — отзывается она и поднимает на него сонные глаза. — Ты что, всю ночь провел в Министерстве?

— Нет. В доме Поттеров, — Скорпиус вешает одежду на спинку кресла. — Не помни только. Мне не очень хочется гладить все это заново. У нас тупик с этими трупами, пришлось до утра работать.

— А, — Роза незаинтересованно кивает, и Скорпиус понимает: она не ревнует. И улыбается: значит, уверена в нем, значит, любит? Мысль, что ей может быть все равно, он гонит к чертям.

— Я скучал, — он вновь наклоняется к ней, вдыхая аромат хризантем, и быстро, жадно целует ее лицо, шею, плечи — пергамент выпадает из ее крепких рук, оторванным листом падая на паркет. — Иди сюда.

Роза опускается на кровать, сонно и вяло отвечая на поцелуи, но ее руки скользят по его спине, обнимают за шею, притягивают к себе. Лаская ее грудь с большими розовыми сосками, Скорпиус тихо стонет — и от наслаждения, и от восхитительного чувства близости, которое ему так нужно. Роза, такая теплая, сонная и беспомощная — в его руках, и вспомнить страшно, что еще не так давно она упрямо отвечала «нет».

— Попроси, — шепчет он, покрывая поцелуями ее живот и бедра. — Попроси, чтобы я продолжал…

— Ни за что, — вредничает она, выгибаясь ему навстречу, и слегка разводит ноги. — Не хочу.

— Черт с тобой, — отвечает он нетерпеливо и, подавшись вперед, входит в нее, с трудом подавляя громкий стон. Она такая влажная и горячая, что ему хочется стонать, но звук застревает в горле. Роза в его руках — одновременно податливая, но такая неживая, и он боится причинить ей боль. Он многого боится рядом с Розой. Жесты, слова, движения, страсть — ей это не нужно, и вместо того, чтобы быть собой, он осторожно двигается, разглядывая ее лицо.

Плевать. Любовь — это не секс.

И, наклонившись к ней, он целует ее, слегка прикусывая пухлую губу.

Роза недовольно мотает головой, и Скорпиус тут же отстраняется.

Роза словно тот бессмертник, что стоит в гостиной в голубой фарфоровой вазе — в корнях есть вода, но жизни в лепестках нет. И когда Роза, задрожав, кусает алые губы, сдерживая крик, Скорпиус отрешенно вспоминает буйство маков в саду отца.