Понимание (джен)

Мне часто снится один и тот же сон. Я вновь и вновь вижу, как падает брат от моего удара, как он боится, пытается отползти. Униженный, он один — слабее, чем оказались мы вместе. Мне больно. Так не должно было случиться, но это был единственный способ его остановить.

Каждую такую ночь я ухожу ещё до рассвета. Ни сонный шелест листвы, ни плеск ручья, ни шёпот ветра — ничто не приносит покоя. Я измучен.

Однажды я засыпаю в лесу и просыпаюсь, когда солнце уже светит мне прямо в лицо. Я не думаю о том, что меня ждут. Я внезапно понимаю, что именно мне следует сделать. Это же так просто… Просто взять чистый лист и кисть, и тушь, и написать, найти те самые важные слова, чтобы извиниться. Он же мой брат, мы росли вместе, и он, именно он — такой умный. Он же сможет меня понять?

…Птица уносит всего лишь три слова: «Хочу встретиться. Ашура».

Договариваться — тяжко. Индра не доверяет, не верит, ищет подвох. Не находит. Я не собираюсь его убивать. Правда — не собираюсь, что бы он ни думал. Он — мой брат. Мой любимый гордый запутавшийся брат, несправедливо обиженный отцом. Тот, кого на самом деле следовало назвать наследником. Тот, кто мне дорог.

В конце концов он соглашается. Место встречи выбирать ему — и это маленький дом в небольшой деревушке. Я ни о чём не спрашиваю больше. Иду один. Через лес, через реку, через ущелье, вверх по склону — путь далёк. Но это очень хороший путь. Нетерпение придаёт сил, заставляет шагать быстрее.

Вот и нужный дом на окраине. Почему-то здесь очень тихо, нет ни человека, будто все умерли… или просто ушли.

Скидываю обувь у порога, иду по шероховатому чистому полу, оглядываюсь. Хорошее место, хороший дом. Здесь уютно и очень, очень правильно. Даже как место встречи — только такой дом мог приглянуться моему брату.

Мы молчим. Стоим друг напротив друга, смотрим в глаза. Мне хочется улыбаться. Взгляд брата болезненно-серьёзный. Он чуть склоняет голову, я с лёгкой заминкой повторяю жест — и мы присаживаемся. Рядом, на расстоянии вытянутой руки.

Между нами мог бы быть столик с доской для игры, или, быть может, чай, чтобы его аромат смягчил наши души… Здесь ничего нет.

— Ну и зачем? — Индра первым нарушает молчание, пока оно не стало совсем тягостным. — У тебя есть всё, что ты хотел. Признание, уважение, наследие отца… Чего ты от меня хочешь?

Я теряюсь с ответом и глуповато улыбаюсь, елозя пальцами по затылку. Хорошо, что повязка держит волосы, было бы то ещё воронье гнездо.

— Ты — мой брат, — наконец я говорю самое важное. — И это ничто не изменит.

Индра тяжело вздыхает.

— Ты об этом писал, — он старается быть терпеливым. — Ещё что-то?

Я молчу, просто смотрю на него.

— Наследником отца должен был стать ты.

Брат дёрнул плечом. Тень скользнула по его лицу столь быстро, что я не угадал чувство.

— Ну?

— Я сожалею, что вышло иначе.

Он снова вздыхает, сплетает тонкие сильные пальцы в замок, замирает. Я узнаю одну из его придумок — «печать», но не дёргаюсь. Это же брат, мы разговариваем. Бояться нечего.

— Что мне с твоих сожалений?

Я снова не знаю, что ему ответить. Брат раздражён, это чувствуется, несмотря на маску спокойствия на его лице.

— Ну и зачем тебе нужна эта встреча? — он вскакивает, скрещивает руки на груди, смотрит сверху вниз. — Помолчать мог бы и наедине с собой.

Я не двигаюсь. Просто поднимаю голову и смотрю в лицо. Глаза пугающе алые, вокруг узкого зрачка двигаются томое. Завораживает.

— Я ухожу, — Индра разворачивается, белая ткань его одежды струится водой.

— Стой.

Мой голос тих, брат — гордый и неуступчивый, но он останавливается, оборачивается, ждёт.

Я молчу. Почему-то с ним я никогда не нахожу правильных слов. Но я попытаюсь.

— Я очень хотел тебя увидеть, брат, — я медленно поднимаюсь. — Я соскучился.

Индра приподнимает бровь, смотрит настороженно.

— Увидел. Дальше что?

Я пожимаю плечами, тяну руки, будто я всё тот же маленький ребёнок.

— Позволь, я…

— Не смей! — резкий окрик — как оплеуха. — Я больше не хочу тебя знать.

Самое худшее, что он мог сказать — и я опускаю голову. Остаётся последнее, что я хочу знать — и я не хочу слышать ответ.

— Индра, где все жители этой деревни?

— Мертвы, — равнодушно отвечает он. — Всё? Успокоился?

— Мертвы? — замедленно переспрашиваю я.

Брат фыркает, дёргает плечом.

— Я их убил. Мешались. Веришь?

Я больше не думаю. Выхватываю клинок, отбрасывая ножны, шаг вперёд — и он легко входит в тело брата. Индра вскрикивает, пытается оттолкнуть — я обнимаю его, не выпуская рукоять, медленно опускаюсь на колени. Резко и сильно пахнет кровью. И так странно — ударил я — и мне больно.

— Индра… — шелестит мой шёпот, — я всегда… любил тебя.

Его кровь пятнает мою одежду, пропитывает насквозь лёгкую тонкую ткань.

— Брат мой… Как бы я хотел, чтобы всё было иначе.

Он молчит.

Я осторожно опускаю его на пол, провожу ладонью по волосам, убирая их с лица, закрываю глаза. Застывшее изумление — он не ожидал, что я так сделаю. Я не ожидал сам. Но… я ведь должен был его остановить? Нельзя убивать просто так?..

Отряхнув клинок, я подбираю ножны и оставляю оружие у его руки. Не оглядываясь, выхожу на улицу. Складываю пальцы в подсмотренные печати — и дом вспыхивает льдистым призрачным пламенем, в одно мгновение, весь.

Мне никак. Я просто сижу и смотрю на огонь. Сухое гудение, треск — пламя сжигает всё. Я не могу отвести взгляд, я не могу думать. Меня нет.

К закату огонь гаснет, оставив лишь лёгкий сухой пепел.

— Когда-нибудь будет иначе, — шепчу я, глядя в пустое небо. — Когда-нибудь. Будет. Иначе.

К закату в селение возвращаются люди, и я закрываю глаза.

Они обступают сгоревший дом, переговариваются, не рискуя подойти ближе, спорят.

Я не хочу их видеть, я не хочу их слышать. Их просто нет. Правда нет, брат ведь сказал, что они все мертвы, что он их убил?..

Я ухожу.

И я обязательно встречу тебя, Индра.

И не будет никого ближе, чем мы.

И всё, всё будет иначе.

Всё будет хорошо.

Веришь?

Танабата — яркий праздник, но дождь многое портит в этот день. Что мне дело до возлюбленных, оплакивающих разлуку? Я должен найти одного человека, и я совершенно не хочу мокнуть.

Я иду по улице, под ногами хлюпает вода, вода течёт с крыш, от воды потяжелели волосы. Я устал, я раздражён. Легко сказать — найди человека, но сколь просто это сделать, когда никогда его не видел, и знаешь только, что он должен быть где-то в этом селении? У меня есть только смутное описание внешности — но под накидками люди кажутся одинаковыми. Просто стадо, которое чему-то радуется, шумит, бредёт куда-то без цели и пастуха… Устал. И всё же моя ненависть к этому человеку столь же привычна, как тяжесть обоих мечей.

Главная площадь этого небольшого городка. Я оглядываюсь в поисках хоть какой-нибудь крыши над головой. Рамен? Подойдёт, посижу там, передохну. Может, даже поем… Если в этом городке есть хоть что-то пристойное — это меня удивит.

Хозяин оказался стариком, очень спокойным, но раздражающе улыбчивым. По крайней мере, он молчал большую часть времени, расспросил только, что я изволю поесть, и принялся при мне же готовить. Я терпеливо ждал. Как ни странно, еда оказалась достойной моего внимания. По крайней мере, она была горячей, и сытость грела лучше, чем чакра.

Шаги. Я выбрал место у стенки, так что мне достаточно было чуть повернуть голову влево, чтобы скользнуть взглядом по вошедшему. Чуть младше меня, простодушный, улыбчивый… Тоже использует чакру. Я медленно доедаю, присматриваюсь. Кажется, узнаю. Спешить некуда. И если боги ответили на мои молитвы, подарив эту встречу — значит, моя месть свершится именно сегодня. Это должен быть он.

— Эй, что ты меня так рассматриваешь? Тоже не местный, да? — голос звучит весело, дружелюбно, и это не показное. Проникаться симпатией к незнакомцу — странно.

— Верно, — я немного поворачиваюсь к нему, решив поддержать беседу. Думаю, это самый простой способ проверить, тот ли он, кого я ищу. — Меня называют Таро.

Этот человек светится улыбкой — впору заподозрить, что дождь кончился и проглядывает солнце.

— Моё имя — Ичиро, — говорит он и просит ещё порцию. Хозяин расцветает, чуть суетится, спешит. Должно быть, мы вдвоём уже сделали ему дневную выручку.

Мои поиски утомили меня настолько, что хочется спросить прямо. Я изображаю задумчивость.

— Ичиро… Хм-м… Внук того самого Ашуры? — и чуть податься вперёд. Да, я восхищаюсь тем самым Ашурой и с нетерпением жду ответа. Правда.

Он совершенно по-детски поджимает губы, смотрит обиженно.

— Ты тоже видишь не человека, а его знаменитого предка?

Я пожимаю плечами.

— Я о тебе не знаю ничего, кроме имени. И то, не уверен, что верно узнал. Знаешь, мне немного жаль, что ты не связан с ним родством. Я надеялся узнать о нём больше — и скоротать время за приятной беседой.

Некоторое время Ичиро молчит. Я просто жду, лениво размышляя, не взять ли ещё порцию. Если сейчас придётся драться, это будет неблагоразумно. С иной стороны, он не выглядит серьёзным противником. Это меня учили. Он же… У него не видно даже оружия.

— Ты правда хочешь о нём узнать?

Я лениво соглашаюсь и добрых два часа выслушиваю, каким крутым и добрым был его дед, и сколько всего хорошего он сделал, и как его все любили и обожали, и что лучшего правителя люди просто не могли бы найти. Скучно — но всё это время я делал вид, что мне это интересно. А сам — приглядывался. Прислушивался. Как рассказывает, что рассказывает, как держится. Странно, но… Я начинал чувствовать к нему некоторое расположение. Приходится напоминать себе о ненависти и клятве. Я ведь уже умею убивать. Я справлюсь.

Пауза. Ичиро замолкает, уставший от рассказа, озирается — что бы выпить. Хозяин предлагает ему чашку чая — мутного, дрянного, как и весь этот городишко, однако слова благодарности — искренние. Этот человек действительно рад и такому чаю. Своё недоумение я оставляю при себе.

— Интересный ты человек, — говорю я с лёгкой полуулыбкой и усаживаюсь расслабленнее.

— Э? — улыбка Ичиро выглядит глуповатой, он ерошит волосы на затылке, так, что они встают дыбом. Забавное зрелище, но я могу удержаться от насмешливого фырканья.

— Ты очень увлечённо рассказывал про своего деда. А сам чего успел добиться? Не удивлюсь, если ты не менее талантлив.

Странно, но вот сейчас он скорее насторожился.

— Ну, это… Я хорош во всяких фокусах с водой.

— Хм? — приподнимаю бровь.

Ичиро сосредоточенно складывает печати, я на всякий случай запоминаю жесты — и из его чашки вылезает крохотный дракон из остатков чая. Грубовато, но вполне узнаваемо. И он даже двигает длинными тонкими усами! Нетерпеливый жест — и по столу, оставляя крохотные капельки влаги, топчется кабан. Его на пару мгновений прикрывает ладонь — и под ней оказывается изящная хрупкая бабочка, которая растекается неряшливой лужицей.

— Как-то так, вот, — он снова улыбается, но я вижу бисеринки пота у него на лбу. Эти фокусы, как он выразился, дались ему нелегко. — Я хотел превратить бабочку в змею и отправить обратно в чашку, но не получилось.

— Хм, — я в задумчивости. — Тебя за подобное наверняка очень любят дети.

Его взгляд теплеет. Хозяин быстро вытирает лужицу и доливает чай.

— Ага. Моим младшим братьям очень это нравится, — он благодарно улыбается старику и жадно пьёт.

— Я со своими часто сражаюсь. В шутку.

Ичиро хмурится, всматривается пристально.

— Сра-жа-ешь-ся? — его взгляд натыкается на рукояти мечей. — Ещё и убиваешь?

— Ну да, — я беззаботно пожимаю плечами. — За это неплохо платят, знаешь ли.

Хозяин, заворожённо наблюдавший за фокусами, бледнеет. На меня он теперь смотрит со страхом, и это раздражает. Я роняю рядом с его рукой пару монет, куда более щедрую плату, чем он заслуживает, и встаю.

— Пройдёмся? Кажется, дождь кончился.

Ичиро соглашается, но медлит, пытается успокоить старика. Я жду на улице.

Ветер остужает моё раздражение, и я могу мыслить ясно. Теперь я уверен, что это тот самый человек, слухи сходятся. Но убивать просто так, на улице, будет глупостью. Стоит уйти куда-нибудь, в какой-нибудь глухой переулок. Подальше от слишком нервных людей. Я вряд ли вернусь в это селение, но лишняя слава мне ни к чему.

— Куда пойдём? — Ичиро озирается, будто впервые в этом месте. При свете солнца, должен признать, оно выглядит немного иначе: всё сверкает. — Может, туда?

Я качаю головой, даже не обращая внимания, куда он показывает, и уверенно говорю:

— Сюда. Я слышал, там есть интересный человек, который торгует всякими редкостями, — облизываю губы. Скоро всё закончится. — Я думаю, тебе тоже будет интересно взглянуть.

Он пожимает плечами и, не чувствуя подвоха, спокойно идёт рядом. Я пытаюсь по мере сил поддерживать беседу, расспрашиваю его о братьях, пытаюсь понять, что он ещё умеет, кроме этих фокусов…

Нападающих я замечаю первым. Отталкиваю Ичиро, сам уворачиваюсь от ножа, выхватываю меч и сразу бью. Минус один. Быстрый взгляд, мир привычно чёток. Ещё трое, одинаково жилистые, быстрые, опасные, ещё один прячется — я чувствую чужой взгляд. Короткий клинок привычно ложится в ладонь, я замираю.

Ичиро быстро складывает пальцы в какую-то хитровывернутую печать — и ближайшая лужа взлетает вверх фонтаном грязной воды, прямо в крысиное лицо противника. Тот шипит неразборчиво, утирается рваным рукавом — и хрипит, булькает, захлёбывается собственной кровью. Минус два. Ичиро отходит к стене, зеленовато-бледный, прижимает ладонь к губам, смотрит на только что убитого мною. Быстрый взгляд на меня, на первый труп — и он сползает на землю. Трус. Я держался лучше, когда впервые убил сам.

Стряхиваю кровь с клинка, оглядываюсь на оставшихся, ухмыляюсь. Они медленно пятятся, отходят — чтобы, ощутив, что расстояние безопасно, просто сбежать. Уходит и ощущение чужого взгляда. Ещё один так и не показался, и в бой вмешаться не осмелился.

Я подхожу к Ичиро, аккуратно переступая через тело, и присаживаюсь на корточки. Смотрю в лицо. Всё ещё бледный, зрачки на всю радужку, губы дрожат.

— У тебя глаза красные, — голос звучит на удивление спокойно, но в его эмоциях нет фальши. — Ты… из этих?

Я киваю.

— Ашура убил моего деда, Индру, подло и предательски, договорившись о встрече и придя с оружием. Твои люди убивали тех, кто мне был близок.

Он облизывает губы.

— Сегодня я убью тебя, — я очень внимательно за ним наблюдаю. — Ты мой враг.

Помимо воли в голосе звучит сожаление. Ичиро тихо выдыхает и отводит взгляд, и чуть сдвигает руки. Взмах — и я отпрыгиваю, я ожидал подобного. На этот фокус с лужей я не попадусь.

Мне очень не хочется его убивать.

Оружия в его руках всё ещё нет, но он и сам, оказывается, — оружие. Двигается иначе, с показной неуклюжестью, будто бы случайно уходит от ударов. Это завораживает.

Я снова чувствую чужой взгляд. Пора заканчивать… Ичиро заканчивает сам. Он кидается вперед, прямо на меня, я успеваю выставить меч и падаю. Ловлю его кривую ухмылку и скидываю с себя тяжёлое, мокрое от крови тело. Он не сопротивляется, он уже слишком слаб.

Взгляд цепляется за предмет, которого раньше не было. Тяжёлый нож с чёрной рукоятью на всю длину лезвия ушёл в землю. Кидали в меня.

Я прислушиваюсь, оглядываюсь. Кто бы это ни сделал, он уже успел уйти. Смотрю на Ичиро. Он всё ещё дышит, зажимает ладонью рану. Я подхожу чуть ближе.

— Зачем?

— Так надо, — он дёргает плечом, жмурится. Даже не хочу думать, насколько ему сейчас больно.

Я пожимаю плечами. Добить — легко. Может, даже из уважения к врагу — подарить лёгкую смерть. Меня учили, но сейчас я был очень неаккуратен.

Становлюсь совсем близко — дотянуться клинком. Как учили, перерезать горло. Пронаблюдать, как тело окончательно покидает жизнь. Брезгливо сбросить грязный испорченный плащ. Сейчас придётся искать замену тряпкам.

Может быть, отыщу того, кто сейчас хотел меня убить. Я пока ещё не решил.

Мне ещё надо найти веер-учиву в подарок младшей сестрёнке.

...Мне не понять, почему он так поступил.

Мне жаль, что он оказался врагом.

Правда.

В этом городе будет сам даймё. Ума не приложу, чем его привлекло это поселение, хотя что-то подсказывает: горячие источники. О, если бы не моя миссия, я и сам был бы не прочь там побыть… Так нет же: найти какого-то старикашку, по-тихому прирезать — и вся недолга. Говорят, он как-то связан с родом Учиха, старейшины уверены — слухи обоснованы. Ну, так вот. Мне-то что, я справлюсь, мне и разбираться особо не нужно. Убить так убить, недолго же, главное — знать, как подобраться и как уйти. Вот я и пытаюсь узнать. Уберу старика — он не будет кому-то из наших людей мешать, даймё примет нужное нашему клану решение, у нас, может, будет больше постоянных заказов, и голодать не будем, и не умрёт больше никто. Что там жизнь какого-то старика? Он своё уже прожил.

Около нужного дома я кружил неделю. Следил, наблюдал, думал, прятался. Старик таился, что та черепаха. Боги, он как чуял что-то, никуда не выходил без сопровождения — и всюду таскал с собой своего внука. Мальчик, ему, кажется, семь лет, насколько я мог определить возраст, может, девять, но не старше. Вроде бы обычный ребёнок, но вот взгляд… Черноглазый, кажется, что зрачок на всю радужку, постоянно. Если бы не его вполне нормальное для мальчишки поведение — я бы уверился, что его травят какими-то наркотиками. А так — не знаю даже. Ну и неважно. У меня есть моя цель.

На четвёртый день я поймал служанку. Славная женщина — вниманием и деньгами неизбалованная, обиженная, разговорчивая — вот уже верно говорят, что болтливый язык — дорога, по которой в дом приходят несчастья. Я всё, всё невзначай выспросил, она даже и не поняла ничего. Да и подстраховался я потом — знаете, несчастные случаи — не редкость, когда слабая женщина идёт по слишком тёмной улице.

Вот только услышанное мне очень не понравилось. Говорят, этот старик очень любит мальчиков помладше. Выбирает семью победнее, ищет сирот, зазывает к себе в дом… А потом никто не знает, что с этими детьми случилось. Вот в самом деле, его стоит убить уже только за это. Боюсь представить, что он с ними делает, — да и не настолько у меня извращённая для такого фантазия.

В конце концов я решаюсь. Демонстративно напиваюсь вечером — на самом деле, конечно, делаю вид, отсыпаюсь весь день, к ночи как бы повторяю. Под утро выскальзываю из окна, с ловкостью кошки — да, я горжусь этим! — перепрыгиваю на ветку дерева, опасно наклонившуюся под моим весом, и спускаюсь вниз. Зеваю.

Небо мглисто-серое, до рассвета ещё часа полтора. Лучшее время, чтобы пробраться в дом того старика, через окно — прямо в его спальню. Еле успеваю увернуться от куная — вошёл в дерево совсем рядом с моей щекой. Дёргаю, швыряю обратно — рука в последний миг дрогнула. Тот мальчишка… Не могу же я драться с ребёнком!

Кто бы ещё ребёнку об этом сказал: он явно настроен всерьёз. Старик — умный, тварь, забился в угол, закрылся щитом — не достать. А я-то думал, он тут только как украшение висит — ан нет. Не пробить. И мальчишка, что б его ёкаи взяли, мешает. Замер, кунай держит — смотрит, как на врага.

— Отойди, — мягко говорю я. Моему кохаю столько же, наверное. Рука не поднимается всерьёз драться!

А мальчишка головой молча мотает, смотрит хмуро, зло. Я шагаю ближе — он в меня сюрикены швыряет. Уворачиваюсь, конечно, быстрее, чем подумать успел, но рукав он мне порвать смог.

— Сам напросился, — я двигаюсь в сторону, к стене, он только поворачивается, следя за мной.

Старик за щитом трясётся, как замёрзший кролик, гремит чем-то совершенно металлическим. Может, сквозь стену пытается просочиться, дырку там ковыряет, не знаю. Мальчишка на него не отвлекается.

— Я не хочу тебя убивать, — всё-таки пробую снова, — мне нужен только этот старик.

В ответ — сдавленное шипение, может, ругательство. Вот честно — не знаю, что делать. Может, я и мог бы его аккуратно вырубить, но я не сражаюсь с детьми. Вообще никак. Не могу. И техник подходящих у меня нет, чтоб не шуметь сильно...

И тут я замечаю то, от чего у меня холодеют и руки, и губы. У мальчишки алые глаза одного из проклятого клана.

— Потомок демона, — тихо говорю я. Теперь колебаться незачем, тем более, что сюда явственно спешит ещё один. Двоё сразу — чересчур, да и до старика добраться надо, он слишком там притих.

Одно движение — выхватить меч, перечеркнуть вихрем хорошей стали грудь. Подставленный кунай отлетает в сторону, вонзается в стену. Мальчишка оседает на пол, всё пытается дотянуться к оружию. Я вижу его, но не обращаю уже особого внимания, отшвыриваю щит. Старик закрывает голову трясущимися руками, от него несёт псиной. Тонкая шея, острый подбородок, дрожащие губы. Взгляд бессмысленный и жалкий, смотрит как сквозь меня, бормочет что-то. Не слушаю. Морщусь. Пинок — воткнуть меч под ребра, провернуть. И тут же — метнуться в сторону, падая, сбить пламя с тлеющей одежды, лишь каким-то чудом не выпуская рукоять. Второй!

Он на мгновенье замер на подоконнике — и соскользнул вниз. Кажется безоружным. Нервно смотрю в сторону. Огненный шар в помещении — откровенно дурная идея, пламя разгорается быстро. Пора валить.

— Ты убил моего брата, нелюдь, — говорит он. Это странно слышать от демона.

— И что? — легкомысленно спрашиваю я, пытаясь подобраться ближе к окну — и держаться подальше от пламени. Жарковато тут, да и душно уже. Я вам не унаги, чтобы тут жариться, я жить хочу!

— Умри, — голос спокойный, густой дым искажает черты лица, но чётко-чётко видны алые глаза. Я тянусь смахнуть холодный пот со лба — и понимаю, что не могу пошевелиться. Вот вообще никак, будто тело не моё, будто оно вообще деревянное. А огонь — близко, слишком. Я могу только следить за подбирающимися по татами языками пламени. Оно обжигает ногу — и я свободен. Я прыгаю в сторону, я выпрыгиваю из окна, прямо вниз, качусь по земле, по острым камням дорожек. Жив — но надо бежать, рядом слишком много охраны. Учиха мчится за мной. По крышам, по переулкам, по людным улицам — он не отстаёт, хотя и не рискует атаковать, я его чувствую.

За городом я решаюсь, складываю печати, ныряю под землю, прячусь в глинистом коконе. Сделать тайное убежище в глубине, имея сродство со стихией, легко. Можно притаиться, можно отдохнуть — и здесь Учиха меня потеряет. А пока — можно дремать и думать.

Если видишь врага ― убей, сколько бы ему ни было лет. А враг ― это тот, кто носит на своих одеждах ало-белый веер. Учиха, алоглазый демон. Нелюдь.

Я не понимаю, почему я даже не пытался убить старшего.

Почему — не мог.