Вопрос, не требующий обсуждения (гет)

Впервые они поцеловались в конце шестого курса, примерно за неделю до того, как Гарри бросил Джинни, промямлив что-то про опасности и готовность героически погибнуть в любой момент.

Это было... странно. Настолько странно, что они даже не сказали друг другу ни слова, только разбежались поскорее в разные стороны, куда глаза глядят, чтобы через пару часов встретиться снова уже втроем.

Странное, не имеющее никакого оправдания чувство. Нелепое и бессмысленное. Никому из них не нужное, способное разрушить многолетнюю дружбу и возможное будущее. Спокойно посмотреть в глаза Джинни Гермиона смогла только на свадьбе Билла и Флёр.

Они с Гарри никогда не возвращались к этому разговору, предпочитая делать вид, будто ничего особенного и не произошло. Просто старые друзья. Просто поцеловались.

Когда это случилось во второй раз, Гермионе показалось, будто весь мир вместе с его вечными войнами, борьбой за все и вся (но главное — против самой себя), с Волдемортом и его идиотскими хоркруксом... Так вот, весь этот непродуманный и неинтересный мир перестал существовать.

Просто исчез.

Большой розовый пузырь, прекрасный и удивительный. Не пропускающий внутрь войну, сомнения и разрушения. И никого рядом.

Потому что Рон их бросил.

Вернее, Рон бросил своего друга, Гарри Поттера, и свою, так сказать, девушку, Гермиону Грейнджер, потому что...

А вот и самое интересное, верно?

Вся соль, так сказать.

Рон бросил их из-за хоркрукса, конечно, из-за хоркрукса. Из-за того, что нашептывал ему осколок искалеченной души злого гения Тома Риддла...

Рон подумал, что Гермиона и Гарри вместе. Вместе друг с другом. И против него, Рона.

Получается, не так уж далек от истины Том Риддл, а? Кто бы знал, Грейнджер, что ты такая...

«Рита Скитер знала», — мрачно усмехнулась про себя Гермиона, прежде чем попытаться забыть о случившимся в очередной раз. Рита Скитер разглядела все намного раньше самой Гермионы Грейнджер, еще тогда, на турнире.

А потом были поиски и сражения, боль и отчаяние, и слезы, и куча трупов. И бледная Молли, и Джинни с сухими глазами, и улыбающийся Рон... И их странный, ни на что не похожий поцелуй прямо на главной лестнице.

И радость оттого, что выжили. Смогли выжить, в отличие от многих.

И Гарри, снова выживший в странной мясорубке войны — не с Волдемортом, с самой смертью, с сомнениями и неудачами — Гарри смотрел открыто и прямо, обнимая Джинни за плечи.

Все возвращалось на круги своя.

Гермиона не стала вызывать Гарри на разговор. Не стала искать себе оправданий, думать, как объяснить то, что случилось. Она просто приняла случившееся. И решила забыть о нем, как и много раз до этого. Не стоит все усложнять. Проще оставить все так, как есть.

Впервые в жизни Гермионе не хотелось бороться. Стоило только представить, чем все это, что бы это ни было, может обернуться для нее, для Гарри... Гермиону начинало тошнить при одной мысли о том, какую бурю протеста она может вызвать одной своей фразой, одним движением. Не только среди Уизли, где Гарри давно считают членом семьи — в магической Британии.

И только Рита Скитер довольно улыбнется: «Я же говорила!» А может быть, даже рискнет своей тайной ради сенсации. «Малолетняя преступница Гермиона Грейнджер становится на пути свободы слова!»

Это же Рита, в конце концов.

Прошел год, потом два, потом три... Гермиона жила хорошо. Занималась интересным делом, чувствовала, что ее работа очень важна для волшебников, а главное, не волшебников.

Они с Роном почти не ругались. Вопреки ее опасениями и всеобщему предубеждению, Рон не требовал еды и кучу детей. Гермиона была благодарна за то, что муж не пытался перекроить ее в подобие Молли, и в ответ старалась не пилить его за любовь к квиддичу и грязные носки под кроватью.

Гермиона искренне считала, что счастлива. По-настоящему. Она уверяла себя в том, что счастлива почти пять лет.

Они развелись тихо и незаметно даже для Молли. У той нашелся другой повод для истерик — в этот же месяц расходились Джинни и Гарри. Тоже тихо и незаметно, но только друг для друга. Молли, а вместе с ней и вся Британия, рыдала.

Гермиона, давно забросившая школьную привычку читать газеты, очень удивилась, когда узнала об уже состоявшемся разводе. Со стороны Поттеры походили на давно женатую пару, прожившую вместе лет эдак двести. Они не ругались, не сомневались, не угождали друг другу — просто подходили, как два сапога.

Но вот расходились, во всех смыслах этого слова.

Какой-то мерзкий голосок внутри шептал, что, мол, не ругались, потому что страсти нет. Не спорили — потому что все равно... Ну вот как у вас с Роном, да?

Гермиона голосок ненавидела, но окончательно подавить так и не смогла.

Джинни пришла к ней сразу после официального объявления, принесла какой-то пирог, как ни странно, не от Молли. Кажется, тыквенный. И бутылку ликера, который они выпили и без пирога вовсе, забытое кушанье стыло в одиночестве на кухонном столе.

Они никогда особенно не были дружны. Общались по инерции, потому что Джинни — сестра Рона. Потому что Джинни — тоже Уизли. Потому что Джинни — девушка Гарри, в конце концов.

Сейчас Гермионе было стыдно за все те случаи, когда она чувствовала, что Джинни неуютно, что та ощущает себя четвертым колесом для трехколесного велосипеда. Гермиона запивала свой стыд ликером и слушала — так можно было попытаться обмануть саму себя, что она не рада разводу Поттеров, не рада, не рада, не рада.

Они курили магловские сигареты, сидя прямо на плитке маленького балкончика Гермионы. Сначала было все равно, потом стало холодно и неуютно, но так блаженно-спокойно, что Гермионе становилось тошно от одной мысли о том, что надо вставать, брать пледы или одеяло, или палочку, или неважно что еще.

Холод — это ерунда. Холод внутри — проблема намного хуже.

— Я думаю, мы слишком хорошо друг друга знаем, — сказала Джинни. — Мы слишком привыкли, что есть друг у друга. Нам скучно.

— Мама говорит, что все это чушь, — продолжала Джинни, — что они с папой знакомы с трёх лет, и это только на пользу, но я...

— Ты не похожа на мать, — сказала Гермиона.

Больше ей ничего не хотелось говорить.

— А ты? — вскинулась Джинни. — Тебе не обидно?

— Нет, — коротко ответила Гермиона. — Мне жаль.

— Мне тоже жаль. Потерянного времени. Его не вернуть. Я пять лет могла бы жить с другим человеком, строить с ним жизнь, растить детей...

— Ты хочешь детей? — удивилась Гермиона. Джинни никогда не говорила о детях.

— Конечно, я все-таки Уизли, — пожала плечами рыжая. — Но не семерых, нетушки, мой максимум — двое. И лучше сразу близнецы. А я буду работать, работать и работать.

— Не рассматривай брак как потерю, — сказала Гермиона скорее себе, чем Джинни. — Это приобретение. Опыта, друга, терпения, в конце концов. Вы ведь остались друзьями, верно?

— Верно. Думаю, в этом и соль. Мы слишком хорошие друзья. Я для него вроде второй тебя. Просто я так любила Гарри, что не смогла удержаться, когда он вдруг заметил во мне женщину.

«Вроде тебя».

Правильно, а ты думала? Ты подруга. Лучшая подруга. Что такое два случайных поцелуя на фоне всемирного катаклизма? Стечение обстоятельств, не более того...

— А может, мы слишком многое пережили... Одного василиска мне хватило бы на десять жизней, а ведь это был только первый год... Мне нужен простой парень, который будет устраивать пикники и походы в кино. А ему та, что не устанет ждать его с подвигов. Гарри не виноват, но синдром спасителя так просто не лечится...

Джинни смеялась, пуская дым к небу, а Гермиона не могла отделаться от неожиданно трезвой мысли о том, что она понятия не имеет, как жить дальше.

Но она жила дальше, день за днем, год за годом. Встречалась с Гарри не чаще, чем раньше, говорила о пустяках, приходила в гости в Нору, общалась с Джинни.

Гермионе не в чем было себя упрекнуть. И она жила. И даже пыталась наладить личную жизнь — ходила на свидания, шутила, улыбалась.

А потом Артур тяжело заболел.

Очень тяжело.

И сгорел за пару месяцев, несмотря на все усилия врачей.

И почему-то именно смерть Артура Уизли стала последней соломинкой. Именно тогда, сутками не вылезая из Норы, в которую съехались многочисленные дети и внуки Уизли, Гермиона внезапно поняла то, что должна была осознать еще на первом курсе, спасаясь от Пушка — неважно, кто ты и как живешь. Неважны твои планы и надежды. Никто не гарантирует, что для тебя наступит завтрашний день.

И можно тысячу лет прожить не своей жизнью, идти по чужому пути, убеждая себя, что так будет лучше. А можно ловить каждый день, каждый миг. И попытаться стать счастливой тоже можно. А нет — значит, нет.

В третий раз они с Гарри поцеловались месяц спустя, в его кабинете. Уже не случайно.

Но обсуждать произошедшее они не стали и на этот раз.

Этот вопрос обсуждения не требовал.