Механическое сердце (джен)

Грязный и влажный воздух наполняли непрерывные вечные звуки мягко щелкающих шестерней, ход часовых стрелок и далекий цокот подков. На улице Веселых могильщиков, куда выходила треть труб двух ближайших фабрик, обитали только рабочие. Те, кто с утра до ночи, не разгибая спины, работал на своих хозяев.

Некоторые люди рождаются с предназначением служить другим, другие — для того, чтобы принимать почести. А те, кто жил на улице Веселых могильщиков, родились с талантом работать на фабриках. У них с детства были крепкие руки, подходящее телосложение и, разумеется, подходящий талант. Те, кто использовал его по назначению, заслуживали добрую славу и надпись «Честный гражданин» на могиле.

Наступала ночь, и люди медленно разбредались по домам — уставшие, пропитанные вонючим потом, с горсткой монет в кармане. И тем более было удивительно видеть, как среди клубов пара и дыма на узком тротуаре кружилась тонкая девушка.

— Она сломалась? — с замешательством спросила Птица Джо провожавшую ее воспитательницу. — Крутится и крутится, и ногой одинаково отталкивается. Как будто ее заело.

— Не смотри, — одернула ее та, но все-таки, когда они со спешкой миновали девушку, ответила: — Это одна из бессердечных. Их сердца становятся золотыми и зарастают крысиной плотью. Их невозможно починить, и они сумасшедшие. Будешь много отвлекаться на посторонние разговоры, станешь такой же, Птица Джо! Видишь, что творит?

— Кружится, — согласилась Птица. — А зачем?

— Вот именно! Ни за чем, просто так, тьфу ты, Странствующий Бог! И надо же настолько растерять мозги, чтобы заниматься бессмысленным занятием! Нет смысла — нет сердца, запомни это, Птица Джо, если хочешь стать честной гражданкой.

— Но мама Динь, подожди, у нее же совсем нет таланта! — в безмерном удивлении Птица застыла на месте, тщась разглядеть в девушке одно только ей ведомое.

— А нет сердца — нет таланта! — сердито добавила мама Динь и, схватив Птицу за длинные костяные пальцы, поволокла вперед.

— То есть, совсем-совсем нет? Но ведь всех создают с талантами! Такого не может быть, чтобы…

— Не отнимай у меня времени, Птица Джо! Тебе давно пора ужинать и спать, а не пялиться на городских сумасшедших! Иди, кому сказала! Завтра я тебя забрать не смогу, сама встанешь, поешь и придешь на фабрику вовремя. Понятно? Я попрошу старших ребят тебя разбудить.

Воспитательница огромным медным ключом отперла барак и затолкнула Птицу внутрь, тут же заперев замок обратно — она отвечала за безопасность детей и поэтому принимала строгие меры по контролю. Хотя Птица доподлинно знала три тайных лаза, но никогда ими не пользовалась. Зачем? Все, что ей было нужно, давала мама Динь, а необходимый минимум физических упражнений она и так перевыполняла на работе. Правда, Птицу иногда тянуло побродить по Часовому городу, но их с создания учили игнорировать бессмысленные, не приносящие практической пользы желания.

В тот день ей оставалось только скудно поужинать, умыться, обработать специальным раствором пальцы и лечь спать. Но случай как всегда вмешался нечаянным стуком в крохотное окно.

Птица Джо обладала прекрасным слухом, поэтому даже сквозь плеск воды и разговоры соседей по комнатам услышала стук.

За окном стояла та самая сумасшедшая, которая крутилась в клубах пара и дыма на улице Веселых могильщиков. Она застыла перед окошком, почему-то закусывая верхнюю губу. Птица сомневалась только секунду, но потом распахнула раму, впуская в помещение сырой, тяжелый воздух.

— Почему ты крутилась? — спросила она требовательно. — Мама Динь сказала, что у тебя совсем нет никакой цели. Это правда?

Девушка действительно показалась Птице странной — ее лицо было… просто лицом — гладкая светлая кожа, ничем не закрытые глаза и нос, губы бледно-розовые и густые черные волосы.

— Я не крутилась, — ответила она непонятным тоном. — Я танцевала.

— Что делала? — изумилась Птица. — Танце… вала? Ты что, придумываешь разные слова, имеющие один и тот же смысл? Но зачем?

— Нет-нет, послушай… танцевать — это… — и тут лицо девушки приобрело озадаченное выражение. — Это не крутиться. Танцевать — это выражать свои мысли, ощущения. Но, наверное, ты не поймешь меня… Как тебя зовут, девочка?

— Птица Джо, а тебя?

— Эрис Тотуэй. Джо, ты смотрела на меня, когда я танцевала, и я видела, что тебе интересно, а значит, есть надежда, что ты тоже когда-нибудь поймешь...

— Подожди-подожди, — прервала ее Птица. — Я еще не разобралась. Я видела, ты крутилась на месте и отталкивалась одной ногой, а ты говоришь, будто не крутилась, а танце... вала. А ты крутилась, поэтому ты мне врешь! А мысли нужно выражать языком и связками! Неужели тебе никогда об этом не рассказывали?

Если бы Птица Джо имела хоть какое-то понятие о том, как сложно иногда подобрать слова, объясняя ничего не понимающему человеку вещи, которые можно только чувствовать, она бы определила улыбку Эрис, как растерянную. Но Джо в своей жизни испытывала только тот узкий спектр эмоций, что вложили ей при создании — они позволяли испытывать симпатию к работе, еде и сну, и еще, пожалуй, уметь быть веселой.

Говорят, когда-то давно людей делали без последнего умения, и люди часто ломались, не доживая даже до тридцати лет. Говорили, что они сами порой способствовали окончанию срока своей годности — например, прыгали с моста Двух Башен или просто вскрывали свое сердце, выпуская наружу всю жидкость.

А Эрис, в свою очередь, совершенно не умела объяснять даже элементарных вещей.

— Если ты хочешь это понять, Джо, — сказала она, — то тебе нужно для этого кое-что сделать. Вот, возьми, у меня есть для тебя подарок… Я, как только увидела тебя, подумала, что нужно обязательно подарить тебе его.

Эрис протянула Птице сверток плотной ткани и снова улыбнулась.

— Если ты сможешь стать ему хозяйкой, ты обязательно поймешь, что такое танцевать. А теперь мне пора. Я знаю, за мной скоро придут из полиции нравов, нужно уйти до того, как мы встретимся.

— Ты странная, — возмущенно заявила Джо. — Правильно сказала мама Динь, ты с ума сошла.

Она уже хотела было захлопнуть окно, но что-то заставило ее задать еще один вопрос.

— И куда ты пойдешь?

— Я? О… я пойду по моховой тропинке. Говорят, если никогда с нее не сворачивать, можно встретить Странствующего Бога. А у него есть сундук с ответами. Это как раз то, что мне сейчас нужно, — тихо закончила она, и ее странное лицо приобрело еще более странное выражение.

Эрис развернулась и медленно побрела по дороге прочь от барака. Сверток так и остался в руках Птицы, но он не был приоритетом — на самом деле Джо хотела еще задавать вопросы и видела, что хоть и шла Эрис медленно, опустив плечи вниз, но удалялась почему-то быстро.

— Эй, Эрис, — заорала Птица. — А правда, что у тебя сердце крысиной плотью заросло, а до этого стало золотым?

Девушка обернулась и долго-долго смотрела сквозь маленькое окошечко. Джо было уже решила, что Эрис свихнулась окончательно, но она все же ответила:

— Он подарит тебе целый мир. Береги его, Птица Джо.

Эрис скрылась за поворотом, пока Джо обдумывала ее ответ. Он был абсолютно глуп, и, конечно же, мама Динь была права — эта девушка просто безумна. Брак при производстве, вероятно, кто-то из создателей был болен, когда появлялась Эрис. А контролер, принимающий работу, не заметил ее бесталанности.

— Подарит целый мир? Как это, скажите, пожалуйста, можно подарить целый мир? — спросила Джо саму себя, надеясь, что произнесенной эта фраза станет понятнее. Но та по-прежнему переливалась гранями пустой бессмысленности.

А от бессмысленности у Джо обычно болела голова.

— Ведь его нельзя завернуть в упаковку и потом пользоваться!

В свертке спал крохотный щенок.

* * *

Громадина, истекающая жарким паром, дымом и конденсатом, дышала, глядя одним глазом на Птицу Джо. Это было самое прочное стекло, что встречалось во всем мире — под ним жил громадный механический зрачок — вогнутые латунные лопасти не выпускали из объятий жаркий красный огонь, а остальное пространство глаза кишело шестеренками и ювелирной работы цепями.

Птице вдруг пришла в голову странная мысль, что она слишком маленькая и незаметная перед испускавшим дым императорским драконом. Но, побарахтавшись в пустой голове Птицы Джо, мысль тут же исчезла.

— Там что-то застряло в пятом отсеке сердца, Птица Джо, — растолковывал ей техник. — Посмотри и вытащи, а если не сможешь, я дам тебе всепоглощающую кислоту — растворишь поломку. Ты с ней уже работала?

Птица важно кивнула, посмотрев на техника — человека с цилиндром. Поговаривали, что внутри него располагался дополнительный мозг, но в Часовом городе не приято было расспрашивать о данных при создании талантах. Птице этот цилиндр нравился — ведь если у тебя есть дополнительные мозги, ты будешь умнее всех, а значит, тебя повысят в должности.

А у нее были только длинные костяные пальцы и случайно выросшие чуть выше лба гогглы, они не приносили никакой пользы, поэтому врачи их демонтировали. Это вызвало у Птицы какие-то совершенно новые мысли. Она, конечно, прогнала их, но прежде попросила своего знакомого сделать ей другие гогглы — те, которые она могла носить на глазах и голове, когда не требовалась защита.

Это был ее первый нелогичный поступок, и Птица Джо искренне его стыдилась.

— Тогда иди и сделай, что должна, — велел ей техник. — Закончишь и сможешь пообедать.

Пока он покидал посадочную площадку, мимо Птицы проехал разносчик приказов, всучив ей дневной литок поощрений.

— Медленно работаешь, Гор! — заорала ему вслед Птица. — Раньше твои колеса крутились так, что я иногда их не видела!

Она знала, что однажды то же самое случиться и с ней — пальцы сломаются, и единственной возможной работой для нее станет должность глашатая или другого глупого крикуна. Знала и не испытывала по этому поводу никаких сожалений — будет и будет, всё равно все уйдут в утиль. Их обязанность — просто служить империи.

Гор затормозил на полпути и оглянулся — кожа на его лице уже обвисла, а открытое сердце, у каждого человека синеющее особой жидкостью, на самом дне золотилось — так показалось Птице.

— Что у тебя с сердцем, Гор? — прямо спросила она, и Гор вскоре подъехал к ней.

— Ах, Птица Джо, ты не могла бы говорить потише?

— Конечно, могла бы, но зачем? Разве у тебя есть тайна?

Старик вдруг странно улыбнулся — точь-в-точь как Эрис Тотуэй прошлой ночью, и Птица разозлилась. Они оба вели себя так… так, будто и правда знали какую-то тайну!

— Ах, Птица Джо, конечно у меня есть тайна. Разве у тебя ее нет?

Он плавно откатился от нее и показал рукой на свои колеса.

— Вот она — тайна, только ты, Птица Джо, ее видишь, но ничего не понимаешь.

— Твой талант — это тайна? — удивилась она, наклонившись и пытаясь тщательнее разглядеть. Костяные колеса, коричневые от постоянных примочек специальным раствором, уже крошились и трескались. — Какая же это тайна, если ее все видят?

— Тайна в том, что будет после, Птица Джо. Что будет после того, как они разрушатся.

— Какая же это тайна, Гор? Ты пойдешь в утиль, на свалку. У тебя вынут сердце, и ты перестанешь себя осознавать. На Часовом кладбище сделают табличку с твоим именем и надписью «Честный гражданин».

Гор все так же странно улыбался. В его голове тоже творилось что-то новое — что он сам едва понимал уголком сознания. Всю жизнь он прожил в коконе заданных его создателем чувств: желании работать и быть полезным, но теперь пленка, прикрывающая душу, растягивалась и грозила вот-вот порваться. А за ней находилось что-то такое, что Гор вряд ли был способен объяснить маленькой девочке.

— Ах, Птица Джо, — грустно сказал он. — Если бы я мог тебе показать и рассказать. Но ты ничего не увидишь. Впрочем, хочешь, я дам тебе подсказку?

Птица Джо заинтересованно кивнула.

— Если тебе вдруг представится случай сделать что-то хорошее не только для империи. Ты можешь не понимать, зачем это делать, или не видеть конечной цели, но сделай это. Результат будет. Только сделай, и ты поймешь. А теперь мне пора, Птица Джо, работа не ждет.

Дракон за ее спиной последний раз пыхнул остатками пара и заглох, выключившись окончательно. Это и позволило озадаченной и разозлившейся Птице рычагом растопырить его металлическую пасть и залезть внутрь. Ремонтная труба, от которой тянулось кучи других ходов, ведущих во все важные органы механического дракона, была почти нестерпимо горячей.

Птица Джо ползла, таща за собой сумку с инструментами, и не замечала ничего. Ей казалось, что слова Гора, а до этого и сумасшедшей Эрис, стоили того, чтобы обдумать их прямо сейчас, причем казалось так удивительно, непривычно — без причины и следствия. Не так, как их учили думать. Слова будто зудели где-то внутри Птицы Джо и перемешивались в большой бессмысленный клубок, от которого вскоре разболится голова.

Сделать что-то хорошее соседу — это зачем? Ведь хорошо будет ему, а не ей — она только время потратит зря, и сама останется без хорошего. Об этом результате сказал ей Гор? Но разве он должный? Результат должен быть положительным.

И почему, интересно, сосед сам себе не может сделать хорошее?

И опять же этот щенок — Птица Джо с самого утра, убедившись, что он ну никак не может подарить ей целый мир, собралась удавить и выкинуть его на помойку.

Но так этого и не сделала, вдруг рассудив, что у нее нет дополнительного цилиндра для мозгов, и, возможно, она что-то не знает. Может быть, щенку нужно подрасти, и тогда окажется, что он необыкновенный щенок? Но… тут Птица перепугалась, осознав, что если так и есть, то щенок отберет у их императора целый мир. Разве это не преступление? Разве не прописано в главном законе, что император — неприкосновенное лицо и у него ничего нельзя отбирать?

Она села посреди ремонтной трубы, ощущая, что голова вот-вот закружится от мыслей. Птица никогда еще не думала так далеко, и никогда в жизни не встречалась с нерешаемыми вопросами.

Закон также гласил, что нельзя наказывать за несовершенные преступления. Так что же получается — если Птица Джо вырастит щенка, и тот после отберет мир у императора — она вырастит преступника, тем самым тоже совершая преступление? И такое же преступление она совершит, если сдаст щенка стражникам и расскажет о словах Эрис — ведь он еще ничего отбирал, он просто щенок.

На незримых весах лежали две одинаковые гирьки, не в силах друг друга одолеть, а Птица Джо второй раз в жизни принимала свое собственное решение. Мысли паровыми моторчиками сновали в ее голове, обжигая друг друга и сводя ее с ума — даже помеха в пятом отсеке сердца дракона отошла на второй план.

Это было почти как рождение. Птица Джо незаметно для себя рождалась внутри механического дракона. А тот довольно урчал, будто бы что-то понимая.

Она вертела сегодняшнюю мысль о своей крошечности в сравнении с драконом, и как-то незаметно щенок встал на ее собственное место, а далекий император — на место дракона. Щенок был так мал и беззащитен, и только последний дурак мог бы подумать, что он способен подарить мир маленькой девочке. И разве способен неразумный звериный детеныш причинить вред императору? Но если она скажет страже о нем, его обязательно заберут у Птицы! И убьют.

А если — мысль вспыхнула, как горсть искр — если, когда щенок подрастет, императору и не нужен будет мир? И она зря погубит щенка?

Ведь если нарушать закон все равно придется, то делать это нужно… правильно?

Синее сердце Птицы Джо на самом дне сосуда вдруг слегка позолотилось…

Решение было принято, и она поползла дальше.

Пятый отсек в сердце — это узкий, круглый вход, за которым скрывалась жизнь — трещали трещотки, не останавливаясь и цепляя друг друга, вертелись блестящие от масла шестерни, где-то дальше, куда чужие руки забирались один раз — при создании, бухал синий сосуд, пуская по венам-трубам раскаленное масло. Единожды запущенное, сердце останавливалось только тогда, когда умирало.

Этот дракон был молод — Птица Джо, осматривая полость пятого отсека, была уверена, что в состоянии одна счистить все накопившееся на стенах машинное масло. На это ушел бы день, но на старых драконах — тех, что служили прошлому императору и уже умерли — на них налет можно было только размачивать и скалывать.

Впрочем, этого не требовалось — ведь они уже умерли и стояли себе темной громадой в императорском музее.

Причину поломки Птица Джо увидела сразу — это была птица. Наверное, дракон раскрыл пасть, взлетая или заходя на посадку, и поймал ее. И теперь ее мясо и перья мешали шестерням как следует крутиться.

— Глупая летучница, — сказала Джо. — И зачем ты летала около дракона?

Заработали тонкие, длинные пальцы, счищая останки, застрявшие в шестеренках грязной кровавой массой. Затем следовало промыть и смазать нужные детали, и — как извинение великому императору — тщательно обследовать все сердце. Это неожиданно оказалось нелишним — в первом отсеке поселились крысы, мерзкие и серые.

— Гадины! Гадины! — кричала на них Птица, ловила голыми руками и безжалостно давила.

Она не терпела крыс — и это было заложено в ней при создании. Крысы — враги империи. Убей крысу — получи похвалу императора. Убей стаю крыс — получи ужин от императора. Но Птица Джо мозжила тельца крыс не из корысти — твари преследовали ее с самого начала, кусали до выступающих капель прозрачного масла на коже и все время шныряли по ее каморке.

— Твари! Крысиная плоть! — кричала в Джо заложенная программа.

Будь она человеком — сказала бы, что ненавидит крыс. Но Птица не была человеком и не знала что такое ненависть. Крысы для нее были лишь вредителями, ненужными. Существами с отрицательным результатом.

Она сложила их тушки в ряд, пересчитала, а потом, закинув в специальный отдел сумки, вытащила наружу.

Дракон был починен, но осквернен.

* * *

— Что ты натворила, Птица Джо? — в который раз выспрашивала ее мама Динь. — Зачем тебя вызывает император? О, Странствующий Бог, я жду — не дождусь, когда тебе исполнится пятнадцать лет! Ни с кем не было такого, ты понимаешь?

— Но мама Динь, я только отловила крыс в первом отсеке императорского дракона! Их было пятнадцать штук, я не сделала ничего запрещенного!

Птица Джо действительно не видела за собой вины, кроме оставленного себе щенка. Но о нем никто не знал — пользуясь обеденным перерывом, Птица перетащила щенка на новое место, там, где его никто не смог бы увидеть и связать с ней.

Он скулил, когда Птица убегала обратно на фабрику, а сейчас, наверное, ждал, когда она принесет еды.

— Да нет же! Ты сделала что-то еще! — не успокаивалась мама Динь. — За крыс не вызывает лично император!

— Но мама Динь! Убей крысу…

— Это… Ох, Птица Джо, император, конечно же, благодарит за каждую убитую крысу, но на ежегодной речи и всех сразу. И ужином угощает после нее всех сразу, но никогда лично. Ты понимаешь?

Для Джо это было открытием. Раньше, убив крысу, она думала, что у императора много дел и нет времени добраться до нее или что он просто не знает о ней. А как сообщить ему о своем правильном поступке, Птица не знала.

Воспитательница, протащив ее через весь полицейский участок, твердо постучала в синюю дверь.

— Ваше величество, — она подтолкнула Птицу, и та упала на колени перед императором. Мама Динь немедленно повторила за ней.

Последовала недолгая тишина, после которой воспитательница поднялась и оставила Джо наедине с императором.

— Значит, ты, Птица Джо, — прострекотал голос сверху, — изловила стаю крыс в моем драконе. В первом отсеке.

Она молчала, твердо помня о требовании говорить только после слова «отвечай». И хоть ей казалось, будто император задал вопрос, на который обязательно должен был дан ответ, она все же заставила себя смолчать. Закон гласил, что император может казаться нелогичным. Ведь он не вызвал бы Птицу, не знай он об убитой стае.

— Уверен, ты думаешь, что тебя не в чем обвинять, девочка, — стрекотал шестернями в связках голос императора. Птица не поднимала головы. — Но мне известно, что тебя посылали только в пятый отсек. Так зачем ты пришла в первый? Смотри мне в глаза и отвечай.

Птица подчинилась, впиваясь взглядом в масляно-золотистые глаза императора.

— Мой повелитель, — заученно ответила она. — Я пошла не только в первый отсек, я проверила все сердце. Я сделала это, чтобы предотвратить возможную поломку и падение дракона.

Глаза императора, как и голос, были особенным талантом — они притягивали взоры и обращали на себя внимание, а вложенная в каждого программа вызывала желание угодить. Птице было приятно отвечать, а еще более приятно оказалось осознавать свою…

— Инициатива, — шестерни повернулись, мягко задев трещотку. — Это называется инициатива, Птица Джо. Когда-нибудь раньше ты проявляла ее? Отвечай.

— Я не понимаю вас, мой повелитель. Дайте определение иници…тивы.

Послышался звук заводимого часового механизма — император плавным, четким движением повернул голову вбок, затем повернулось тело — шаг, шаг, еще шаг.

— Инициатива — это собственной волей принятое решение, когда от тебя этого не требовалось. Продолжай отвечать.

— Два раза, мой повелитель, — Птице Джо показалось, что она сейчас сломается. Чтобы принять эту инициативу, ей пришлось решать, что важнее — сказать неверную информацию императору или быть непоследовательной и отказаться быть хозяйкой щенку. Что выбрать между нарушением закона и нарушением закона? С этим Джо уже была знакома и поступила, пользуясь прошлым решением как калькой.

В голове у нее, пронзительно скрипя от напряжения, разворачивался вектор мыслей. Птица Джо ломалась.

— В шесть лет мне демонтировали гогглы-таланты, они неправильно выросли, но я попросила своего соседа сделать мне новые. Хотя мне не говорили ими обзавестись. И я пошла проверить все сердце дракона, мой повелитель.

— Как ты мыслила, когда приняла решение пойти в первый отсек? Отвечай.

Это был сложный вопрос. И на него нельзя было отвечать верной информацией. Джо уже понимала, что император увидел ее поломку, но не понимала, зачем спрашивает ее, если все знает.

— Птица залетела в пятый отсек, и из-за ее внутренностей не крутились некоторые шестерни, которые дают тягу на охладительный вентилятор. Я подумала, что она попала в пятый отсек, когда дракон или взлетал или снижался, а потом я подумала, что может быть, другая птица залетела еще куда-нибудь. И решила проверить. Потому что я не хочу, чтобы мой повелитель сломался.

Эта информация была одновременно и правдива, и нет. Джо была озадачена собственным ответом.

— Уровень свободомыслия около единицы, — прострекотал император. — Эта функция внедряется только полностью сформировавшемуся человеку. Но тебе, Птица Джо, только тринадцать лет. Ты ходила к нелегальному врачу? Отвечай.

— Нет, мой повелитель. Мне этого никто не приказывал.

Будь она одета по форме — так, как положено представать перед императором, то они оба увидели бы, как синяя жидкость в сосуде сердца Джо постепенно бледнеет, а золотой цвет на дне становится все насыщенней. Но на Джо, которую мама Динь вытащила из комнаты без предупреждения, была надета закрытая одежда.

— Непозволительно мастеру, знающему устройство моего дракона, иметь неконтролируемый уровень свободомыслия, Птица Джо. Но и в утиль отправлять тебя неразумно. Мне придется принять решение по твоему поводу. А тебе я приказываю сидеть у себя в комнате и ждать. Иди и делай.

Птица Джо поднялась с колен, поклонилась, и уже на выходе, закрывая синюю дверь, еще раз посмотрела на своего императора.

На нее в ответ посмотрел железный скелет, внутри которого крутились и вертелись механизмы.

— В старых книгах написано, что людей создал Странствующий Бог, Птица Джо, — вдруг добавил он. — После этого он нас покинул, но иногда продолжает являться к тем детям, что ломаются. Подумай об этом.

* * *

А Птица Джо ломалась и ломалась, разбивая привычные мысли и желания на тысячи кусочков. Они теперь казались ей недостаточными и слишком плоскими. Словно бы следствие оказалось без причины — или наоборот. За одной мыслью следовали три запрещенные, и за ними шли шеренги путающих выводов. Вдруг стало казаться неправильным даже про себя проговаривать эти мысли — словно их услышат и окончательно уверятся, что Птица Джо сходит с ума.

С Эрис так же было? Почему она начала кружиться? Чтобы выгнать докучливые, неправильные слова из сознания?

Все казалось, будто шестерни в голове стачивались и превращались во что-то более хрупкое. Но в голове у нее были мозги, а не железо. Кроме того, пришло какое-то новое, непонятное желание, но обозначить его словами оказалось невозможно.

Щенок кинулся ей навстречу с радостным визгом, налетел, безумно дергая хвостом, и принялся облизывать подставленные руки.

— Зачем ты это делаешь? — задушено спросила Джо.

Она ослушалась императора — не пошла в свою комнату, что теперь будет? Будущее подступало неотвратимо, огромными шагами, сквозь которые стрекотал часовой механизм. Будущее, которого она не знала, не понимала и оказалась неспособна спрогнозировать. На первый взгляд — как короткий разговор с сумасшедшей Эрис и отданный ей щенок спровоцировали такое?

Почему Птица Джо должна перестать существовать из-за этого? Ведь она не желала навредить императору, она хотела хорошего, так почему результат оказался противоположным?

Джо неуверенно поднялась на ноги, оттолкнула щенка и принялась неуклюже крутиться на месте — как Эрис в поисках ответа. Она кружилась и кружилась, взмахивая руками в попытках удержать равновесие, а щенок радостно скакал у нее под ногами.

— Мы уйдем, — воскликнула Птица. — Мы просто уйдем из города, понимаешь?

Решение было неправильным, но повиноваться императору, когда рядом с ней не было его самого, не было желания. Птица Джо, конечно, знала, что приказы важнее желаний, но внутри нее вдруг появилось столько лишних мыслей, что они затмевали все остальное.

В сознании росло понятие «не хочу».

— Никакому технику, работавшему с драконом, не положено иметь неконтролируемый уровень свободомыслия, — задумчиво и медленно проговорила она в мохнатую мордочку глупого щенка. — Но если я уйду из города, я перестану быть техником, а император не говорил, что безработному человеку, работавшему с драконом, запрещено иметь неконтролируемый уровень свободомыслия. И тогда я ничего больше не буду нарушать.

Птице Джо вдруг захотелось широко-широко улыбнуться.

* * *

Часовой город вскоре остался позади, пыхтя бесконечно коптящими трубами. Время вне видимости хода часовых и секундных стрелок остановилось и перестало иметь значение. Мир здесь был совсем другой, отличный от того, что когда-то знала созданная в родильном цехе девочка с длинными костяными пальцами.

Здесь всюду в землю врастали огромные деревянные столбы — такое было и в городе, но здесь в одни столбы врастали другие — потоньше да покривее — и заканчивались острыми зелеными колючками. А еще стояла относительная тишина — ни тиков, ни таков, ни рева пламени, ни звуков выброса раскаленного пара из турбин, ни въевшийся навсегда в ее мозг звук трещотки.

Птица Джо странно себя ощущала, но шла прямо сквозь врастающие столбы. И они не кончались, а росли совсем беспорядочно, не неся никакой пользы, преграждая ей путь. И в какой-то момент Джо вспомнила, что давно не слышала щенка — пришлось вернуться по собственным следам, чтобы найти его, совсем растерянного и несчастного. Щенок скулил и отчаянно прижимался к ней — это тоже было почему-то приятно.

Птица Джо застыла посреди темнеющего леса, обнимая щенка, а из глаз ее впервые в жизни текли слезы. Только она никак не понимала, что это такое, и почему в горле застрял комок.

Вскоре меж деревьев заструилась узкая утоптанная дорога, устланная чем-то мягким и зеленым, и Птица Джо, отчаянно зевая, решила больше никуда не сворачивать. Ведь дорога всегда приводила к чему-то, и, возможно, она найдет такой город, где ей позволят держать у себя щенка. И не нарушать этим закон.

О том, что тот щенок был ей не нужен, Джо давно забыла — он спал теперь у нее на руках мягким клубочком и недовольно ворчал, когда на пути попадалось внезапное препятствие и Джо спотыкалась.

Вместе с опустившейся на лес тьмой пришли новые звуки — ухи и ахи, раздающиеся с разных сторон и даже иногда в самой голове, порхание коротких крыльев, пронзительные крики ночных птиц и чье-то шуршание на грани слышимости. Джо остановилась, не видя больше дорожки, и подумала, что была совсем неразумна.

Ведь ей нужно спать, есть и пить, а она взяла только хлеба и несколько литров воды. О постели она совсем не подумала, как и об огне, но последнее было простительно — ни один ребенок не знает, что, идя в лес, нужно взять спички, если ему об этом не рассказывают.

Поэтому она поела и накормила жадного щенка, а затем легла прямо на землю и уснула.

Так прошло три дня — бесконечный, чужой лес, глупый щенок и холод по ночам. Птица Джо все шла и шла, вдыхая незнакомые запахи и познавая новый мир. Она уже узнала, что если сорвать странную розовую штуку с земли, через несколько часов она перестанет быть красивой и завянет. Что яйца, если повезет, можно найти высоко на столбах. И еще что змеи — это не еда, а такое животное, как щенок, только без лап и шипящее.

Она шла и шла, и шла, и разум ее, не занятый больше решением новых, сложных загадок, словно расширялся, превращался в бесконечность воздушной пустоты, а в ней плавали незримые ответы, дотянуться до которых почти невозможно. Однако казалось, они со спокойным нетерпением ждали Птицу Джо и ее длинные пальцы.

В пустоте пряталось еще какое-то красивое слово — она не знала, как оно звучит, но зато уже попробовала на вкус — бесконечное, легкое и обволакивающее. Надежное, но в то же время хрупкое.

Сердце покрывалось золотом и все больше привязывалось к щенку.

Прошло еще семь дней, и Птица Джо походила на оборванку — тощая, грязная, и рядом точно такой же бежал щенок.

А в один день она встретила человека.

Человек был высок и невозможно рыж. Он сидел на ветке, которые Птица все звала маленькими столбами, и улыбался.

— Эй, — окликнула Птица. — А что это ты делаешь на столбе?

— Сижу, — ответил человек. — И какой же это столб, девочка? Это самая настоящая ветка.

Он принюхался и важно добавил:

— Сосновая.

— Ветка? — удивилась Птица. — Маленький столб — это ветка? Но почему не маленький столб?

— Ах, девочка, — рассмеялся человек. — Неужели ты не знаешь? Маленький столб — это мертвая ветка, а я сижу на живой.

— Живой? Как это? Но она не ходит и не дышит! Я бы заметила, я уже много-много дней тут хожу! Вы что, врете мне, господин?

Человек оказался таким же глупым, как и ее щенок — только разве говорить умел.

— Ох, девочка, — покачал он головой и спрыгнул на землю. — Совсем не дышать и ходить, чтобы быть живым. Иди-ка сюда.

Он протянул длинную руку ей за ухо и достал завядший цветок.

— Вот видишь, это мертвый цветок, а до того, как ты сорвала его, он был живым. Сначала он был маленьким семечком, затем побегом, неприметной травой, а потом распустился цветок. И ты, девочка, его убила. Нет-нет, — он погладил ее по голове. — Не расстраивайся, теперь из него получится несколько таких же красивых цветков.

— Я вас не понимаю, господин. Что такое семечко и побег, и трава, и…

Человек рассмеялся и переключил внимание на подбежавшего щенка.

— О, да у тебя с собой есть целый настоящий друг! Вот это здорово! Привет, друг! — он схватил щенка на руки и мягко потрепал его шкурку. — Какой замечательный, верный и мохнатый друг!

— Да! — обрадовалась Птица тому, что знает хоть что-то. — Когда он вырастет, он подарит мне целый мир!

— Целый мир, вот как… Но разве у тебя нет мира, девочка? Вот, посмотри, что вокруг — деревья, трава, птицы, жучки, гусеницы. И ты тут тоже есть, у тебя разве нет этого мира?

— Но…

— И ты у этого мира есть, — еще раз рассмеялся человек. — Ну, пойдем, я тебя и твоего друга накормлю.

Он шагал так широко, что Джо пришлось схватить на руки щенка и почти бежать за человеком. Человек хоть и был глупым, но его слова вдруг сумели правильно утонуть в той пустоте, к которой она не могла подобрать название, и слово «мир» заиграло каким-то новым смыслом.

Человек привел их на поляну, посредине которой горел жаркий костер, а над ним на воткнутой ветке висела черная от копоти кастрюля.

— Ты не ответил, господин, — сказала Джо, опуская щенка на землю. — Что такое семечко, побег…

— О, подожди-подожди, — человек смешно замахал руками, постелил на землю свою куртку и сел на нее, спустя миг усадив рядом с собой Джо. — Мне вдруг пришло в голову, что невежливо разговаривать на такие важные темы, не познакомившись. Меня зовут Реджинальд, а тебя?

— Птица Джо. А что у тебя в кастрюле?

— О, Птица Джо, там кипит самый настоящий мировой чай.

— Как это? — удивилась она, разглядывая лицо Реджинальда. Оно тоже было совсем-совсем странным, как у Эрис — гладким, без гогглов или защитной кожи на носу и рту.

— А вот так — мир поделился со мной. Там листиком, там травинкой, ягодой, орешком, и получился чудесный чай. Хочешь?

Он вдруг откуда-то достал кружку, на ощупь оказавшуюся очень теплой и шершавой, и наполнил ее горячим отваром. Птица Джо осторожно поднесла чашку к носу, вдохнула аромат и почувствовала, что он тоже тонет в той пустоте.

— Почему ты ходишь одна по лесу, Птица Джо? Ах, прости, — тут же поправился он, глядя на засыпающего у его ног щенка. — С самым лучшим и верным другом. Но рядом с тобой нет человека.

— Как это нет? А ты что — не человек?

Реджинальд рассмеялся и покачал головой.

— Я ведь только с тобой недавно повстречался, а до этого ты много дней ходила только со своим другом.

— А-а, ты это имеешь в виду, — важно кивнула Птица, пробуя на вкус новое, выплывшее из пустоты ощущение. Ей теперь было очень тепло внутри. — Ну, я ушла из города, потому что император хотел меня отправить в утиль за то, что я проявила иници…тиву и проверила его дракона. А оказывается, не надо было ее проявлять, потому что мне этого не велели. А раз так, то я, получается, обладаю первым уровнем неконтролируемого свободомыслия. Императору это не понравилось. Вот. А я его проявила, знаешь, почему?

Человек слушал Птицу очень внимательно, а его улыбчивое лицо очень посерьезнело, и даже рыжина вдруг стала какой-то солидной.

— Расскажи, Птица Джо, не знаю.

— Потому что я чувствовала себя перед ним виноватой, — пояснила она, довольная, что услышала желанный вопрос. — Мне этого щенка подарила сумасшедшая девушка, она стояла на улице Веселых могильщиков и кружилась, а сама мне сказала, что она танцевала. Ее зовут Эрис, и она отдала мне щенка, а потом сказала, что он мне подарит целый мир. И я подумала, что если он правда мне подарит мир, то сначала должен отобрать его у императора, а этого нельзя делать.

Реджинальд серьезно кивал и слушал.

— Я должна была отдать щенка стражникам, чтобы они его убили и спасли императора, но я… я не отдала. Ведь он еще ни в чем не виноват! Правда?

— Конечно, не виноват, Птица Джо. И что это за император, что испугается такого замечательного щенка? Нет-нет, ты все правильно сделала! Тем более, ты сама подумай, мир-то есть не только у императора, мир есть у всех. И у тебя, и у щенка, и у старика Гора.

— И у Эрис?

— О, конечно! У нее очень много мира!

— Вкусный чай.

Темнело. Пламя в сумерках отплясывало джигу и бесстыдно коптило синее небо. А Птица Джо все согревалась и согревалась. Ей стало вдруг ясно, как холодно было раньше — и как… слово тут же потерялось в пустоте, но Джо и его распробовала на вкус. Она только им и питалась, оказывается, всю свою жизнь — этим словом.

— А как называется, — спросила она, — когда… когда… раньше было пусто везде, хотя на самом деле это не так. Но все равно пусто. А вот сейчас стало не пусто.

— О, Птица Джо, это называется одиночество.

— Я не хочу от тебя уходить, Реджинальд. С тобой нет одиночества.

Он улыбался и гладил ее по голове, а ее сердце изгоняло последние пятна синевы — оно золотело и золотело под рукой у рыжего человека.

— Мне только завтра утром нужно навестить старого Гора, Птица Джо. Но я обещаю, что тебе больше никогда не будет одиноко.

Плотина в ее голове больше не могла выдержать пустоты, она изливалась на весь мир Птицы Джо, наполняя сердце теплом и золотистым светом.

— А как называется, — спросила она, всхлипывая, — когда внутри тебя большое-большое пространство с теплотой и словами?

— Это называется вечность, Птица Джо. Она немного страшная, но ты привыкнешь.

Огонь взмывался в небо языками оранжевого цвета, смешивался с золотом. Золото растворилось в чае, в земле, в деревьях — во всем мире.

— Живые только тогда живут, когда делятся ей, — добавил что-то непонятное Реджинальд час спустя, укрыл заснувшую в золотых снах Птицу Джо и тихо ушел, забирая с собой сундук с ответами.

А под его ногами росла моховая тропинка.