Чертенка застают врасплох (гет)

Разумеется, Тедди оказывается прав: ее статью не принимают ни в одну газету, ни в один журнал — даже спортивный. «Ежедневный пророк» в причине отказа указывает, что ей не хватает опыта, и слог ее — «сыроват». «Ведьмин досуг» прямо отвечает, что их в принципе не интересует магазин метел, «Квиддич сегодня» кратко поясняет, что подобная статья может вызвать негативные отзывы и привести к конфликтам среди производителей метел, а этого они допустить не могут, но желают мисс «всяческого успеха», потому что у нее «есть потенциал». От отчаяния Лили пишет в «Придиру», и отзыв приходит внезапно одобрительный, но все же они не смогут напечатать статью, так как присланного до этого материала им хватит еще на несколько месяцев выпусков.

Тедди советует ей не сдаваться — и она не сдается: берет интервью у Олливандера, у Фортескье, у гоблина из Гринготтса, которого пришлось уговаривать добрых три часа, и уговорить его смог только Билл. А потом пишет и пишет, часами, и снова переписывает — и в отчаянии, смешанном с надеждой, отсылает издательствам.

Лили не смущает, что они с Тедди видятся каждый день и почти все свободное время проводят вместе. Тедди рассказывает ей про самых бестолковых преступников, а она смеется и вновь и вновь перечитывает свои статьи. И не хочет знать, было ли ему так же весело и легко с Виктуар.

— Так он в отца или в мать пошел? — Джессика зевает: она только что вернулась с командировки в Болгарию, где изучала оболочку драконьих яиц.

Они снова сидят у Фортескье, потягивая кофе. Вернее, Лили пьет уже третью чашку, потому что «потягивать» она не умеет. Только поглощать сладкий напиток жадными глотками и заедать его солеными крекерами. Сладкое вместе с соленым — вот ее слабость.

— В мать, — уверенно отвечает Лили. — Как в Болгарии?

— Теплее, — размыто отвечает Джессика и, подавшись вперед, пристально разглядывает лицо подруги. — Что-то с тобой не так. Я уезжала от другой Лили.

— Два месяца прошло, — отмахивается та. Чертенок в ее сердце последние две недели мрачно сидит и даже не играет своим трезубцем — а значит, у Лили иссякли саркастические замечания, которыми она баловалась и зачастую обижала людей. И потом, понимая, что обидела — мимолетом извинялась, если получалось себя заставить. — У меня волосы отросли, наверное. Жалко, что не грудь.

— У тебя отличная грудь, поверь мне, — Джессика широко зевает и протягивает ей какой-то цветастый пакет. — Это тебе от Чарли. Всякие болгарские сладости. Они любят шоколад с перцем, такая гадость… Так Тедди в итоге удалось добиться той роли? Вхождение в доверие к преступникам?

Раз Джессика видит в ней другую Лили, значит, прятать свои чувства все-таки получается не до конца. Больше всего сбивает с толку то, что теперь Люпин свободен, и… Иногда ей кажется, что он тоже смотрит на нее совсем не так, как смотрел полгода назад. Но он меняется так стремительно, что Лили не понимает его чувства. А сказать ему, вытащить из глубины себя те слова, а потом снова попытаться от них избавиться или спрятать — тяжело. Может быть, она рискнет. Может. Какая ирония, что они оба похожи на своих матерей: он так любит риск, что шагает в самый ад без оглядки, а она, похоже, влюбляется только раз в жизни. Ее мать влюбилась в отца лет в одиннадцать и до сих пор не сводит с него глаз. Наследственность — злая шутка…

— И да, и нет, — Лили хмурится, осторожно заглядывая в пакет с подарком. — Папа сдался, но сейчас все преступники настолько бестолковы, что к ним даже втираться в доверие не нужно. Вон, на прошлой неделе обезоружили того типа, который проклятыми серьгами торговал. Помнишь?

— Еще бы, — Джессика вытряхивает сумку в поисках кошелька. — Получается, вам нужен настоящий злодей, желательно с мозгами. Такая редкость в наши дни. Я, наверное, расплачусь и спать пойду, не обидишься? Заходи завтра, я пирог испеку, с вишней, как ты любишь… Ты ведь еще любишь вишню? Отлично. И новость напоследок: мои родители снова съехались. Раз в пятый, по-моему.

— Поздравляю, — Лили откидывается на спинку кресла, с наслаждением вдыхая аромат кофе и ромашки, которой пахнут ее волосы. Как удачно складывается, что Джессика уходит. Тедди обещал встретиться с ней вечером, после работы, и она нечаянно ляпнула, что будет у Фортескье. Ей почему-то не хочется, чтобы Джессика видела их вдвоем. Почему?

Чертенок громко фыркает и ухмыляется. Зараза!

Лили стесняется быть рядом с Тедди, потому что их могут принять за пару: они оба свободны, но между ними — разница в десять лет. Люди снова начнут болтать, а Лили этого не хочется, хотя к Люпину ее тянет. Да, он старше, а значит, в голове у него куча интересных мыслей, новых для нее самой, а не примитивные желания постоянно целоваться или поскорее затащить ее в постель, какие читаются в глазах сверстников. Лили уверена: залезть в постель она еще успеет, и нацеловаться тоже. Тем более, от поцелуев губы сохнут. Сейчас ей больше всего хочется, чтобы ее статью приняли. Хоть какой-нибудь самый жалкий журнал, самая плохонькая газетенка. И она ждет Тедди с колотящимся сердцем потому, что он получает все письма от редакторов: чтобы отец не узнал. На всякий случай Лили делает вид, что изучает банковское дело и даже начинает в нем разбираться, чем удивляет Билла. Он-то сразу сказал, что ей в банке делать нечего.

— Эй, Чертенок! — Тедди проталкивается сквозь толпу детей, стоящих в очереди за мороженым. Волосы у него ярко-красные, и глаза — блестят.

Лили все понимает сразу, внезапно, и, схватив сумку, выбегает прямо под серое лондонское небо.

Снова — отказ. Дьявол, ну почему, когда она нашла то, что ей по душе — разговаривать с людьми, подбирать слова — ее отвергают?

— Подожди! Да подожди ты, — Тедди догоняет ее у самой набережной. Волосы у него растрепались, большая сумка, из которой торчат бумаги, сбилась на бок. — Ты шарф забыла. И потом, просто повезло, что я следил за твоей рыжей макушкой. В этой толпе так легко потеряться…

— Ты! Это все ты! Ты меня смутил, ты озвучил мою мечту, — Лили оборачивается к нему и сжимает кулаки. — Мне хочется заниматься тем, в чем я полный ноль…

— Ты не ноль.

— Лучше бы я по третьему кругу слонялась от Чарли к дяде Джорджу, а потом снова к Биллу! Может, уже бы кучу денег заработала, чтобы перестать краснеть перед отцом и другими родственниками, которые так много от меня ждут.

Волосы Тедди меняются каждую секунду: из красных они становятся синими, потом зелеными — и снова красными, а потом вдруг разом чернеют. А глаза, наоборот, синеют.

— Не сдавайся, — твердо говорит он и кладет руки на ее плечи. — Попробуй еще раз.

Чертенок внутри нее вдруг оживает, вспрыгивает на ноги и ставит короткие ручонки в боки. Да, он готов отражать любую попытку уговорить ее на очередное безумие. И Лили с ним солидарна. Какое там — она и есть этот чертенок.

— Не буду я больше ничего писать, — тихо произносит она, поднимая глаза на Тедди и рассматривая плотно сжатые губы и нахмуренные брови, цвет которых совсем не совпадает с цветом волос. — Посмотри на меня. Я отрицаю свое имя, хотя могла бы пройти в редакторский отдел любой газеты с поднятой головой, стоит только шепнуть: «Поттер». Я взлохмаченная двадцатилетняя девушка, с дурацкими мыслями в голове, совсем обычная, меня даже красивой-то нельзя назвать. Никто за мной не бегал, никогда. А я хочу стать репортером, смех!

Пусть он засмеется. Давай же, смейся. Чертенок только подбоченивается и выжидающе смотрит на Тедди.

Но тот не смеется. Глаза у него становятся блестящими — и чужими. Такого выражения его глаз она раньше не видела.

— Ты красивая, Лили.

Чертенок насмешливо корчит рожицу, но настораживается. А щеки Лили становятся горячей, чем пышущий паром чайник на плите Андромеды. Джессика бы сейчас непременно присвистнула. Но Лили свистеть не умеет.

— Выслушай меня, — Тедди берет ее за руку и ведет вслед за собой вниз по скользкой лестнице, к самой кромке Темзы. — У меня есть деньги, немного, но хватит, чтобы ты открыла свою собственную газету. Назовешь ее как угодно. У тебя есть талант, Чертенок. Нет, не так — Лили. Поверь мне, как только ты что-то опубликуешь, тебя будут читать. Посмотри на свою последнюю статью: это и остроумно, и смешно, и одновременно глубоко. И Скитер даст тебе несколько полезных советов. У меня есть только одно условие. Ты обязательно укажешь, в каждом выпуске, что ты — Поттер. Это — часть тебя. Какой бы пожирающей твою суть она ни казалась.

— И все? — Лили стучит ногой о гранит и смотрит на отражающиеся на поверхности воды огни Лондона.

— Почти, — Тедди задумчиво теребит шарф, на несколько мгновений отворачивается, потом делает к Лили шаг. Она вдруг тихо произносит, морщась:

— Сегодня же Виктуар во Францию уезжает, родители утром сказали. Ты что, не пойдешь ее провожать?

Зачем? Зачем она спросила? Дьявол, опять она лезет не в свое дело, опять она привязалась к человеку, который не просто старше ее на десять лет, но и любит другую…

Люпин засовывает руки в карманы и отрицательно качает головой.

— Нет. Мы слишком разные люди, Лили. Нужно уметь отпускать тех, без которых можешь жить. Мы с Виктуар были первой любовью друг у друга и отчаянно за это цеплялись даже тогда, когда она прошла, а мы выросли и стали совсем другими. А потом руки разжались. Я не жалею о том, что было. Но оно прошло.

Лили пожимает плечами, думая, что могла бы сказать ему — вот сейчас, но это же нелепо: а, так ты ее не любишь — ладно, вот она я! И она так и остается стоять с приподнятыми плечами.

Тедди высовывает руки из карманов, потом засовывает обратно. Обходит Лили по кругу. Останавливается. С шумом выдыхает.

— Тебе нехорошо? — интересуется она из вежливости, потому что мысли у нее зависают между небом и землей.

— Мне отлично, — он криво улыбается, и волосы у него из черных становятся светло-каштановыми, совсем как у Римуса на старых колдографиях. — Слушай, я часто неуклюж, хотя стараюсь это скрывать за манерами, которым меня научила бабушка, да ты и сама это знаешь. Нет, не то… Я метаморф, и многих это больше раздражает, чем восхищает. Опять не то… Я упрямый, люблю риск и торчу часами на работе, потому что она мне нравится. Мерлин, да при чем здесь это? Я пытаюсь сказать, что меня тянет к тебе, Лили. Ты такая безудержная, живая, непокорная, ни на кого не похожая, и последний месяц сводишь меня с ума. Я ничего не могу с собой поделать, искушение спросить тебя слишком большое, и, если бы я пошел в отца, я бы промолчал… Но, кажется, я похож на мать, и поэтому спрошу: ты хочешь быть со мной?

У Лили перехватывает дыхание, а язык становится сухой, словно лист пергамента. Его слова застают ее врасплох — ее! Врасплох! Кто бы мог подумать? Она всегда готова к чему угодно — только не к внезапным признаниям того, кого она столько лет отодвигала в самый темный угол своего сердца — настолько темный, что даже чертенку не разглядеть. Тедди слишком долго был запретным плодом, и когда наконец-то упал ей в руки, она потерялась сама в себе. Что говорят в такие моменты?

Растерявшись, Лили судорожно закрывает глаза. Она всегда так делает, когда ее застают врасплох. С закрытыми глазами яснее слышишь стук сердца, быстрее находишь ответы на самые отчаянные вопросы. Мысли носятся беспорядочно, ударяясь друг о друга: люди будут болтать, и что скажут родители, как смотреть в глаза Флер… И только счастье в крови пульсирует в висках, заглушая все, что неважно.

А потом его губы прижимаются к ее губам — сначала робко, но потом все настойчивей, и руки его привлекают ее ближе, скользя по спине. И мысли исчезают. Лили замирает, полностью отдаваясь тому чувству, что так долго хранила, что уснуло — и теперь вдруг проснулось и теплом разливается в теле. Если это — настоящее, если это — долгожданное, зачем отталкивать, зачем сомневаться? Ведь именно он подтолкнул ее к осознанию себя, он — тот, кто любит жизнь так же неистово, как она сама. Нет, она не откажется. Ни за что. Не сейчас. И пусть внезапно, нечаянно, врасплох — ей нравится! Да, нравится. Гораздо больше, чем вся приторность неторопливости.

— Хочу, — шепчет Лили едва слышно, не веря сама себе, и запускает пальцы в его волосы.

Ей кажется, что соприкасаются их сердца, а не губы, пальцы, волосы — и ей неважно, какого они сейчас цвета.