Избранные судьбой (джен)

Снежное покрывало укрыло перевал Тань-Шао, но тонкая дымка мелких снежинок все еще витала в воздухе, напоминая о недавно сошедшей лавине. Она больно колола глаза и горло уцелевших людей, и те поспешили покинуть опасное место, вернуться на равнину. Тем более что оставались и иные, неотложные дела там, в оставшемся за спиною отечестве, требующие их возвращения.

Вот почему, когда последние потревоженные снежинки наконец нашли свое место среди сотен тысяч своих сестер, перевал был пуст. Лишь ветер завывал среди покрытых белыми плащами вершин, словно оплакивая погребенных под лавиной. Бесславно павших на поле сражения, обещавшем им, более многочисленным, сильным духом и телом, неизбежную победу. Теперь же снег укрыл их белым саваном, оставив на месте недавней непобедимой армады безжизненную пустыню.

Но тут неожиданно птица, черной точкой кружившая в небе над перевалом, спустилась ниже и тревожно крикнула. Зоркие глаза сокола даже из-под облаков заметили почти незаметное движение неподалеку от обрыва и направили его к этому месту.

Как оказалось, совсем не зря. Снежное покрывало зашевелилось, как живое, бугрясь и осыпаясь, и из-под него показалась скрюченная страшной тяжестью и напряжением смуглая человеческая рука с заостренными ногтями. А чуть позже — и ее обладатель, рослый горообразный мужчина с длинными спутанными черными волосами и в оборванной одежде. Медленно, отталкиваясь одним лишь локтем и коленями, он выбрался на поверхность, правая ладонь мертвой хваткой сведенных судорогой пальцев вцепилась в рукоять верного меча. Шань Ю, предводитель погребенной под лавиной орды и единственный, кто из них уцелел.

Воин выбрался из ледяной темницы, едва не ставшей ему могилой, но чего это стоило… После того, как его кубарем прокатило вниз по склону, бросая на все встречавшиеся препятствия, будь то камень, тело человека или лошади, правая рука, сломанная в двух местах, висела безжизненно и бесполезно. А каменная гряда, остановившая его падение, крепко пришибла хребет, отчего ноги пока что плохо слушались и норовили подогнуться. И это лишь из крупных потерь, не считая множества мелких ран и травм, не способных убить, но могущих заметно ослабить его.

И все-таки Шань Ю был жив, и поврежденная рука, вопреки боли и слабости, стальной хваткой сжимала верный меч, не иначе как каким-то чудом также уцелевший и не выбитый из ладони. Выжил один из многосотенной армии. Едва не погубленный жалким мальчишкой… Гунн сжал зубы, с трудом поднимаясь на ноги, до боли стиснул кулак, с губ к небесам сорвалось рычащее проклятье. Но небеса остались привычно равнодушны и безмолвны, с вершин не сошла новая лавина (хотя она сейчас вряд ли испугала бы воина).

Однако земля… земля отозвалась. Снежный пласт под ногами зашевелился, как живой, затем показалась волосатая рука. Предводитель отступил на шаг в сторону, и из-под снега, откашливаясь и тяжело дыша, выкарабкался один из его воинов. Потрепанный, как и он сам, но живой и сильно не покалеченный. В полперестрела от них — еще один. И еще…

Когда утихомирившаяся лавина, наконец, перестала выпускать из своего плена погребенных под ней людей, их в итоге оказалось семеро. Маленький отряд, способный дать отпор напавшим, однако не способный противостоять всей китайской армии, сколь бы сильны и свирепы они ни были…

И Шань Ю был бы плохим предводителем, если бы не понял этого. Как бы ни было противно это его охваченной гневом душе. Как бы ни хотелось выступить прямо сейчас, пока враги считают их погибшими и не опасаются возвращения. Их слишком мало, у них почти нет оружия, а главное… гунн сжал зубы… кони, их прекрасные кони тоже погибли в этом проклятом месте. А без верного скакуна степной воин все равно что птица с подрезанными крыльями. Шань Ю мельком взглянул на сокола, привычно слетевшего к нему на плечо. Затем вновь окинул взглядом своих людей, молча ждущих его решения. Шестеро. Всего шестеро. Они — он и его воины — слишком слабы и малочисленны, и лишь напрасно погибнут, без шанса на победу. Он не мог этого допустить.

— Отходим с перевала, — хрипло скомандовал Шань Ю, острием меча указывая вниз по склону и чуть левее. Туда, где в двух-трех перестрелах остался небольшой отряд. Объединившись с ними, гунны могли что-то предпринять. Но не ранее.

И первым, превозмогая хромоту и слабость, зашагал вниз по склону. Не оглядываясь более на место недавнего поражения, одного из очень-очень немногих в его жизни. Оно будет последним, — поклялся сам себе воин. Если помогут боги… и даже если откажутся…

Незадолго до событий первой главы

— Мулан, э-э… может, я что-то не понял, но... тебе не кажется, что в седле было бы удобней? — маленький дракон с красной чешуей свесился с помянутого седла и с тревогой заглянул в лицо девушки. И без того не отличавшееся загаром и румянцем, сейчас оно еще больше побледнело и осунулось. Сказались и ранение, бывшее, видимо, серьезнее, чем показалось поначалу, и долгий путь вниз по перевалу. Попытка развести костерок из-за отсутствия более-менее подходящего материала провалилась, а значит, до наступления темноты следовало добраться до мест, не грозящих превратить тебя в мороженое за время отдыха.

— Нет, Мушу, — тяжело вздохнув, темноволосая девушка в воинской форме покрепче ухватилась за повод вороного коня. Тот тревожно покосился на нее и фыркнул, выпустив облако пара. Затем, отдышавшись, продолжила более уверенно. — Снег очень рыхлый. Хану ни за что не преодолеть его нагруженным.

— Ни на что-то эта корова не годится! — недовольно проворчал Мушу. Затем сердито посмотрел на небо. Мало им лавины, так еще и снег зачем-то пошел, словно его и так мало! Везения у них, ровно как у утопленников… он покосился на нахохлившегося Кри-Ки, но промолчал. Сверчок честно признался, что с удачей на деле никак не связан… как и он сам — с поручением предков. Что толку ворошить?

— Давай-ка повернем здесь, — отвлекшись от невеселых мыслей, дракон указал подруге на тропинку, примеченную только что. — Может, хоть здесь не провалимся снова.

Мулан вовсе не была в этом уверена. Впрочем, а в чем можно быть уверенной теперь?..

Но вслух она ничего не сказала, лишь осторожно, дабы не тревожить друзей, коснулась под кожухом перевязанного бока. Рана вновь открылась и начала кровоточить. Видимо, проклятый гунн зацепил ее сильнее, чем показалось поначалу. Да и бинты, заботливо наложенные войсковым лекарем, от движения сбились и подмокли. Мушу прав, передвигаясь пешком, она лишь вымотает себя прежде времени, но сесть в седло все равно сможет лишь ниже по склону, там, где снег менее рыхлый и выдержит коня с его двойной ношей.

* * *

— Мулан, нам надо отдохнуть… то есть тебе, — в очередной раз окликнул ее хранитель семейства и, по совместительству, лучший друг девушки, дерзко бросившей вызов обществу, пусть и из благородных мотивов. Что ж, благородство было оценено по достоинству, и ее, погубившую полчища врагов благодаря своей смекалке и спасшую командира отряда, не подвергли казни за обман и принятие роли мужчины. Лишь оставили замерзать здесь, на продуваемом всеми ветрами перевале, в обществе коня и меча (о существовании Мушу и маленького сверчка соратники Мулан не знали).

Они ушли. Все до единого, кто называли себя соратниками и друзьями Пинга, дерзкого и чуть неуклюжего юноши, за которого и выдавала себя Мулан все эти дни. Ни один не посмел воспротивиться приказу командира. А сам командир, Ли Шанг (при мысли о нем Мулан тяжело вдохнула, прижав руку к груди) лишь бросил к ее ногам меч, которым должен был снести ей голову, и так же ушел, не оглядываясь. Им предстоял долгий путь через перевал и, вполне вероятно, соратники погубленных гуннов, от которых надо было поспешать защитить народ и Императора. Что им за дело до одной жалкой девушки? Долг отдан, и теперь ее жизнью распоряжаются боги.

— Нет, Мушу, — Мулан закашлялась и вытерла слезящиеся глаза: на выглянувшем солнце снег слепил их просто немилосердно. — Нам надо идти. Спуститься с перевала как можно скорее, — она прищурилась на низко висящее над горным хребтом солнце. — Скоро стемнеет, и, заночевав здесь, мы рискуем никогда уже не проснуться.

«А остановившись — не найти в себе силы подняться», — добавила про себя девушка, но ничего не стала говорить вслух, чтобы еще больше не тревожить друзей. И, покрепче сжав поводья, стараясь поменьше спотыкаться, двинулась дальше. Мушу неодобрительно покачал головой, глядя на нее с седла, но ничего не ответил. Упрямица все равно поступит по-своему.

Вот, наконец, и край лавины. Мулан остановилась, вытерла пот со лба (удивительно, что здесь, на ветру и морозе, где дыхание срывалось с губ облачком пара, она ухитрилась вспотеть). С видимым трудом она вскарабкалась в седло Хана и тронула поводья.

* * *

Впрочем, до края перевала было еще очень и очень далеко. И лишь сейчас Мулан ощутила, насколько обессилило ее пешее путешествие. Подмокшая повязка начала леденеть на ветру, отчего-то почти не касавшемся разгоряченной головы. Наверно, оттого, что гребень склона уже преодолен, и ветер тут слабее. И кустов больше… с неудовольствием отметила она, когда утомленный конь, не заметив препятствия, споткнулся об него. Девушка качнулась в седле.

— Эй, даже не вздумай падать! — перехватив ее за пояс, Мушу с видимым трудом помог подруге сохранить равновесие. — Не на травке небось! Тебя это тоже касается! — склонился он к коню.

Хан поднял голову, но, утомленный не менее хозяйки, даже не фыркнул в ответ. Лишь продолжил путь, медленно переставляя ноги.

На этот раз он был более осторожен и обходил препятствия стороной… хотя Мулан казалось иначе. Мир вокруг плыл в зыбком мареве, накреняясь то под одним, то под другим боком. Она уже подняла руку, чтобы остановить коня и сделать привал: сейчас он им точно не помешает, — как очередной приступ слабости поменял местами небо и землю, и девушка неловко соскользнула с конского бока, плюхнувшись прямо в сугроб.

— Отдохнем… немного, — пробормотала она дракону, когда тот красной молнией, встопорщив маленькие, по сути, бесполезные крылья, слетел с седла на землю, рядом с ней. — Ты же просил… привал.

— Привал так привал, — с готовностью согласился тот, затем, переведя взгляд на подругу, встревоженно добавил: — Только не думай отключаться.

— Не… буду.

* * *

Но спустя минут пятнадцать, успев сделать несколько кругов по кустам в поисках хвороста и в итоге выбросив все найденное, забраковав как не способное гореть, Мушу все же счел нужным встревожиться. Потому что Мулан, совершенно очевидно, пытавшаяся подняться и продолжить путь… не смогла этого сделать. Когда же Хан сам подошел к ней, ухватившись за поводья, все же поднялась с земли… но в попытке вскарабкаться в седло, снова на ней оказалась.

— Мулан! — подскочив к подруге, дракон похлопал ее по щекам, ущипнул за нос, даже выпустил перед лицом маленький язычок пламени. Но все безрезультатно: та что-то бессвязно пробормотала, однако подняться так и не смогла.

— Мулан… Пинг… Мушу… тьфу! Как же тебя назвать, чтобы сдвинуть с места, — Мушу тяжело выдохнул, гася подступившую панику, затем подозвал Кри-Ки, и уже вместе с ним приподнял голову подруги, напрягая все свои невеликие силы. На большее их не хватило.

— Прости, Мушу, — выдохнула Мулан, с трудом поднимаясь на локтях и морщась от боли в боку. — Я — плохой солдат.

— Чума на этих солдат! — взорвался тот и в порыве отчаяния схватил себя за усы. — Что же делать? — затравленно проговорил дракон сам себе, глядя в сторону недалекого перелеска. С тем же успехом он мог оказаться по ту сторону Великой стены. Мулан не сможет преодолеть это расстояние, а он тем более не дотащит ее туда.

Сверчок что-то призывно протрещал. Дракончик выпрямился и с сомнением взглянул на приятеля.

— Ты в своем уме? — напустился он на несчастное насекомое, выплескивая накопившиеся гнев и беспокойство. — Какая помощь? Ты забыл, кто я? Да люди в панике разбегутся при одном моем виде.

Кри-Ки указал лапкой на коня и еще раз что-то протрещал.

— А с другой стороны, может, это и идея, — задумчиво проговорил Мушу. Затем проворно вскарабкался в седло и почти с головой (благо невеликий рост позволял) залез в седельную сумку, бормоча себе под нос: «Где… ну где же они, когда так нужны?»

Наконец он торжественно извлек из сумки клочок бумаги и маленькую чернильницу. К счастью, теплая шкура коня не дала жидкости застыть. Дракон выплеснул немного чернил в крышку, забрызгав при этом копыта недовольно покосившегося на него Хана.

— Ну, извини, коровка, черный цвет сейчас в моде, — примиряюще проговорил он и попытался потрепать коня по морде. Но тот презрительно фыркнул так, что дракона сдуло в сугроб.

Тем временем Кри-Ки, не дожидаясь отдельной просьбы, обмакнул лапки в чернила и бодро заскакал по листу, набирая послание. Наконец выбравшийся из снега Мушу критически осмотрел получившееся и кивнул.

— Сойдет, — и внезапно спохватился. — Постой, а кто… — дракон взглянул на находящуюся в полубессознательном состоянии девушку, — кто останется с ней?

Сверчок гордо стукнул себя лапкой в грудь. Мушу драматически прикрыл лапой глаза, затем обреченно кивнул. Не доверять же, в самом деле, хлюпику такое важное послание.

Он огляделся в поисках потерянного щита, но ничего, как нарочно, на глаза не попалось.

— Ну, что ж, — обратился он к коню. — Придется воспользоваться тем, что есть.

Хан поначалу решительно воспротивился непрошеному седоку, но, в конечном итоге, Мушу удалось его уговорить. Вынув из седельной сумки плед, он накинул его на плечи Мулан, которая прислонилась спиной к кусту, затем пододвинул к ее ладони меч.

— Держись, моя девочка, — тихо проговорил он. — Я скоро.

Та чуть рассеянно кивнула и сжала ослабшей рукой рукоять. Затем накрыла ладонью озябшего сверчка и проводила взглядом знакомый черный силуэт, неспешно растворившийся в отдаленном перелеске.

Перестрел за перестрелом отдалялись они от проклятого перевала. Медленее, чем хотелось бы, по причине непривычного пешего передвижения, но упорно и настойчиво, как и подобает истинным воинам. Снег стал более рыхлым и ненадежным, разъезжаясь под ногами, становящиеся все более пологими гребни помалу окутывала поросль, пока что низкорослого разлапистого кустарника. Обветренных лиц уже касалось теплое влажное дыхание ближней равнины. Если ничто не помешает, они прибудут туда еще до наступления темноты и разобьют лагерь в жилых местах, не рискуя заледенеть за ночь.

Шань Ю, как и подобает вождю, шел первым, никому не доверяя в выборе пути. Пару раз ему удалось миновать опасные места, ощутив их даже не зрением, не слухом — иным, необъяснимым чутьем. Воины его продвигались следом, поначалу гуськом. Теперь же, немного расслабившись, вполголоса переговаривались, гадая, что же их ждет в конце пути. Один из них, пострадавший более всех, ослабел и отставал все больше, вынуждая товарищей дожидаться.

Неожиданно командир отряда остановился, прочие последовали его примеру, не успев даже задуматься. Тот же настороженно поднял руку и прислушался, хищно раздувая ноздри, словно волк, учуявший добычу.

— Там кто-то есть, — вполголоса кинул Шань Ю шедшему за ним приземистому воину. И кивнул в сторону кустарника по левую руку от себя; там его ветви сплетались особенно густо. — Ты и Берук, проверьте.

Воин молча кивнул, сжав крепче древко копья, крадущимся шагом приблизился к кустарникам и скрылся из вида. За ним — его товарищ. След в след, как и привыкли на охоте.

* * *

Вяло моргнув, Мулан потерла глаза, в тщетной попытке прояснить помутневшую картинку перед ними. Голова то и дело предательски клонилась набок. Покрасневшие от близкого знакомства со снегом пальцы плохо гнулись, но почему-то было не холодно...

"Да и не должно быть. Ведь на дворе весна. Так прекрасно нынче цветут в саду яблони и вишни. Отец улыбается, глядя на лишенное пока что бутонов деревцо, затем — на меня. Я не посрамлю вас, отец. Я заслужу почет и уважение... а может, и большее... Ли Шанг... Ты прекрасный командир... и очень привлекательный мужчина, хотя, видят боги, я никогда этого не скажу тебе. Может, и не понадобится..."

Кри-Ки зябко потер лапки: снег больно обжигал их, сковывая негибкой тяготой. Сверчок запрыгнул на плечо девушки и встревоженно заглянул в лицо. Бледные щеки чуть разрумянились, но то был не здоровый румянец. Взгляд же был неподвижный и соловый, веки то и дело смыкались.

Тревожно пискнув, малыш подобрался поближе к лицу и похлопал Мулан по щеке лапками. Та даже не ощутила прикосновения. Что-то пробормотала и улыбнулась странной, нездешней улыбкой. Затем вздохнула и сомкнула ресницы.

Нельзя спать! Если она сейчас уснет, то уже никогда не проснется. Собрав силы, Кри-Ки напружинил лапки и прыгнул девушке прямо в лицо. Не самый приятный способ пробуждения, но другого у него просто не было.

Вздрогнув, веки распахнулись. С недовольным возгласом девушка смахнула непрошеную помеху с лица в сугроб и выпрямилась, прижимая ладонь к горящему лбу. Далекие горы почему-то пьяно качались и двоились перед мутным взором, а красноватое солнце уже коснулось краем самого высокого хребта.

Мулан нахмурилась, затем сообразила, что разбудило ее. Неловко пошарив рукой, она нащупала утонувшего в снегу сверчка и вытащила, поднесла к губам, согревая дыханием.

— Прости, Кри-Ки, — виновато произнесла она, — и... спасибо!

Тот облегченно что-то протрещал и махнул лапкой. Нездоровое тепло ладони приятно согревало озябшие лапки и все тело, да так, что самого малыша начало клонить в сон.

Негромкий треск в кустах мигом разогнал дрему. Девушка и ее маленький друг разом дернулись на подозрительный звук. Садившееся солнце заставляло предметы отбрасывать на голубоватый снег неровные ломаные страшноватые тени, в которых трудно было что-то различить. Да и слезящиеся глаза мало тому помогали.

Вытерев их тыльной стороной ладони, Мулан прищурилась, приглядываясь. Она не была уверена, но в самой большой из теней ей почудилось осторожное движение. То, которое никак не могло принадлежать другу.

Девушка ссадила сверчка на одну из засохших веток, затем нащупала рядом верный меч. Понемногу подобрала под себя ноги. Кто бы там ни был, ему не удастся ни подкрасться незамеченным, ни похвастаться легкой победой.

* * *

— Вот, повелитель, мы поймали лазутчика, — доложил тот, кого звали Беруком, после чего, оглянувшись, подтащил за полы одежды безжизненное хрупкое тело, принадлежавшее, должно быть, одному из китайских новобранцев, совсем еще мальчишке.

Шань Ю, сощурившись, пристально рассмотрел пленника. Длинные волосы, некогда собранные в хвост, растрепались и в одном месте, на затылке, слиплись от крови, одежда местами порвана и припорошена снегом, тонкие руки покрыты ссадинами.

В районе живота одежда тоже пропиталась кровью, но, даже раненый, мальчишка сумел оказать сопротивление его воинам. Берук зажимал ладонью небрежно перемотанную чуть выше локтя лоскутом от подола рубахи правую руку, его напарник украдкой потирал, видимо, зашибленный затылок.

Глядя на них, Шань Ю презрительно хмыкнул. И это его прославленная армия, закаленные бойцы… все, что от них осталось.

— Этот сопляк отбивался, как бешеный, — словно оправдываясь, проговорил Берук. — Даже после того, как попал в плен. Мы пытались допросить его, господин, о месте нахождения остальной армии, но он упрямо молчал до последнего, пока не отключился.

Да, присмотревшись, нетрудно было заметить следы неумелого допроса: порезы на шее и одеянии, следы ударов на бледном лице, даже через лохмы растрепанных волос.

— Только зря возились, — прогудел второй. Затем извлек из-за голенища нож, пальцем проверил его остроту и наклонился над мальчишкой. Поднял жадно блестевшие глаза на предводителя. — Добить?

— Погоди, — перебил его тот. И медленно, стараясь ступать как можно более уверенно, приблизился.

Воины почтительно расступились перед ним. Несмотря на то, что проклятые китайцы были похожи один на другого, как близнецы, этого мальчишку он точно где-то видел. Шань Ю был в этом абсолютно уверен. Он наклонился и грубо сгреб голову пленника за волосы и приподнял, чтобы заглянуть в лицо.

Тонкие благородные черты, не испорченные даже следами кровоподтеков и шрамом над левым глазом, краем уходящий под волосы, залитые нездоровой бледностью щеки… Вроде бы ничего значимого, но… Сокол тревожно переступил на его плече и крикнул, и тут пленник, видимо, ощутив грубую хватку, застонал, скривив губы.

— Воин с горного перевала… — сквозь зубы процедил Шань Ю. И хищно улыбнулся. Сам Тенгри-хан благоволит ему! Из-за этого дрянного сопляка бесславно погибла большая… лучшая часть его армии. Сам он, благодаря звериной выносливости и почти сверхъестественной живучести, уцелел. Лишь для того, чтобы встретиться со своим врагом лицом к лицу.

Воины сдержанно загудели, смуглые лица исказила гримаса яростной радости. Каждый из них так или иначе пострадал от обвала, вызванного мальчишкой, потерял товарищей. Они жаждали возмездия, здесь и сейчас, и перечисляли вслух возможные варианты казни для врага.

Шань Ю не останавливал своих людей, до тех пор пока они не подошли вплотную. И сделал всего один шаг вперед, после чего шедший первым споткнулся и замер, недоумевающе глядя на повелителя.

— Нашу радость должны разделить наши братья, — негромко, рокочуще проговорил предводитель гуннов и кивнул на пленника. — Мы доставим его в стойбище живьем, и уже там подберем для него достойную казнь.

Видят боги и особенно хранитель — Тенгри-хан, он и сам с огромным удовольствием прикончил сопляка прямо здесь. Но нет, это жалкое с виду создание — враг всего их народа, и смерть его должна послужить укреплению их духа.

— Ты, — Шань Ю указал на одного из воинов, — понесешь его, а там, внизу, мы разживемся лошадьми.

Воин, рослый здоровяк, немногим уступавший ростом и комплекцией предводителю, молча кивнул. И, без труда, словно связанную овцу, закинув пленника на плечо, чуть прихрамывая, продолжил путь вниз по склону.

* * *

Но не всем из них суждено было дойти. Вскоре державшийся позади и тяжело дышавший, раненый в прошедшем сражении воин в очередной раз прижал руку к груди чуть ниже горла. И беззвучно повалился в рыхлый снег. Все попытки поднять его на ноги не увенчались успехом.

Сорвав с груди укрывавшую ее, помимо порванной рубахи, плохо выделанную шкуру, соратники его увидели, что рана вновь начала кровоточить, а не извлеченное вовремя острие стрелы вошло еще глубже в тело, добираясь до средоточия жизни. На губах раненого появилась кровь, и, сделав несколько хлюпающих вдохов, он затих. Неподвижные глаза были обращены к белому равнодушному небу.

— Проклятые вейны*! — прорычал один из воинов, угрожающе замахиваясь на бесчувственного пленника.

— Он не стоит легкой смерти, — напомнил ему второй, покосившись на главаря. — Если он умрет сейчас, ты не сможешь как следует отомстить.

Шань Ю же молчал, глядя на погибшего. Их стало еще меньше, и следовало поспешить с отступлением. Если пленный мальчишка не выживет — что ж, значит, так суждено.

— Позаботься о Кодане — коротко приказал он. — Он достойно сражался, хоть боги и не дали ему славной смерти.

Ослушаться предводителя никто не смел и ранее, а сейчас тем более не было смысла спорить. Потому, отдав последние почести погибшему товарищу, гунны тронулись в путь, когда солнце уже скрылось за горизонтом, окрасив небо в ярко-розовый оттенок. Предвещая назавтра ветреный день и точно такую же обагренную землю под ногами. И второе даже вернее, чем первое.

_______________________________________

* вейны — наименование китайцев на языке гуннов

Ближе к вечеру небо заволокла тонкая дымка облаков, и вновь пошел снег. Понемногу, словно крадучись, он укрывал собою и место недавнего сражения, и стоянку степных воинов, стирая следы пребывания живых существ. Скоро, очень скоро ничто не выдаст их пребывания в здешних суровых местах, и лишь птицы вновь будут нарушать их покой.

Прозрачные вечерние сумерки начали уже понемногу красить снежный покров склона горы в голубоватый оттенок, удлинняя тени и сгущая краски, когда воцарившуюся после недавней суматохи тишину нарушил гулкий стук конских копыт. Поначалу еле-еле слышимый, он становился все громче и четче, приближаясь, пока, наконец, одолев очередной подъем, на сравнительно ровную площадку не поднялся крупный вороной жеребец с почти неразличимым седоком в седле.

Взмыленный Хан, взбив копытами снег, остановился, и со спины его скатился запыхавшийся Мушу.

— Трусливые кролики, — буркнул дракон себе под нос, имея в виду, должно быть, местных жителей, что шарахались не только при виде его (сам-то Мушу предусмотрительно укрылся под лукой седла), но даже при виде коня, вполне логично предполагая поблизости наличие хозяина-воина. И кто возьмется сказать, в какой армии он служит? А встретившийся по пути небольшой отряд новобранцев — таких же неоперившихся юнцов, что и товарищи по оружию Мулан, — попытался поймать коня, чтобы забрать себе. А вовсе не помочь раненому сослуживцу, проигнорировав старательно составленное послание.

— Где она? — воскликнул дракон, раз за разом оглядывая безжизненные окрестности, а потом и обежал их, заглядывая под каждый куст и камень. — Мулан, детка, негоже так пугать своего хранителя. Выходи, сейчас не время играть в прятки.

Хотя сам уже понимал, что произошло что-то серьезное. Снег на площадке был вытоптан, местами окропленный кровью, то тут, то там валялись сломанные ветки.

Дракон раздвинул заросли, и оттуда на него выскочил Кри-Ки, порядком продрогший и измученный.

— Где она? — тут же напустился на него Мушу.

Сверчок что-то горестно прострекотал и всхлипнул.

— Гунны? — Мушу в ужасе округлил глаза. — Но откуда?.. А что же ты? — гневно оглянулся он на бедное насекомое.

Малыш протрещал что-то тише, затем умолк, прижимая к животу поврежденную лапку. В самом деле, что он мог поделать против двух здоровенных воинов? Нет, он попытался отвлечь одного из них, прыгнув из кустов прямо в глаза, за что и поплатился сломанной лапкой. Помогло ли это Мулан, он не знал. Противник отшвырнул его прямо в кусты, откуда маленький самоотверженный защитник свалился в глубокий сугроб. А когда наконец выбрался, рядом уже никого не было.

— Они не должны уйти далеко, — задыхаясь, Мушу схватил за повод Хана. — Может, она… она еще жива.

Он подсадил на коня сверчка, вскочил в седло следом и шагом направил Хана, ориентируясь по следам крови на снегу, время от времени соскакивая наземь и присматриваясь.

Идти пришлось недолго. Уже на следующем плоскогорье, в двух-трех перестрелах от первого, кровавых следов было больше. Недавно начавшийся снегопад еще не успел спрятать их. Площадка также была вытоптана множеством ног, а возле самого раскидистого кустарника друзья с ужасом обнаружили невысокий холмик из наметенного (а может, и насыпанного намеренно) снега и воздвигнутый над ней шест с надетой на него головой какого-то зверя, кажется, оленя.

— Это… — Мушу замер неподвижно, глядя на шест в немой надежде, что он чудесным образом испарится. Но нет, тот зловещей чертой продолжал рассекать небо на две неровных половины.

Сверчок что-то негромко пискнул.

Выйдя из оцепенения, Мушу опрометью метнулся в сторону, куда удалились пришельцы... чтобы совсем скоро вернуться в самом подавленном состоянии. Далее, вниз по склону снег был чист, и ничто не указывало на то, что раненая пленница побывала там. А это значит...

— Да, должно быть, это она, — сдавленным голосом признал дракон, низко опустив голову. — Я не успел. Мы не уберегли ее… я не уберег.

Голос его сорвался. Малыш сочувственно что-то прострекотал, прижимаясь к его боку. Вороной Хан стоял молча, опустив голову и обнюхивая перекладину. Молчаливое горе накрыло плотным покрывалом всех троих.

— Я никудышный хранитель, — дракон всхлипнул и вытер нос. — Как теперь я смогу вернуться? Что я скажу остальным?

* * *

Впрочем, долго на месте они оставаться не могли: понемногу усиливающийся мороз и снег больно обжигали непокрытые лапки, а дувший с перевала ветер пробирал до костей. За прошедшее время гунны наверняка успели уйти далеко, так что даже порывавшийся догнать их и отомстить Мушу был вынужден в итоге признать, что это не по их силам, даже с помощью Хана. И снег мало-помалу скрыл все следы, лишая их последней зацепки. Да и что, на самом деле, могли поделать они вдвоем?

— Ладно, пошли, — тяжело вздохнув, обратился он к сверчку. И наклонился, снова подсаживая его в седло. — Путь до дома неблизкий, совсем окоченеешь тут.

Затем забрался следом и, перемотав поврежденную лапку маленькому воину извлеченной из сумки тряпицей, дернул поводья.

Хан также шагал не спеша, шагом, низко повесив голову, словно бы ничего не замечая вокруг. Даже когда по морде хлопали задетые ветки или под копыта попадался незамеченный камень. Впрочем, ни один из седоков на тряску не жаловался. Все они мыслями были далеко отсюда и горько жалели о поспешно принятом решении, особенно Мушу. Да что теперь поделаешь?

Чем ниже они спускались, тем более тонким и рыхлым становился слой снега, вынуждая осторожнее выбирать путь, но тем самым и отвлекая от невеселых мыслей.

А тут, откуда ни возьмись, новая проблема. Начало темнеть, когда двое друзей и их конь вновь набрели на поломанный местами кустарник, ставший ниже по склону гуще и выше. И ни один из них даже не задумался о причине этого...

Кроме Хана. Втянув ноздрями воздух, он вдруг громко заржал и ударил передними копытами.

— Эй, ты что? — вскинулся Мушу, поспешно хватаясь за луку седла. Он уже успел задуматься о возможном ночлеге и перекусе (где бы только его добыть?) и едва не слетел на землю от резкого толчка. Сверчок тревожно пискнул, хватаясь за него.

Вместо ответа тот заржал снова, не менее громко и яростно, ни дать, ни взять — увидев перед собой врага. И не успел Мушу оглянуться, как конь поднялся на дыбы и скрылся в густом кустарнике.

— Час от часу не легче, — пробурчал дракон, поднимаясь и отряхивая бока. — Эта корова совсем очумела от горя…

Попытки преследовать Хана, как и следовало ожидать, обернулись ничем. Даже сейчас, утомленный дорогой, он оставался самым быстрым жеребцом китайской армии. Угнаться за ним они не смогли бы и верхом, что уж говорить о своих двоих… или четверых, не суть важно?

— Ладно, пошли, — вздохнул Мушу, покосившись на быстро темнеющее небо. Куда бы ни понесла нелегкая четвероногую скотину, им это никак не поможет. И до дома придется добираться пешком. — Путь предстоит долгий.

Сверчок вскочил ему на плечо.

В стане же их противников, с которыми, на счастье, повезло не встретиться дракону-хранителю со товарищи, царила иная атмосфера, пусть и тоже далекая от праздничной. Но... все же гуннам посчастливилось выжить, хотя бы шестерым из целой армии. Они выбрались... почти что выбрались из проклятого места, ставшего могилой многих их товарищей. Многих, но не всех. Надежда на встречу с последними, пусть и не столь скорую, теплилась в сердце каждого из воинов — а значит, был шанс на реванш, на иной исход начатой войны. И, главное, с ними был их повелитель — что шансы эти существенно увеличивало.

Мало-помалу доступный всем ветрам перевал остался позади, и воины спустились в низину. Ту самую, что прошли ускоренным маршем после сражения с армией генерала, торопясь устроить ловушку их недалеким товарищам по оружию. Вместе с горным разреженным воздухом, ветрами и морозом остались в прошлом и больно жалящий ступни снег, и опасность лавины. Сменившись опасностью быть застигнутыми врасплох врагами.

Именно по этой причине Шань Ю, жестом созвав воинов, вполголоса приказал им вести себя крайне осторожно и первым, положив ладонь здоровой руки на рукоять меча, скользящим неслышным шагом исчез в небольшой рощице. Приглушенное журчание ручейка, стекавшего из подтаявшей снеговой шапки, скрадывало его передвижение. Воины последовали за ним, стараясь не отставать и опасливо оглядываясь на каждый неожиданный звук.

Как потом выяснилось, совершенно напрасно. На их счастье, крестьяне, напуганные прошедшим сражением и разорением соседней деревни (а уж гунны постарались оставить после себя весьма запоминающиеся развалины), разбежались по окрестным лесам. Вот только лошадей в их скудных поселках не нашлось совсем, самым лучшим приобретением стали две повозки и упряжные волы, на которых обычно вспахивали поле. При виде медлительных животных Шань Ю раздраженно сплюнул, однако пренебрегать даже такой неважной помощью не стал. Все же состояние их оставляет желать много лучшего (хоть признался бы в этом он даже под пытками), а до Стены еще идти и идти.

С трудом разместившись в двух захваченных повозках, связанного пленника они бросили себе под ноги, гортанно усмехаясь при каждой встряске, когда потрепанные подошвы заезжали тому в бок или спину. Тот лишь вздрагивал, что-то приглушенно бормоча на своем языке, но глаз не открывал.

Привал устроили на значительном расстоянии от гор и места прошедшего сражения, в стороне от поселков и проторенных троп, не разводя костра, дабы не выдать свое местоположение раньше времени. Закаленным воинам не впервой было ночевать на открытой местности, укрываясь небом и огораживаясь полем, а после пронизывающего холода перевала воздух казался особо мягким, напоенный запахами трав. Найденные в деревушке коренья и засохшие лепешки были поделены между путниками (с непременным выделением лучшей доли командиру), а поставленная на ночь стража окончательно успокоила и придала веры в то, что злоключения их окончились там, на перевале. Ныне же все будет иначе.

* * *

Ночь прошла без происшествий, а ближе к полудню, когда скрытое пеленой облаков мутное желтое пятно солнца начало клониться к закату, а вдали замаячила смутно великая Стена, в одном из селений им повезло: воины встретили маленький отряд — все, что уцелело от резервного полка, оставленного в засаде. А те, в свою очередь прочесывая лес, нашли и привели в стан нескольких лошадей. И один из скакунов привлек особое внимание повелителя.

Черный, как ночь, длинноногий и крепкий, совсем не похожий на крестьянских приземистых лошаденок и почти наверняка благородных кровей. И преданный лишь хозяину — попытки пленить его стоили гуннам жизни одного из них, и еще нескольким — разбитых голов и помятых ребер.

— Красавец! — вполголоса проговорил Шань Ю, обходя коня вокруг, держась, однако, на почтительном расстоянии. Жеребец напомнил ему сгинувшего во время лавины Мараха, правда, тот был крепче и кряжистей. Может, боги в милости своей послали ему замену любимцу?

Услышав чужой голос, вороной вновь попытался подняться на дыбы, и двое воинов едва удержали его под уздцы.

— Такой конь достоин ханского седла.

Жеребец перестал артачиться и недоверчиво повел ухом, раздувая ноздри.

— Ты и сам, словно хан среди подданных, — заметив реакцию коня, Шань Ю довольно усмехнулся. — Тебе ведь нравится это имя, верно? Стало быть, ты и станешь так зваться.

Он осторожно приблизился, протянув руку. Жеребец зло захрапел, попытавшись ухватить дерзкого чужака зубами за плечо. Но тот ловко увернулся (хоть помятые ребра и отозвались тут же стонущей болью) и легко потрепал коня по носу.

— У тебя будет время привыкнуть.

* * *

К Стене, как и ожидалось, гунны прибыли на рассвете. Прежде чем выходить на открытую местность, Шань Ю, прищурившись, окинул зорким взглядом ее зубчатое забрало. И, нахмурившись, пригладил ладонью усы.

Что-то в планах его пошло не так. Согласно задумке, нападение самого Шань Ю с отрядом самых ловких и крепких телом воинов было лишь отвлекающим маневром. Как и ожидалось, встревоженный генерал Ли стянул все войско к месту вторжения, стремясь перехватить и остановить его. Войско было невелико — в сравнении с неистовой силой гуннов — оттого часть стражей границы, особенно с дальних рубежей, была присоединена к нему.

По этой причине пролом в стене в локте-полутора от земли, в месте, согласно донесениям лазутчиков, бывшем самым слабым, удалось произвести без помех, а тревога, поднятая оставшейся пограничной стражей, ничего не меняла. Слишком далеко была сейчас от границы армия и слишком вовлечена в преследование. Уж об этом-то Шань Ю позаботился на славу, не скрывая своего пребывания и оставляя позади весьма примечательный след (по его глубокому убеждению, если на месте недавнего сражения могла расти трава, значит, его воины потрудились недостаточно). Не взятие добычи и пленных — лишь устрашение и привлечение внимания было целью, выполненной самым лучшим образом.

Чего нельзя сказать о его союзниках... в первую и главную очередь — о двуличном и коварном Гайтане. Пролом в стене был гораздо меньше, чем повелитель ожидал увидеть. Не удивительно, что обещанная подмога не успела проникнуть за нее прежде, чем спохватилась стража. А также то, что им навстречу выступила столь невеликая армия. Генерал разделил силы, направив часть на подмогу стражам и, проиграв сражение, выиграл войну... почти что выиграл.

Тенгри-хан свидетель, предатель (а в этом Шань Ю был почти уверен) в свое время получит свое. Однако до него еще предстояло добраться. А прежде — выбраться с вражеской территории. Причем по возможности тихо, незаметно убрав троих карауливших не заделанную до конца брешь в стене воинов.

Он молча указал неслышно подошедшему сзади худощавому длинноволосому Беруку, лучшему лучнику отряда, на стражей, сопроводив движение недвусмысленным жестом. Тот кивнул и, обменявшись несколькими безмолвными репликами с товарищем, скользнул в тень дерева. Затем, пригнувшись и почти опустившись на четвереньки, перебрался к ближайшему кусту. Второй воин проделал то же самое, разве что мгновение позже, в другом направлении.

Даже самому повелителю спустя какое-то время были уже не различимы передвижения лазутчиков. Впрочем, он и не присматривался. Напряженный взгляд сощуренных изжелта-карих глаз был прикован к стражам. Те, ничего не заметив и, видимо, не ожидая опасности, лениво обходили по периметру вверенную им территорию. И лишь один из них задержался, в очередной раз скрывшись под сенью стены. На какие-то считанные мгновения, после чего появился вновь, в той же накидке, лишь чуть иной, более настороженной и неровной походкой.

То же самое вскорости случилось и со вторым стражем, а потом и с третьим. Взгляд Шань Ю метнулся в сторону отдаленной башни, потом — ее соседки по правую руку. Пока тихо. Ни сигнальных огней, ни звука трубы. Подмена прошла незаметно, а значит, надо поспешать.

Он махнул рукой воинам и быстро, но стараясь сколько можно держаться в тени деревьев (вот уж его-то наверняка не перепутаешь с одним из щуплых хилых китайцев) проследовал к стене. За ним — двое, ведших в поводу упиравшегося Хана (как Шань Ю и обещал, конь получил это звучное имя). Потом рослый здоровяк в звериной шкуре вместо рубахи и кольцами в обоих ушах, без малейшего затруднения тащивший на плече связанного пленника (тот за эти два дня почти не приходил в сознание). И, наконец, оставшиеся.

Выбравшись за пределы стены, Шань Ю вздохнул облегченно. Врожденная гордость, помноженная на высокий титул, не давала признаться даже себе самому — но вольготно и свободно он чувствовал себя в первую очередь здесь, на просторах Великой Степи. В родном стойбище. Впрочем, кто мешает сделать таким пространство и по ту сторону стены?.. Рано или поздно?

_______________________

* локоть — древняя мера длины (высоты), равная в Азии примерно 45 см

Утоптанная множеством ног и копыт дорога, лишь слегка размоченная недавно прошедшим дождем, прихотливо извивалась меж холмов, то резво взбираясь на них, то спускаясь в низину. Проходя, словно нить сквозь бусы, через каждое из мелких поселений, коим посчастливилось избежать нашествия варваров-гуннов. Избежать их стараниями...

В другое время болтливый нескладный Линг непременно многословно бы снова и снова напоминал товарищам об одержанной победе и своем в этом непосредственном участии. Ровно до тех пор, пока воинственный коротышка Яо не подложил бы ветку, заставляя споткнуться и шлепнуться в грязь, или другим способом не вернул бы с небес на землю. Товарищи бы обменивались впечатлениями о прошедшем сражении, сделавшем их, неоперившихся новобранцев, героями. А вечно голодный Чьен-По облизывался бы, предвкушая скорый привал и ужин.

Если бы... Увы, судьбе было угодно сделать эту победу неожиданно горькой и безрадостной, лишенной вкуса и приправленной, словно жгучим чесноком, чувством вины. Вины перед товарищем по оружию, которому они победой этой и были обязаны и которого вынуждены были оставить в горах на произвол судьбы.

Решение командира — закон и обсуждению не подлежит. Это знали даже они, вчерашние ремесленники, пахари и купцы, лишь месяца два назад узнавшие об армии. Закон был основой жизни каждого, определяя его место и роль. Благодаря ему великий Китай оставался цивилизованным государством, не скатываясь до варварства. И это были не только слова чернильного сухаря Чи Фу. Так было всегда. Так почему же именно теперь в это столь сложно поверить и принять всем сердцем?

Потому молчаливы и сдержаны все до единого, а более всех — обычно разговорчивый Линг. С того самого момента, когда Пинга... Мулан (называть так бывшего соратника было странно и непривычно) оставили на перевале, он не проронил ни слова. Шагал и шагал, как заведенный, не жалуясь на дождь, зарядивший после обеда и вот только недавно прекратившийся, на усталость и стертые ноги. Не вспоминал ни про отдых, ни про еду, и лишь огрызался на попытки заговорить с ним. И это при том, что изначально именно Линг более всех невзлюбил Пинга и в первые дни не упускал случая насолить дерзкому недалекому юнцу, каким казался им тогда друг.

И именно он, Джао Линг, был первым, кто пошел с ним на сближение. О том, что нахальный мальчишка напомнил ему младшего брата, оставшегося дома, не знал никто, а уж о том, насколько Линг, во всеуслышанье похвалявшийся любовью к приключениям, соскучился по ним — и подавно. Задира Яо даже не упустил случая подколоть его неестественными симпатиями к смазливому мальчишке — с чего бы иначе воину о нем так печься? Тем более, что Пинг и правда был довольно симпатичным сорванцом и одновременно вызывал желание и дать ему затрещину, и защитить от неприятностей. Кто же знал, почему?..

А теперь было поздно. Слишком поздно гадать, что на самом деле потянуло его к другу... тьфу, подруге, как могло все сложиться, узнай он правду о ней сразу, да и сложилось ли бы вообще. Оставалось лишь надеяться, что девушка невредимой покинет горы и доберется до дома. Они оставили ей коня и оружие, но будет ли этого достаточно? И если будет — это значит, что они больше никогда не увидятся?

— Не вешай нос, Линг, — толкнул его в бок неунывающий Яо. — Он... то есть она справится. Ты же знаешь, какая она упрямая.

— Если бы, — Линг не разделил его уверенности. — Она же была ранена, забыл? А спуск с перевала долгий и трудный.

— Не суди других по себе, — хмыкнул коротышка. И продолжал настойчиво, при этом кося одним глазом на горизонт: далеко ли еще до места привала.

— Замолкни, ладно? — огрызнулся неожиданно Линг. — Это ты привык судить всех по себе. А она... она все-таки девушка.

— Вот с этого и надо начинать... — улыбнулся лукаво Яо и разгладил окладистую бородку, замедляя шаг и отдаляясь от остальных.

— И вовсе не с этого! — вспыхнул приятель, сразу догадываясь, куда клонит тот, и даже толкнул его в ответ. Яо довольно прищурился.

— Вот сейчас я вижу мужика, а не соплю в доспехах! Тебе не помешает хорошая взбучка, чтобы развеяться и поднять дух, — он напружинил мускулистые, чуть кривоватые ноги и гулко ударил себя кулаком в грудь.

— Отстань, Яо, — раздраженно отмахнулся Линг, не принимая вызов. — Тебе только бы кулаки почесать.

— Ну так мужик я или кто? — совершенно не обидевшись, горделиво подбоченился тот. — Да и ты, приятель, тоже.

— Правильнее было бы сказать: мужлан, — процедил Линг и, презрительно подняв длинный нос, прибавил шагу.

Недовольный Яо что-то буркнул себе под нос, разочарованно ударил кулаком по ладони, но возмущаться вслух, а тем более, затевать серьезную ссору не стал. На душе у самого скребли кошки, стоило лишь вспомнить про друга... подругу, с которой они так скверно обошлись. И, что бы там ни говорил закон и императорский советник, Яо упрямо продолжал считать это несправедливым. Но что мог поделать он... все они?

Добродушный великан Чьен-По, поравнявшись с ним, сочувственно хлопнул по плечу и жестом предложил рисовую лепешку, припасенную, должно быть, с обеда. Каждый из них пытался найти выход мрачному настроению своим привычным способом, но не помогал ни один. Яо проводил взглядом командира, проехавшего мимо, оповещая о привале на ночь, и невольно задумался: что же думает он, более остальных обязанный Мулан? Честью и жизнью одновременно...

* * *

Лишь когда полог шатра опустился за ним, скрывая от остального мира, Ли Шанг, ныне командующий всеми отрядами новобранцев, собранными в Китае, мог сбросить маску суровой невозмутимости и дать волю чувствам. Мог бы... если бы маска эта за прошедший день, а точнее, множество дней в столь желанном командирском звании, прочно не срослась с его лицом. А порой — как казалось ему самому — вытеснило совсем.

Тяжелым шагом пройдя вглубь шатра, Ли Шанг опустился на раскладной стульчик, положив на столик сильные руки. И столь же тяжело, горестно выдохнул. Сколько дней уже нет отца? Вот, значит, какое бремя лежало на его плечах все это время! По молодости и глупости он не понимал этого, а осознал слишком поздно. Когда пришлось заменить генерала (не напыщенному же павлину Чи Фу доверять это) и распоряжаться судьбой множества людей. Принимать решения буквально на ходу, не имея ни времени поразмыслить, ни права на ошибку. Слишком дорого она, ошибка эта, могла обойтись его людям, его стране. С того самого дня Ли Шанг забыл, как улыбаться и расслабляться, и даже спал буквально вполуха, постоянно ожидая тревожной вести.

Даже теперь. Хотя, по донесениям разведчиков, немногочисленные отряды гуннов, отделившиеся от общей массы, разбиты, а жалкие их остатки бежали. Без своего командира, Шань Ю, они не представляют опасности. Порядка ради молодой главнокомандующий послал своих людей прочесать местность, но скорее для очистки совести. Нескоро, очень нескоро он научится спать спокойно. Слишком дорого стоила ему... им всем эта победа. Впрочем, для истинного воина, каковым Ли Шанг по примеру отца всегда мечтал стать, это невеликая цена. То, что он готов платить, опять и снова, ради спокойствия родного края.

Есть и то, что похуже... Медленно выдохнув и согнувшись, Ли Шанг взглянул на пламя светильника. Тоненький огонек дрожал и колыхался от сквозняка, однако же не сдавался. Хрупкий, но такой стойкий. Как и он... она... Мулан...

Тогда, на перевале, принятое решение казалось единственно возможным и правильным. Она навлекла несчастия на их отряд и нарушила закон. И она... спасла его жизнь. Их всех — своим дерзким поступком, изумившим даже его. Лишь благодаря Мулан Шань Ю перестал существовать и не угрожает более их стране. Долг жизни Ли Шанг вернул. Но не этот. Этот, кажется, на всю эту жизнь, а может, и следующую, останется на нем.

Сегодня, проезжая по лагерю и наблюдая за устройством солдат на ночлег, Ли Шанг, разумеется, заметил, какими странными взглядами провожали его некоторые из них. Особенно эти трое, бывшие приятели Пинга... Мулан. Ни один не решился оспорить решение командира, и все же... все же Ли Шанг предпочел бы погибнуть в тот день, но не делать этого тяжелого выбора. В правильности которого убедить себя до конца по-прежнему не получалось.

Встряхнувшись, молодой командир выпрямился и, задув светильник, поднялся на ноги. Несколько шагов до разложенного прямо на земле футона. Аккуратно, по старой привычке, сложенная одежда. Усыпанный звездами кусочек неба в дымогоне. Он приковывал взгляд, отгоняя сон. Где-то там, под этим небом, на другом конце Поднебесной — она. Дерзкая девчонка, посмевшая переступить обычай. Его спасительница... Путь, пролегающий в столицу, наверняка пройдет и через ее родные места. На быстроногом Хане Мулан наверняка достигнет их раньше пеших воинов. И он, Ли Шанг, сможет, не потеряв лица, убедиться, что она вернулась под родной кров, который так неосмотрительно покинула. Это лучшее и единственное, что он может для нее сделать.

Однако до стойбища, даже самой ближней стоянки, было еще идти и идти. И, хотя лошади у них теперь были, хватало животных далеко не на всех: теперь, с подкреплением, гуннов было уже полтора десятка. Слишком мало, чтобы вернуться и довершить начатое, но — слишком много, чтобы проделать весь путь верхом.

В конечном итоге, по распоряжению предводителя захваченных лошадей отдали в распоряжение наиболее раненым и ослабленным воинам (остальным же пришлось продолжать путь пешим шагом). А в числе их оказался — это вызвало наибольшее недовольство и ропот — и взятый в горах пленник. Тот, кто по почти единодушному мнению гуннов, менее всего был достоин путешествия с удобствами.

Однако же Шань Ю был непреклонен. Про себя он уже решил: если мальчишка выживет, принести его в жертву Тенгри-Хану, дабы умилостивить его перед следующим походом, когда бы тот ни состоялся. Что было весьма и весьма сомнительно: недоносок был ранен, и весьма серьезно. Что ж, тем больше возможностей испытать его истинную крепость. Лишь в этом случае жертва будет достойна небесного покровителя, а сила духа и тела ее (во что верили все его соплеменники, да и сам Шань Ю) перейдет к ним, его мучителям и палачам. Ради этого стоит тащить сопляка так далеко. Если же не повезет... что ж, стать пищей шакалов и стервятников он успеет всегда.

Вот почему связанный пленник, за время пути лишь дважды ненадолго приходивший в себя, был брошен поперек седла рослым, могучим телом Астаной. Тот небрежно придерживал его одной рукой, вторую же время от времени прижимал к рассаженному боку. Насколько серьезна была рана, проверять было некогда, но есть шанс, что он доберется до стойбища живым. Как и остальные, сколько бы их ни было.

* * *

Первым чувством была боль. Обжигающая, пронзающая до самого нутра, кажется, насквозь. А падение на что-то подвижное и вроде бы живое лишь разбудило ее. Девушка застонала, не открывая глаз, рука инстинктивно дернулась к раненому животу. И наткнулась на что-то шерстистое и дышащее. То, на чем, как выяснилось позже, Мулан и лежала.

Глаза испуганно распахнулись, и девушка едва сдержала крик. Первая мысль — жива ли она вообще — исчезла тут же, словно испарилась. Нет, Мулан не слишком верила, что за чертой ее примут радушно и милостиво — после всех-то ее прегрешений. Но чтобы бытие загробного мира так невероятно, до малейших деталей напоминало мир покинутый, причем худшую его сторону — разве так бывает?

Впрочем, очнувшись, Мулан ото всей души пожелала, чтобы вчера Ли Шангу хватило решимости и жестокости. Сегодняшний кошмар был несравним со страхом, с которым она ожидала позорной смерти на глазах всего войска за обман. Скрученное ремнями, все тело нещадно ныло и зудело от конского пота. Волосы падали на глаза, лезли в нос и рот. Но хуже всего было открывшееся зрелище, когда Мулан таки решилась приподнять голову. Она обнаружила себя висящей, как мешок, поперек седла, а рядом с лицом мерно, в такт конскому шагу, покачивалось облаченное в кожаные штаны колено. Принадлежавшее, как убедилась девушка, вздрогнув и подняв взгляд выше, одному из ее врагов.

Должно быть, каким-то звуком пленница все же выдала себя. Гунн обернулся, затем, склонившись к седлу, уставился на нее. Девушка крепко зажмурилась. О боги, только бы это привиделось! Только бы, очнувшись, увидеть... да что угодно, даже горных котов, подбирающихся к добыче, слетающихся стервятников! Лишь бы не этих двуногих хищников, много хуже четвероногих или пернатых.

Тщетно. Мерное покачивание, от которого уже мутило, режущая боль от каждого неосторожного движения животного, а также пригревающее совсем не по-весеннему солнышко не давали отключиться от реальности. И реальность эта была хуже всякого кошмара.

Воин что-то гортанно произнес на своем языке, которого Мулан поначалу не разобрала. Толкнул коленом коня, отчего тот остановился. И, схватив ее за локти, буквально спихнул вниз. Ноги не удержали девушку, и она шлепнулась сначала на колени, а затем и лицом в траву. Боль ударила в живот копьем, заставив скорчиться, судорожно хватая ртом воздух.

— Очухался, — расслышала она словно сквозь плотную воду. И, извернувшись, приоткрыла слезящиеся глаза. — Теперь давай сам.

В подтверждение слов воин пружинисто спрыгнул наземь и рывком поставил ее на ноги.

Вот только ноги эти не держали пленницу, сколь бы ни пыталась она устоять. Чудом выжив после воспалившегося ранения, она ослабла настолько, что, как казалось Мулан, даже заговорить сейчас не в силах. Понимать речь врага — и это ей удавалось с трудом. Звон в ушах заглушал ее, а слова звучали несколько иначе, чем в родном языке.

Девушка мотнула головой, отбрасывая волосы с лица. И, сжав ноги, напряглась всем телом. Помогло ненадолго: стоило державшему Мулан воину отпустить ее руки, как она снова бессильно осела на колени. Тот выругался и замахнулся было пнуть ее.

— Оставь, — расслышала она другой голос, чуть выше и звонче. Принадлежал он другому, более молодому воину, шагавшему в их сторону. — Повелитель Шань Ю велел не трогать его до стоянки. У него на мальчишку другие планы.

Мулан невольно дернулась, оглядываясь, но главного врага вблизи не было. Лишь его воины, рослые и приземистые, молодые и средних лет, все одинаково загорелые, заросшие и страшные. Как демоны, которыми пугала ее бабушка Сенха в детстве. Кто же знал, что есть на свете существа страшнее демонов?

Проворчав что-то себе под нос, воин вновь вскинул ее на седло и вскарабкался следом. Глядевшая на него искоса Мулан заметила, что двигался он немного неловко и кособоко. Впрочем, это не делало его менее опасным.

* * *

Ближе к вечеру гунны остановились на ночлег лагерем в небольшой рощице. Такими вот малыми и буквально прозрачными группками деревьев сменился недавно довольно густой лес. Через листву его Мулан не могла видеть пути, которым они ехали, и понять, далеко ли отдалились от Великой Стены. Лишь теперь девушка рассмотрела ее, едва различимую во многих ри отсюда. И тяжело вздохнула: в ее теперешнем состоянии не приходится мечтать не то что о побеге — даже о выживании, вздумай вдруг гунны бросить ее здесь.

Сопровождавший ее воин отошел к своим, разводившим костер. И вскоре вернулся с небольшой фляжкой. Ловко распутал ремни, которыми девушка была связана, и протянул ей принесенное. Надо думать, тоже по приказу своего повелителя. Остается лишь гадать, чего ради этот зверь сохраняет пока ей жизнь...

Вода была солоноватой и теплой и больно обожгла потрескавшиеся губы. Впрочем, ничего лучше сейчас нельзя было и представить. Жаль, что было ее в фляжке совсем немного — на два-три глотка.

Прочее же до сумерек Мулан не оставалось ничего иного, как наблюдать за врагами. Те поджаривали на огне добытых зверьков, похожих на сусликов, устраивали на ночь лошадей, среди которых девушка с изумлением узнала Хана, и негромко переговаривались. На нее не оглядывались.

Кроме одного. Тощий и верткий, с глазами голодного хорька, он пожирал ее взглядом, так, что Мулан невольно казалось: он догадался, кто она на самом деле. И холодная волна окатывала позвоночник и сводила пальцы при мысли: что будет, если о том же проведают и остальные? Он же не промолчит.

Впрочем, делиться догадками, какими бы они ни были, тощий не торопился. Да и товарищи косились на него с заметным презрением. По брошенным мимоходом словам Мулан поняла, что в битве на перевале "хорек" не участвовал, да и вообще особой храбростью не отличался. Что, понятно, не вызывало ни уважения, ни сострадания к его ранам. Если этим дикарям вообще ведомо было такое слово "сострадание". Пока что Мулан не заметила, чтобы они особо заботились о своих же раненых (ладно бы о ней — она все же была врагом). "Хорька" же и вовсе поддевали кто чем мог. Включая неестественную страсть к пригожим пленникам-мальчишкам...

Последнее объясняло все, включая предложение позаботиться о ней, дерзко высказанное самому повелителю Шань Ю. Мулан вздрогнула и невольно подалась назад, когда тот неслышно материализовался из темноты. Казалось, он может передвигаться бесшумно, словно огромный кот.

Впрочем, Шань Ю в ее сторону даже не оглянулся. Он сверху вниз смотрел на "хорька" с каменным выражением лица, однако на месте последнего Мулан вряд ли рискнула бы настаивать.

— Я наилучшим образом позабочусь, чтобы пленник дожил до стойбища, повелитель, — закончил тощий и подобострастно поклонился.

— Ты сведущ в врачевании? — переспросил Шань Ю неожиданно спокойно.

"Хорек" поспешно закивал, не глядя на брезгливо сморщенные лица товарищей по оружию. Тех-то ждали дома жены, наложницы и невесты, на худой конец — рабыни. Ему же посчастливилось добыть лишь беззубую старуху, не годную ни на что, кроме как варить жидкую кашу. Что ему еще остается?

— Так почему ты до сих пор не вылечишь свою рану? — вождь гуннов резко ткнул пальцем в плохо зажившую воспаленную рану на его плече. "Хорек" дернулся с болезненным восклицанием, воины же захохотали, дразня неудачника.

— Подбери слюни, Гиллар, — рослый воин, что вез Мулан в седле, хлопнул себя по коленям. — Не ты добыл пленника, не тебе и бахвалиться.

Шань Ю шагнул вперед, и смех как-то сразу стих, словно бы сам собой. Как и разговоры.

— Это моя добыча, — с напором проговорил он, кладя руку на рукоять меча. — Лишь мне распоряжаться, как с ним поступить. И сопляк, если будет на то воля богов, доживет до нашего стойбища. Там я и определюсь, какой смерти он достоин, — вождь обвел воинов пристальным взглядом, который не мог вынести ни один, — Надеюсь, мне не придется об этом напоминать.

Никто не решился возразить. Даже те, кто на самом деле добыл мальчишку. Проверять, насколько хорошо предводитель владеет левой рукой (правая на перевязи была примотана к груди), не хотелось никому. Тем более, из-за сопляка, который умрет, так или иначе.

Мулан невольно облегченно выдохнула и разжала пальцы на ремне, которым были обмотаны ее щиколотки. И лишь потом задумалась: а было ли, чему радоваться? Не станет ли ее грядущая судьба еще хуже минувшей?

Нетрудно догадаться, что после этих слов сон — как и аппетит — у девушки пропал напрочь. Все встало на свои места: и неожиданная забота свирепого вожака варваров, и их поспешное возвращение к своим.

Нет, конечно, была и иная, более весомая — малое число воинов, чисто физически не способное противостоять целой китайской армии. Так рассудили бы многие и, возможно, были бы правы. Но Мулан видела гуннов в бою и хорошо представляла себе, на что способен каждый, да даже самый худощавый и слабосильный из них. Стоит как минимум двоих китайцев, за счет одной питающей их ярости (знать бы еще, чем заслужил их народ такое отношение. Впрочем, что с дикарей возьмешь).

А что представляет собой китайская армия, большая часть которой такие же едва обученные новобранцы, как и ее недавние сотоварищи? Ли Шангу удалось выковать из них более-менее крепкий отряд, но всем ли так повезло с командиром? И подчиняются ли они ему или все так же разбросаны вдоль границы? Навряд ли она теперь это узнает.

Да и не это важно. Девушка сердито отбросила спутанные волосы с лица, отчаявшись разобрать их пятерней, и так же решительно задвинула в дальний уголок памяти болезненные воспоминания — о командире, почти ставшем для нее кем-то большим, чем просто боевой товарищ; о болтуне Линге и добродушном Чьен-По, о родном доме, оставшемся далеко за горизонтом. Глаза защипало, и Мулан поспешно протерла их кулаком. Слезами делу не поможешь, да и давать врагам повод для насмешки совсем не хочется. Пока она жива, шанс на спасение остается. Хотя бы самый мизерный.

Однажды она... они все уже были на волоске от поражения и гибели. Тогда, на заснеженном перевале их спасла милость богов да ее собственная хитроумная выдумка. Впрочем, Мулан не могла поручиться бы наверняка, что ее не подсказали духи предков. Может, они таки приняли ее жертву и сменили гнев на милость? Как хочется верить...

Воля богов... А ведь суеверные варвары наверняка более склонны верить в духов и знамения, чем даже ее собственный, более просвещенный и рациональный народ.

Девушка мельком оглянулась на двух гуннов, чуть в стороне разводивших костер. Обученная отцом, она по достоинству могла оценить его скрытность для возможного противника и практичность: почти не грея, тлеющие сучья давали немало дыма, отгоняя вечернюю мошкару. Что было очень кстати, — подумала Мулан, прихлопнув на бедре москита и почесав укус. И зло дернула веревку. Затем, нахмурив брови и перед тем осторожно оглядевшись, еще раз.

Единственный шанс... Она не может его упустить, ведь скоро из видимости пропадет и еле заметная серая полоска Великой стены, лишая пленницу единственного ориентира. Сколько дней еще осталось? Два, может, три. Маловато при ее скверном самочувствии, когда удержаться на ногах своими силами почти невозможно, но другой возможности просто не будет.

Со стороны спины на нее упала тень. Обернувшись, Мулан ловко подхватила полуобглоданные косточки, брошенные ей охранником и коротко кивнула в знак благодарности. Не время привередничать, да и вызывать подозрения. Очень скоро, через день, может, даже завтра вечером понадобятся все силы. И Мулан сделает все возможное, чтобы хоть мало приумножить их — и избежать страшной судьбы, уготованной ей в конце пути.

Пока же Мулан старалась даже не думать о ней. Она имела лишь смутное представление о верованиях и обычаях гуннов, однако о почитаемом ими боге войны — Тэнгри-хане — были наслышаны едва ли не все жители Поднебесной, особенно пограничных районов. Его имя стало символом владычества ночи и тьмы, и представлялся он девушке почему-то весьма похожим на предводителя гуннов. Впрочем, почему нет? Именем последнего тоже часто пугали детей.

И почти наверняка варвары приносили в жертву своему кровожадному идолу взятых в бою пленников. Как часто, неизвестно, но перед очередным походом — обязательно. А кто знает, как скоро взбредет в голову Шань Ю повторить неудачную попытку? То неведомо, пожалуй, даже богам.

При одной мысли о подобном исходе внутренности в животе словно смерзались в твердый ком, а тело охватывала невольная дрожь. Конечно, отправляясь на войну, Мулан примерно представляла себе, что там могут и ранить, и даже убить — собственный отец, вернувшийся из очередного похода едва не обезножевшим калекой, был тому примером. Но отнюдь не самым ярким и отвратным. Лишь потом, по прошествии времени, девушка поняла это.

Реальность оказалась страшнее и гаже самых страшных кошмаров.

Пробитое стрелой горло повара отряда Сенгха. Он стал первой жертвой гуннов — и первым впечатлением Мулан о войне, что долго потом снилось ей в кошмарах. Девушка... точнее, Пинг, которым она тогда представлялась, не был дружен с Сенгхом, однако же при виде хрипящего и захлебывающегося кровью парня, неловко осевшего на снег, невольно замутило.

Отрубленная рука другого (уж не изогнутым мечом ли этого изверга?) оставшегося безымянным воина. Мулан не знала этого новобранца, однако же с некоторым облегчением видела, как погребла его под собой лавина. Оказать помощь и остановить кровь было некому, а медленно умирать от ее потери не пожелаешь и врагу.

И еще много, очень много подобных мелочей, невольно вспомнив которые, пленница едва не рассталась с и без того неаппетитным ужином. Большинство из них — как, например, разрывы ракет — остались скрыты расстоянием, отвлечены ожесточенной схваткой. Но и оставшихся было слишком много, чтобы возненавидеть войны и тех, кто их ведет. В кровопролитии нет ни величия, ни красоты; есть лишь увечья, мухи, кровь и смерть. Просто иной раз без этого не обойтись.

Про себя Мулан поклялась: если повезет выбраться живой, никогда больше не завидовать мужчинам, коих тяжкий долг обязывает вступать в этот ад и добиваться победы любой ценой. Сколь бы велика и страшна она ни оказалась. Не брать в руки топора или ножа, кроме как желая нарубить дров для очага или нарезать рыбу. Но до "выбраться" было еще куда как далеко, и может быть, еще придется...

* * *

Ожидание затянулось на два дня, на большее время Мулан не хватило. И без того всякий день она провожала нервным взглядом проплывавшие мимо нее невысокие кустарники, изредка перемежавшие степное разнотравье. И, напрягая шею, высматривала то скрывающуюся за ними, то вновь появляющуюся темную полоску. Великая стена. Дом. Единственное спасенье.

О том, что ждет ее там, за Стеной, Мулан предпочитала пока не думать, чтобы не оставило мужество. Командир Ли отпустил ее (при мысли о нем снова больно сжалось сердце — ведь правильнее было сказать "прогнал"), и ей некого больше опасаться. Да если бы и было... лучше умереть от рук соотечественников, чем быть замученной звероподобными дикарями.

Которые, к немалой досаде пленницы, оказались весьма бдительны и сообразительны для тупых варваров, коими принято было считать гуннов в Китае. Увы, такой выучкой могли похвалиться не все воины даже под началом Шанга. Отлучаясь из лагеря на охоту или разведку, гунны всегда оставляли несколько человек для его охраны, располагая их таким образом, чтобы ни с одной стороны света враг не мог бы подкрасться незаметно. При этом рослые и грузные (вроде) мужчины ухитрялись находить укрытия в, точно так же — лишь с виду, открытой всем ветрам и взору степи.

Эта вечная настороженность угнетала девушку. Как, ну как можно сбежать от этих сторожевых псов? С каждым днем, часом, минутой надежда скрыться таяла, как снег под солнцем, и медлить больше было нельзя. Еще чуть-чуть — и она, охваченная паникой, выдаст себя и безнадежно все испортит. Бежать надо сегодня, как только стемнеет.

Повернувшись спиной к стоянке, девушка нашарила за поясом камешек с острым краем. Лишь сегодня утром, когда гунны остановились возле разлившегося по весне ручья напоить лошадей и пополнить запасы воды, ей посчастливилось найти его. Вот только спрятать в присутствии множества чужих глаз было негде. И в отчаянном порыве Мулан опустила голову в воду и подхватила камешек со дна ртом.

Мгновением позже она весьма удачно изобразила, что поперхнулась в спешке (притворяться сильно не пришлось). И, выплюнув камешек в подставленные ладони, спрятала в загашник. Острая грань больно впивалась в тело, холодила его — но и придавала уверенности, как рукоять кинжала в ладони.

Подняв голову, пленница окинула взглядом лагерь, припоминая местоположение часовых. У каждого был свой участок, отведенный для охраны, и проскользнуть к месту выпаса коней можно было лишь на их границе. Конечно, оставался риск, что она шумом выдаст себя либо ее почует один из гуннских коней прежде, чем Мулан доберется до Хана. Но другой возможности просто не будет.

* * *

И вот наконец наступила ночь. Прохладная звездная и по-своему прекрасная ночь в степи. Звонко пели среди травы кузнечики и цикады, предвещая завтра теплый солнечный день, уютно и тепло потрескивало пламя костерка. Почти полная луна величественно плыла по небу, заливая море по-весеннему высоких сочных трав призрачным зеленоватым светом.

Именно оно, это прекрасное ночное светило, которым Мулан так любовалась дома, здесь было ее злейшим врагом. Ведь в ее ярком свете не то что девушка — даже шакал, один из перекликающихся вдали, не подберется к лагерю незамеченным. Природные же укрытия, найденные гуннами-сторожами, напротив, прятали их от взгляда потенциальной беглянки.

Оставалось лишь ждать, сжав пальцы в кулаки и стараясь дышать медленно и ровно. Ждать, пока проклятая луна если не скроется за горизонтом, то хотя бы опустится к нему, и по земле поползут длинные обманчивые змеи-тени, скрадывая очертания предметов и людей.

Мулан ждала. И потихоньку, стараясь не делать резких движений, пользуясь краткими моментами, пока луна скрывалась за облаком, перепиливала острым краем камня веревку, которой были стянуты ее ноги. Возможно, проще было бы выдернуть или подкопать колышек, к которому она была привязана... но и заметнее вместе с тем. Слишком уж он велик. А темные извивы веревки терялись в траве и долгое время будут не заметны.

И вот, еще одно последнее усилие — и путы ослабли. Осторожно, время от времени оглядываясь на тени у костра, Мулан смотала веревку обернув вокруг кисти и ладони. Та еще ей пригодится, ведь не известно, есть ли на ее коне седло и сбруя.

* * *

И вот, дождавшись, пока гунны наконец отойдут ко сну, Мулан поднялась на локти и колени и, превозмогая слабость, поползла. Медленно, стараясь держаться в тени, отбрасываемой кустарниками, которых на этой лужайке было немало. Но все же маловато для полноценного укрытия.

Трава чуть слышно шелестела справа и слева от беглянки, больно резала голые ладони, но девушка не чувствовала этого. Одна-единственная мысль, словно пульс, билась в сознании, наполняя тело новыми силами: успеть. Только бы успеть, пока ее не хватились стражи, пока темная полоса Стены еще видна (днем, конечно же) на горизонте. Лишь бы добраться до Хана и вскарабкаться в седло, а там — ищи ветра в поле: ни одна из местных лошадей не сравнится с ним в скорости, если... сердце девушки замерло и мучительно сжалось. Если только с ним обращались не так же, как с ней самой.

Опасения не оправдались. Пасшийся чуть поодаль от остальных лошадей Хан выглядел вполне сытым и ухоженным. И даже стреноженные передние ноги были ловко оплетены кожаным поводом, не пережимавшим их. С лошадьми эти изверги обращаются не в пример лучше, чем с людьми, даже своими.

Мулан шепотом позвала коня, голос дрогнул и сорвался. Но тот узнал ее и, фыркнув, облизнул макушку.

— Помоги мне, Хан, — прошептала девушка, протягивая руку с камнем к поводу. Умный жеребец прижал его копытом, отчего работа пошла быстрее, да и со стороны вражеского лагеря под его ногами Мулан было почти не заметно. Веревка лопнула, и девушка завозилась у самых копыт, проклиная про себя мастерски заплетенные узлы.

Но вот, наконец, и все. Поднявшись, Мулан зацепилась за луку седла, которое гунны по каким-то причинам решили не снимать, лишь ослабили ременную подпругу, и... не смогла перекинуть ногу, бессильно повиснув. Она совершенно ослабела.

— Проклятье, только не это! — напрягая силы, Мулан подтянулась, почти касаясь животом бока коня. Руки противно дрожали, вот-вот готовые подвести ее. Хан повернулся и носом подтолкнул хозяйку, но вдруг грозно заржал и ударил передними копытами. Звук удара и гортанный возглас долетели до Мулан словно издалека. Девушка вцепилась в седло, пытаясь удержаться, но это уже было выше ее сил.

— А ну стой!

Грубая рука сгребла ее за шиворот и дернула. Мулан упала навзничь, инстинктивно прикрывая руками голову. Удар пришелся в предплечье, заставив руку отняться. Гунн замахнулся было ударить ее еще раз, но тут взвившийся на дыбы Хан ударил копытами и его, целясь в голову. Воин увернулся и отпрянул, зажимая ладонью зашибленное плечо.

Мулан поднялась на колени и, ухватившись за узду, встала на ноги. Но больше поделать уже ничего не успела: подозрительный шум встревожил остальных обитателей лагеря. Они подоспели быстро и, перехватив повод, оттащили — хоть и не без труда — коня от пленницы.

Самой же Мулан, как отчаянно она ни отбивалась, скрутили за спиной руки и грубо бросили на колени. Как нарочно, прямо на тот камень, что еще утром сулил пленнице свободу, сейчас же — только лишние мучения.

Помятый жеребцом воин опустился на землю, прижимая руку к голове. Второй, которому досталось поменьше, оторвал от своей рубахи лоскут, на перевязку, отцепил с пояса флягу смочить ее. Вокруг них суетились их разбуженные соратники. В свете принесенных факелов, бросавших резкие оранжевые отблески на грубые заросшие лица, они казались еще страшнее и кровожаднее. Мулан невольно сжалась, втянув голову в плечи. Вот и все. Сейчас они убьют ее и, дай боги, чтобы быстро.

— Мальчишка пытался сбежать, повелитель, — доложил один из воинов Шань Ю, неслышно подошедшему со стороны костра. Верный сокол сидел на его плече, и пламя факела рождало в глазах птицы красноватые искры. Сейчас, как никогда, пернатое создание казалось Мулан демоном. Но не более страшным, чем его хозяин.

— Вижу, — коротко ответил Шань Ю, затем перевел взгляд на захрапевшего жеребца. Тот все еще пытался вырвать поводья у державших его воинов, лягнуть или куснуть одного из них, и кое-что из последнего ему удалось. Шань Ю снова посмотрел на растрепанного пленника и усмехнулся в усы. И как сопляку удалось приручить этого зверя?

Гунн грубо сжал щеки и подбородок девушки ладонью, вынуждая ее поднять голову.

— Ты умеешь колдовать, мальчишка?..

— Это мой конь! — глухо ответила та. Темные глаза гневно сузились. Если предстоит сейчас умереть, она сделает это достойно.

— Был. Когда-то, — ухмыльнулся Шань Ю. Сокол резко вскрикнул и ударил крыльями, но, повинуясь жесту хозяина, снова сложил их, лишь изредка подозрительно косясь на пленницу. Шань Ю же сделал небрежное движение в сторону Хана. — Увести.

Упиравшегося жеребца увели и снова привязали, на этот раз на более короткий повод. Повелитель гуннов же склонился над Мулан. Огромная тень легла на нее, окончательно подавив остатки сопротивления и гнева; девушка попыталась податься назад, но безуспешно. Тяжелая рука легко удержала бы ее на месте даже без помощи охранников-гуннов.

— А ты сильнее, чем кажешься, — Мулан удивленно вскинула глаза. Показалось? — или в голосе врага прозвучало что-то, похожее на уважение. Тот же опустил руку и выпрямился. — Что ж, тем лучше. Тем большую пользу принесет нашим братьям твоя смерть.

И это последнее, что услышала пленница, прежде чем удар по затылку смешал все звуки и очертания в непроглядную черноту.

День неспешно катился за днем, и каждый из них приближал победоносную армию к столице. Путь этот, правда, оказался совсем не прямым, а напротив, весьма затянувшимся и извилистым. Но всему можно найти достойное и разумное объяснение, и здесь оно, конечно же, тоже нашлось. С каждым днем к небольшому отряду, возглавляемому Ли Шангом, стекались иные, оставленные еще генералом в районе вторжения либо отосланные при появлении тревожных слухов. Которые, по счастью, в большей части своей оказались лишь слухами, однако проверить лишний раз точно лишним не будет.

Так рассудил молодой командир и уже через помощников (старательно избегая лишь помощи ханжи Чи Фу, с которым после сражения на перевале пытался вообще не пересекаться) передал необходимый приказ в части своей армии. Доложить его величеству о победе они успеют, важнее убедиться в том, что она полная и окончательная, что на территории Китая не осталось врагов.

Простые жители, ремесленники и землепашцы, встречали своих защитников восторженно, и не было ни малейшего селения, в котором им не оказали бы радушный прием. И нетрудно догадаться, что почти в каждом городке или поселке у одного из солдат отыскивались родные. Сейчас, когда реальная опасность миновала, Ли Шанг не препятствовал, если кто-то из воинов задерживался под родным кровом на день-другой, а то и вовсе предпочитал семью награждению и почету. Находилось таких не столь много, но все же случаи были. И по мере продвижения к столице все чаще.

Лишь маленький отряд, сформировавшийся еще в самом начале кампании, сохранял свое единство, хотя Ли Шанг точно знал, что горную деревушку, в которой родился добродушный великан Чьен-По, они миновали два дня назад, да и городок, из которого происходил Линг, находился невдалеке от пути их следования. Однако парень даже не заикался о доме, лишь молча хмуро шагал и шагал, неутомимо отмеряя один ри за другим. Кажется, с того злосчастного дня он разучился улыбаться... впрочем, Ли Шанг не удивился бы, если бы так и было.

Ему и самому было немного не по себе от мысли, что до деревушки, в которой жил... жила Мулан (командир по-прежнему мысленно называл ее Пингом, лишь позже поправляя себя) с каждым днем было все ближе и ближе. Как и до исполнения принесенного обета, что не делало его проще.

* * *

И вот день настал, пасмурный и душный в ожидании грозы. Ленивые порывы ветерка еле колыхали ветви вишен и слив, уже начавших сбрасывать белоснежный наряд. Пустив коня шагом, Ли Шанг не спеша ехал меж высоких оград, мало отличимых друг от друга. Встреченный на околице старик указал ему, как найти дом славного семейства Фа, однако сейчас, уже буквально на пороге, приметные знаки были едва различимы, а воздух казался густым и плотным. Ли Шанг знал причины этого и не собирался давать себе поблажки. Если бы не...

Он оглянулся назад, на следовавших за ним двоих. Соратники Мулан по-прежнему настороженно относились к нему, видимо, так и не простив вынесенный их любимице приговор. Может, поэтому, когда Линг и Чьен-По вызвались его сопровождать, на душе стало немного полегче. Ли Шанг по-прежнему считал, что поступил тогда единственно возможным и правильным образом и, как хороший командир, должен уметь ставить долг превыше личных пристрастий. Считал... и все же не ощущать некоторой доли вины не мог. Может быть, сегодня...

Остановившись у калитки, он несколько раз стукнул по ней медным кольцом. И замер безмолвным воплощением терпеливого ожидания. Догнавшие командира пешие воины остановились чуть позади.

Не открывали им и правда долго, видимо, в доме не ждали гостей. Наконец дверца почти бесшумно отворилась, и паренек, почти еще мальчишка, в одежде слуги, почтительно поклонившись, впустил незваных гостей во двор.

Спешившись, Ли Шанг молча кивнул спутникам и последовал приглашению. И поручил коня заботам мальчишки, не забыв прежде спросить, где ему найти хозяина дома.

Искомое лицо обнаружилось в небольшом саду, примыкавшем к дому. Рослый седой мужчина, и в столь почтенном возрасте не утративший былой стати, сидел на лавочке под невысокой вишней, молча наблюдая, как с той опадают лепестки и ложатся на воду, казалось, совсем не заметив визитеров.

Ли Шанг пересек невысокий изогнутый мостик через ручей и, миновав искусно выточенную из камня статую дракона, в нерешительности остановился у незримой ограды, разделяющей сад и непосредственно двор. Ему было немного неловко тревожить почтенного хозяина, тем более, наверняка за невеселыми мыслями. Однако за спиной Ли Шанг ощущал незримое присутствие воинов, почти чувствуя шумное дыхание Чьен-По, знал, что поход и для них был нелегким. И просто не мог заставлять их ждать дольше.

— Почтенный Фа Зу! — решился он наконец нарушить молчание.

— Приветствую, командир! — Фа Зу сдержанно поклонился, отставив в сторону трость. Ли Шанг почтительно склонил голову в ответ. Но следующая фраза заставила его вздрогнуть. — Вы привезли голову моей дочери?

Ли Шанг растерянно заморгал.

— Мулан, — старый воин грустно улыбнулся и, прихрамывая, подошел ближе. — Вы прознали, что мой так называемый наследник — девушка, и поступили с ней согласно закону, не так ли, командир?

За спиной Ли Шанга неловко закашлялся Чьен-По, приятель крепко и почти зло ударил его по спине. Но ничего из этого командир не видел и не слышал.

— Нет, — слова с трудом сорвались с губ Ли Шанга. Ему самому не верилось, что этот сдавленный хрип — на самом деле его голос.

— Не вините себя, командир, — старик ободряюще похлопал его по плечу, без труда дотянувшись. — Я на вашем месте поступил бы точно так же…

Ли Шанг непонимающе вскинул на него глаза. Он… издевается? И лишь через мгновение с дрожью осознал: нет. Старый воин по-прежнему живет по законам предков, суровым к нарушителям устоев. Каких он сам почитал некоторое время назад и чьим заветам старался следовать. На кого, как оказалось, меньше всего хотелось сейчас походить.

— Вы не поняли меня, почтенный, — поспешил возразить он. — Ваша… дочь помогла нам победить в сражении… и спасла мне жизнь. Я просто не мог отплатить ей злом, казнив ее. Разве… — голос дрогнул предательски — разве она еще не вернулась?

Выглянувшая на шум из дома бойкого вида старушка покачала головой, жест ее повторила степенная женщина, видимо, мать Мулан. Лицо ее было опечалено, однако она привычно старалась хранить сдержанность.

— Нет, командир, — тем временем ответил Фа Зу, наконец позволив себе проявить эмоции и грустно вздохнуть. — Мы не видели ее с того самого дня, когда она покинула дом.

Сердце воина тревожно сжалось. Так значит, Мулан все же не вернулась с перевала. Что же случилось... сотня возможных каверзных случайностей, которые так трудно предугадать. И какая именно из них произошла на этот раз, скорее всего, они так и не узнают. Он так беспечно рассуждал про волю богов… как же трудно бывает ее принять!

— Простите, почтенный Фа Зу, что я с недобрыми вестями, — Ли Шанг с искренним покаянием склонил голову. — Боюсь, я не могу поведать вам, что именно случилось с Мулан — поскольку сам в последний раз видел ее... — он мучительно задумался, сколько же времени прошло с тех пор. Седьмица? Две? А может, и целый месяц? — после того достопамятного сражения на перевале, когда гунны были остановлены и уничтожены сошедшей лавиной.

— Воля богов, не иначе, — философски изрекла старушка. — И доблесть наших воинов, — добавила она, доброжелательно улыбнувшись. И от этой улыбки Ли Шанг ощутил свою вину еще сильнее. Как и враждебность Линга, даже не оглядываясь на него. Одно мог сделать Ли Шанг, чтобы искупить ее...

— Не совсем, — он с некоторым усилием выдавил из себя улыбку, переступил с ноги на ногу, пряча за спину снятый шлем. — Ваша внучка, почтенная...

— Фа Сенха, — подсказала та.

— Ваша внучка Мулан немало сделала для той победы, — повторил Ли Шанг. И, заметив, как старушка немного приободрилась, добавил. — Могу даже сказать больше: без ее помощи мы вряд ли бы смогли победить.

Женщина помоложе удивленно всплеснула руками, старушка же, напротив, насмешливо усмехнулась — и улыбка эта показалась Ли Шангу знакомой. Стало быть, вот от кого Мулан унаследовала такой неукротимый нрав. И не то чтобы ему это сильно нравилось, но...

— Да что же мы стоим? Проходите, — женщина кивнула в сторону крыльца. — Товарищи нашей Мулан — желанные гости в любое время в нашем доме.

— А уж тем более во время обеда, — Фа Зу выпрямился и разгладил усы. Взгляд у него по-прежнему был печальным, но старый воин сумел взять себя в руки, а весть о доблести дочери немного утешила его. — Наверняка вы устали и проголодались с дороги. Распорядись насчет чая, жена.

Та поклонилась и исчезла в доме, сам же хозяин провел гостей через боковой, затененный проход в гостиную. Ли Шанг жестом велел воинам следовать за ним, уже догадываясь, что родители Мулан ждут от него рассказа о жизни дочери с момента, как она покинула дом, хотя из вежливости не спросят об этом. И было бы слишком жестоко и дальше испытывать их терпение.

Опасения Ли Шанга насчет тягостной, гнетущей атмосферы предстоящей встречи не подтвердились: как хорошие хозяева и благодарные жители спасенного им края (командир язвительно усмехнулся пришедшей в голову типичной цветистой фразе), супруги Фа делали все возможное, чтобы гости чувствовали себя комфортно и ни в чем не знали недостатка.

И при том, что особым богатством и роскошью их дом похвалиться не мог, чувствовал себя в нем Ли Шанг даже более уютно, чем в своем собственном. И даже не из-за того, что теперь, после гибели отца, ему не к кому возвращаться, лишь в роскошно обставленные и обихоженные стены, лишенные души. Нет, генерал Ли и сам не был сторонником роскоши, и сына приучил к тому же — но с равной уверенностью считал, что теплоте и заботе не место в отношениях мужчин. Какое-то время и сам Шанг считал так... бесконечное время назад.

Незаметно вздохнув, он аккуратно опустил на столик изящную чашечку, лишний раз напомнившую ему строптивую девчонку, чье непослушание стоило ей жизни. Нет, отец не мог поступить иначе, кроме как собрать в ополчение всех, кого только возможно. Не мог и он поступиться законами, общими для всех... или мог?

Ли Шанг оглянулся на спутников. Округлое лицо Чьен-По раскраснелось от горячего супа и домашней сливовой настойки, что щедро подливала ему старая Сенха. И попутно наверняка расспрашивала простодушного парня о том, чего командир не мог знать или о чем предпочел умолчать. Ли Шанг и правда поведал им лишь об успехах Мулан, о достижениях в ратном деле и уважении товарищей, не обмолвившись ни словом, какой дорогой ценой это было куплено.

А о некоторых забавных случаях, произошедших втайне от него, как оказалось, и вовсе не знал. Ли Шанг с некоторым удивлением оглянулся на не так давно молчаливого и мрачного Линга. Он ли это? Словно бы время вернулось вспять, а с ним и недавний говорун и фанфарон Линг, которого так любил этим поддевать забияка Яо. Внимание и искреннее восхищение им, а главное — Мулан, вернуло к жизни прежнего Линга, и Ли Шанг с трудом верил в это волшебство.

Одного его это чудо не касалось... да и от спиртного Ли Шанг вежливо, но твердо отказался. Командиру подобает иметь трезвую голову, тем более в чужом доме. Чужом... Ему пришлось повторить это вслух, чтобы поверить.

Глянув за изящное восьмиугольное окно — пожалуй, главная отличительная особенность этого дома — Ли Шанг с удивлением заметил, что уже начало смеркаться. Падающая от неровно растущего клена тень усугубляла впечатление, заставляя поверить, что уже вечер. Фа Сенха зажгла светильники, и мягкий, приглушенный бумагой свет залил небольшую комнатку, делая ее еще более уютной и привлекательной. Тем более сейчас, когда на улице, кажется, уже начался дождь. Однако время возвращаться к своим.

— Я поведал вам все, что мог, — осторожно начал он подводить беседу к плавному завершению. — Сожалею, что не мог порадовать вас вестью о возвращении Мулан, или хотя бы о постигшей ее судьбе. Ваше гостеприимство много щедрее, чем ведомое мне.

С этими словами Ли Шанг поднялся, а за ним, с некоторым сожалением, и его спутники.

— Вы сделали все, что могли, командир, — Фа Зу отечески коснулся руки юноши. — Не вините себя. Вы сохранили жизнь моей дочери и спасли доброе имя моей семьи (Ли Шанг клятвенно пообещал, что история о подлоге и обмане останется тайной в их малом кругу и был твердо намерен сдержать обещание, даже если придется придушить Чи Фу). Все прочее — во власти богов.

Ли Шанг сдержанно кивнул, про себя думая, что кое-что в судьбе подвластно и нам. И намеревался осуществить это, если будет сопутствовать удача — но очень нескоро. А значит, и говорить об этом пока не след.

* * *

Во дворе молодой командир еще раз попрощался с гостеприимным хозяином и уверенным решительным шагом, ничем не выдававшим снедавших его сомнений, вышел на улочку. Сиреневые тени уже сгустились в потаенных углах, от близкой речушки волнами плыл туман, делая окружающее призрачным и нереальным.

И все то же безмолвие и пустота, словно край этот вымер. А может, отчасти так и есть: весть о нашествии гуннов напугала многих, и немало времени потребуется, чтобы люди вернулись к прежней жизни. А кто-то и не сумеет вернуться. Такие, как он...

Невеселые мысли спугнула хрупкая фигурка, появившаяся в противоположном конце улочки. Одна среди пустоты и безмолвия, она невольно притягивала внимание. Ли Шанг вежливо посторонился, пропуская мимо незнакомку и даже не глядя на нее. И с некоторым раздражением отметил, как уставились на незнакомку во все глаза Линг и Чьен-По. Вот же варвары бестолковые, совсем одичали за недолгие месяцы службы. Командир уже собирался резко одернуть обоих, как Линг с совершенно безумным видом указал на незнакомку, вынуждая и Ли Шанга посмотреть на нее.

...Он не поверил своим глазам. Девушка, и фигурой, и движениями похожая на…

— Мулан! — сорвалось с его губ прежде, чем Ли Шанг успел себя остановить. Он ни на минуту не задумался, отчего мать и отец девушки не сказали ему, что дочь все же вернулась. Боялись… Хоть он и отпустил Мулан тогда, они все же боялись жестокого правосудия, вестником которого он мог стать.

Девушка обернулась… Нет, не она. Более округлое лицо, пухлые губы, длинные, сложенные в замысловатый узел волосы. Невероятно похожа, но все же не она.

— Вы ошибаетесь, господин, — вежливо отозвалась она. — И не вы первый. Я сестра Мулан, Фа Ю.

— Простите за невольную невежливость, — Ли Шанг поспешно поклонился, отводя взгляд от незнакомки. Так странно... и немного страшновато было видеть знакомые глаза на совершенно чужом лице. Так, словно Мулан бесплотным духом явилась покарать его за слабость. Но девушка улыбалась приветливо и добродушно, совершенно не похожая на духа, такая невероятно реальная и земная. Ли Шанг мысленно обругал себя за трусость.

— Должно быть, я задерживаю вас. Вас ждет ваш почтенный отец, — он склонил голову, жестом пропуская девушку мимо себя. Однако она не двинулась с места.

— Напротив, он не ждет меня так скоро, — Ю склонила голову к плечу, рассматривая воина с лукавым любопытством. — Однако он не простит мне, если я не окажу должного уважения герою войны. Вы ведь генерал Ли, не так ли?

Небо нахмурилось еще больше, на утоптанную дорогу упали первые капли, но Ли Шанг не замечал этого. Ни он сам, ни его спутники. Имя незнакомки так удивительно подходило к ее изящной, почти аристократической красоте, поистине журчащему голосу, подтверждающему справедливость имени*.

— Нет... — голос вновь подвел Ли Шанга; нахмурившись, он откашлялся, покосившись на ухмыляющегося потихоньку Линга, и продолжил. — Всего лишь его сын, волей судьбы должный занять его место.

— ...и наверняка достойно продолживший его деяния, — Ю улыбнулась, но затем отвернулась и посерьезнела. — Вы правы, я поступаю крайне невежливо, задерживая вас, когда вот-вот начнется дождь.

Словно в подтверждение ее слов на кувшин в руках девушки упала очередная крупная капля и скатилась на землю.

— Один вопрос, господин главнокомандующий. Вы упомянули Мулан. Значит ли это, что она...

Ли Шанг помрачнел.

— Увы, мне нечем вас обрадовать, госпожа Фа. Ваша сестра не вернулась домой, и судьба ее неизвестна.

— Но вы же узнаете... — Ю сложила руки и почти умоляюще взглянула на него.

— Сделаю все возможное, — пообещал Ли Шанг, чувствуя, как посетившая его еще за обедом шальная мысль понемногу начинает обретать плоть и жизнь. Сами боги благоволят ей. — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы узнать, что случилось с Мулан.

Девушка кивнула и, шепотом поблагодарив его, заспешила к дому. Ли Шанг же молча, словно завороженный, смотрел ей вслед. Он не ошибся: сестра сгинувшей без вести Мулан стала доброй вестницей и, может быть, еще не поздно искупить свою вину перед богами и своей совестью.

____________________________

* Ю — звучание дождя (кит.)

И снова продолжался этот тягостный, полный мучительной неизвестности путь. День или больше провела Мулан в беспамятстве, оглушенная безжалостной рукой врага, девушка не знала. А очнувшись наконец, обнаружила себя, как в начале этого кошмара, небрежно брошенной поперек седла, связанной по рукам и ногам. Но на этот раз захватчики были более бдительны и позволяли пленнице лишь краткие мгновения свободы на стоянке, во время нечастых приемов пищи. Да и то, — Мулан невесело усмехнулась, — потому что ни один не желал утруждать себя и кормить ее.

Видимо, главарю гуннов крепко втемяшилось в голову, что именно ее, Мулан, кровь умиротворит и порадует его беспощадного бога. Причем именно в соответствующей обстановке и с ритуалами, в которые верят эти дикари. А значит, неизбежная расправа вновь откладывалась, делая ожидание более мучительным.

* * *

День неспешно проплывал за днем, а навстречу путникам ложилась под копыта коней и подошвы пропыленных поршней*, расстилалась Великая степь. И была она в это время года — поздней весной — особенно прекрасна. Не успевшие выгореть на солнце высокие сочные травы всех оттенков зеленого и золотистого порой достигали брюха низкорослых гуннских лошадей и были щедро усыпаны красными, желтыми, синими и сиреневыми звездочками цветов, а многочисленные ручьи, что пересохнут засушливым летом, щедро поили путников чистой водой, снабжали добычей — на водопой сходилось многочисленное зверье, некоторых Мулан даже не знала.

Но никакая красота и кажущаяся безмятежность не могли пробить охватившего девушку отчаяния и безнадежности. Равнодушным взором скользила она по морю трав и цветов, по серебристым ниткам ручьев и бескрайнему куполу небес, что даже неизбежные дождевые тучи застилали крайне редко; скользила, не останавливаясь ни на чем. Все вокруг было чужим, а значит — враждебным. И, главное, — каждый шаг, каждый вздох приближал ее к смерти, медленной и мучительной. И Мулан нервно вздрагивала всем телом, когда на горизонте появлялось что-нибудь темное, еще пока не различимое: ведь это могло оказаться стойбище гуннов. Последнее, что ей суждено увидеть.

* * *

Однако по-прежнему день за днем ничто не выдавало в этих диких краях человеческого присутствия. То ли селились гунны иначе, чем представляла себе пленница по примеру соотечественников — не большими огороженными, видными издалека поселениями, то ли просто не желали проживать в близости от цивилизованного соседа, опасаясь заслуженного возмездия. Конечно, Мулан хотелось верить в последнее... если бы она не видела своими глазами, сколь мала сила ее народа против несчетных полчищ дикарей. Как же горька бывает иной раз правда!

Так или иначе, но бояться бесконечно невозможно, да и душа человеческая устроена таким образом, что надежда на лучшее живет в ней дольше всего остального. Да и причина для надежды этой на этот раз была. Несмотря на то, что до сих пор окрестности не выдавали ни малейшего признака посещения их людьми, охранники ее заметно оживились, очевидно, находя какие-то лишь им ведомые признаки приближения к дому. А значит, вполне могут допустить очередную неосторожность (не то чтобы в это сильно верилось, но надо же верить хоть во что-то!) Либо боги смилостивятся над девушкой и даруют ей если не спасение, то хотя бы краткую свободу для достойной смерти.

Она украдкой поглядывала на попутчиков, отмечая с досадой, что коней на выпас теперь пускали много дальше от лагеря, чем поначалу. Да и сторожили не в пример тщательнее, хотя погони от китайцев можно было уже не опасаться — те не любили удаляться от защищающих стен вглубь степи. Кого же опасались? Может, таких же дикарей, как и сами?

Лишь вожак гуннов (Мулан упорно не желала звать его даже в мыслях командиром, равняя тем самым с Ли Шангом) держался с обманчивой невозмутимостью. И, казалось, даже не замечал ее — в отличие от Хана, которого, как с негодованием заметила законная хозяйка коня, не оставлял попыток приручить, прикормить норовистого зверя. Правда, пока что, из-за лишь одной действующей руки, осторожно и на почтительном расстоянии. С мстительной радостью Мулан отмечала безуспешность каждой из таких попыток, некоторые из которых (жаль, не все) завершались пинком или укусом. Умница Хан помнил хозяйку и не желал знать никого иного, тем более грязного кочевника, пахнувшего дымом, кровью и зверем.

Не сразу, но Мулан вспомнила, что пока она металась в бреду между жизнью и смертью, еще в самом начале рокового пути, подле нее устраивался кто-то большой и теплый, и, когда она прижималась к его боку, зло и страх уходили. Кто это еще мог быть, кроме верного друга, единственного, кто еще у нее остался? Как жалела сейчас Мулан, что скупилась порой на ласку и доброе слово для умного зверя, как хотела сейчас обнять и ласково погладить, успокаивая и его, и себя. Увы, теперь такой вольности не дали бы ни одному из них — и девушка могла лишь находить верного друга взглядом и пытаться дотянуться хотя бы в мыслях, прошептать слова благодарности. Они вырвутся на свободу, обязательно вырвутся, так или иначе, надо лишь чуть-чуть подождать. Как же долго, оказывается, тянется это "чуть-чуть"!

* * *

— Что шепчешь? Снова колдуешь?

Мулан резко обернулась, насколько позволяли стянувшие тело веревки, едва не потеряв обретенное с таким трудом равновесие. После долгого дня в седле перед глазами все еще немного раскачивалось, вызывая дурноту. Здоровяк-гунн, ростом и сложением не уступающий наверняка Чьен-По, уставился на нее злым настороженным взглядом, рукоять кинжала за поясом была почти не видна в ладони, больше похожей на медвежью лапу. Другая такая лапа больно сжала плечо Мулан (наверняка останутся синяки) и встряхнула.

— Ну?

— Оставь мальчишку, Бергай, — вмешался другой воин, худощавый и низкорослый, однако выглядевший не менее опасным. Маленькие глазки из-под длинных спутанных волос блестели столь же жестко, по-волчьи. — Он и так помрет рано или поздно, что ты к нему прицепился?

Его Мулан тоже помнила, один из тех, кому не "посчастливилось" близко познакомиться с организованной ей ловушкой — и оттого сравнительно ровно относившийся к пленнику. Временами Мулан даже казалось, что, не сдаваясь судьбе, заслужила некоторое уважение кое-кого из врагов. Но резко и зло прогоняла эти мысли, опасные и неуместные. Все это уважение не помешает им посадить ее на кол... или как там гунны поступают с пленниками. Они — варвары, не способные ни на понимание, ни на сострадание.

Все они напоминали пленнице диких зверей, хищных и опасных в своей первозданной силе. Она слышала мельком, что гунны — должно быть, принадлежащие к одному племени,— называли себя сыновьями Волка. Презрительная улыбка тогда тронула губы Мулан — но тут же пропала, стоило вспомнить, что одним из хранителей их семьи был дракон. Бедный Му Шу, не удалось ему исполнить волю предков! Как он там сейчас?

— Из-за этого мелкого ничтожества мы все едва не погибли, бесславной постыдной смертью! — зарычал тем временем здоровяк Бергай, не спеша отпускать девушку. — И один из них — мой брат! Этот молокосос еще жив лишь милостью повелителя Шань Ю, — гунн сгреб Мулан за шиворот, подтащил ближе; темные глаза горели злобой. — Будь моя воля...

* * *

— Но она не твоя.

Вздрогнув, названный Бергаем отпустил пленницу и попятился; почти так же опасливо отошел на шаг и второй воин. Упомянутый повелитель стоял за ними, глядя на обоих немигающим взглядом так похожих на соколиные глаз. И Мулан невольно тоже захотелось скрыться. Съежиться в горошину, закатиться меж камней, под стебли трав, лишь бы скрыться куда-нибудь от этого пронзительного взгляда.

— Я лишь проверял, надежно ли он связан, великий Шань Ю, — пробормотал со страхом Бергай. И поспешно спрятал за спину грязные руки. — Чтобы не сотворил какой ворожбы.

— Не слишком задерживайся с этим, у тебя другие обязанности, — Шань Ю, отвернувшись, зашагал прочь.

— Повелитель наверняка принесет тебя в жертву Тэнгри-хану, чтобы он ниспослал нам победу, — злорадным тоном сообщил Бергай, под внимательным взглядом соратника проверяя названные веревки — и не упуская случая затянуть их потуже. И добавил шипяще. — Если сочтет достойным.

Тоже мне удивил! Мулан презрительно скривилась, старательно пряча страх под гримасой гордого превосходства, что было непросто в ее положении.

— Мне почему-то кажется, что сочтет, — пробормотал себе под нос второй воин, одобрительно кивнул и последовал за здоровяком. Вот только Мулан впервые не хотелось зваться этим гордым словом.

* * *

А на рассвете следующего дня они прибыли на место. Ухватившись рукой за стремя, Мулан извернулась боком и с такого положения пасмурным взглядом созерцала раскинувшийся в низине лагерь — десятка полтора шатров. Вот оно, место ее казни. Девушка закусила дрожащую губу, скользя взглядом по высыпавшим навстречу обитателям стойбища. Женщины, старики, дети, несколько мужчин, оставленных, видимо, для охраны. Рассыпанные по плечам или собранные в неровный узел волосы, смуглые, словно закопченные лица и острые взгляды, даже у самых маленьких детей. Те же волчата, что подрастут однажды и станут лютыми хищниками. Они и сейчас с безжалостным любопытством рассматривали пленника и, не окажись рядом взрослых, забросали бы ее мусором и камнями. Впрочем, это еще не поздно...

Небольшая процессия воинов не спеша двигалась меж шатров, минуя, на взгляд Мулан, не одно удобное для казни место. Однако не останавливаясь. Прочие обитатели стойбища следовали за ними на некотором расстоянии, негромко переговариваясь и белозубо ухмыляясь. Видимо, в ожидании занятного зрелища. Мулан с силой стиснула стремя, так что побелели пальцы, к горлу подкатила тошнота. Вот и... все? Теперь точно все?

— Отцепись! — везший ее в седле худощавый воин, которого, как выяснила Мулан не так давно, звали Беруком и который лично участвовал в ее пленении, выругался и пнул пленницу в запястье: она помешала ему править конем. Затем наклонился и ухмыльнулся. — Что, сопляк, испугался?

Мулан молча отвернулась, не удостоив его взглядом.

— Твое счастье, что повелитель сохранил в тайне твою ворожбу с лавиной, — продолжал воин, мерно покачиваясь в седле. — Не знаешь ты наших женщин! Прознай они, что ты повинен в гибели их отцов, братьев и мужей — и даже великий Шань Ю не смог бы тебя защитить, разорвали бы на месте.

"Можно подумать, вы поступите милосерднее", — могла бы сказать Мулан, но не уверена была, что совладает с голосом. Вереница всадников выехала на очередную утоптанную площадку перед шатром, на первый взгляд выше и богаче остальных. Дворец Шань Ю? Мулан удивленно вскинула бровь. Нет, скорее временное пристанище. Вождь не может жить в такой хижине.

Тем временем процессия остановилась, выстроившись ровным полукругом. Шань Ю первым соскочил с коня, легко, даже не касаясь луки седла здоровой рукой. Воины последовали его примеру, Мулан же стащили последней, поставив на колени в пыль возле копыт коня. Жеребец беспокойно фыркал, втягивая воздух и раздувая ноздри, но брыкнуть не пытался.

Из шатра показалась невысокая смуглая женщина, при виде которой Мулан тут же вспомнила бабушку. Хотя незнакомка выглядела гораздо более крепкой и жилистой на вид, будучи того же возраста. Заплетенные во множество кос седые волосы кутало расшитое покрывало, лицо и руки были покрыты сетью морщинок, подобно высохшей и потрескавшейся земле. Она так же, как и все собравшиеся, почтительным поклоном, прижав руку к груди, приветствовала повелителя, но все же менее глубоким, почти как равная. Да и во взгляде чуть прищуренных черных глаз не было раболепного страха.

Но гораздо большим было удивление пленницы, когда Шань Ю, спешившись, коротко поклонился незнакомке в ответ.

— Почтенная Ирни, мать повелителя, — словно угадав замешательство девушки, шепотом пояснил Берук.

— Мать? — ошарашено переспросила Мулан. У этого чудовища есть мать?! Нет, конечно, вряд ли ее злейший враг был порождением своего кровожадного бога, как порой болтали у костра воины. Но все же… она подсознательно ожидала, что этого кровопийцу воспитала и выкормила по крайней мере волчица, не земная женщина.

— Да, мать. А еще сестра, Файзулла, — усмехнулся в усы воин. — И у нас принято почитать давших нам жизнь, не то что у вас, беззаконных горожан.

Мулан промолчала, лишь тяжело вздохнула. На секунду прикрыла глаза. Отец... Как давно она его не видела? Простил ли он ее дерзкую выходку? Отец очень любил ее, Мулан знала это наверняка, но он так ревностно относился к традициям и законам. Она же нарушила один из основных. Хотя... вот даже этого изверга мать все же любит.

Вздрогнув, девушка вспомнила о главной угрозе и вскинула глаза, но "изверга" в непосредственной близости не было. Как и женщины, лишь колыхнувшийся полог подсказывал, куда они исчезли.

— На твое счастье, повелитель долго не видел госпожи, — Берук рывком поставил пленницу на ноги и толкнул в сторону узкого прохода меж стоящими шатрами. Силой усадил и привязал за щиколотку к одному из опорных столбов. — Моли своих богов, чтобы она поведала ему радостные вести, и может, твоя гибель не будет столь страшной.

Мулан проводила его взглядом, пока воин не скрылся из виду. Затем огляделась. Прочие воины тоже разошлись кто куда, отпущенные временно господином. Падавшая на плечи тень шатра защищала от солнца, даря приятную прохладу. Девушка привалилась плечом к столбу и устало, обессиленно выдохнула. Похоже, главное испытание и правда пока откладывается.

____________________

* поршни — простейшая обувь, изготавливаемая из прямоугольного лоскута кожи

Ничего не изменилось. Урожденная Ирнитхан, младшая жена почившего ныне вождя нескольких племен гуннов и мать нынешнего, с огорчением осознала это, спустя долгие седмицы похода увидев наконец сына. Храня достоинство, подобающее жене и матери воина и вождя, она ни словом, ни движением не выдавала беспокойства, не обращалась через шамана с вопросом к духам — будет ли успешным нынешнее вторжение и как скоро вернутся ушедшие с сыном воины.

Несмотря на подчиненное положение женщины, госпожа Ирни (как, по примеру усопшего мужа, звали теперь ее все) пользовалась уважением в племени, и ее гордый невозмутимый вид, полный уверенности в победе, вселял веру и в сердца остальных. Даже когда слухи, словно подлые мыши, вместе с вернувшимися воинами, разбежались из стойбища в стойбище, плодясь и обрастая невероятными подробностями. Она не придавала им значения, лишь ждала. И только боги знали, что на самом деле творится в ее сердце.

И вот наконец они вернулись. Потрепанные сражением и немилостью богов, изрядно поредевшие числом и напуганные превратностью злокозненной судьбы, — но все же вернулись. И с ними — он, главный и единственный человек в ее жизни, потеснивший в сердце даже покойного мужа. Тот, за кого более всего женщина беспокоилась и молила вечное Небо защитить и даровать силу. Ее сын, посягнувший, по примеру далеких предков, собрать воедино все силы гуннов, рассеянные по степи, и обрушить на врагов, подлинных и мнимых. И, по глубокому убеждению матери, способный на это. Если бы только...

Поправив укрывавшее волосы покрывало, убрав края его за спину, Ирнитхан поближе передвинула блюдо с ломтями вяленого мяса. И огорченно вздохнула, видя, с какой неохотой и равнодушием сын принялся за еду, а на налитый в рог кумыс и вовсе не обратил внимания. Напряженный хмурый взгляд желтых глаз то и дело обращался к пологу, и женщина хорошо знала, что именно привлекает его внимание. Да, ничего не изменилось за прошедшие шесть лун, как ни надеялась она на иное. Лишь прибавилось новых проблем, — она украдкой покосилась на недвижно висящую в перевязи правую руку воина.

— Баарук-чен... — робко начала она.

Шань Ю резко повернулся, отложив в сторону очередной кусок; в глазах мелькнули алые огоньки — отражение мелькающих средь углей очага язычков пламени.

— Я много раз говорил: не называть меня более так... — раздраженно начал он.

— Прости меня, сын мой и повелитель, — женщина покорно склонила голову. — Никто из твоих людей больше не услышит этого имени, великий Шань Ю. Маленький Баарук останется лишь в моей памяти.

Мужчина ничего не ответил. Чужих ушей и правда не было — Ирнитхан позаботилась об этом, отослав рабов и взяв на себя труд обслуживать его во время трапезы заранее приготовленными кушаньями. Что было, конечно же, неправильно, — чего стоит его звание и власть, если мать наравне со слугами исполняет черную работу? И Шань Ю обязательно скажет ей об этом, но не сейчас, позже. Иные мысли волновали его сейчас.

— Далеко ли нынче Много Лун? — хмуро поинтересовался он, принимая из рук Ирни рог. Немного отпив, опустил на колено, сжав ладонью, крепко, почти зло.

— В дальнем стойбище, за два дня пути отсюда, — тут же отозвалась та. Ирнитхан прекрасно знала, что сейчас, в пору смуты и неудачи, сыну ее как никогда нужна помощь и добрый совет — хотя он, гордый до невозможности, никогда в этом не признается. А кто мог посоветовать лучше, чем старый шаман Много Лун, получивший свое имя за долгий славный век и служивший еще отцу нынешнего правителя?

— Проклятье! — едва не расплескав кумыс, Шань Ю сделал резкое движение. Женщина поспешно забрала у него рог. — Что потребовалось ему в этой пустоши... и именно сейчас?

— Кто знает наверняка этих прорицателей и колдунов? — Ирнитхан сделала жест, защищающий от злых духов. — Ты прекрасно знаешь, сын мой, что шаман не подвластен никому, даже повелителю. Его воля — воля духов.

— Едва не приведших меня к постыдному поражению, — буркнул недовольно воин и ударил кулаком по колену. — А ведь старый проходимец предвещал мне победу! Что он скажет на этот раз?

— Об этом советую узнать у него самого, — женщина кивнула в сторону выхода. — Много Лун сам хотел повидать тебя, еще до отъезда, но не застал на месте. Ты так спешил осуществить свое возмездие...

— И ты прекрасно знаешь почему! — Шань Ю с силой стиснул ладонь в кулак, так что побелели ногти.

— Знаю, — Ирнитхан печально кивнула. — Но знаю также, что даже десять сотен вейнских голов не вернут мне моих внуков, а тебе покоя...

— Он и не нужен! — так же непримиримо и зло отозвался Шань Ю. — Если бы все мои воины были столь же непреклонны, мы давно бы стерли проклятых вейнов с лица земли.

— Как и этого мальчишку? — попыталась сменить тему Ирнитхан: кровожадные замашки сына никогда не радовали ее, сейчас же его упорство и вовсе граничило с безумием.

— Именно, — Шань Ю жестко сощурился, и сокол, клевавший на гвозде у входа свою долю добычи, оторвался от нее и взглянул на хозяина. — Этот сопляк украл у меня победу, но дорого заплатит за это. Уже сегодня.

— Может, лучше сначала встретиться с шаманом, а мальчишку приберечь до начала похода, — предложила женщина. И, многозначительно кивнув на раненую руку, продолжила поспешно, предвидя возражение. — Да, я знаю, что великого Шань Ю ничто не в силах остановить, но, по моему скромному разумению, лучше быть во всеоружии и не спешить, дабы победа была более полной.

Шань Ю помолчал, задумчиво поглаживая усы; женщина тоже не смела нарушить тишины. Она и так сказала много больше, пользуясь дарованным богами положением. Теперь же решение за повелителем, и можно все испортить, продолжая настаивать. Ей ли не знать, насколько упрям бывает Баарук-чен? Ирнитхан улыбнулась.

— Пожалуй, ты права, мать, — наконец согласно кивнул тот. И, отодвинув столик с недоеденным, одним движением поднялся на ноги. — И я последую твоему совету прямо сейчас.

— А пленника можешь оставить пока здесь, дабы он не замедлял твоего пути, — предложила Ирни, однако Шань Ю отрицательно мотнул головой.

— Возможно, Много Лун подскажет, как именно лучше с ним поступить, дабы удача снова не отвернулась от нас. Как и предатель Гайтана... — Шань Ю скрипнул зубами. — Они пожалеют об этом.

— Прости, сын мой, но ты был избран предводителем лишь на время похода, — осторожно напомнила Ирнитхан. И коснулась ладонью руки сына. — В мирные же времена каждый вождь — закон для своего племени. Вот если бы ты вернулся с победой...

— Не береди, мать, — тот раздраженно оттолкнул ее. — Так было ранее, теперь же все будет иначе.

И вышел из шатра, резко откинув полог. Под порывом сквозняка затрепетала, как живая, опушка меховой безрукавки, вспыхнули ярче чуть заметные язычки пламени в очаге. Женщина печально покачала головой.

— Все такой же горячий... и такой же гордый, — Ирни подбросила в очаг горстку аргала* и отряхнула руки. — Как и подобает вождю, — она вздохнула. — Храни тебя Тэнгри-хан!

_________________

* аргал, он же кизяк — сухие коровьи и конские лепешки, часто применяемые в качестве топлива в степи

Сколько прошло времени... спроси кто-нибудь Мулан, она не нашлась бы с ответом, даже приблизительным. Должно быть, пережитые испытания и потрясения выпили-таки оставшиеся силы, и девушка задремала, неловко прислонившись спиной к столбу, к которому была привязана. Напряжение и неопределенность положения долгое время не давали ей сомкнуть глаз, но силы пленницы все же были не безграничны. Да и падавшие из-за шатра лучи сместившегося к полудню солнца так приятно грели озябшие от неподвижности ноги, убаюкивая вкупе с жужжанием голосов из-за тонкой перегородки. И снилось ведь, как нарочно, что-то хорошее и приятное, хотя что именно, Мулан так и не смогла в итоге вспомнить.

Хлопнувший, казалось, над самым ухом, кожаный полог прервал дрему. Мулан дернулась, не сразу поняв, где находится, и едва не ткнулась носом в землю, потеряв равновесие. Мотнула головой, отбрасывая упавшие на лицо волосы — и, снова вздрогнув, подалась назад, почти вжимаясь лопатками в кожаную стенку шатра. Опасливо проводила взглядом темный горообразный силуэт Шань Ю и облеченно выдохнула, лишь когда тот скрылся из вида. Перемещался он по-прежнему бесшумно, однако по резким рваным движениям нетрудно было угадать нетерпение и гнев, владевшие им. На кого бы ни были они направлены, лучше держаться подальше.

Ладонь машинально ощупала землю, но нашла в траве лишь камешек, слишком маленький и округлый, чтобы послужить орудием для побега или же нападения. Да и куда бежать? Как? Мулан с отвращением уставилась на собственные дрожащие руки. Еще раз затравленно огляделась, но шатер, возле которого ее привязали, располагался, видимо, в центре лагеря: ни горизонта, ни рощицы, что проезжали они утром, было не видно за бесчисленными остроконечными силуэтами юрт.

На ноги упала тень, и Мулан поначалу съежилась. Потом, разозлившись на себя, сжала зубы, стиснула в ладони камешек. Какой бы ни был, а все защита. И вскинула голову, стараясь не выдавать охватившей паники. Как бы ни сложилась судьба, она — воин доблестной китайской армии, дочь солдата. И примет смерть достойно, не как скулящая шавка... во всяком случае, очень постарается.

— Хватит прохлаждаться, — нарушителем ее спокойствия оказался все тот же Берук. Уверенным шагом он подошел ближе. Мулан следила за ним настороженным взглядом. Оружия при воине не было, что вовсе не означало, что стоило расслабляться.

И точно: приблизившись на расстояние меньше двух шагов, гунн вытащил из-за голенища кожаного сапога нож. Наклонился... но вот с какой целью, пленница понять не успела, да и не собиралась. Резво подавшись вперед, как учил некогда командир Ли, она ударила воина головой в живот, одновременно с тем обхватив руками его ноги чуть ниже коленей.

Увы, силы ее были не столь велики, и гунн лишь пошатнулся, но не потерял равновесия и, уж подавно, не выронил нож. Ругнувшись, Берук сгреб непокорную пленницу за волосы, больно приложил носом об колено. И, не выпуская спутанных прядей, другой рукой сжал ее шею, заставляя согнуться еще сильнее.

— ...отродье шайтана, — расслышала наконец Мулан, когда звон в ушах от удара немного поутих. — Все никак не угомонишься?

Боль оглушила и ослепила девушку, однако через нее, через страх и горечь поражения, как росток через холодную землю, пробилась невольная гордость. Все же командир не зря ее учил. Если враги думают, что она сдастся лишь потому, что ослаблена и одинока... что ж, это их большая ошибка. И кое-кто — Мулан покосилась исподлобья на гунна — уже успел в этом убедиться.

Берук быстро распутал ремень, но на ногах пленницы лишь ослабил его, давая шагнуть чуть шире — и не больше. Мулан чуть заметно улыбнулась. Затем поймал взгляд пленницы и, криво усмехнувшись, стремительным движением откромсал край ее одеяния, сунув лоскут ей в руки.

— Утрись, недоносок, — бросил он почти что миролюбиво, — ехать еще долго, все седло мне угваздаешь.

Недоверчиво нахмурившись, Мулан неловким движением вытерла кровь под носом и из разбитой губы, подумав, спрятала тряпицу за пояс. Вновь тяжелым валуном навалилась тревога. Снова ехать? Куда? Зачем? Она уже готова была задать этот вопрос невольному провожатому — но тот не собирался отвечать. И, намотав повод на руку, дернул, заставляя пленницу следовать за собой.

* * *

Путь и правда показался долгим, хотя и занял всего лишь дня два-три. Может, оттого, что проделан он был практически без остановок, лишь с краткими привалами на ночь. Может, из-за того, что на сей раз пленница провела всю дорогу в сознании, не имея ни малейшей возможности отключиться от непереносимой реальности. А скорее всего — оттого, что столько нового и необычного она не видела и за всю свою недолгую жизнь.

Великая степь... Мулан представляла ее как огромную пустошь, безжизненную и безмолвную. Неудивительно, что и выходцы ее были невежественными грубыми дикарями — кого еще может породить это гиблое место? Даже самая грязная и глухая деревушка Китая не сравнится с ним. Попасть туда, изгнанным или же плененным, не только ей — многим жителям Поднебесной казалось самым страшным наказанием. Карой богов за прегрешения прошлых жизней.

И вот она наступила... Самая страшная беда, что Мулан только могла представить. Безжизненная пустошь... в которой нашлось место и мелким озерцам с ручьями, и рощицам деревьев возле них, и огромным валунам, наводившим на мысли о поклонении живущим в них духам (сейчас это даже не казалось Мулан диким). А также водилось самое разнообразное зверье и птицы, опровергавшее саму мысль о гиблости этого места. Нет, лишь люди — его главное зло.

...которые тоже не все были столь уж кровожадны и дики, как казались поначалу. Хотя поверилось в это далеко не сразу, да и видела местных жителей Мулан в основном издали. Путь Шань Ю пролегал к одному ему ведомой цели, и его отряд делал лишь краткие остановки близ стойбищ, скорее всего, пополнить запасы воды и пищи.

Саму пленницу все эти дни не кормили и не снимали пут, что окончательно уверило ее, что конец пути — и жизни — близок. Какой смысл тратить драгоценную воду на пленника, который все равно недолго протянет? Жестокая, но не лишенная смысла мысль. На глаза навернулись непрошеные слезы. Мулан сердито утерла их рукавом. Нет, она не унизится до просьб, как бы не саднило пересохшее горло. Пустой желудок уже перестал просить пищи, скоро и жажда перестанет мучить ее. Так даже лучше. Быстрее...

Прищурившись, Мулан присмотрелась к силуэтам на горизонте. День был душным и слишком жарким для весны, ближний к земле край неба словно бы плавился от белесого через пелену облаков солнца, размывая очертания и пробуждая дурноту. Людей казалось много больше, чем положено столь невеликому поселению. Оживленно жестикулируя, они о чем-то договаривались с сопровождавшими Мулан воинами, но ветер доносил лишь обрывки слов. Да и не все ли равно?

Девушка устало прикрыла глаза и оттого не видела, как один из пришельцев указал в ее сторону. Воин, с которым он говорил, согласно кивнул, добавил несколько слов. Незнакомец долго наблюдал за пленницей, затем с толикой уважения сказал что-то и, передав нечто свернутое и объемное с рук на руки воину, поклонился.

Утомленной, измученной ожиданием Мулан было все равно, кто они были и что все это значило. Вспомнила она о пришельцах лишь к концу дня, завершившегося, как и ожидалось, проливным дождем.

Путь пришлось прервать: из-за стены ливня слишком легко было потерять верное направление. Да и, как выяснилось, гунны привыкли считать грозу гневом их небесного покровителя, пресловутого Тэнгри-хана. Привлекать его внимание сейчас не рискнул бы даже безрассудный Шань Ю.

Впрочем, и до этого Мулан не было никакого дела. Съежившись (уже через минуту она промокла до нитки, а от резких порывов ветра даже начала дрожать), девушка, как и ее спутники, прижалась к земле, пережидая непогоду. Но если у тех была против нее хоть какая-то защита: заслонявшее от ветра тело коня или плотная меховая накидка, у нее не было ничего. Лишь прилипшая к телу одежда да собственные озябшие руки — ими Мулан обхватила себя, пытаясь сохранить хотя бы последние искорки тепла. Она невольно вздрагивала от каждого раската грома и лишь жмурилась от слепящей молнии. Девушка чувствовала себя особенно маленькой и жалкой под ударами разбушевавшейся стихии.

Внезапно на плечи навалилось что-то тяжелое и плотное. Оно вмиг погасило вспышки молний, придавило тело к земле... и страшно напугало. Вскрикнув, Мулан попыталась сбросить его с себя, но связанные и замерзшие руки не слушались. Лишь спустя время, извиваясь всем телом, ей удалось освободить голову. А заодно и понять, что напугала ее... звериная шкура. Почти такая же, как и у попутчика-гунна, разве что хуже выделанная. Сам он обнаружился также невдалеке, в каких-нибудь двух шагах.

Мулан непонимающе уставилась на врага. Что бы значила такая странная милость?

— Повелитель не обрадуется, если ты помрешь слишком быстро, — громко сказал Берук, перекрикивая раскаты грома. Натянул повыше края собственного укрытия и, поежившись от очередной вспышки, недовольно добавил: — Тэнгри-хан достоин лучшей жертвы, чем полудохлый сопляк.

Растерявшись, Мулан не сразу нашлась с ответом. А воин, кашлянув, торопливо отвернулся, словно смутившись собственных слов. Окликнуть его девушка не решилась, лишь дрожащими пальцами вцепилась в шкуру, не веря, не желая верить тому, что нашептала живучая надежда.

Однако проверить, верны ли были предположения, так и не довелось: дождь зарядил до утра, а к обеду следующего дня они прибыли на место. Чем это стойбище отличалось от множества других, оставшихся за спиной, Мулан не могла понять. Да и не слишком старалась. Единственное, что ее волновало: эта остановка будет последней. Девушка поняла это без лишних пояснений: по тому, как уверенно рассыпались воины по лагерю, а ее вновь, впервые за последние дни, крепко привязали у опорного столба одного из шатров.

Все. От этой мысли в горле вновь пересохло, но Мулан постаралась не поддаваться панике. Умереть в мыслях и на деле она еще успеет, а сейчас, пока мучители покинули ее — может, есть хоть малейший шанс ускользнуть из пут, найти хоть какое-то оружие, способное подарить ей быструю смерть? А если повезет — утащить с собой и кого-то из врагов.

Все время пути, надежно охраняемая и связанная, Мулан не задумывалась об этом. Но сейчас руки у нее были свободны, и никто из конвоиров не маячил в непосредственной близости. Она еще раз огляделась. Пора.

Мулан ощупала петлю из сыромятного ремня, плотно охватившего ее щиколотку и тянувшегося извилистой змеей ко второй. Подсохнув, кожа больно впилась в живую плоть, однако девушка, игнорируя боль, осторожно поднялась. Голова заметно кружилась, а ноги дрожали, норовя подогнуться, но она пересилила себя, делая шаг. Длина ремня не сильно стесняла движения и даже давала некоторую свободу — на несколько шагов. Впрочем, ожидать большего от врагов было бы, по меньшей мере, наивно.

Мулан потянула ремень, проверяя прочность его соединения со столбом.

— Не советую даже пробовать, — резкий голос заставил ее вздрогнуть, забыв про начатое. Подняв голову, девушка хмуро взглянула на воина, остановившегося и смотрящего на нее сверху вниз. Именно на его седле, если Мулан не изменяла память, она и прибыла в их стойбище.

— Они предлагали перерезать тебе сухожилия, чтобы ты точно не мог сбежать, — буднично пояснил Берук, и Мулан невольно передернулась от его убийственно невозмутимого тона. — Повелитель сказал, что незачем, потому что тебя все равно скоро принесут в жертву Тэнгри-хану. Но если ты хотя бы задумаешься о побеге, я сделаю это и без приказа, — он жестко усмехнулся, и длинные усы шевельнулись над губами.

Мулан почти отчетливо услышала звон разбитого стекла — осколков рухнувшей надежды. Прикусила губу, пытаясь сдержаться, и неверной рукой нашарила за пазухой подвеску. Извивающийся дракон с глазами-изумрудами, подаренный отцом на совершеннолетие. Знак их рода, своего рода амулет, хранивший ее. Надежно укрытый под многослойной одеждой, он не привлек внимания врагов и остался цел. Мулан даже во спасение жизни не решилась расстаться бы с ним. Но сейчас на кону больше, чем просто жизнь.

* * *

Понаблюдав за ней и так и не дождавшись ответа, Берук презрительно сплюнул сквозь зубы и отправился восвояси. Однако не успел далеко отойти и, ведомый странным предчувствием, остановился, прислушиваясь. Услышанное заставило его скрипнуть зубами. Мальчишка пытался купить... нет, не свободу, всего лишь какое-нибудь оружие у тщедушного Гиллара. Сам Берук совсем недавно с презрением отверг это предложение, бросив подвеску под ноги мальчишке. Отвратно было смотреть на его унижение... но вдвое отвратнее оказалось слышать, как соплеменник (видят боги, как не хотелось называть этого шакала так) забрал у пленника подношение, вовсе не собираясь ему помогать.

Берук терпеливо дождался, пока Гиллар поравняется с ним, затем сгреб его за потрепанный рукав. Насмешливо оскалился, видя, как тот втянул голову в плечи, пряча руки.

— Шакалишь понемногу, а, Гиллар?

Воин замотал головой, бормоча что-то невразумительное, но что именно, Берук интересоваться не стал. Лишь отобрал вещицу и, вернувшись, швырнул под ноги мальчишке.

— Попробуй откупиться от Тэнгри-хана, — издевательски посоветовал он. — Он тебя хотя бы не надует при сделке.

Отвернувшись, он зашагал прочь, не слушая, что там лепечет сопляк. Про себя желая лишь, чтобы повелитель Шань Ю принял решение поскорее. Каким бы оно ни оказалось. Да, мальчишка враг и заслуживает смерти. И он, Берук, лишь порадуется ей, как и грядущей победе товарищей. Но — ничему иному.

Все свершится сегодня. Старый шаман, прозванный соплеменниками Много Лун за почтенный возраст, знал это. Знал еще прежде, чем пыль из-под копыт коней повелителя гуннов и его воинов заклубилась близ горизонта, а их черные против бескрайнего неба фигурки стали различимы и узнаваемы. Знал не потому, что он получил знак от богов или умел предсказывать будущее — хотя соплеменникам лучше верить в это. Нет. Лишь потому, что он хорошо знал Шань Ю. Знал и верил в него едва ли не больше его воинов.

Когда-то, много лет назад, несмышленым мальчишкой, Много Лун носил иное имя. Красивое и звучное или же невзрачное, как пыль под ногами? Он не помнил. Иная жизнь, до того, как он стал провозвестником богов, подернулась дымкой, истерлась в памяти. Чужая жизнь, словно бы случившаяся не с ним, прошедшая за много перестрелов от этих мест. Много Лун не любил ее вспоминать, и мало-помалу она осталась позади, укатилась перекати-полем за горизонт. Да и некому, нечему было напоминать о ней теперь. Что ж, хвала духам предков и великому Тэнгри-хану.

Шаман знал, что с предводителем (молодым и несмышленым, с высоты лет Много Лун) было иначе. Есть вещи, что никогда не стираются в памяти, шрамы-метки, оставленные судьбой. Каждый воин носит их в душе и на теле, как знак перенесенных испытаний, клеймо или же почетный тотем. Кому как суждено...

Еще со времени воцарения в попытке вернуть кочевому народу былое величие Шань Ю, принявший это гордое звание вместо кровного имени, держался в стороне от соплеменников. Его ярость и боевой дух, сила и бесстрашие восхищали воинов. Каждый из них верил в непобедимость вождя, в то, что во время сражения в него вселяется дух предка-волка.

И лишь один Много Лун знал о причинах этой неудержимой волны, несущей Шань Ю от стойбища к стойбища и далее, за линию горизонта, где почти невидимой лентой протянулась Великая стена. Знал о том, чем манит к себе вождя и воспитанника богатая земля вейнов, что притягивает со страшной силой, вопреки обычной осторожности и рассудительности. Знал то, что не суждено, да и небезопасно было проведать любому иному. Нет, Много Лун не был награжден богами бессмертием, как порой болтали меж собой женщины, и приближенное положение к повелителю не было гарантом в случае очередной вспышки гнева. И все же старый шаман не боялся.

Как и положено Говорящему-с-богами, он держался в стороне от суетных повседневных дел и жизни клана Волка, и все же первым узнал о приближении отряда. Позже соплеменники назовут это озарением или чудом. Много Лун не станет возражать. Все, что ни есть, вершится на этой земле по воле богов, и это уже чудо. Какими бы причинами оно ни объяснялось.

* * *

Откинув кожаный полог шатра, Много Лун стоял, наблюдая за воцарившейся в стойбище суматохой. Самая отдаленная из стоянок гуннов, севернее которой — лишь почти лишенные воды и тени пустоши и солончаки, куда лишь изредка, дождливым летом пригоняют скот. Шань Ю наведывался туда только единожды, собирая армию для вторжения на земли вейнов, оттого его неожиданное прибытие теперь стало поводом кривотолков и пересудов.

Шаману не было нужды прислушиваться к ним. Острое зрение его без труда различало и малое количество воинов, сопровождавших вождя — слишком малое для повелителя всех гуннов, как горделиво приказал называть себя Шань Ю перед походом на Китай; и довольно потрепанный вид последних.

Что произошло в долгом пути, Много Лун не ведал — но знал, что это откроется в течение недолгого времени. Он проследил взглядом за худощавым воином, который вез в седле мальчишку. Непривычное одеяние и явно затравленный вид последнего выдавали в нем чужака. Вейнский солдат... чудо, что он вообще еще жив. Много Лун тяжело вздохнул. Что-то в обличии пленника показалось ему странным, непривычным, но что именно — сказать сразу было невозможно. Должно быть, чересчур юный возраст.

Впрочем, задумываться об этом было некогда: от группки воинов отделился один, в котором шаман без труда признал предводителя. И вернулся в шатер, готовясь к предстоящему разговору. Много Лун наверняка знал, что будет он непростым. Но еще есть время приготовиться и, быть может, получить нужные ответы.

* * *

Впрочем, это можно было предположить по хмурому виду Шань Ю, его резким размашистым движениям. Поприветствовав шамана коротким кивком, он присел у очага. На какое-то время повисло молчание, напряженное, тягостное.

— Рад видеть тебя вновь, сын мой, — первым нарушил молчание Много Лун. Пошевелил палочкой угли в очаге, и те вспыхнули ярче, распространяя сильный травяной запах. В полумраке шатра рослая крепкая фигура гостя казалась валуном, непрочно лежащим на склоне ущелья — то же отчетливое ощущение мощи и опасности. — Судя по всему, вы вернулись не с добрыми вестями, — шаман слегка склонил голову, и обереги на поясе глухо стукнули друг о друга.

Конечно, он не приходился ни отцом, ни даже двоюродным дядей Шань Ю, хотя и многие в стойбище были связаны крайне запутанными семейными узами. Однако провозвестник воли богов был единственным, к чьему мнение хотя бы немного прислушивался и кого уважал… Тем более что старый шаман был мудр и давал ценные советы.

— Именно, — предводитель гуннов мрачно кивнул, глядя на пламя очага. — Со мной все, что вернулись живыми. Из всей армии. Я вернулся за подкреплением… кстати, хотел бы знать, где Гайтана с обещанными тремя тысячами? Они уже давно должны быть здесь. Как и обещанное тобой благоволение Тэнгри-хана.

— Не могу знать, — старик покачал головой, последнюю же издевку пропустил мимо ушей. — Боги не всегда открывают нам сразу то, что мы желаем узнать. Но со временем тайное станет явным.

— Непременно станет, — со скрытой угрозой пообещал Шань Ю. — Я отправил за ним гонца и, если изменник вернулся в свои земли, уже должен достигнуть его.

Много Лун качнул головой, но ничего не сказал. Видения, данные духами, посещали его нечасто — но сейчас он совершенно отчетливо знал, с каким ответом вернется посланник. Точнее, уже вернулся: если только не изменяет память, шаман видел его на окраинах поселения. И то, что он не рискнул сразу подойти к повелителю с донесением, уже говорило о многом. Но вот стоило ли говорить об этом Шань Ю прямо сейчас? Вопрос не менее резонный.

— Он может задержаться, — счел нужным, однако, предупредить старый шаман. — Порой воля богов не такова, какой нам кажется.

Последние слова Шань Ю поначалу оставил без внимания, но затем, словно очнувшись, резко подался вперед. Воля богов... Уж не та ли, о которой толковал старый проходимец, провожая его в поход? По словам шамана, все предвещало удачу, но где она сейчас? В жалкой горстке воинов, едва уцелевших после лавины? В сорванном наступлении, сулившем им победу? В его собственной немощи?

Шань Ю зло скрипнул зубами; правая, покалеченная рука, все еще лежащая в лубке, сжалась в кулак, медленно, неохотно, словно не желая повиноваться хозяину. Еще одно лишнее напоминание, сколь непрочно все в подлунном мире.

— Не спеши, — посоветовал ему внимательный Много Лун. — Ты невероятно силен и вынослив, повелитель, но даже твоему телу требуется время на восстановление. Спешка может слишком дорого стоить тебе. Ты же знаешь обычаи...

— Знаю, — процедил Шань Ю сквозь зубы. Но прежде, чем успел добавить что-то еще, полог отошел в сторону, и на границе света и полумрака шатра появился ожидаемый посланник. Прищурившись, он подслеповато всматривался в темноту, не различая в ней никого.

— Говори, — приказал Шань Ю, поворачиваясь в его сторону.

— Прошу прощения, повелитель, — воин склонил голову, явно не решаясь смотреть в глаза командиру. — Но мне не удалось выполнить ваш приказ. Гайтана отказался последовать за мной прямо сейчас. За время его отсутствия границы его владений нарушил соседний клан, и...

— Так он отказывается подчиниться? Мне, своему повелителю? — голос Шань Ю был более похож на рычание озлобленного зверя; он подался вперед, и воин испуганно попятился. Да, когда он желал того, Шань Ю был страшен и мог запугать кого угодно. Но не старого Много Лун, знавшего его с детства.

— Не вини своего воина, повелитель, — рискнул вмешаться он. — Он сделал все, что мог. Гайтана сомневается в твоей способности править, как прежде, крепко держать в руках вожжи. И ты знаешь, что у него есть для этого причины.

Вместо ответа Шань Ю посмотрел с ненавистью и горечью на неподвижную руку. Правую, которой привык держать меч и спускать лук. Если ушибленный в падении хребет мало-помалу отошел, и ноги уже не подводили его, заставляя взять вынужденную передышку, а на боль в висках и тошноту при перемене погоды можно было не обращать внимания, то рука — дело другое. Воин, не способный удержать оружие, не может быть воином. А уж тем более вождем.

— Ступай, — Шань Ю мотнул головой, но дополнительно приказа и не требовалось. Воин исчез в мгновение ока, лишь колыхнулся полог входа, впуская в шатер отзвуки голосов, конского ржания, бледные солнечные лучики.

Ясный солнечный день. Один из многих, проходящих за плотными войлочными стенами шатра. Мир, живущий своей жизнью, независимо от него. Непокорный, неправильный...

— Ты отправишься к нему сам? — спросил Много Лун, выждав некоторое время. Он не слишком одобрял излишнюю воинственность, но редко противился намерениям Шань Ю. Но явно не сейчас, что бы тот ни думал о себе. Единственная оплошность может стать последней.

— Слишком много чести для предателя, — процедил сквозь зубы Шань Ю, вновь поворачиваясь к нему. — Он приползет сам, не будь я Шань Ю.

— Ты прав, сын мой, — шаман одобрительно кивнул, про себя облегченно выдохнув. — Намного лучше для тебя провести встречу на своей территории.

— Это вовсе не трусость, — поспешил добавить он, заметив, как резко вскинулся его собеседник. — Мудрый правитель знает, когда время идти в атаку, а когда — выждать в засаде. Всему свое время, сын мой. Наши предки жили набегами, но время войны у них всегда чередовалось с перемирием.

— И ты знаешь, чем это закончилось, — буркнул Шань Ю.

— Знаю, — шаман кивнул, — а также знаю, чем закончится твоя жажда крови, жажда мести. Однажды она ослепит и погубит тебя, повелитель. И у нашего народа не будет более достойного правителя. Прошу тебя, остановись, пока не...

— Довольно, — рыкнул тот. Рывком поднялся на ноги, сделал несколько широких шагов до стены шатра и вернулся на свое место. — Ты не смеешь указывать мне, старик.

— Твоя правда. Я могу лишь предупредить.

Шань Ю повернул голову, глядя на шамана вполоборота. Падавший рыжеватый отсвет очага делил его лицо на две половины, и правая, затененная сторона удивительным образом напоминала ястреба.

— О чем?

— Белый жеребец, посвященный Тэнги-хану, когда ты вопрошал его об исходе похода, умер.

В наступившей тишине было слышно шипение головешки, выкатившейся из очага. Много Лун посохом закатил его обратно. По-прежнему не говоря ни слова, зная, что это лишь затишье перед бурей.

— Почему ты молчал?!

— Он умер через день после вашего выступления, — возразил шаман. — Даже пожелай, я уже не сумел бы вас догнать. Я ничего не мог поделать. Но могу предупредить тебя сейчас.

На какое-то время вновь воцарилась тишина. За стенкой шатра заржал конь. Шань Ю поднял голову, прислушиваясь, машинально разглаживая пальцами складку на рубахе. Его новый любимец, получивший звучное гордое имя? До начала похода неплохо бы приручить его, даром богов не стоит пренебрегать.

Много Лун спокойно ждал, не сдвигаясь с места. Да, Шань Ю подчас нетерпелив и подвержен вспышкам гнева, особенно с того рокового дня, ставшего отправной точкой его пути к власти. Однако он не глуп и навряд ли станет приносить себя — и все, чего удалось достичь, — в жертву минутному порыву. По крайней мере, шаман сильно на это надеялся.

Неожиданно вспомнив что-то, Шань Ю повернулся, и в желтых волчьих глазах блеснули огненные язычки.

— Я привез пленника, чтобы принести его в жертву Тэнгри-хану и тем самым умилостивить его. Может быть, в следующий раз мне улыбнется удача. Но лишь в твоей власти узнать, примет ли его в жертву Тэнгри-хан, или ему угодно иное.

— Пленник — это, должно быть, тот мальчишка на седле у твоего воина? — вопрос звучал скорее как утверждение, шаман задумчиво погладил седую бородку, затем подбросил дров в костер. Что-то в пленнике показалось ему странным, хотя старик и не знал наверняка, что именно. Да и боги, к которым он обращался сразу после прибытия Шань Ю, на вопрос ответили крайне туманно. Проще было проигнорировать и ответить так, как пожелает его жестокосердный повелитель. Проще… Но Много Лун не искал простых путей.

— Я вопрошал о нем духов, но они не ответили мне, — после длинной паузы ответил наконец он. — Единственное, что ясно наверняка — что они не напрасно послали к нам этого мальчишку. И что он далеко не так прост, каким кажется на первый взгляд. Судьбы ваши переплетены, но с какой именно целью — пока неясно.

— И что ты предлагаешь? — Шань Ю выглядел откровенно раздраженным, что не удивило шамана.

— Оставь его мне, — предложил неожиданно Много Лун. — Моего помощника три седьмицы назад укусил бешеный волк, и мне не помешает толковый и расторопный раб. За это время туман, связанный с ним, должен рассеяться.

— Он не сумеет сбежать, даже если пожелает, — добавил он, усмехнувшись. — В наших диких местах для него это равносильно самоубийству, а он не кажется глупым. И я стар, но не настолько слаб, чтобы не сладить с заморенным мальчишкой.

— Будь по-твоему, — Шань Ю согласно кивнул. — Пусть остается пока у тебя. Ты же, — в голосе вновь прозвучала угроза, — на сей раз не медли с ответом. Он нужен мне в ближайшее время.

— Как решат духи, — шаман слегка развел руками. — Ты знаешь, я не властен над ними. Как и ты.

Пробормотав что-то неразборчивое, Шань Ю вышел из палатки. Порыв ветра, ворвавшийся в нее, раздул пламя. На стенах качнулись тени, огромные, изломанные, страшные. Много Лун не присматривался к ним. Он верил знамениям, посланным духами, но толковать их предпочитал все же сам.

Ясное голубое небо над острыми макушками шатров затянула дымка — бледная, клубящаяся, обманчиво неверная, как туман над болотом. А может, она лишь привиделась... Мулан не знала, но происходящее в небе мало ее волновало. Промерзшая во время дождя пленница никак не могла согреться и, в конце концов, устав ждать и бояться привлечь к себе внимание, выползла из тени на освещенный солнцем пятачок. Обсохнуть, а заодно и оглядеться в поисках чего-либо для защиты.

Мало-помалу ей стало теплее, зубы перестали стучать, а пальцы — предательски дрожать. Однако ничего подходящего, даже завалящего камушка или черепка, так и не нашлось. Опустившись на колени и щурясь против яркого солнца, Мулан терпеливо обшаривала пальцами подсыхающую глину возле шатра, стараясь не отдаляться от него.

Поначалу она вздрагивала, заслышав хотя бы вдали чьи-то шаги, но мало-помалу перестала. Солнце сильнее согревало почти высохшие темные волосы, а движения становились все более неуверенными и ленивыми; картинка перед глазами покачивалась в такт им. Тело казалось чужим. Конец? Сейчас не страшило даже это. Страх, сожаление, тревога — все осталось по ту сторону тела и мыслей. Окружающий мир словно бы отдалился, казался нереальным, как мир духов. Может, это он и есть?..

Прищурившись, Мулан оглянулась на шатер, оставшийся по левую руку, — и, потеряв равновесие, упала на четвереньки. Шумно вдохнула воздух пересохшими, словно посыпанными песком губами. Темный силуэт, отделившийся от шатра, направлялся в ее сторону — и следовало, наверное, отшатнуться, закричать или же, напротив, замереть в гордом ожидании. Кем бы ни был незнакомец — а припомнить его Мулан по обличию так и не смогла — он нес с собой смерть. Но страха по-прежнему не было. Может, потому что это оказался не Шань Ю — а страшнее его ничего быть уже не могло?

Пришелец подошел совсем близко, и только сейчас Мулан рассмотрела, что был он уже стар и не столь грозен. Длинное одеяние, похожее на халат, почти касалось земли; на поясе покачивались с негромким стуком многочисленные обереги и черепа мелких зверьков; оттороченная мехом высокая шапка придавала вид величественный, несмотря на невысокий рост, длинные спутанные седые волосы и темные, словно прокопченные щеки. Глаза на их фоне казались совсем светлыми, зоркими, как у хищной птицы. Сокола...

Вздрогнув всем телом, Мулан наконец сообразила, кем был таинственный пришелец. Проклятый вожак гуннов говорил про жертву своему нечестивому богу — а это, должно быть, его служитель. Шаман, колдун и прорицатель. Именно он заберет ее жизнь, да не только жизнь — саму душу. Она навеки станет пленницей кровожадного Тэнгри-хана.

— Нет! — сипло воскликнула она, не успев удивиться севшему, почти чужому голосу, отпрянула назад, больно ударившись о столб, к которому и была привязана. Попятилась назад, неловко, по-крабьи, не сводя расширенных от ужаса глаз с шамана. Оружия при нем Мулан не заметила, но кто знает, в каком из многочисленных подвесных кармашков и складок халата оно может таиться? Эти дикари не расстаются с оружием, это-то Мулан успела узнать наверняка.

Много Лун покачал головой, замедлил шаг, быстро поняв, что именно вызвало такой панический страх. Не было смысла еще сильнее пугать и изматывать мальчишку, и без того находившегося на грани беспамятства. Воля духов насчет него еще неизвестна, а значит, его жизнь может послужить роду и великому Шань Ю.

Из-за соседнего шатра показалась рабыня, несшая сосуд с кумысом. Много Лун кивком приказал ей приблизиться с противоположной стороны. Мальчишка-пленник не видел ее и, уперевшись в ноги женщины, неуклюже шарахнулся прочь. Кожаный шнур, державший его, натянулся, и он растянулся на земле, уткнувшись в грязь лицом. Но тут же оттолкнулся, поднимаясь на локтях, собираясь вскочить, пусть даже из последних сил.

Позволять ему это Много Лун не собирался. Он приказал женщине следить за пленником, сам же скрылся в шатре, чтобы вскоре вернуться с полной чашей в руках.

Вернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как рабыня пытается уговорить, успокоить взъерошенного пленника. Тот недоверчиво косился на нее, прижавшись к стенке шатра и сжав в кулаки тощие руки.

— Он не причинит тебе зла, — неуверенно повторила она, подняв глаза на шамана. Мальчишка тоже оглянулся в ту сторону.

— Мне не нужна твоя смерть, — медленно, размеренно проговорил Много Лун, всматриваясь в глаза пленника, словно пытаясь загипнотизировать. Худощавый, растрепанный и перепачканный в глине, он выглядел совсем ребенком, но горящий на дне темных глаз огонь говорил об ином. Маленький пленник был врагом, отнявшим, по словам Шань Ю, жизни многих их воинов. Его непросто будет приручить, но когда славное дело давалось легко?

— Духи привели тебя в наше стойбище, — продолжал шаман. Сделал еще один шаг в сторону пленника. Тот дернулся, но остался на месте, лишь тонкие пальцы с силой вцепились в ремень. — Лишь им решать твою судьбу. И явно не сегодня. А до того тебе потребуются силы.

И с этими словами Много Лун протянул пленнику чашу. Тот замер на месте, недоверчиво косясь то на старика, то на посудину. Незаметно облизнул губы, вызвав улыбку шамана. Затем осторожно протянул руку.

Какое-то время Мулан колебалась, стоит ли принимать подношение, но совсем недолго. При виде воды (или какая там жидкость была в чаше) жажда проснулась с новой силой, стала почти невыносимой. Даже если это окажется отрава — пусть. Все лучше того, что есть сейчас.

Девушка протянула руку, но та сильно дрожала и едва не выронила чашу. Женщина, про которую Мулан почти успела позабыть, помогла удержать ее. Жидкость и правда оказалась водой, чуть сладковатой, отдающей травами. Мулан проглотила ее буквально за секунду, разочарованно застонала, глядя на пустую посудину.

В голове немного прояснилось, и она вспомнила, что надо бояться старика-шамана. Да и женщины, что наверняка служила ему. Но жажда оказалась сильнее, и когда Много Лун попытался забрать чашу, Мулан не отпустила ее.

— Еще, — прохрипела она, на удивление крепко вцепляясь в чашку. Грязные обцарапанные пальцы почти побелели. — Пожалуйста.

Женщина обхватила ее за плечи, удерживая на месте; Мулан зло толкнула ее локтем, но промахнулась. Проклятая слабость! Казалось бы, от воды должно было прибыть сил, но их словно бы убыло. Удержать равновесие, и то было непросто.

Старый шаман, однако, с не менее удивительной уверенностью и силой забрал посудину.

— Не все сразу, — он перехватил руку девушки. — Слишком много не пойдет тебе впрок. Чуть погодя получишь еще. Ровно столько, сколько потребуется. Твоя смерть мне не нужна.

Последние слова Мулан слышала словно через толстое стеганое одеяло. Должно быть, старик все же подмешал в свое зелье какое-то дурманящее снадобье... лишь бы не яд... хотя, собственно, уже не важно.

— Хо... о... со, — выдавила она через силу и осела на землю, прямо на том же месте.

Старик неодобрительно покосился на солнце: оно едва миновало зенит и теперь все увереннее заглядывало за шатер. Лучи его уже касались обтрепанной обуви пленника, а скоро доберутся и до головы...

Наклонившись, Много Лун перехватил маленьким кинжалом кожаный ремень, удерживающий Мулан на месте.

— Неси сюда, — приказал он замершей на месте от страха рабыне. И, видя ее неуверенность, добавил: — Повелитель Шань Ю отдал пленника мне, мне и решать, как с ним поступать.

Та торопливо, угодливо закивала, подхватила бесчувственную Мулан поперек тела и потащила под сень палатки, принадлежавшей шаману.

— Худенький какой, Шамаш помилуй... — донеслось до него уже изнутри шатра.

Много Лун грустно улыбнулся. Чему дивиться? Чудо, что мальчишка вообще дожил до этого дня. Шань Ю назначал его в жертву Тэнги-хану и, шаман знал это точно, не до конца отказался от этой затеи. С большим трудом удалось уговорить его подождать с осуществлением своего замысла. Хвала Тэнгри-хану, повелитель не задержался надолго, спеша осмотреть свои владения, впервые надолго оставшиеся без хозяина. И вернется, скорее всего, небыстро. Что ж, что ни делается — к лучшему. Так или иначе.

В предрассветной тишине скрип калитки казался слишком громким. Незваные гости замерли возле нее, боязливо всматриваясь через щель во двор. Но нет, там царила все та же тишина. Лишь негромко журчал невидимый отсюда ручей, да робко пробовала голос какая-то птаха. Они никого не потревожили и не рассердили. Они остались незамеченными, как того и желали. Они...

— Ну, пошли, что ли? — громким шепотом окликнул первый, низкорослый и худощавый, пришелец второго, совершенно миниатюрного. — Или нам до завтра тут обретаться? Холодно же...

Второй возмущенно стрекотнул, потирая озябшие лапки, но спорить не стал и одним прыжком пересек придорожный камень, отделявший улицу от двора. Как бы ни было боязно, они вернулись назад не затем, чтобы смотреть с улицы, подобно бездомным попрошайкам. Хотя никто их тут и не ждал... хвала всем богам.

Мушу проскользнул в калитку следом за ним, аккуратно притворил ее за собой и поспешил миновать открытую площадку перед домом. Хозяева еще спали, но кто знает, когда проснется кто-либо из них? Глава семейства, Мушу хорошо знал это, часто поднимался на рассвете — а он вот, уже почти на пороге. Дракончик задрал голову, тревожно отмечая порозовевшее небо.

Кри-Ки еще раз пискнул, махнул ему лапкой с порога, приглашая войти. Мушу возмущенно замотал головой. Нет, в доме будет, бесспорно, теплее и уютнее, чем в домашнем храме, выложенном из сплошных каменных плит и порой казавшемся маленькому хранителю гробницей. Но там и больше вероятность наткнуться на одного из обитателей. Например, на щенка Мулан, что едва не выдал его однажды, когда Мушу сунул любопытный нос в гостиную, привлеченный ароматом еды. Нет, лучше не рисковать.

Жестом приказав следовать за ним, Мушу границей сада, перебежками вдоль изгороди, пересек двор. Огорченно вздохнул, погладил лапкой каменного дракона, извивавшегося вдоль ручья — лишнее упоминание о неудаче. Шаг Мушу незаметно замедлился, и сверчок без труда догнал его.

Да, весь этот долгий месяц (а может, и более) они оба жили лишь надеждой вернуться домой. Полуголодные, измученные и испуганные, друзья пользовались любой попутной повозкой, чтобы хоть мало сократить себе дорогу, чтобы вернуться поскорее. И вот теперь, на пороге этого дома (храм был уже виден на той стороне пруда) Мушу всерьез задумался: а стоило ли так спешить?

Уйдя в свои мысли, он остановился, глядя на неровные доски моста. Последний переход, за которым... неизвестность. То есть доподлинно известно, что хранители-предки не обрадуются ни его самовольной отлучке, ни возвращению. Но вот чем это для него обернется, дракончик предпочитал не задумываться. Слишком уж тяжко легла на чешуйчатые плечи собственная вина, да и... рановато как-то казалось. Добраться бы сначала. И вот... добрался. Вот она судьба — по ту сторону воды. Все такая же неизвестная...

Не заметивший его Кри-Ки налетел на Мушу. Тот сердито зашипел на неуклюжего попутчика, потом снова нервно огляделся на сад. Может, пока отсидеться там, в траве? Сегодня... А завтра? А потом? Выходить все равно придется... да и есть уже хочется.

Желудок напомнил о себе громким бурчанием. Мушу машинально погладил его, потер озябшие бока. Может, со вчерашних подношений остался хоть черствый кусочек лепешки?..

Кри-Ки звонко чихнул, извиняюще пискнул.

— Да понял я, — пробурчал Мушу. — Пошли уже. Не убьют же, в самом деле.

* * *

Осторожно приоткрыв дверь — совсем чуть-чуть — маленький дракон окинул опасливым взглядом храм. Каменные статуи хранили величественное молчание. Но... ни единой крошки. Мушу разочарованно вздохнул. Вот и его усыпальница, там можно будет хотя бы отдохнуть спокойно. Только вот добраться бы до нее еще.

— Эй, — негромко, почти шепотом окликнул он, бочком заходя в святилище. Искренне надеясь при этом, что голос его не будет услышан, да и сама скромная персона не замечена. Кри-Ки последовал за ним на почтительном расстоянии.

Напрасные мечты! Плотная полупрозрачная фигура Предка-хранителя материализовалась почти перед его носом. Дракончик нервно отпрянул прочь. Сверчок шмыгнул обратно к двери, но про него Мушу уже не вспоминал.

— Итак, Мушу, — голос Хранителя звучал обманчиво спокойно, что заставило дракончика вздрогнуть вновь, — что за вести от Великого Дракона, посланного вдогонку за неслушницей, ты принес?

— Э-э-э... — Мушу помялся, задней лапкой вычерчивая на каменных плитах пола невидимые круги. — Он еще не вернулся и не докладывался мне...

— А он отбывал вообще? — прямо перед ним на пол грохнулась каменная голова разбитой Мушу статуи, заставив его отпрыгнуть прочь.

— Ты, никчемное создание, — Хранитель схватил Мушу за шею, подняв к своему лицу. Мясистые губы призрака гневно шлепали, прежде чем сумели выдать реплику, — не справился даже с простейшим заданием.

Тот полузадушенно кашлянул и повесил голову. Предок был прав. Он, Мушу, опростоволосился по полной.

— Я не справился, — удрученно повторил он. — Я не сумел вернуть Мулан. Она, — Мушу горестно вздохнул, — погибла.

— Как?

— Что?

Из каменных плит вылетел целый рой призраков. Все они напустились на бедного Мушу с обвинениями, совершенно не замечая перепуганного Кри-Ки, замершего у порога.

— За такое вопиющее невежество его вообще надо изгнать из хранителей! — визгливо воскликнула высокая худощавая и очень сварливая старуха, мать не то свекровь главного Хранителя

Дракончик съежился под градом упреков и угроз, терпеливо пережидая, когда они закончатся. Вся эта трескотня не могла сравниться с главной утратой. Мулан... ее потерю он не простит себе сам, и ни одно наказание этих балаболок не сравнится с ним.

— Я придумал для него кое-что получше, — голос главного Хранителя пробился через шумовой барьер. Остальные тут же примолкли, слушая, и даже Мушу поднял голову.

— Ты не уследил за своей подопечной, но я даю тебе еще один шанс, — Хранитель полуприкрыл глаза. — Ты станешь хранителем Фа Ю.

— Правда? — Мушу выпрямился, не веря в свою удачу, отвлекшись от своего огорчения. — Я не подведу вас более.

Он скосил глаза к порогу, у которого притаился Кри-Ки. Тот что-то негромко пискнул, но что именно, Мушу не понял. Дракончик решил про себя потом расспросить приятеля — вдруг сообразительный сверчок знает, кто такая эта Фа Ю. Сам-то он запамятовал.

— Верно, не подведешь, — согласно кивнул тот. — Фа Ю недавно овдовела, но по-прежнему живет под кровом мужа, под защитой хранителей его рода. Они точно не дадут тебе оплошать.

Хранитель лукаво сощурился. Мушу разочарованно выдохнул, но покорно кивнул. Следовало ожидать, что после сегодняшнего последует ссылка. Но, может, удастся-таки отличиться в доме этой самой Фа Ю, кем бы ни оказались тамошние хранители.

— Я все понял, — согласно кивнул он, скосил глаза в сторону своей усыпальницы. — Может... может, мне все-таки дадут отдохнуть с дороги? Перед новой подопечной мне надо появиться во всем блеске.

Кри-Ки укоризненно пискнул, но Мушу не обратил на него внимания. Главное отвлечь этих надутых индюков, а там — война план покажет. Хуже, чем было — он огорченно вздохнул, — точно уже не будет.

— Вряд ли что-то тебе поможет — но да будет так, — сильным размашистым движением Хранитель отшвырнул Мушу к его усыпальнице. И, не успел дракон подняться, как в живот ему врезался бубен. — И не забудь свою трещотку, — призрак ехидно усмехнулся, — пригодится.

Дракончик сердито посмотрел на инструмент, но возразить не посмел. Пусть думают что хотят — он-то знает, на новом месте все будет иначе. Мушу оглянулся на Кри-Ки, терпеливо ожидавшему, пока прочие Хранители закончат обсуждение новостей. Для них обоих.

На сей раз духи предков оказались милостивы к Мулан — возвращение в мир живых было неспешным и менее мучительным, чем в прошлый раз. Не били больно по ушам громкие голоса и лязг оружия, не ныло надсаженно измученное тело, не жалили оводы, не жгло солнце, никто не тормошил и не пихал ее, оставив наконец в покое. Первое, что ощутила девушка, осознав себя, — что-то мягкое под собой, похожее на шкуру или охапку сена. Приятное разнообразие после многих ночевок на вытоптанной каменистой земле. Воздух тоже казался на удивление прохладным, отдающим привкусом сушеных трав и дыма, приятно ласкающим пересохшее горло. Но самое главное — ни души вокруг, что особенно радовало. Может, она все-таки умерла и попала на небеса?

Вздрогнув, Мулан наконец разлепила глаза, повернулась на бок, с удивлением осознав, что не связана. Куда-то исчезли не только путы с рук и ног, к которым она успела немного притерпеться за время пути сюда, но даже ременная привязь, удерживающая ее возле шатра. Не веря своим глазам, девушка развела в стороны руки, согнула-разогнула колени, осторожно вытянулась на неведомом ложе, заново ощущая каждую клеточку тела. И... замерла, завороженно рассматривая явленное взору.

В месте, подобном этому, бывать ей еще не доводилось. Оно напоминало одновременно домашнее святилище и лавку травника, у которого Мулан покупала снадобья для отца. Маленький очаг в дальнем, самом темном углу, не мог разогнать тени, отчего невеликое пространство шатра выглядело еще меньше и загадочней, а немногие увиденные предметы казались причудливыми и удивительными, даже закопченный горшок, стоявший почти у самого огня. А может, и не казались. Мулан вдруг вспомнилось, что до того, как лишиться чувств, она видела старика-шамана. Должно быть, ему и принадлежит шатер и все, что в нем. И оно просто не может быть обыкновенным, преображенное колдовством и мороком.

Девушка снова вздрогнула, зябко потерла плечи. Полумрак шатра неожиданно показался ей зловещим, таящим в себе множество потусторонних угроз. Навряд ли старый колдун притащил ее сюда только для того, чтобы оказать помощь. Кто их знает, этих невежественных дикарей — может, жертва их идолу должна быть в сознании, полностью ощущать творимое над ней изуверство? Зря ли говорят, что Тэнгри-хану — будь навеки проклято его имя — нужны не тела пленников, не их предсмертные муки, а сами души человеческие? Да, скорее всего так — а значит, отсрочка подошла к концу, и не время разлеживаться. Бежать, покуда старик отлучился куда-то по своим делам, и как можно скорее.

Поднявшись с ложа, и впрямь оказавшегося неплохо выделанной шкурой, Мулан с неудовольствием ощутила слабость в теле и головокружение. Должно быть, недолгий отдых не дал полностью восстановить силы, да и перекусить не помешало бы. Девушка мельком окинула взглядом шатер и отказалась от этой мысли. Хватит с нее тутошней отравы, уже напробовалась.

На цыпочках прокравшись к выходу, Мулан осторожно отодвинула полог и выглянула наружу, стараясь держаться в тени шатра. Сердце упало на самое дно живота: куда ни глянь, впереди и по бокам, простирались шатры и палатки. Сама линия горизонта терялась за ними, бесчисленной отарой усеявшими вытоптанную равнину. Похоже, жилище старика находилось в самом центре лагеря, а значит, выбраться незамеченной почти невозможно, да и прорваться с боем, с пустыми-то руками... Мулан еще раз окинула взглядом пустое пространство перед шатром — ни камушка, ни кости, даже несчастной веревки, и то нет.

Но может, задняя сторона палатки выходит на окраину? Продуваемую всеми ветрами и открытую взору, но все же безлюдную, дающую шанс на спасение. Мулан изо всех сил постаралась понадеяться на это — не для того же боги сохранили ей жизнь, чтобы отвернуться сейчас, в миг, когда нужнее всего? Про себя девушка попыталась припомнить уроки Шанга — с ума сойти, сколько в ее жизни оказалось связано с ним! Вверенные молодому командиру новобранцы были собраны с городков и селений, разного происхождения и умений, выяснять же, что и кому ведомо, было совершенно некогда. Так что помимо боя, рукопашного и оружного, пришлось учить их выживать в лесу и поле, врачевать раны и болезни и исследовать местности, ну и, конечно же, затаиваться на ней от зверя и человека. А вот насколько удастся воспользоваться самым нужным уроком...

Медленно выдохнув, Мулан мысленно одернула себя: не время отвлекаться. Тихонько отодвинула полог всего на чуть-чуть, уже готовая протиснуться в получившуюся щель... и тут же отпрянула, сжатой пружиной застыла у входа. Кто-то направлялся к палатке и едва не засек ее. Попалась! Впрочем... прислушавшись к еле слышным шагам, приглядевшись к упавшей из-под полога тени, Мулан прикинула, что пришелец невысок ростом и не слишком крепок телом. А значит — девушка не успела даже удивиться неожиданно дерзкой мысли — можно захватить неосторожного в плен и заставить вывести ее отсюда. Хотя бы до окраины лагеря, а может, и до мало-мальской рощицы. Она постаралась не думать о метких гуннских стрелках, положивших немало неосторожных бойцов из ее отряда. Если всего бояться, можно на всю жизнь остаться рабыней у этих нелюдей. Нет, уж лучше погибнуть с боем... хотя выжить, конечно же, будет еще лучше.

Шаги приблизились; отодвинув полог, человек шагнул внутрь. Мулан же, напротив, подалась назад, на ощупь нашаривая что-нибудь, чем можно оглушить пришельца, желательно — надолго, пока она не отыщет хоть какое-нибудь оружие. Ладонь сомкнулась на палке лишь немногим тоньше шеста, с которым ее учили драться. Мулан резко потянула его на себя, и... шатер тут же провис, упав на голову: найденная деревяшка оказалась его подпоркой.

Конечно же, незнакомец, заметив неладное, тут же отпрянул назад. Наплевав на осторожность, Мулан бросилась за ним, замахнулась, целя по голове пришельца — он и впрямь оказался низкорослым и хрупким, хватило бы и одного удара. и тут пошло не слава всем богам: пошедший вверх конец палки на долю мгновенья запутался в провисшей овчине — и этого хватило, чтобы незнакомец на удивление ловко уклонился от удара, а на втором и вовсе перехватил палку, шагнув навстречу. С удивлением девушка узнала в нем давешнего старика-шамана, но рука его, несмотря на возраст, была крепка и сильна.

— А ты обучен искусству боя, мальчишка, — в голосе старика прозвучало невольное уважение. — Видать, дела у вейнов совсем плохи, раз они посылают воевать детей. Кто тебя учил этому, дитя?

— Не твое дело, — огрызнулась Мулан, тщетно пытаясь освободить палку. На глаза навернулись слезы бессильной злости, сменившей недавний страх — да что же это такое, она и со стариком сладить не в силах? Правильно ее сочли позором армии!

— А вот вежливости, кто бы он ни был, тебя не научил, — покачал головой шаман. — Или все вы, спесивые горожане, таковы — не имеете ни капли уважения к тому, что старше?

Насупившись, Мулан молчала. Было чертовски обидно, что этот варвар ее не боится... да и рассуждает разумнее и правильнее ее, жительницы цивилизованных краев. Которые она еще раз опозорила собственным невежеством.

— Не все, — буркнула она, отводя взгляд и разжимая пальцы. Перед глазами снова поплыло, но усилием воли Мулан удержалась на ногах. Кто бы ни был этот старик, он не увидит ее слабости и страха.

— Значит, так повезло лишь мне. Понятно, — шаман нахмурился и стукнул палкой оземь, как посохом. Подвески на его поясе глухо брякнули, привлекая внимание. — А теперь слушай меня, дитя. Мне все равно, где ты рожден и кем был до попадания сюда — хоть ханским сыном. Здесь и сейчас ты мой раб и помощник. Повелитель Тэнгри-хан покуда не желает жертвы и не выказал своего решения насчет тебя. Так что смерть тебе не грозит пока что. Будешь помогать мне, и никто не посмеет тебя тронуть.

— Я не раб... — Мулан осеклась. Вот, снова чуть снова не выдала себя. Она же парень! Парень...

— Можешь считать себя младшим служителем бога, если так тебе больше нравится, — старик слегка улыбнулся, глядя на взъерошенного паренька. Похвальная сила духа для слабохарактерного горожанина. Лишь волей духов он не рожден гунном... и это явное их упущение. — Хотя слово — всего лишь слово и не меняет сути.

Мулан угрюмо молчала, лихорадочно пытаясь сообразить, что же дальше. Кажется, этот старик пока не намерен убивать ее, более того, его раба никто не посмеет тронуть, боясь проклятья и порчи. Губы скривились с презрением и болью. Раба. Докатилась... Про себя девушка поклялась себе, что это ненадолго. Лишь выиграть время, затаиться, развеять подозрения. Потом же...

Она безропотно приняла из рук шамана и вдела в ухо медную серьгу с закрепленными на нем тремя колечками поменьше — знак ее теперешней принадлежности ему, как поняла Мулан. До боли прикусив губу, опустила глаза, приветствуя новообретенного хозяина почтительным поклоном — и не видя, как, усмехаясь в усы, тот качает головой. Однако от предложенной помощи решительно отказалась, с трудом удержавшись, чтобы не оттолкнуть протянутую к ней сухую морщинистую руку.

— Не надо, — голос гадко дрогнул, и прокашлявшись, Мулан продолжила более уверенно: — Рана давно зажила, иначе я бы давно отправился к предкам. Да и вообще — я сам могу о себе позаботиться! Правда!

Шаман снова усмехнулся, однако усмешка эта не показалась девушке злой — так смотрел, бывало, отец на петушиные сшибки мальчишек-соседей по самому пустяшному поводу. Похоже, этот старик и ее считает таким несмышленышем. Мулан отчего-то стало обидно, хотя, с другой стороны, — ей же лучше.

— Как пожелаешь, — пройдя вглубь шатра, старик вскоре вернулся с большим сосудом в руках. — В таком случае, первое задание на сегодня — починить разрушенное твоими руками, — шаман кивнул на покосившийся шатер, — а потом принести воды из источника. Он на окраине селения.

Мулан с неожиданной робостью покосилась на посудину. Та была раза так в два больше горшка, примеченного ранее, простой лепки, однако украшенной замысловатыми фигурками, нанесенными на бока. "Колдовские знаки", — рассудила про себя Мулан. Мысленно отругала себя за суеверность, более достойную тутошних дикарей, однако прикасаться с коварной посудине совсем не хотелось. Если уж не колдовство, так какая-нибудь отрава найтись там определенно может. Мало ли, почему она не действует на самого старика...

Однако рабу не должно рассуждать, а уж тем более спорить, и, собравшись с решимостью, она таки взяла сосуд. На поверку тот оказался не таким уж и страшным и даже почти не грязным. На посудине нашлись даже ловко вмурованные стальные ручки — удивительное дело для примитивных дикарей. Впрочем, про себя Мулан решила, что скорее всего, посудину выменяли, а то и вовсе отобрали во время очередного набега у какого-нибудь торговца. Неприятно удивило, что она была тяжелее, чем показалась Мулан на первый взгляд. Недоверчиво прищурившись, она даже встряхнула сосуд — но нет, тот был пустым. Неужели она так сильно ослабела?

— Вот и ладно, — кивнув каким-то своим мыслям, старик направился к выходу, бросив по пути: — И перекуси немного, прежде чем приниматься за дело — уж больно заморенный. Смотреть жалко!

Мулан скривилась на последние слова, однако возразить не смела. Дождавшись, пока запахнувшийся за спиной хозяина шатра полог не погасит свет дня, она радостно улыбнулась, как легко и быстро сбылось ее желание — попасть за пределы поселка. Даже не понадобилось брать пленника, чему она была рада особенно. Боги не забыли о ней, и она, Фа Мулан, не разочарует их. Будет тише воды, ниже травы и сумеет-таки вырваться на волю, вернуться в родной дом. Ведь именно для этого они раз за разом хранят ее во всех злоключениях!

Охватившее ее оживление было столь сильным, что задержаться в продымленном шатре еще хотя бы недолго показалось Мулан невыносимым. Проигнорировав совет шамана, она поспешила выбраться наружу... и замерла в нерешительности, вертя головой туда-сюда. Растрепавшиеся волосы падали на глаза, но не они стали причиной задержки. Где же та окраина, о которой говорил старик?

Еще с первого раза девушка обратила внимание, что стойбище гуннов больше и многолюднее, чем показалось ей поначалу — воистину показалось, измученной голодом, усталостью и страхом. Сейчас же, снова и снова оглядываясь по сторонам, крепко прижимая к груди порученную посудину, Мулан все больше укреплялась в уверенности, что испытания духов предков, посланные за ее непослушание, еще не окончены.

Потому что селение было не просто велико — поистине громадно, и казалось даже больше городка, близ которого она выросла. Обитателей его Мулан, правда, почти не видела, кроме нескольких женщин у дальней палатки, однако нетрудно было предположить, сколько человек может уместиться здесь. А ведь это всего одно стойбище, одно из многих. Мулан не хотелось даже думать, сколько же всего гуннов обитает в степи, да и не только их... собственный народ вдруг показался девушке слабым и ничтожным на фоне многочисленных свирепых дикарей — что блоха на хребте грозного зверя. И если тот вдруг пробудится...

Нахмурившись, Мулан мотнула головой, отбрасывая мешавшие волосы, а заодно несуразные, совершенно ненужные мысли. Кто тут еще блоха... Невежественные дикари жадны, жестоки и суеверны и неспособны на совместные действия даже во имя собственного блага. Так говорил отец и наверняка был прав, ведь он не единожды воевал с коварными кочевниками и хорошо знал их повадки... если бы совсем недавно, в том роковом бою, Мулан не довелось убедиться в обратном. Нет, гунны оказались совершенно ожидаемо жестоки и неудержимы, но по всем правилам организованная засада и нападение не посрамили бы и капитана Шанга, и то, что он не применял ничего подобного... говорило лишь о благородстве молодого командира! В первую и главную очередь!

Перед мысленным взором снова встала возмущенно-презрительная гримаса на любимом лице, почти сразу же сменившаяся непроницаемо каменным выражением. Потерев локтем занывшую грудь, Мулан грустно вздохнула. Капитан сохранил ей жизнь тогда... но с тем же успехом мог бы и убить. Во всяком случае, это не было бы так больно. Где-то он сейчас? Помнит ли о ней хоть немного?

Задумавшись, Мулан не расслышала осторожных шагов — и вздрогнув, едва не выронила сосуд, когда кто-то коснулся ее локтя. Подкравшись незаметно, со спины — и уже поэтому опасный. Да и могли ли быть доброжелатели здесь, в змеином гнезде, полном врагов? Немного неловко девушка отскочила боком, чтобы отбиваться или убегать, если придется, пока не выпуская посудину, но готовая бросить в любой момент.

Не пришлось. Ее покой нарушила женщина, одетая примерно так же, как и виденные ранее жены гуннов, но простое медное кольцо в правом ухе — как и у нее самой, про себя заметила Мулан, неосознанно коснувшись своей серьги, — и коротко остриженные, выше плеч волосы выдавали в ней рабыню. Лишь потом, приглядевшись, девушка заметила и более темную, чем даже у смуглых гуннов, кожу незнакомки, непроницаемо черные глаза и чуть вьющиеся, местами пронизанные белыми прядями волосы, прижатые странной формы то ли платком, то ли повязкой, да и длинное диковинное ожерелье из простых камушков и костяшек, отчего-то напомнившее шамана. Но это все было потом, сейчас же Мулан настороженно рассматривала незнакомку, гадая, чего от нее ожидать.

— Очнулся-таки, слава великому Ашуру. Тебе хоть немного получше? — проговорила она, вновь напомнив Мулан шамана, хоть сказанное и осталось по большей части непонятным. Не зная что ответить, девушка покосилась на шатер, только сейчас вспомнив, что "хозяин" велел его починить. Может, он послал другую свою рабыню проверить, так ли расторопен и послушен новый раб? Мулан передернула плечами, гадая, как получше соврать.

— Ты говорить-то умеешь? Или немой? — не отставала та, протянула руку, собираясь коснуться лба. Мулан сердито сверкнула на нее глазами, отпрянув и едва не споткнувшись на пороге, мысленно желая онеметь уже ей самой. Быстрая скороговорка женщины казалась перестуком камешков, совершенно не укладываясь в сознании, но по-настоящему сердиться не получалось. Как-то слишком уж по-доброму, с сочувствием звучали слова незнакомки. Мулан с самого начала поклялась себе никому тут не верить — но эта женщина здесь тоже не по доброй воле, а значит, может и не желать ей зла.

Мулан прилежно напрягла память, пытаясь сообразить, что же ответить. Язык гуннов не слишком отличался от китайского, но незнакомка произносила уже привычные слова с каким-то странным шепелявым выговором. Оттого многие из них казались незнакомыми, но уж «говорить»-то Мулан сумела разобрать.

— Да, — сипло проговорила она и не узнала собственный голос. Затем, спохватившись и вспомнив, что она как бы мужчина, прокашлялась и добавила уже грубее: — А что?

— Как тебя зовут? Откуда ты? — тут же засыпала ее вопросами любопытная незнакомка. А когда Мулан переступила с ноги на ногу, перехватив поудобнее ставший, кажется, еще тяжелее сосуд, без лишних слов забрала его со словами: — Да поставь, никуда не убежит, — и последовав своему же совету, продолжала: — Господин шаман велел мне позаботиться о тебе, а трудно делать это, не зная имени, — она смущенно хихикнула.

Мулан сначала не поверила собственным ушам. Заботиться о рабе? Наверное, она снова что-то не так поняла. Впрочем, женщина выглядела вполне участливой и могла побеспокоиться о ней и сама. И потому девушка проглотила язвительный ответ о слишком длинном языке и его обычной участи и немного сухо ответила:

— Му… — она запнулась, дав себе мысленный подзатыльник. — Пинг. Я родом из Поднебесной Империи, — величественное наименование родины Мулан проговорила с особой торжественностью, но незнакомка, кажется, не была впечатлена. Что взять с невежественной рабыни?

— Мун-Пиинг? — переспросила женщина, смешно протянув букву "И". — Интересно. А я — Рамулла-Шамша, но все тут зовут меня Рам. Ты, наверно, попал в плен в недавней войне?

Мулан помрачнела при воспоминании о почти стершемся в памяти, но все равно таком обидном поражении. Наверное, до конца оно не забудется никогда. Но хуже всего — никто даже не ведает, где она и что с ней. Да и есть ли еще кому-то до этого дело? Ведь для всех она — предательница и обманщица, навлекшая несчастье на товарищей по оружие и позор — на семью.

От этих мыслей в носу защипало, и Мулан лишь усилием воли сглотнуть застрявший в горле комок. Не хватало еще расплакаться! Парень она или нет?

— Да, — буркнула она неприветливо. Затем, повинуясь неожиданному любопытству, спросила: — А ты?

Мулан и сама не знала, что вызвало этот вопрос. Ей совершенно не было дела до рабыни захватчиков и ее судьбы. Их пути на миг встретились, чтобы наверняка больше не пересечься. Зачем ей хоть что-то знать об этой, как ее... Рам? Однако... если она, Мулан, задержится здесь, они, может, еще встретятся. И как и любая рабыня, эта Рам тоже мечтает о свободе и поможет ей сбежать? Вдвоем сделать это и выжить будет проще. Мулан решила пока не думать о том, что они будут делать потом, в чужом и неприветливом краю, да и в какую сторону отсюда дом. Еще будет время задуматься об этом. Пока же... боги послали ей помощь в виде подруги по несчастью, и будет верхом неразумия отказываться.

— Наверное, — к ее удивлению, Рам почти беззаботно пожала плечами. — Я просто не помню, как оказалась здесь, наверное, еще совсем маленькой девочкой. А может, даже и родилась здесь.

— Наверное, очень трудно расти в рабстве, — дрогнувшим голосом отозвалась Мулан. Сознание тут же нарисовало ей суровую полную лишений жизнь, тяжелый труд и жестокое наказание за малейшую провинность. И ни малейшего просвета — кроме, может быть, матери, если та тогда еще была жива. Впрочем... Мулан неожиданно вспомнила собственную строгую матушку, не дававшую ей спуску — далеко не обязательно.

— Да что ты, нет, — Рам и правда не казалась ни запуганной, ни огорченной. — Господин добр и позволяет мне многое.

— Шаман? — сорвалось с губ неожиданно для самой Мулан, и она поспешно зажала себе рот. Рам удивленно расширила глаза, потом рассмеялась.

— Господин Много Лун почти не имеет дела с женщинами, как и велели ему духи, взамен дав великую силу целителя и предсказателя, — заметив, как Мулан недоверчиво пожала плечами, она запальчиво добавила: — Он ведь и тебя быстро поставил на ноги. Видел бы ты себя, Мун-Пиинг, когда тебя привезли сюда — кожа да кости. И как только на ногах держался.

Мулан собиралась не менее упрямо заверить женщину, что чего-чего, а уж сил ей хватает, но тут ее неожиданно снова повело, и она поспешила сесть.

— Снова плохо? — Рам сочувственно погладила ее по голове, и на сей раз желания оттолкнуть чужую руку не было. — Да ты поди голодный. А господин наверняка и не догадался...

Мулан хотела было возразить, но Рам и след простыл: взметнув длинным подолом, она убежала куда-то в сторону группы особо богато украшенных палаток. Девушка досадливо фыркнула и осторожно поднялась на ноги, про себя с неудовольствием думая, что с побегом, похоже, придется повременить. Впрочем, так даже лучше — она сможет помочь Рам, которая уже начинала ей нравиться.

Вернувшись в шатер, Мулан кое-как пристроила на место опорный шест, не желая дожидаться нареканий. Стоял он, правда, кривовато, но все же держался — а значит, сойдет. Она снова выбралась наружу как раз вовремя — вернувшаяся Рам уже успела ее хватиться.

— А ты шустрый, — с одобрением заметила она. — Вот, держи, — она всунула в руки слабо сопротивлявшейся Мулан что-то липкое и не особо приятно пахнущее. — Господин говорит, это хорошо восстанавливает силы, особенно когда переберет с кумысом.

Не удержавшись, Мулан фыркнула и все же отважилась опробовать незнакомое кушанье. Зря. На вкус оно оказалось еще более противным, чем по запаху, и желудок тут же скрутило в болезненной судороге. Девушка едва успела добежать до проема меж шатрами, не желая зрелищем своей слабости забавлять врагов. И уже там, скорчившись, извергла все проглоченное обратно. Тяжело дыша, присела на колени, норовившие вот-вот подогнуться, обтерла о подол рубахи замаранные руки, с трудом сдерживая слезы. А ведь хотела же никому не верить! Наивная дура!

— Прости, я не знала, что так выйдет, — подоспевшая Рам виновато топталась за ее спиной, не решаясь прикоснуться. Более всего Мулан хотелось ответить что-нибудь грубое, но сил не было — и она лишь бросила полный обиды и гнева взгляд. Женщина тут же исчезла из виду, но не успела девушка отдалиться от места позора, как та вернулась с миской, полной жирного, должно быть, козьего молока. — Вот, попробуй это. Должно пойти помягче.

Второй раз рисковать измученным желудком Мулан не стала. Поблагодарив, она шагнула в сторону шатра, но, не дойдя лишь пары шагов, споткнулась и выронила миску. Не пришлось даже сильно притворяться.

— Горе ж ты мое, — Рам всплеснула руками, — да ты так совсем ноги протянешь.

Мулан уже хотела огрызнуться, что от такой заботы она протянет ноги еще вернее, но не успела.

— Что здесь происходит? — из-за шатра показался шаман. Еще раз виновато охнув, Рам поклонилась ему, и даже Мулан почувствовала себя неловко. Хотя поспешно напомнила себе, что ей нет никакого дела до того, что подумает о ней этот старик.

— Этому мальчику, Мун-Пиингу, совсем худо, господин Много Лун, — запричитала она, скорбно сжав перед собой руки. — Его тело отказывается принимать пищу, и долго он так не протянет.

— На той пище, что и ты — совершенно точно, — неожиданно согласно кивнул шаман и лукаво сощурился. — Ведь твоя пустая голова наверняка потчевала его тем, что ест сама. А ему сейчас нельзя сразу приниматься за тяжелую пищу.

— Но как же тогда... — начала было Рам, но шаман уже не слушал ее. Скрывшись в тени шатра, тот на какое-то время задержался там, вернувшись с глубокой чашей какого-то настоя. Запах его показался Мулан знакомым.

— Выпей это, дитя, — наклонившись, шаман протянул девушке чашу, и завороженно глядя ему в глаза, та не посмела воспротивиться. Горьковатый настой на удивление легко и мягко заполнил нутро, наполняя тело звенящей пустотой и дремотой. Тоже откуда-то знакомые. Мулан вскинула слипающиеся глаза на старика.

— Похоже, я поспешил, сочтя тебя полностью здоровым, — проговорил тот и, отодвинув полог, приглашающе кивнул. — Отдохни еще, вода никуда не убежит, как остальная работа. У тебя еще много дней и ночей...

Не поднимаясь, так как не слишком верила ослабевшему телу, Мулан на четвереньках забралась внутрь и свернулась недалеко от входа. Страх, звенящее недоверие и напряжение — они отступили куда-то вдаль, растворились в травянистом запахе дыма, наполнившего шатер. Может, она вновь ошиблась и пожалеет об этом уже скоро — но не сейчас, точно не сейчас. Снова засыпая, она почувствовала, как ее накрывают чем-то плотным и теплым.

Небеса опустились на землю, дабы приветствовать героев. Во всяком случае так казалось участникам торжественного шествия в честь славной победы Поднебесной Империи, многим из которых, простым пастухам и землепашцам, не доводилось прежде бывать в большом городе, а уж тем паче — в дни великих празднеств. Останавливаясь на каждом шагу, они оглядывались по сторонам с любопытством и робостью детей, впервые выглянувших за порог родного дома, стараясь навсегда запомнить эти минуты, равные вечности.

А посмотреть было на что! И без того великолепная, столица преобразилась ко дню празднества. Многоэтажные здания были украшены пышными гирляндами, а высоко в небе на фоне догорающего заката величественно парили воздушные змеи, символизирующие небесных покровителей Китая — словно бы те снизошли до своих почитателей, разделив с ними радость. Улицы и переулки озарились множеством звездочек-фонариков всех цветов радуги и размеров, так что подступавший вечер казался светлее дня. Многие и многие сотни нарядно одетых горожан собрались на улицах, дабы приветствовать героев; отовсюду доносились радостные голоса, звуки музыки и смех. Пусть победа стоила Поднебесной недешево — сегодня не было места печали и скорби.

"И наверняка многие из горожан представляли себе победителей совершенно иначе", — пришло неожиданно в голову капитана... нет, уже генерала Ли, занимавшего почетное место в центре процессии, сразу же после акробатов с жонглерами и музыкантов. Неспешно проезжая по городу и принимая львиную долю приветствий и благословений, он сполна насмотрелся на горожан всех возрастов и положений. Нет, никто, конечно, не посмел усомниться вслух, громко призывая к ним благосклонность богов и усыпая дорогу перед отрядом чуть увядшими цветочными лепестками — но Шанг видел, какими недоумевающими взглядами они обменивались. И наверняка перешептывались потихоньку за их спинами, обсуждая таких странных, таких несхожих солдат, порой на великих воинов не походивших вовсе. Раздраженно поджав губы, Ли Шанг отвернулся. Он не мог винить простолюдинов, для коих воины были особой, возвышенной кастой, лишь немногим уступавшими богам: до недавнего времени он и сам в это искренне верил, воспитанный в этой вере, этом закрытом кругу избранных. Но особые времена требуют особых мер... и особых героев. Таких, как его отряд и...

Далеко не все воины, поучаствовавшие в сражениях, смогли принять участие в этом шествии, неспешно продвигавшемся в сторону императорского дворца. Кто-то просто не дожил до великого дня, кто-то был тяжело ранен или просто измотан тяготами военной службы. Нашлись и такие, кто предпочел пышное торжество долгожданному единению с родными и отдыху в кругу семьи. Но и тех немногих, прибывших в столицу — не более десятой доли всей армии — было довольно для торжественного празднества и награждения самим императором. Ведь главные герои торжества — отряд, сразивший вожака захватчиков и переломивший ход войны, — были с ними.

Они прибыли почти в полном составе, чему генерал Шанг, все еще мысленно именующий себя капитаном, был искренне рад. Привычный к шумной пышной столице, сегодня он чувствовал себя неуютно и с неприязнью косился на буквально светившегося от самодовольной радости Чи Фу, ехавшего во главе процессии, рядом с ним. По случаю торжества тот облачился в самые нарядные одеяния, совершенно не добавившие ему ни величия, ни привлекательности. А может, то был осадок от их затянувшегося противостояния? Ли Шанг не знал, да и знать не хотел. Смирная кобылица, везшая Чи Фу, шла шагом, не встряхнув задаваку лишнего раза, и тот успевал горделиво принимать приветствия и поздравления с таким видом, будто одержанная победа как минимум наполовину принадлежала ему. И командир был почти уверен, что Чи Фу и считал так. Как бы справилась армия без его ценных советов и бумагомарательства?

Презрительно сощурившись, Шанг отвернулся, мельком скользнув взглядом по стягам и знаменам, коими была щедро увешана последняя перед дворцовой площадью улица. Собственно говоря, сегодня императорский дракон взирал на героев буквально отовсюду, с каждого здания, дерева или фонаря; но здесь буквально рябило в глазах от извивающихся отблескивающих золотом и серебром силуэтов. Все правильно — зримое воплощение могущества и мудрости присматривало за несмышлеными потомками, разделяя с ними все превратности судьбы. Но именно сегодня Шангу особенно тяжело видеть его, осознавать всю ложь перед лицом небесного создания и его земного отражения — императора. Принимать почести спасителя Поднебесной, совершенно не будучи им...

Он украдкой оглянулся через плечо, на неразлучную троицу — друзей Пи... Мулан. Весь подчиненный ему отряд, воинов которого Шанг теперь знал буквально поименно, такой маленький на многолюдных улицах Закрытого города, держался вместе, словно опасаясь, что людской водоворот засосет, утащит, разделит их. А эти трое — в особенности. Пройденные вместе испытания породнили их, и Шанг поймал себя на неожиданной мысли, что немного завидует им, простым солдатам, которым вскоре снова суждено опуститься с небес на землю, заняв самими богами отведенное место. И все же было у них что-то, объединяющее их сильнее долга и крепче глубоких проникновенных клятв. Что-то общее для всех них, миновавшее, однако, его самого.

И лишь они — опять-таки, не считая его — были хмуры и невеселы, не видя ни красоты, ни веселья устроенного в честь них празднества, чувствуя себя на нем чужими и лишними. Шанг не знал наверняка, но был уверен — они так же, как и он, вспоминают Мулан, ее отвагу, граничащую с безрассудством, ее самоотверженность и упорство, ее подвиг. Лишь благодаря ее проступку все они остались живы, а Китай — не захвачен врагами, более многочисленными и сильными, чем можно было предположить. Она, а не они все, должна была принять эти почести, эту славу и благодарность, лишь Мулан заслужила их. Но наградой для нее стали холодные камни и вечная стужа перевала. Победительница гуннов и спасительница всего Китая осталась там, погребенная рядом с поверженными врагами, разделив их судьбу — дарованную законом и его рукой. Шанг почти с ненавистью взглянул на эту руку. Но может, Мулан все же посчастливилось добраться до менее диких краев и обрести покой уже там? Эта не самая веселая мысль немного поддержала его.

— Командир, — шепотом окликнул его Линг, и по его смущенно-раздосадованному виду Шанг понял, что тот звал его не единожды. И что задумавшись, он вновь едва не пропустил нечто важное — хотя что может быть важнее долга крови, долга чести?

Отряд выехал на площадь и остановился напротив императорского дворца, огромной страшноватой глыбой возвышавшегося буквально вдоль всего горизонта. Многочисленные фонарики лишь подчеркивали его монументальность, скрывая в тенях детали. Народ поумолк, окружив площадь плотным кольцом, а музыканты и актеры расступились, почтительно склонившись. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь сдержанным дыханием да потрескиванием огня в светильниках. Тишина, о которой так мечтал Шанг в долгие шумные дни обучения новобранцев и сражений, которой жаждал, как давно желанной воды и отдыха. И которая так неожиданно, коварно навалилась на плечи, сбивая дыхание, пригибая к земле своей тяжестью — напряженная, напоенная ожиданием и неизвестностью, чужая.

Ли Шанг повел плечами, сбрасывая морок, поднял голову. К еле различимым в полумраке огромным створкам дворцовых дверей шла лестница в тысячу ступеней, по обеим сторонам охраняемая каменными львами. Шанг помнил, какими огромными и страшноватыми казались эти изваяния ему, когда он, совсем еще несмышленый мальчишка, сопровождал отца во дворец. Да и потом тоже; величественные звери казались ему воплощением могущества и истинной силы, перед которой не устоит никто и ничто. И какими же незначительными были они теперь, после исполинских утесов и коварных ущелий пройденных гор. Только малая часть их великой империи, выжившей одним лишь чудом. Шангу пришлось напомнить себе, что очень и очень значимая часть.

Чуть слышный гул сопровождал появление императора, облаченного в парадное одеяние, но — тоже такого маленького на фоне исполинского здания. Следовавших за ним по пятам прислужниц с опахалами, одетых — как и было принято во дворце — ярко и броско, Шанг не заметил и вовсе. Он снова и снова напоминал себе, что истинная сила вовсе не в размерах и даже не в воинских навыках. Но снова безжалостно вставали перед внутренним взором недавние события, напоминавшие, как хрупки и жалки смертные перед волей богов.

Повинуясь едва заметному знаку императора, гулкий звон огромного гонга сотряс воздух, отозвавшись в самой плоти собравшихся, и вновь воцарилась тишина. И в ней негромкий голос повелителя обрел звучность и глубину, каких трудно было ожидать от тщедушного старца. Император говорил — и словно бы вырастал на чи* с каждым словом. И, завороженный его речью, Шанг вновь поверил в величие их победы и — самое главное — в то, что принадлежит она наравне каждому из принесших ее, великих или малых. Включая — неназваную и не известную почти никому Мулан.

— Подойдите, командир Ли, — Шанг даже вздрогнул от неожиданного обращения, но поспешно спешившись, передал поводья озадаченному Чьен-По и буквально взлетел по ступеням. Он спиной чувствовал, как нахмурился обманутый в ожиданиях Чи Фу, но не стал даже задумываться о нем.

Слова о великой чести и гордости отца странным образом прошли мимо его сознания. Долгие годы Шанг не смел и мечтать о подобном, а сейчас принял как должное. Оттого ли, что образ отца с недавнего времени потускнел в его глазах; или же потому, что вот-вот готова была осуществиться иная, более недавняя и прочувствованная мечта? Ли Шанг не знал и усилием воли заставлял себя прислушиваться к каждому слову, интонации, не упускать ни малейшего жеста. Все может стать решающим в нужный момент.

— Прошу прощения, ваше величество, — осмелился он вставить свою реплику, когда император, похвалив его храбрость в решающей победе и вслух поинтересовавшись, как же это произошло, остановился, переводя дыхание. Склонив голову и умоляя всех богов и духов, что есть, простить его дерзость, Шанг продолжил: — Но это славное деяние принадлежит не совсем мне. А вернее сказать, вовсе не мне, а одному из моих солдат.

С императором поравнялся запыхавшийся Чи Фу, только что одолевший лестницу. Вид у него был недовольный, однако вмешаться он не посмел. Ли Шанг смерил его выразительным взглядом, про себя пообещав спустить его с лестницы, стоит тому ляпнуть что-нибудь в противовес ему. Но император даже не смотрел на советника, крайне удивленный открывшимися подробностями.

— Вот как? — он выразительно поднял брови и, сделав в воздухе неопределенное движение, вновь спрятал руки в рукава. — Кто же стал славным героем, чье имя Поднебесная будет помнить вечно?

Показалось — или Чи Фу открыл рот что-то сказать? Ли Шанг многозначительно стиснул руку в кулак.

— К сожалению, я не помню имени этого славного юноши, — отозвался он с неподдельным огорчением. — Он был совсем молод, но сообразителен и отважен не по годам. Признаться, я сам бы не решился на подобный рискованный маневр, опасный для нас не менее, чем для врагов. Но иной раз риск окупает себя.

— Был? — без труда выделил из его речи император главное. — Вы хотите сказать, генерал, что...

— Боюсь, что так, — Шанг огорченно опустил голову. — Он не дожил до победы и остался безымянным. Но я сделаю все возможное, чтобы узнать, кем же он был, и оповестить его семью о славном поступке их сына. Они заслужили это.

С этими словами Шанг машинально повернулся к своим солдатам. С такого расстояния трудно было различить их лица, но ему показалось, что он поймал презрительный взгляд Линга и хмурый — Яо. Рывком отвернулся: этим простакам невдомек, что никто не должен знать о тайне Мулан и позоре семейства Фа. А именно им и обернется раскрытие имени славного героя. Император казался мудрым и понимающим, но насколько он снисходителен к нарушению законов — изданных им самим и его предками? Шанг не мог быть уверенным в этом.

— Я понимаю вашу печаль, генерал, — с трудом дотянувшись, император коснулся его плеча — в точности, как делал его отец, когда хотел подбодрить сына. И когда Шанг удивленно повернулся, улыбнулся в усы, хотя улыбка и была невеселой. — Лучшие сыны нашего края родятся не каждое поколение, но боги милостивы и даруют этому юноше новую, более славную и счастливую судьбу. Ведь нет достойнее деяния, чем защитить родную землю, пусть даже ценой собственной жизни. Разве не для этого родятся на свет мужчины?

Шангу стоило немалых усилий сохранить невозмутимое выражение лица. Каждое слово было иглой, вонзенной в душу. Совершенно справедливо к тому же.

— Но вы недооцениваете ваши заслуги, генерал, — на сей раз император лукаво прищурился. — Ведь все новобранцы прошли подготовку лично у вас, а значит, их слава — по праву и ваша, — он снял с груди медальон и повесил его на шею Шанга. — Пусть эта вещь напоминает вам о сделанном во славу Китая. Но может быть, — он склонил голову набок, — вы желаете что-либо для себя лично?

Сердце на миг замерло в груди, а давно заготовленные слова куда-то испарились. Вот он, единственный шанс на тысячелетие. Он не имеет права упустить его.

— Ваше величество, — выпрямившись, Ли Шанг умоляюще взглянул на императора. Выше его ростом на полторы головы, он взирал на маленького сухонького старичка — вершителя его судьбы — с почтением и опаской. И, опять же, с мольбой, выразить которой не мог словами. — Дозвольте мне в знак вашей милости и впредь охранять границы Китая, дабы ни один враг не мог покуситься на нас. Продолжить дело моего отца, как того пожелал бы он.

Чи Фу недоумевающе поджал губы, но промолчал. С Ли Шангом во время пути у них не раз случались разногласия, и, не слишком тревожившийся за свою судьбу, чиновник все же был рад, что пути их отныне расходятся. Его судьба, придворного советника, — при дворце Сына Неба, да будут к нему милостивы боги, приумножать величие и богатство великого Китая. Место же этого грубого солдафона — и правда на границе. Мимо него и впрямь шакал незамеченным не проскочит.

Император смерил внимательным взглядом молодого командира, пригладил усы и хмыкнул.

— Да будет так, — приговорил он. — Вы можете начать сборы сразу же, как отдохнете после долгого пути и навестите вашу почтенную матушку. А может, — император хитро прищурился, — и не только ее.

— Благодарю вас, ваше величество, — искренне поблагодарил Ли Шанг. Сердце его пело. Теперь он сможет, не отходя от службы и долга, попытаться разузнать о судьбе Мулан, вновь вернувшись в те края. Исполнить обещание, данное себе самому и... юноша чуть заметно смутился... ее сестре. Семейство Фа узнает о судьбе, постигшей их дочь и сестру, не будет горевать по ней и стыдиться содеянного ей. Он сделает для этого все возможное.

_____________________________

* чи — древняя мера длины, примерно 27,5 см

Солнце лишь на миг проглянуло меж туч, и лезвие ярко вспыхнуло, обратившись в ослепительную стрелу, нацеленную в затененный угол. Девочка восхищенно затаила дыхание. Цзянь*, прекрасный и величественный в своей благородной простоте, истинный дар богов людям и защита против сил тьмы и зла…

…невероятно большой и тяжелый к тому же. Ладошки Мулан, которой лишь зимой должно было исполниться семь лет, едва-едва сошлись на рукояти, и чтобы удержать оружие, пришлось полностью выпрямить спину, расправив плечи и вытянув руки перед собой. Но и тогда силы уходили все до капельки; их не хватало даже для удержания равновесия, отчего ноги пришлось поставить пошире — почти как перешагивая через ручей или с ветки на ветку дерева.

Поза совсем не женственная, как, впрочем, и само намерение; но сейчас Мулан не было до того дела. Украдкой поглядывая на искривленное отражение себя самой, девочка гадала, сердится ли на нее дух, живущий в оружии, — ведь женщинам не подобало даже прикасаться к нему. Но уж больно красивыми, захватывающими были приемы, которые выполнял с ним отец. Виданное ли дело — не попытаться повторить, не почувствовать себя им, настоящим героем, хотя бы ненадолго?

Впрочем, до повторения дело так и не дошло — Мулан не рискнула, боясь таки уронить меч. Вот тогда дух точно разгневается, нашлет на их семью множество лет несчастий, а еще вернее — рассердится отец. Мулан и так сильно рисковала, взяв меч без спросу, пока родители отлучились на рынок, а бабушка заболталась с соседкой. И не подозревала, что отец с улыбкой наблюдает за ней, не спеша вмешаться. Зная, что она точно не подведет…

Вздрогнув, девушка перевернулась на спину, безучастно уставилась в светлевшее отверстие дымогона. Глаза были мокрыми — первые с того злосчастного дня, когда она неосторожно выдала себя ранением. А то и раньше — Мулан уже не помнила, плакала ли тогда. В обществе мужчин она быстро научилась скрывать эмоции, что уж говорить о слезах. Как бы сильно ни хотелось заплакать порой. Отец… так ли уверен в ней он теперь, когда она посмела его ослушаться? Когда навлекла-таки бесчестье на них всех?

Узнать было неоткуда. Поспешно утерев глаза, Мулан села. Уснуть все равно уже не удастся, да и что за помощник, который спит до обеда? Правда, старый шаман с того злополучного раза не давал ей никаких поручений — но ведь минуло уже три… семь… девушка и сама сбилась со счету, сколько именно дней прошло. Вполне достаточно, чтобы окрепнуть и начать помалу изучать местность. Да и выказать послушание, притушить подозрения тоже будет нелишним. Старик неплохо обращался с неожиданным рабом, сыном враждебного народа, который по идее должен был ненавидеть, — но Мулан не оставила мысли о побеге. Дом… мыслимо ли забыть его, хоть на миг перестать мечтать вернуться туда? И она однажды сделает это, даже если не осмелится показаться родным на глаза. Хотя бы узнать, что у них все хорошо, что все живы и здоровы. Отец, мать, бабушка, Младший Братец и Мушу… может быть, даже Лан и Ю. Да она будет счастлива увидеть даже глупых курочек, если мать еще не пустила их на суп! Дом… есть ли слово слаще?

* * *

Путь до родника оказался долгим. Все эти дни Мулан не отваживалась далеко отлучаться от шатра шамана, потому и знала лишь, что установлен он едва ли не в центре стойбища. Стойбища большого и богатого к тому же, обильного и жильем, и людьми, и всякой живностью, и заблудиться в нем было проще простого. Что, собственно, и произошло. Девушка долго плутала меж шатров и палаток, очагов и загончиков, не решаясь приблизиться, не желая спрашивать дорогу. Ей вслед звонко лаяли собаки, гортанно перекликались женщины — уж о ней ли или о своих делах, Мулан старалась не задумываться. Все звуки, все запахи и краски сливались в один монотонный давящий гул, как на базаре в торговый день. Но если базар был знакомым и по-своему родным, то здешний шум был чужим, враждебным. Он в любой миг мог означать опасность. И Мулан не оглядывалась по сторонам, вздрагивала на каждый неожиданный звук, а потом непроизвольно прибавила шаг, прижав к груди заветную посудину. Шатер шамана начал казаться безопасным — но таким далеким убежищем.

Успокоилась и ожила она лишь на окраине селения, которое (чего еще ждать от дикарей!) не отделяла от мира за пределами хотя бы самая жалкая ограда. Хоть что-то, проводящее границу меж царством природы и людским. Тут ни о каких границах, похоже, и не слыхивали, просто в какой-то момент шатры заканчивались, а трава и кустарники становились выше и гуще. До собственно родника, к которому вела утоптанная тропинка, было еще далеко, но обжитые места остались позади, вместе с шумом и людской суетой. Под ноги мягко ложилась трава, более жесткая и цепкая, чем дома, но не вытоптанная, совсем еще зеленая. В ней задорно потрескивали и жужжали невидимые насекомые, и голоса их подчас тоже казались незнакомыми. В бездонной чаше ясного неба кружила какая-то птица — слишком высоко, чтобы разглядеть, какая именно. И всё — больше ни души на всем белом свете. Если забыть об оставшемся за спиной стойбище и еще более далеких, почти призрачных воинах, наверняка стерегущих стойбище, легко поверить, что она одна среди бескрайнего простора неба и земли. Вольная, как та птица в небе.

Как нарочно, слух резанул чей-то смех. Судя по голосам, детский; но и зверенышей, коих гунны звали своими детьми, Мулан не желала видеть. Прислушавшись, она безошибочно определила, откуда исходил звук, и даже сошла с тропы, дабы разминуться с нарушителями спокойствия. Чем меньше гуннов, даже самых маленьких, вокруг, тем чище воздух и безмятежнее душа.

Сам родник — маленький и мутный, дающий начало не то глубокому ручью, не то мелководной речонке, — тоже несколько разочаровал. Мулан невольно вспомнила пруд неподалеку от дома, глубокий, заросший кувшинками, с темной, как вино, водой. Сравнивать их было бы нелепо, но даже топкие рисовые поля и то выглядели милее. Может, тоже лишь потому, что были своими, родными…

Перепрыгивая с камешка на камешек, Мулан подобралась к воде почти вплотную, наполнила сосуд и, на время утвердив его меж камней, плеснула себе в лицо. Потерла щеки и уши, наслаждаясь приятной прохладой. Как же ей не хватало этого все прошедшие дни! Может, как-нибудь улучить время и… Вспомнив, чем закончилось купание в лагере, Мулан непроизвольно передернула плечами. Нет, явно не сейчас.

Ветерок снова донес отзвуки звонких голосов — кажется, они перекликались, приближаясь. Мулан торопливо перехватила посудину и заспешила к берегу. Но даже внимательно глядя под ноги — не все камни лежали достаточно надежно, — она не могла не заметить, насколько ярче и глубже стал узор на мокрой глине. Все же вода творит чудеса!

Обратно спешить не хотелось, и Мулан замедлила шаг, любуясь звездочками цветов, то тут, то там проступавшими из розеток листьев. Они росли и в лагере — вспомнила девушка только сейчас — но, как и многое другое, не замечались, были забыты в вечной тревоге и ожидании опасности. Сейчас же, когда ничто не грозило, она могла вволю полюбоваться на причудливые лепестки, могла даже вдохнуть непривычный, чуточку терпкий запах некоторых из них. На миг посетила даже шальная мысль — набрать немного и украсить шатер, шаман наверняка не будет против. В последний момент Мулан вспомнила, что сейчас она как бы парень, и такое поведение покажется как минимум странным. И смущенно отряхнула руки от невидимой пыльцы.

Замечтавшись, Мулан забыла о привычной осторожности — и примерно на полпути едва не столкнулась нос к носу с двумя гуннскими мальчишками, должно быть, теми же самыми, коих так удачно миновала накануне. То есть что это именно мальчишки, Мулан поняла по голосам и тому, что лишь дети в поселении не были заняты делом. Конечно, далеко не все гунны были рослыми здоровяками, способными поднять лошадь, но все-таки многие, слишком многие. И вырастали, похоже, из таких вот мальчишек — каждый почти что с Мулан ростом, и хоть не слишком мускулистые, но все же крепкие и жилистые.

Про себя Мулан надеялась, что они рано или поздно отвяжутся — впереди уже показалось стойбище, а значит, немало других развлечений. Но все же нет-нет да нервно косилась через плечо, крепче прижимая к себе сосуд. Не дай боги уронит… что тогда с ней будет?

Как нарочно, отставать те не спешили, напротив, почти поравнялись с ней и громко перешептывались, подталкивая друг друга локтями, — что хоть в Китае, хоть здесь означало какую-то пакость. Вдвойне неприятную, что тут Мулан была одна, среди врагов, от которых неясно чего ожидать.

Сердито фыркнув, девушка повыше подняла голову. Еще не хватало, показывать страх перед этими сопляками! За что тут же была наказана: не заметив коварно притаившийся близ тропинки камень, она споткнулась об него и едва не растянулась навзничь. Лишь воинская выучка помогла припасть на колено и сохранить-таки равновесие, да и сосуд она все-таки удержала, пусть и лишь с половиной набранной воды.

Мальчишки, похоже, считали иначе и залились жеребячьим хохотом.

— Глядь, глядь — кланяется!

— А еще нас дикарями считают, сам же каждому кусту…

— Ну и правильно, раб и должен…

Ну это уж слишком! Мулан готова была терпеть подобное от взрослых, но чтобы еще эти паршивцы… Нахмурившись, она оглянулась, переложила сосуд в другую руку, благо, полупустой, он стал намного легче.

— Может, и раб, но не твой, мелкий… — вызывающе начала она.

Против ожидания те расхохотались еще громче.

— Мы-то мелкие? — протянул кое-как сквозь смех тот, что был повыше и посветлее кожей. — Себя давно видел? Не только мелкий, но и тощий, пальцем ткни — переломишься.

— Эти вейны все такие, — подхватил второй, более смуглый и коренастый.— Только и могут, что за своей стеной прятаться. Как и все трусы…

Разумом Мулан понимала, что обижаться на обвинение в трусости, да еще от дикаря, — глупо, но ничего не могла с собой поделать. К тому же… китайцы ведь и правда редко высовывались по ту сторону стены, — пришло в голову неожиданно. И разозлило еще больше.

— Чтобы ее построить, нужен ум, — бросила она резко через плечо. — А у вас вместо него овечьи какашки.

—И у тебя будут! — и смуглый запустил ей в спину подхваченным с земли мелким предметом, может, даже как раз засохшим куском животного помета; благо сейчас, когда они пересекли невидимую границу поселка, всякого мусора хватало.

От неожиданного удара Мулан запнулась и снова едва не упала. Лишь чудом, больно ушибив колено, она ухитрилась уберечь сосуд, но воды в нем не осталось уже совсем. И озлившись, она плюнула на возможную опасность и бросилась в драку. Тем более мальчишка чем-то напомнил ей ненавистного Шань Ю — цветом ли кожи, золотистыми ли искорками в глазах, манерой ли держаться. А, неважно. До вожака гуннов поди доберись, а этот сейчас ответит за все!

Мальчишка, пусть и мал ростом, оказался на диво крепок и коренаст, а может, сама Мулан еще не до конца восстановила силы. Но сдаться сейчас, уже ввязавшись в драку, она не могла. Просто не могла себе позволить. И даже не потому, что парню это постыдно. Иначе эти варвары ее за человека считать не будут вовсе. Довольно и того, что называют рабом.

Схватка затянулась, и не надеясь одолеть силой, Мулан решила применить военную хитрость, одну из многих, выученных в лагере. Ловкий прием, подсечка — и мальчишка кубарем покатился в пыль, едва не снеся опорный шест ближнего шатра. Девушка тут же последовала за ним, прыгнув рысью, прижала к земле коленом, цепко удерживая за шиворот. Мальчишка брыкался, отбивался локтями, попробовал даже укусить, но безрезультатно. Мулан исхитрилась схватить его за руку и заломить за спину.

— Сдаешься? — прошипела она на ухо обидчику.

— Да иди ты, — пропыхтел он, с трудом оторвав от земли изрядно запыленную физиономию. Под носом, как мстительно заметила Мулан, уже проступила кровь, но сдаваться он, похоже, все равно не собирался. Девушка всерьез призадумалась, что же делать. Его приятель пока не спешил вмешаться, лишь громко подбадривал друга, но тот вполне мог управиться и один. А как свести дело к ничьей, никак не приходило в голову.

Ситуацию спасла случайность.

— Гарох! Чанг! Где вы, бездельники? — окликнул звонкий женский голос. Совсем близко, почти что над головами, так что оба противника тут же, вздрогнув, позабыли о схватке. Правда, мальчишка почти сразу же сообразил вывернуться. Но поднявшись, не бросился сразу в драку, а поспешно начал отряхиваться. Приятель последовал его примеру.

Мулан тоже поднялась, нашла взглядом кувшин. Подняла и первым делом проверила — цел ли. Но на глиняных боках не было не то что царапины — даже пыли. На всякий случай девушка отряхнула его еще раз.

— Еще увидимся, вейн, — бросил задиристо недавний забияка. Приятель дернул его за локоть, взглядом указав в сторону ближайшего шатра — как раз того, который едва не снесли в драке.

Мулан замерла на месте, задумчиво глядя им вслед. По-хорошему, следовало бы вернуться за водой, да поспешить, пока не вернулся шаман. Но Чанг — имя вполне китайское, да и говорила женщина на чистейшем китайском… ну, может, с чуть гнусавым выговором жительницы предгорий. Это ли важно? Любая, даже самая захолустная провинция Китая отсюда, из сердца вражеского гнезда, казалась домом. А любой из ее обитателей — братом.

Не задумываясь, она поднялась на ноги и пошла в сторону, откуда доносился голос.

_____________________

* цзянь — обоюдоострый прямой меч

Что она ожидала увидеть, кого встретить? Мулан не знала и сама. Глупо было надеяться на что-то значимое или хотя бы обнадеживающее здесь, в самом сердце вражеского лагеря, где ее соотечественник со звучным и таким правильным именем* мог оказаться лишь в роли раба. Каким-то уголком сознания девушка это понимала. Но слишком уж сильное смятение всколыхнуло в душе такое знакомое, ласкающее слух, почти родное имя… и рассуждения рассуждениями, но осознала их Мулан только потом, после, когда ноги сами, без участия разума, довели ее до места, откуда донесся голос, — одной из бесчисленных юрт, явно меньше принадлежавшей шаману, всего-то в нескольких десятках шагов от окраины поселения.

Самая обыкновенная юрта, практически неотличимая от многих прочих — такая же серая и убогая. Совершенно обычная женщина кочевников, смуглая и неопрятная, в потертом засаленном халате, шароварах и со множеством рассыпавшихся по плечам кос. Двое мальчишек, крутившихся поблизости. И ни малейшего намека на обладателя звучного имени ни рядом, ни поодаль. Мулан даже вскинула голову, вгляделась в очертания дальних шатров, еще невольно надеясь на что-то. Тщетно. Разочарование помалу, исподволь, разгоралось в груди. Может, знакомое имя лишь почудилось ей?

Мулан повторила его — тихо, почти что себе под нос; но оба мальчишки разом, насторожившись, вскинули головы, и девушка узнала недавних противников. Непривычно сосредоточенные, серьезные — но все же это были они. Более рослый и светлокожий, правда, почти сразу же скрылся в юрте, неся что-то в охапке, прижав к груди; лишь колыхнулась занавесь, ловко откинутая головой. Мулан успела заметить, как он недоуменно пожал плечами.

— Ну? — буркнул неприветливо смуглый, нервным движением покрутил в ладони нож, которым до появления Мулан разделывал на большом плоском камне каких-то мелких зверьков, то ли сурков, то ли сусликов. — Чего ещ…

Не договорив, он запнулся, с сердитым шипением потер голову, оглянувшись на женщину. Та же, влепив ему подзатыльник, отряхнула руки и повернулась к Мулан. Шагнула ближе, и тут девушка рассмотрела не замеченное сразу: да, женщина была в той же одежде, что и все виденные гуннские жены (да и служанки), с такой же прической и темной кожей, казалась почти неотличимой от них. Почти… Черты лица незнакомки, аккуратные и тонкие, не были чертами степнячки. Может, недостаточно изящными для благородной дамы — ну так сама Мулан видела такую лишь одну, и то издали. Но уж с грубовато-хищными лицами гуннов — любого возраста и пола — точно не сравнить.

— Не бойся, — женщина медленно, осторожно протянула к ней руку — точно к дикому животному, боясь спугнуть или спровоцировать нападение. Мулан нахмурилась, но с места не двинулась, лишь крепче прижала к себе сосуд, словно щит. — Тебя никто не тронет. Ты, наверное, недавно здесь?

— Да, — непроизвольно слетело с губ. Слишком сдавленно и высоко для парня, но поняла Мулан это поздно. Смуглый парнишка снова хихикнул, правда, тут же опасливо покосился на женщину. Судя по всему, она была главной здесь.

Та, вопреки ожиданиям, не обратила на насмешника никакого внимания. Все оно, до капельки, было сосредоточено на Мулан. «Тоже узнала соотечественницу», — сразу догадалась та. Но вот радоваться или печалиться такому обстоятельству? Ведь обычно женщины наблюдательнее мужчин, а она не так сильна в маскировке.

— Попал в плен в недавней войне? — женщина улыбнулась — как-то слишком уж мягко и понимающе для знатной госпожи. В голосе скользнула грусть: — Значит, теперь в армию берут и детей?..

— Я не ребенок! — выпалила Мулан запальчиво. Потом, смутившись, опустила взгляд, переложила сосуд, прижатый к груди, в другую руку и поправилась тише: — Ну, не совсем.

— Само собой. Война делает взрослыми даже самых юных… — женщина шагнула еще ближе, поравнявшись с Мулан, и та с удивлением и некоторым смущением осознала, что незнакомка выше ее на полголовы. Хорош же из нее парень!

— Тебе нечего стыдиться, — женщина тем временем ободряюще похлопала ее по плечу. — Не всем суждено быть наследниками, хранящими род, не всем довелось стать героями. Но любая служба угодна богам.

«И даже рабская?» — чуть было не ляпнула возмущенно Мулан. В последний момент сдержалась, но собеседница заметно упала в ее глазах — тут же, едва проговорив эти постыдные слова. Кажется, она ошиблась насчет благородства черт и всего прочего. Так рассуждать может только крестьянка, привыкшая гнуть спину перед каждым. Мулан могла еще понять Рам — та не знала иной жизни, да и не была китаянкой. Но покорно служить заведомым врагам, да еще и считать это благом… нет, это уже слишком.

— А вы тоже… — все-таки не удержалась она от вопроса, но сумела остановиться на последнем, оскорбительном слове*. И даже зажала себе рот свободной рукой. Не то чтобы она боялась задеть достоинство прислужницы гуннов, раз та сама, добровольно швырнула его под ноги дикарей, — ну а вдруг она ошиблась? И женщина гораздо выше по положению, чем кажется?

— Нет, конечно, нет, — рассмеялась женщина, на удивление ни капли не оскорбившись. — В детях господина Арзы не может быть рабской крови. Как и в любой из его жен и наложниц.

Мулан отшатнулась от нее в ужасе. Так она по незнания приняла за китаянку одну из ненавистных гуннов? Кем бы ни был этот господин Арза, он наверняка в большом почете у Шань Ю и такой же мясник, как и все они. Но лицо… осторожно, мельком, Мулан все же глянула на женщину… как оно могло солгать? Или это демоны отводят ей глаза, заставляя видеть то, что она хочет видеть?

— Ну вот, — заметив ее испуг, женщина огорченно всплеснула руками. — Не стоило этого говорить. Теперь ты будешь считать меня исчадием ада, как и… — не договорив, она резко повернулась к мальчишке; тот, навострив уши, забыл о своем деле и уронил наземь снятую шкурку. — Чанг! Не грей уши попусту, лучше принеси воды нашему гостю… э-э, как там тебя зовут?

— П-пинг, — не сразу нашлась с ответом Мулан. Собственно, она и сказанное почти полностью пропустила мимо ушей, пораженная совершенно неожиданным, невозможным фактом. Чанг… так значит, этим благородным, подлинно китайским именем звали мелкого дикаря, который с ней сцепился? О боги, за что?! И… как? Как такое вообще могло получиться?

— А я Мей… некогда Джибао Мей, — женщина грустно вздохнула. — Трудно оставлять прошлое в прошлом, но тебе придется, маленький Пинг, если ты хочешь выжить. Более того — ты должен. Ради того, чтобы все это было не напрасно.

Потрясенная Мулан даже забыла огрызнуться на «маленького». Потом, поразмыслив, она поймет, что это лучшее решение: как иначе объяснить ее хрупкое сложение и слишком, постыдно гладкие для мужчины щеки, если не очень юным возрастом? Тем более что нежданная война с гуннами не щадила никого, и наверняка нашелся не один и даже не десяток настоящих мальчишек, вынужденных взяться за оружие, чтобы отстоять землю предков. Сколько из них не вернулось домой? Хвала богам, что теперь все это в прошлом.

— Мам, — вернувшийся с бурдюком Чанг, помявшись, неожиданно робко дернул женщину за подол. — «Всё это» — это что?

Из юрты любопытно выглянул второй мальчишка — Гарох, чумазый от сажи и оттого похожий на… должно быть, брата. Мулан его не замечала. Слишком многое навалилось сразу, и никак не получилось осмыслить, уложить все по полочкам в голове и сердце.

— Да, госпожа… Мей, — торопливо затараторила она, накручивая на палец край пояса — последнего, что осталось у нее воинского. Фамилию женщины Мулан в волнении запамятовала и теперь нервничала: не обидится ли? — Простите мне мое любопытство, но… как, как такое могло получиться? Все это… — неровным жестом девушка обвела пространство вокруг себя, имея в виду сразу все: и неестественное окружение китаянки; и ее странное положение — не сразу и сообразишь, как назвать; и то, что она знала о затянувшейся войне с гуннами явно больше, чем обычно знали женщины. Ну и, конечно, имя ее сына — как и то, что он, сын (или двое? а может, и больше?..) вообще был. И добавила просительно-стыдливо: — Пожалуйста.

— Это долгая история, а у нас, — Мей строго оглянулась на мальчишек, — слишком много дел до заката…

— Мы все успеем, — поспешил заверить ее Гарох. — Очаг уже разожжен, вода греется, а с мясом я пособлю, — он ловко, почти не наклоняясь, подхватил с земли недочищенную тушку.

— Эй, я и сам… На, держи, — Чанг бесцеремонно сунул Мулан бурдюк и дернул из рук сосуд. — Да поставь ты свой горшок, никто не украдет, чай!

— Эй! — возмутилась было та, удерживая посудину. Но совет и правда оказался дельным, да и на имущество шамана больше никто не покушался: оба сорванца торопливо занялись разделкой добычи, нет-нет да косясь на мать. Помедлив, Мулан все же поставила драгоценный сосуд возле разлапистой коряги у входа, должно быть, служившей сидением. И поглядывая на мальчишек, устроилась сама — в стороне от них.

* * *

Вода была чуть горьковатой, невкусной, но оказалась поистине живительной, как-то примиряющей с невыносимой реальностью. Таким же стал и рассказ Мей. Вопросы, конечно, были все равно, и немало; многое так и осталось диким и непредставимым, но кое-то все-таки стало более понятным. Пусть в него все равно упрямо не верилось — вопреки всем клятвам и свидетельствам.

Мулан многое знала о войне со слов отца, пострадавшего как раз в переломный ее момент — когда гунны были отброшены из северных пределов и началось строительство Великой Стены. К его немалому стыду, из-за раны поучаствовать во второй, победоносной части войны не довелось, и Фа Зу находил утешение в походных байках, пересказанных любопытной младшей вопреки недовольству матери — а та и рада была слушать, слушать и запоминать. И втайне гордиться, чувствуя принадлежность к благородному сословию воинов — пусть и косвенно, через родню. Мулан всегда подозревала, что знает мир чуть-чуть шире и глубже, чем положено ей по рангу, и это было ее запретной радостью, тайной гордостью. Как оказалось, довольно однобокой и куцей…

Мир Мулан — как и всего Китая — делился на две неравных половины: Семи Царств, объединенных во имя порядка и гармонии Императором, и враждебных варварских племен, сильнейшим из которых были гунны. Абсолютно разные, эти две силы противостояли друг другу со времен сотворения мира. И разделение касалось не только извечных противников, но и всего сущего на Небесах и под ними. Свет и тьма, порядок и хаос, земледельцы и кочевники, добро и зло — извечный дуализм мира был предопределен свыше, как и их роли в людской жизни. О чем-то меж несхожих полюсов, о самой возможности зыбкой границы черного и белого Мулан не то чтобы не задумывалась — даже не предполагала, что она существует. А она таки существовала, вопреки всем представлениям и знаниям о ней.

Волей богов и судьбы Мей оказалась как раз на такой границе: слишком ж близко к окраине Китая и вражеским землям располагалась их деревня. Мулан в ужасе затаила дыхание… но, по словам женщины, набеги и резня случались далеко не всякий год. Более того — несколько раз гунны наведывались в деревню с совершенно мирными намерениями: обменять часть стада на иные, более полезные им вещи. И вели себя порой даже сдержаннее подгулявших соотечественников.

Гунны и мир… Мулан долго и тщетно пыталась себе такое представить, но так и не смогла. Разве что за Великой Стеной, под защитой надежных мечей и ракет объединенного войска Поднебесной…

— Тогда не было ни того, ни другого… — с улыбкой напомнила ей Мей.

Но неизбежное однажды произошло, и во время очередного столкновения, как раз незадолго до закладки Стены, поселение — и весь мир Мей — снесло, как цунами, битвой гигантов… снесло, чтобы, как щепку, вынести ее по ту сторону разума и жизни, во враждебный мир, где у нее, казалось, не было ни шанса.

Уцелел ли хоть кто-нибудь из ее близких и односельчан? На вопрос Мулан Мей лишь грустно пожала плечами. Все эти годы — а минуло уже более десятка лет — она отчаянно надеялась на это, моля всех известных ей богов, и китайских, и местных. Но услышал ли ее хоть кто-то, она так и не узнала.

Увы, Мулан тоже нечего было ей поведать. Она стыдливо промолчала, что не задумывалась о пограничных деревнях и их жителях до одного недавнего памятного момента. Момента, и сейчас больно сжимавшего сердце. До него война была для нее лишь чередой сражений, побед и отвоеванных земель, редко-редко — судьбой отдельных воинов-сослуживцев отца. Такая война была ей известна и понятна; но, как оказалось, была и иная. Огромная. Страшная. Странная…

На последнее слово мальчишки удивленно округлили глаза; подняла брови и Мей. Мулан же не знала, как объяснить более понятно — но менее жестоко. Случившееся в деревне у перевала Тянь-Шао было ужасающим… но при этом вполне понятным, вписывалось в ее картину мира, где гунны — зло, несущее лишь смерть и разрушения. Все это было вполне в их дикой, кровожадной натуре. Такими их сотворили боги — ради им одним известной цели. Изредка, по собственной прихоти, варвары могли грабить захваченные города и поселки, угонять рабов…

Но… освобождать их? Вводить в круг семьи, позволяя называть детей именами вражеского народа? Тем более — в круг семьи, приближенной к местному вождю?! Все это просто не могло существовать — как летающие камни, как бескрылые птицы и поющие змеи. Не могло, не имело права быть как дикое и совершенно неестественное, как противное самой воле богов!

Но была Мей — наложница дальнего родича местного вождя, и ее сыновья, причисляющие себя к его роду. Гарох не поленился даже сбегать в юрту и принести в знак доказательства кинжал с родовыми знаками. Был такой и у Чанга… до одной неудачной охоты, где спас его жизнь, но сломался о толстую шкуру зверя. Мальчишка с гордостью продемонстрировал шрамы чуть ниже ключицы — доказательства его храбрости, и вслух понадеялся однажды заслужить новый. Мулан же оставалось потрясенно мотать головой. Форменный дикарь… с китайским именем и предками, о которых, вопреки всему, парнишка помнил. И гордился — хотя и чуть менее, чем здешними. Ну, правильно — сравнится ли вождь с какими-то там крестьянами!

Последнее также стало немалым открытием для Мулан. Вражеское, дикое и хаотичное, племя гуннов все равно упорно рисовалось ей по знакомому образу и подобию. И вождь в нем мог быть только один — как Император в сердце Империи, как верховное божество на небесах — его истинный прародитель. Да даже в стае зверей вожаком может быть лишь один, сильнейший. Здесь же… у этих неразумных, забывших о законах мироздания, каждое малое племя вел свой вождь, и верховный, единый избирался лишь на время войны. Неудивительно, что в итоге они проиграли! Даже дракону не выжить со множеством голов.

Все это, забывшись, она возмущенно высказала вслух — и с негодованием отметила, что мальчишки уставились на нее… точно, как на двухголовую. И безумную к тому же. Шумно выдохнув, Мулан напомнила себе, что перед ней все же маленькие дикари. Что взять с невежественного народа? Одной матери явно недостаточно, чтобы сделать из этих зверенышей людей. Несмотря на самое благородное имя.

— Держи, — не самые добрые мысли ее прервало что-то плотное и твердое, ткнувшееся в ладонь. Скосив глаза, Мулан рассмотрела изрядный ломоть подсохшей лепешки. Потом подняла взгляд на Гароха, который ей его и сунул.

— Кажется, ты слишком долго голодал — и ослабло не только твое тело, но и ум, — с ухмылкой пояснил тот. — Вот и несешь всякую дичь. На вот, подкрепись немного. Заслужил.

— Точно, — подхватил Чанг. — Ты мелкий даже для вейна, маленький Пинг, — с удовольствием повторил он слова матери. — Мало чести в победе над таким.

Стиснув в кулаке лепешку, Мулан вскочила с места. Доброе вроде бы намерение слишком уж напоминало издевку. Хотя… вот кому бы смеяться!

— А ты и не победил, — бросила она вызывающе. — Или хочешь повторить для верности?

— Повторить? — с недоумением повторила Мей. — Так это вы друг друга так извозили?

Осекшись, Мулан невольно втянула голову в плечи. Это ж надо было так подставиться! Пусть Мей родом из Поднебесной, пусть ее негодники сами многократно напросились на взбучку — но они-то ее дети. Родичи вождя к тому же. А она — в их глазах — всего лишь мелкий наглый раб, посмевший поднять руку на господина. И сейчас ее… Девушка подобралась, равно готовая и бежать, и отбиваться, пусть даже это ухудшит ее участь. Она уже устала бояться.

Оба сорванца, вопреки ожиданиям, тревожно переглянулись, не спеша подтверждать обвинение. Чанг почесал рассаженную о землю щеку.

— Чего языки проглотили? — с подозрением уставилась на них Мей. И снова повернулась к Мулан: — Кто твой господин?

— Гос-сподин шаман, — заикаясь, пробормотала она, уже жалея, что не сообразила соврать. Чего ждать от разгневанной матери, она хотя бы примерно знала. Шаман же… тут представлялось нечто вовсе жуткое и невыразимое. К тому же Мулан ни разу не видела его в гневе, но знала, что злить таких людей опаснее всего.

— Значит, точно вы, — Мей выразительно уперла руки в бока. — Господин шаман мирный человек, мухи не обидит. Так значит, это он тебя так отделал? — она угрожающе нависла над Чангом.

Тот нехотя хмуро кивнул. Мулан затаила дыхание…

— Мое ж ты позорище! — та неожиданно оттолкнула от себя сына, выразительно всплеснула руками. — А еще надеешься заслужить лук! Да тебе кинжала и то много. Мальчишка-то вдвое меньше тебя!

Девушка удивленно заморгала. То есть как? У них дома строгое деление на сословия делали подобное невозможным. Она хорошо помнила, как высекли плетьми девушку-служанку, осмелившуюся примерить хозяйское платье. Всего лишь платье, не касаясь самой госпожи. А за осквернение персоны принца или же принцессы можно было и вовсе без руки остаться. Здесь же…

Мулан невольно посочувствовала Чангу: недавний забияка выглядел до того подавленным и пристыженным — вот-вот заплачет.

— Он почти победил, — вступилась она за него неожиданно даже для самой себя. По изумленно вытаращенным глазам всех троих (Чанг даже рот открыл) девушка поняла, что и они от нее такого не ждали. Нахмурилась. Глупое, порывистое действие, более достойное дикаря, чем жителя Поднебесной. Но менять ничего не хотелось.

— Я же все-таки служил в армии, — застенчиво улыбнувшись, пояснила она. — Там нас учили всяким… штучкам. Как раз чтобы победить любого врага.

— Да ладно! Научишь? — моментально оживился мальчишка — и сейчас, оживленно-восторженный, он ничем не отличался от китайских сверстников. Ну, разве что чуточку почумазее.

— Посмотрим, — уклончиво отозвалась Мулан. Нашла взглядом посудину. Наверняка ее уже потерял «хозяин», да и вообще пора честь знать. Слишком многое — и многие — требовало осмысления, наедине с собой. Пусть так, как дома, это и не удастся. Дом… Неожиданно Мулан люто позавидовала обоим сорванцам. Кто бы они ни были по крови, дом свой они знают здесь и хотя бы этим счастливы.

— Может, однажды сможете увидеть сами, — туманно пообещала она. Но, кажется, поняли ее совершенно по-разному. И если Гарох с Чангом восторженно переглянулись, предвкушая будущий урок, то Мей лишь печально покачала головой.

— Они забудут о тебе, так же, как и не вспоминают меня, — тихо проговорила она.

И это стало последней каплей, переполнившей чашу ее терпения, вины и страхов, невольно озвучив страшнейший из них. То, о чем не отваживалась думать — и не могла не гадать она сама. Мулан сжала кулаки, стиснула зубы. Позабытая лепешка шлепнулась наземь.

— Нет! Неправда! Ты ничего не знаешь! — крикнула она, наплевав на голос, на то, как выглядит — буквально на все. Забыла бы и про сосуд, не споткнись о него по пути. Подхватила на бегу и бросилась прочь.

— Пинг! Погоди! — но кто и что кричал в ответ, Мулан уже не слушала. Прочь, скорее прочь от этих ужасных людей, уже не соотечественников, но еще и не врагов. Как можно дальше от них — и разбуженных сомнений. Только этого они и стоят.

* * *

Обратный путь она нашла неожиданно быстро, словно ведомая внутренним компасом. А может, она бессознательно запомнила дорогу до единственного убежища? Мулан не знала — и не хотела гадать. Обрывки звуков и голосов долетали до нее невнятными отголосками, резкими, рваными, отчего казалось: гонятся. И она не останавливалась.

Уже почти у самого шатра, разглядев его меж соседних, Мулан вспомнила, что так и не принесла воды. Но возвращаться прямо сейчас не было ни сил, ни желания. Все до капельки выпила неожиданная встреча. Все-таки не стоило поддаваться искушению, теперь же оставалось лишь расплачиваться за него.

Опасливо озираясь, прячась в тени чужих юрт, Мулан подкралась к шатру шамана. Она не могла поручиться наверняка, но кажется, воинов в стойбище добавилось. И оно стало еще опаснее и неуютнее. Девушка уже не думала о грядущем наказании, лишь бы скорее укрыться от чужого враждебного мира хотя бы за тонкой войлочной стенкой. Да и к шаману вряд ли кто сунется без приглашения.

Бегом преодолев последние несколько шагов, она юркнула за откидной полог, ухитрившись протиснуться в щель меж ним и стеной. На ощупь, не глядя пристроила где-то в углу сосуд, чтобы не натолкнуться самой же. Прищурилась, привыкая с неяркому свету очага… и как только глаза немного освоились с полусветом, со сдавленным возгласом отпрянула назад, к выходу. Она ошиблась. Снова. Убежище оказалось ловушкой.

_______________________

* Фамилия Чанг переводится как "свободный, свободная"

* 忘八端 (wàng bā duān / ван ба дуань — забывший восемь (конфуцианских добродетелей). А именно: 孝 xiào、悌 tì、忠 zhōng、信 xìn、礼 lǐ、义 yì、廉 lián、耻 chǐ — сыновняя почтительность, почтительность младшего (брата) к старшему, преданность, честность (искренность), вежливость (приличие), справедливость, бескорыстие (неподкупность), совесть (стыдливость).

Из министерского чертога до врат, ведущих во Внутренний город, Шанг слетел словно на крыльях, почти не касаясь идеально отглаженных плит-ступеней. Сколько их было — пара десятков, пятьдесят, сотня? Да сколько бы ни было! Казалось: окажись перед ним величественная императорская лестница, достающая почти до облаков, — и она не задержала бы его надолго! Свершилось! Причина радости грела руку, подсыхая, осторожно отведенная от тела, от взметнувшегося плаща, на легком ветерке. Сгустившийся сумрак не позволял рассмотреть каллиграфически выведенных иероглифов, но Шанг помнил все до единого — зримое воплощение его мечты, особенно ценной, стоило вспомнить, как нелегко она ему далась…

— Сколько? — не веря своим глазам, Чи Фу еще раз перечел написанное. Вскинул глаза на генерала в раздраженном непонимании. — Вам не кажется, командир, что казна все-таки не бездонная? И у государства есть и иные потребности, нежели обеспечение армии. Которая к тому же, если мне не изменяет память, у вас уже есть, со всем ей причитающимся?

Чего еще было ожидать! Шанг раздраженно передернул плечами, но с видимым усилием сдержался. Низкий потолок хранилища документов и по совместительству — кабинета главного советника императора (о чем Чи Фу никогда не упускал случая напомнить) почти осязаемо давил на голову и плечи, не давал вдохнуть свободно и… слишком уж походил на паутину сотней коридорчиков, в которых немудрено и заблудиться. Как и во множестве законов и порожденных ими указов и распоряжений. Свитки и фолианты, их запечатлевшие, вдоль и поперек усеяли настенные стеллажи, лежали на столиках и в нишах. Далеко не все из них, как подозревал Шанг, помнил и император, столь древними они были. Но эта древность давала им силу — как и тем, кто умел ими воспользоваться.

— Была, — сумрачно проронил Шанг, не желая вдаваться в подробности. Еще раз разгладил на поверхности низкого столика выданную ему бумагу — краткое распоряжение императора, торопливо начертанное случившимся под рукой писцом. Его собственную силу, его право требовать и получать, закрепленные подписью императора. Но… взгляд скользнул по ближайшей полке и тревожно обнаружил знак императорской фамилии на слишком уж многих среди иных. А тусклый желтоватый цвет зримо старил бумагу, делая новый приказ неразличимым среди прочих. Затеряется вдруг, и целой жизни не хватит, чтобы найти. Он поспешно пододвинул бумагу ближе к себе, старательно не замечая насмешливого взгляда Чи Фу.

— После роспуска ополчения оставшихся солдат слишком мало, чтобы иметь право зваться армией, — неохотно пояснил он. — Мне пожаловали звание генерала — но многого ли оно стоит, если под моей командованием всего лишь горстка бойцов, пусть и умелых воинов? Да и довольно ли их для империи? Как показало недавнее вторжение…

— Но оно уже давно и успешно отражено, — резонно заметил Чи Фу. Чопорно спрятал тонкие пальцы в рукава. — Война закончена, генерал, и теперь их и ваша обязанность — сохранность драгоценной персоны императора, да хранит его Небо. С надзором за границами вполне справятся выставленные караульные, как заведено издавно. Конечно, придется потратиться на восстановление стены и сторожевой башни, — он недовольно пожевал губы. — И это при неминуемом неурожае в приграничных районах… Даже это — непомерные траты; то же, что предлагаете вы, генерал — и вовсе неисполнимо. С тем же успехом у ваших воинов могли бы вырасти крылья.

Сильная ладонь непроизвольно стиснула свернувшийся в трубочку свиток. Шанг скрипнул зубами; тяжело выдохнул через нос, еще раз напомнил себе, что — увы и горе всем богам — именно Чи Фу распоряжается сейчас имперской казной и канцелярской службой. И приказ императора при всей его силе не снабдит его новобранцев обмундированием, оружием и провиантом… даже не определит четко, сколько и кого набирать в новоиспеченное войско. А ведь и это имеет значение.

Да, бывшие мастеровые, мелкие торговцы и крестьяне сумели-таки стать более-менее боеспособной единицей под его командованием, но — лишь относительно прочего, совсем далекого от поля боя люда. Чтобы сделать их настоящим войском, нужно время, нужна серьезная подготовка — своя для охотника и для пахаря; а главное — нужна сила духа, воля и решимость, коих не купишь и не вобьешь силой. Порой Шанг вообще сомневался, способны ли обрести их выходцы из иных сословий. Разве что Пинг… но он, точнее она, была такая единственной на все его войско.

— К тому же, помнится, во все времена армия полнилась из избранных родов, а не из простонародья, — с многозначительной ухмылочкой подсыпал соли на свежие раны Чи Фу. Потом как бы снисходительно махнул широким рукавом. — Впрочем, вправе ли я требовать от вас знание всего этого?..

Довольно! Шанг резко выпрямился, темнея лицом. Проходимцу неоткуда было знать, что отец его признал уже почти взрослым юношей, не имея иных наследников, — однако откуда-то знал. Что ж, тем хуже для него. Он до последнего не хотел равняться с Чи Фу, пользуясь своими привилегиями и правами, — но, видимо, придется. Иных аргументов тот не понимает.

Свет как будто приблизился, стал ярче, и из одного запутанного коридорчика показался юный писец со стопкой каких-то бумаг и чернильницей, закрепленной на боку. И со светильником в худой руке. Под высоким головным убором лицо казалось совсем мальчишеским. Паренек опасливо скосил на него глаза, но приблизился. Повинуясь повелительному жесту Чи Фу, сложил свою ношу на край столика, постаравшись не потеснить бумаги Ли Шанга. Робким воробушком тут же вновь скрылся в тени стеллажей, однако Шангу казалось: он спиной, самим духом чувствует горящие любопытством глаза.

Сходства не было ни в чем, но чем-то мальчишка напомнил ему Пинга… Мулан. И он решил попробовать еще раз. Хотя бы ради него.

— Но спасли империю все же не они! — Шанг таки ударил кулаком по столу, но намного тише, чем хотелось. С него слетела одинокая бумажка, одна из множества. Чи Фу тоскливо проводил ее взглядом. — Вы были там, господин советник, и видели сами, сколь много оказалось среди нас опытных воинов.

Чи Фу недовольно поджал губы, но ничего не возразил. Нечего было — или же счел ниже своего достоинства спорить? Сильного значения это не имело.

— К тому же с чего вы так уверены, что война окончена? — Шанг наклонился чуть ниже, почти нависая над низкорослым советником. Тот даже подался чуть назад. — Да, гунны отступили, но что мешает им вернуться?

— Отсутствие вожака. Или, — Чи Фу фыркнул, — вам изменяют ваши глаза и Шань Ю не сгинул на перевале?

— Он не единственный, кто может их повести, — Шанг тяжело вздохнул. Бессмертные боги, и это его обвиняют в незнании традиций — при этом не чувствуя разницы меж варварами и людьми цивилизованными. — Гунны не китайцы, у них нет единой богами данной правящей фамилии. Их, как зверей, ведет вперед тот, кто сильнее. Да, Шань Ю пал — но остались и иные, сильные. И однажды…

— Простите, но кажется, вы перестраховываетесь, командир, — Чи Фу снова позволил себе одну из своих издевательских улыбочек. Этакое всезнающее совершенство, нисходящее до быдла. — Однажды может случиться и через десять лет, а восстанавливать утраченное нужно уже сейчас. До наступления холодов.

— А может, уже завтра! — почти выкрикнул Шанг. Видят боги, он держался сколько мог, но этот книжный сухарь обладал особым даром выводить его из себя. — И подготовиться к этому нужно уже сегодня — иначе вчерашние потери покажутся вам пустяшными. Китаю нужна армия — многочисленная, сильная, способная отстоять его с севера и с юга. Мы не имеем права допустить промашек подобных недавней, едва не стоившей нам слишком дорого.

Понял ли Чи Фу явный намек на его собственную оплошность? Да, он не следил лично за построением Великой стены, однако не далее чем прошлой осенью инспектировал ее и отчитался императору в ее неприступности по всей длине — с запада до востока. Однако ж Шань Ю со своими воинами ухитрился проникнуть через нее — да не через разрушенный участок, который теперь придется восстанавливать, а совсем на ином участке, опасно близко к Запретному городу. И подступил бы к самой столице — помимо перевала, до нее не было сколь-нибудь значимых рубежей, где его можно было задержать, — если бы не отчаянный маневр отца…

Шанг сглотнул подступивший к горлу комок, с растущей неприязнью вглядываясь в побагровевшее лицо Чи Фу. Отец жизнью заплатил за чужие промахи в попытке как-то их исправить а этот… это недоразумение, по ошибке богов именуемое мужчиной, не способно даже признаться в ней. И все же пыжится и тужится, подобно жабе, мечтающей стать больше быка. Точно так же не подозревая, сколь жалок он в подобных потугах.

— Боюсь, главы военных родов не одобрят вашего нововведения, — прокряхтел Чи Фу наконец, так и не ответив на неудобный вопрос. Покрутил в пальцах перо и добавил важно: — Во все времена служба Возвышенному была делом избранных. Такова воля богов, командир, и ваш отец знал это, потому и…

— Приказ императора, — процедил Шанг, резко пододвинув к нему документ. Многозначительно хлопнул по подписи, не забыв подчеркнуть движением и поименование его, Ли Шанга, общепризнанным героем и спасителем Китая. На душе было крайне мерзко, но он задвинул отвращение как можно глубже, не выдавая его ни движением, не голосом. Он должен. Ради Мулан. Ради отца. Ради всех, павших жертвами чужого ослиного упрямства и самомнения. Он сделает все, чтобы это никогда не повторилось — во всяком случае, пока это в его силах.

Чи Фу, недовольно надувшись, подозвал-таки к себе писца, придирчиво порылся в стопке, выбирая лист бумаги — наверняка потемнее и похуже. Шанг не возражал. Печать и подробное перечисление всего необходимого окупят все.

— И на будущее, — уловив момент, когда, закончив с бумагой, Чи Фу сам, не доверяя писцу, взял в руки печать, он подтянул к себе советника, тихо и угрожающе добавил: — никогда не касайтесь имени моего отца.

До сих пор от воспоминания пробирала гадливая дрожь. Но сейчас все это было позади. Ли Шанг чуть притормозил, дожидаясь, пока страж откроет перед ним ворота. С упоением припомнил вытянувшееся, так похожее на козлиную морду лицо Чи Фу, — и от всей души пожелал более никогда не возвращаться в столицу. Возможно, когда-нибудь ему и правда доведется лично послужить императору — и только ради этого он не станет продавать принадлежащий отцу дом в черте Внутреннего города. Но дай боги, срок этому подойдет очень и очень нескоро. Уж он-то позаботится, чтобы опасность не приближалась к императору ближе Великой стены.

* * *

— К-командир? — немного растерялся Линг, столбом застыв в дверях гостиного двора. Неудивительно: пусть ряд комнат его и отвели на время празднества для признанных героев, многие предполагали, что генерал расположится в собственном доме. И что он, дом этот, большой и богатый, у Ли Шанга есть. И не слишком ошибались в своих предположениях.

За исключением одного: после достопамятной встречи все как один дома Внутреннего города казались Шангу напыщенными лицемерами, подобными Чи Фу. Вместе с их хозяевами. Он знал обманчивость суждения, знал, что любая семья с радостью примет его и на ночь, и на многие последующие дни. Знал — и все же прошел не оглядываясь до самой ограды, отделяющей Внутренний город от Внешнего, заселенного в основном беднотой. Дом отца, ставший теперь его собственным, угрюмой темной громадой высящийся на холме, также не привлек внимания. Слишком большой, слишком мрачный, слишком… чужой. Наверное, он попросту отвык от него, мотаясь меж поместьем матери и лагерными стоянками. Потом, позже, у него будет время привыкнуть. Но явно не сегодня. Этой ночью хотелось чего-то более привычного и греющего кровь. Такого, как…

— Простите, генерал, — тут же поправился Линг, немного посторонился от двери. — Не ожидал вас здесь увидеть. Разве вам не выделили покоев при дворце?

Показавшийся из-за угла Яо за его спиной согласно кивнул. Смачно зевнул, почесав живот под коротковатой рубахой. Даже от двери Шанг заметил, что давний забияка хоть и вывалился из спальни заспанным и в несвежем белье, однако из-за голенища сапога явственно виднелась рукоять ножа. Да и припухшие со сна глаза смотрели зорко и цепко. Что ж, кажется, он не ошибся в них.

— Выделили, — не стал спорить Ли Шанг. — По крайней мере, пытались оказать такую честь. Но хороший командир разделяет со своими солдатами не только тяготы войны, но и мирные времена, — он отбросил подальше досадное воспоминание о том, что Чи Фу был не так уж и не прав и именно поэтому люди военные во все времена держались вместе. Как семья. Как закрытый клан, в который нет доступа чужим.

Теперь это его клан. Его новая семья, вдобавок к той, что еще осталась. На краткий миг Шанг задумался, стоит ли считать семьей первую жену отца с ее выводком дочерей, но резко качнул головой. Теперь, когда его объявили генералом, они вполне могут пожелать с ним знаться. Но вот стоит ли ему? Об этом надлежит еще крепко подумать. Конечно, семья остается семьей, и ее крепость в единстве. Но где была эта семья раньше, до его возвышения? Была ли она у него вообще?

— Вот это славно, — обрадованно всплеснул руками Чьен-По, отвлекая его от невеселых мыслей. — Повар как раз приготовил отменную утку по-пекински. Вам точно понравится.

— Если она еще осталась, — хихикнул Линг, подтолкнув острым локтем в его пухлый бок. — Эх, разорится твоя будущая жена на кормежку.

— Слава и добыча окупят расходы, — серьезно возразил Яо. — Проходите, командир. Конечно, у нас тут не дворец, — он ухмыльнулся, смущенно почесал растрепавшиеся космы, — но вам здесь завсегда рады.

* * *

Поначалу Шанга немного смутил такой теплый прием; он хорошо помнил, какими неприязненными взглядами награждали его былые товарищи Мулан прежде. И честно говоря — было за что. Блюдя достоинство командира, он не решался заговорить об этом прежде; да и толку говорить о том, чего уже не переменишь? Они также держали настороженную дистанцию, зная его командиром — но не более того. Вплоть до сегодняшнего дня.

Сегодня же, разделив с воинами трапезу, щедро сдобренную брагой, генерал Ли наконец решился заговорить об этом. Все же сейчас, по окончании войны, ничто не обязывало Линга, Яо и Чьен-По оставаться под его началом. Более того, и права-то такого у них не было. Оторванные на время войны от родных краев и людей, сейчас они снова должны были вернуться туда. На законное место, отведенное им богами.

Шанг брезгливо поморщился. Кажется, словоблудие Чи Фу оказалось заразно. Ведь троицу товарищей Мулан больше ничто не держало вместе — и тут, в городе. Однако ж они не спешили расходиться по домам, напротив — держались вместе. И словно бы ожидали настороженно-тревожно чего-то. Уж не того ли, что он собирался им предложить?

— Я вс’гда знал, что вы молоток! — первым поддержал его затею Яо. Он был уже немного пьян и путался в словах, но общую суть предложения Шанга понял. И принял на ура. И еще бы не принять, при его горячем нраве!

— Солдат и командир не одно и то же, — усомнился более осторожный Линг. — К тому же и солдатами мы пробыли всего ничего. Вы, конечно, многому успели нас научить, — он благодарно улыбнулся Шангу, — но все же не настолько, чтобы учить других. Хотя ради Мулан…

— Им’нно! — хлопнул его по плечу Яо. Неуклюже поднялся на ноги и взмахнул руками. — О т’м тебе и т’лкуют. Бедная девочка заслужила быть погребенной достойно.

— Или хотя бы найденной, — вздохнул Чьен-По. — Честно говоря, мне никогда не нравилось даже просто драться, не просто воевать. Но я ни о чем не жалею. Кроме разве что Мулан… — он снова вздохнул.

— А, что зря воздух сотрясать, — решил сразу за всех Яо. Снова хлопнулся на стул, подтянув к себе приятелей. — Чтоб найти Мулан, я готов даже снова залезть в эти вонючие горы, демоны их раздери.

— Яо! — толкнул его Линг.

— А что Яо? — не смутился тот. — Поди, и не помнишь, сколько там мертвяков т’перь валятся? Вонючие и есть.

— Самое то за столом, — Чьен-По брезгливо наморщил нос.

— Ну если вы т’кие хлюпики… — Яо решительно начал подниматься.

— Да ты дослушай до конца, — Линг снова дернул его к себе. Тот возмущенно фыркнул, толкнул его в ответ, но вырываться не стал. — Говорите, командир… то есть генерал.

— Как я уже сказал, я назначу вас моими заместителями — младшими командирами, — повторил Шанг уже более уверенно. — Вы поможете мне тренировать новобранцев для укрепления нашей армии — как более опытные бойцы.

На этих словах Яо горделиво ударил себя в грудь, но больше ничего не добавил. Линг и Чьен-По синхронно закатили глаза.

— Мы будем набирать новых воинов в разных провинциях, начиная от ближних к столице и до самых окраин, — продолжал Шанг. По мере обсуждения картина новой армии нового, более сильного Китая становилась все более ясной. И реальной. — И учить их сражаться там же, в самых различных условиях, чтобы они были готовы ко всему. Включая вонючие горы, — он подмигнул Яо.

— Генерал, простите, что перебиваю… но что насчет Мулан? — вмешался Чьен-По.

— А попутно с учениями мы будем обследовать местность и осторожно расспрашивать местных. Надеюсь, уроки по разведке вы не забыли, — Шанг шутливо нахмурил брови.

— Более или менее, — за всех ответил Линг. Не слишком почтительно, но по крайней мере честно.

— Значит, будем вспоминать, — заключил генерал. Со стуком поставил на стол чарку. — Чтобы не краснеть потом перед будущими солдатами.

Яо и Линг поддержали его смешками. И лишь Чьен-По оставался задумчивым.

— Я, наверное, лезу не в свое дело, командир, — начал он осторожно. Линг шикнул на него, напомнив о титуле Шанга, но больше никто не придал этому значения. — Но император дал вам отпуск, чтобы навестить семью…

Он смущенно замолчал. Шанг также помолчал какое-то время, решаясь, что бы ответить. В конце концов, в столице близкой родни у него нет, так что не особо придется и врать.

— Вы также давно не видели родных и тоже имеете на это право, — наконец ответил он. — И получите такую возможность, когда мы остановимся лагерем неподалеку. Будет справедливо, если и я поступлю так же.

Одобрительные восклицания и хлопки по плечам — совсем не обидные, невзирая на фамильярность — сказали ему больше витиеватых комплиментов. Вот армия, которой он должен стать достойным — и строить себя, как ее, по кирпичику, начиная с основания. Война потребовала множества сил и утрат, но она и правда завершилась. Настало время собрать разбросанные камни, чтобы построить из них нечто более достойное и совершенное. Ради всех них.