Эва (гет)

Сегодня пришло время забирать Джинни из госпиталя. Ради такого случая я арендовал в маггловской конторе самый комфортабельный автомобиль. Врачи посчитали, что аппарировать Джинни еще рано — ее нестабильное эмоциональное поведение могло привести к новому срыву из-за неприятных ощущений во время прыжка. Тоже самое относилось и к каминам. Из-за близости магглов о метле также пришлось забыть.

Я сидел за рулем машины и не мог заставить себя выйти на улицу. Я смотрел на здание больницы, скрывающееся за фасадом заброшенного магазина одежды, и вспоминал последние недели, проведенные с Джинни.

Сначала я был счастлив, когда она пришла в себя. Она нуждалась во мне круглосуточно, и я с радостью дарил ей все свое внимание. Прогнозы доктора Уитакер оправдались, и уже на следующий день Джинни вспомнила о том, кто ее родители и братья, хотя все равно была очень неуверенна, разговаривая с ними. В некоторых темах она откровенно плавала и, пугаясь этого, судорожно цеплялась за меня или начинала плакать. Естественно, все расспросы и воспоминания сразу же прекращались.

Я начал замечать, что Джинни, горячо любившая родителей и снисходительно-покровительственно относившаяся к братьям, общалась с ними равнодушно, словно через силу. Гермиону она вообще приняла в штыки, словно не было между ними последних лет нежно-родственной дружбы. Казалось, Джинни был нужен только я.

Когда я входил в палату, она расцветала, оживала. Когда я был рядом, она почти ни на кого не обращала внимания. Она могла часами смотреть на меня, просто счастливо улыбаясь, и постепенно я стал чувствовать себя все более неловко. Я поговорил с врачами, но они не могли дать мне толкового объяснения о том, что происходит с моей женой, кроме невнятных доводов о последствиях травмы и комы. Я поговорил с Артуром и Молли, пытаясь успокоить их, вселить в них уверенность, что все постепенно придет в норму, что мы справимся, что главное — то, что Джинни вернулась к нам. Пытался поделиться уверенностью, которой сам не чувствовал. Я не был уверен, что женщина, сидящая сейчас на кровати и ждущая меня одного — моя Джинни.

Ее руки гладили меня, ее губы целовали, ее тело страстно отдавалось мне на узкой больничной койке. Я хмыкнул, вспомнив то, как настойчиво Джинни завлекала меня, как пользовалась приемами, которые до падения и больницы откровенно презирала. Да, это было ее тело, ее губы, ее руки, но почему мне все больше казалось, что сквозь ее светло-карие глаза на меня смотрит совсем другой человек?

Выйдя из машины, я отправился не к парадному входу в больницу, а в ближайший магазинчик. Купил сигареты, чего никогда не делал, и отправился в парк неподалеку. Деревья начинали облетать, роняя желтые, красные и немногие оставшиеся зеленые листья, а мне почему-то казалось, что это они так плачут, прощаясь с летом, страшась наступления холодной промозглой зимы…

Надо же, вот и лето прошло, а я не заметил. Четыре месяца я провел у койки любимой, взывая ко всем силам мира, чтобы они вернули мне мою жену, а теперь, когда она жива и здорова, я не хочу ехать за ней и везти ее в наш дом. Что же изменилось? Что-то случилось со мной, с нашими чувствами, или дело тут вовсе не во мне?