Зверек (джен)

Пули Хибари убрал в сейф, однако ни на минуту о них не забывал. Цуна ходил по дому в старом спортивном костюме, дохляк дохляком — щуплый, невысокий, его жилистое тренированное тело можно было оценить, лишь когда он раздевался перед сном и одевался утром. Но Хибари отлично помнил, каким он был в схватке с Реборном. Как плясало пламя в зло прищуренных глазах и вокруг сбитых в кровь кулаков, как он падал и вновь вставал, желая лишь одного — вцепиться врагу в глотку.

Хотелось увидеть его такого вновь. Хотелось испытать его силы в драке с пламенем, а не в обычном спарринге. С каждым днем, с каждым новым рассказом о «Вонголе» — все сильнее. Сдерживала необходимость в информации: Хибари помнил, что любой выстрел мог оказаться для Цуны смертельным. Рисковать было глупо.

Сам Цуна о пулях тоже помнил. Конечно, странно было бы даже предполагать иное, но одно дело понимать, и совсем другое — однажды, доставая из сейфа деньги, почти бессознательно провести пальцами по коробке с пулями и тут же ощутить пристальный, ожидающий взгляд.

Хибари развернулся, готовый ударить: такие взгляды он привык воспринимать как агрессию. Но бить было некого. Цуна стоял у дверей санузла в полурасстегнутой куртке — просто мыться шел. Все же его умение видеть окружающее пространство и отмечать даже косвенные угрозы было поразительным.

Цуна медленно довел язычок молнии до конца, полы разошлись, открывая изукрашенные свежими и полусошедшими синяками грудь и живот. Он смотрел не в глаза Хибари, не в лицо, а мимо, на руку, на задержавшиеся возле коробки с пулями пальцы.

— А я все думал, когда ты решишь, что пора.

Хибари отдернул руку, захлопнул сейф. Покачал головой:

— Еще нет.

Он чувствовал сейчас не столько злость, сколько досаду на себя: мало того, что Цуна застал его врасплох, еще и смотрел и говорил так, что Хибари не мог прочитать его чувства. Не страх — точно, но что?

— Ты мыться шел? — резко спросил он.

Цуна понял невысказанное недовольство: молча развернулся и тихо прикрыл за собой дверь ванной. Зашумела вода, и Хибари поймал себя на том, что снова тянет руку к сейфу. Он выругался и ушел в кухню, поискать на обед что-нибудь посущественнее бургеров.

Он полагал, что тема закрыта, но Цуна ничуть не боялся снова его разозлить. Сидя напротив и с аппетитом поедая говяжий стейк с рисом, он поглядывал на Хибари с отчетливым вопросом на лице, и терпеть это становилось все сложнее.

— Что? — спросил Хибари, едва доев.

Цуна тут же положил нож с вилкой, сел очень прямо и спросил:

— Почему еще нет? Чего ты ждешь?

«Сдохнуть не терпится?» — чуть не спросил в ответ Хибари. Но ему самому было слишком неприятно думать о вероятной смерти Цуны, чтобы поднимать этот вопрос вот так. Поэтому он сказал другое:

—Рано. Хочу понять твой предел без пуль.

— И сравнить? — спросил Цуна скептически. — Ты же сам говорил, что с пулей я дрался совсем не так. Ты выспросил о пулях и о пламени все, осталось только перейти к демонстрации.

Он был прав, и эта правота раздражала. Но еще больше раздражала собственная нерешительность. Он, как потерявший управление бот, безвольно болтался между двумя взаимоисключающими чувствами: острым желанием посмотреть на пламя вблизи, на Цуну с пламенем, испытать и оценить его силу, и, пора признаться в этом хотя бы себе самому, столь же острым страхом потери.

Без пуль они спарринговались теперь каждое утро, и Хибари считал, что это неплохое начало дня. Цуна не только видел пространство вокруг, но и умел его использовать, а недостаток силы отлично компенсировал подвижностью. Драться с ним было интересно. Хибари даже повадился спорить сам с собой, сколько его зверек продержится этим утром — пять минут, семь, десять… Тот на удивление быстро прогрессировал, как будто вспоминал отложенные когда-то в сторону навыки. Возможно, так оно и было — судя по его рассказам, подопытных в «Вонголе» поначалу вовсю гоняли без пуль, время пламени приходило позже.

Хибари вообще на удивление быстро привык к тому, что в его доме живет кто-то еще. Привык к тихому дыханию, разбавлявшему по ночам тишину спальни, к осторожным, почти неслышным быстрым шагам и таким же быстрым вопросительным взглядам, когда Цуна сомневался в каких-то своих действиях. Привык наблюдать из-под ресниц, как тот переодевается: торопливые, слегка нервные движения, постоянно меняющийся узор из синяков на гладкой коже, отчетливо видимые мышцы — его зверек был не то чтобы красив, но рассматривать его доставляло удовольствие.

Приятно было даже улавливать отголоски чужого запаха в ванной, даже сидеть вместе за столом на кухне, хотя раньше его такое раздражало. Хибари воспринял как победу, когда Цуна перестал дергаться от случайных прикосновений: по утрам и после тренировок, когда тот был взлохмаченный и влажный после душа, рука сама тянулась потрепать его за волосы.

Еще одной победой, только не понять, чьей, стали ответные вопросы: Цуна спрашивал о жизни в Намимори, о Среднем Поясе, о людях, которые здесь жили. Всего-то несколько раз ходил вместе с Хибари, но уже здоровался с владельцами забегаловок и самыми колоритными завсегдатаями. Напросился погонять на аэробайке, едва не угробился с непривычной гравитацией и трехмерным лабиринтом улиц, но Хибари даже не скривился, только ткнул его носом в навигатор и пообещал мучительную смерть, если тот устроит аварию.

Терять все это Хибари не хотел. Но рано или поздно он все же достанет особые пули «Вонголы» и выстрелит своему зверьку в лоб, точно в центр, туда, где залегает иногда едва заметная складочка. Оба они это знали и, кажется, оба этого ждали. Но до сих пор Хибари думал, что Цуна боится, теперь же… Нихрена он не боялся, теперь Хибари отчетливо видел нетерпение. Не азарт, но что-то почти похожее. Досаду на отсрочку и жажду, почему-то вызвавшую в памяти торчков из трущоб, умоляющих о новой дозе.

— Ты хочешь? — прямо спросил он. — Мне казалось, что ты не скучаешь по пулям в лоб.

Цуна сцепил пальцы в замок, плечи опустились, губы сжались на мгновение.

— Я скучаю по пламени. Я сейчас, не знаю, как слепой или калека. От меня отрезали часть меня, понимаешь? Пламя во мне, я чувствую его, оно рвется наружу, но я не могу его выпустить. Человеческое тело не приспособлено для этого — мое, по крайней мере. Вообще не приспособлено для пламени. Запирать его так — тоже нельзя, сожжет. Это все равно, как если бы тебя заперли вот в этом доме, и ты не мог бы выйти. Вроде бы все для жизни есть, но…

Хибари передернуло: пример оказался удачным. Цуна опустил голову и закончил тем очень спокойным голосом, которым он говорил о самом больном:

— Пули эти — дрянь, костыли, но ходить с костылями все же лучше, чем не ходить вовсе.

Неприятно сдавило грудь. Хибари протянул руку — первый раз не случайно, мимоходом, он хотел сейчас погрузить пальцы в слегка влажные, взлохмаченные, очень мягкие волосы, как будто это могло служить доказательством доверия, хоть какой-то близости, того, что на самом деле его зверек хочет оставаться с ним. Цуна замер, прикрыв глаза, и слабо, неуверенно улыбнулся.

— Если ты хочешь, если тебе так это нужно — завтра, — сказал Хибари. — Но если сдохнешь, я тебя не прощу.

— От этой пули не умрешь, если хочешь чего-то очень сильно. Так сильно, чтобы ты умирал не со страхом, а с сожалением. Чтобы твоей последней мыслью было: «Я не могу умереть, пока не сделаю этого». Я не умру, обещаю.

Хибари кивнул, неохотно убирая руку. Вот-вот подойдет Кусакабе, через час нужно встретить в порту грузовик, потом обойти территорию — дел хватало. С собственными непонятными желаниями можно разобраться и после.