Война Драконов: секреты Дурмстранга (гет)

* * *

Он чувствовал на себе взгляд Кристин, но делал вид, что не замечает ее пристального внимания. Он даже был уверен, что девушка переглядывается с Альбусом, и это еще сильнее раздражало, хотелось с громким хлопком закрыть книгу и уйти, но ведь он знал еще и то, что тогда Кристин расстроится, будет переживать и, в конце концов, они с Пасом пойдут его искать. Столько лишних телодвижений из-за какого-то душевного порыва «встать и уйти». Он же не ребенок, чтобы так себя вести…

— Пойду прогуляюсь,— он осторожно отложил книгу, которую почти дочитал, и поднялся, на мгновение задержав взгляд на обложке: там, сверкая глазами из-за камня, спрятался китайский оулук, один из самых опасных существ в мире, потому что с виду он был не страшнее котенка, даже милее, но убивал, вцепившись в горло, за десятую долю секунды, о волшебной палочке даже подумать вряд ли можно успеть. Хорошо, что подобных существ в мире осталось меньше, чем пальцев на руках.

Альбус кивнул, не отрывая своего оседланного очками носа от очередного исписанного им самим пергамента, хотя Роберт слишком хорошо знал друга, чтобы поверить, что юный гений настолько увлечен. Вряд ли хоть пятнышко на манжете Конде ускользало от пристально-заботливого внимания друга. Кристин мягко ему улыбнулась: в ее глазах был вопрос, но она не задала его вслух, ведь она не хуже, чем Альбус, знала полувамира и то, что ему не нужна компания в подобных прогулках. От этого всеобщего понимания стало еще хуже.

Альбус называл это «депрессировать», подобные приступы в жизни Роберта с годами становились все более редкими, но от этого не менее тягостными для окружающих, но Конде еще не знал, как с этим бороться, он просто поддавался волне тоски и злости, которые отнимали у него всякое желание что-то делать и интерес к чему-либо.

Дурмстранг жил своей жизнью: ученики шли с утренних занятий, скоро будет обед. В последнее время троица из Хогвартса нечасто общалась с другими ребятами в подземной школе: Ал и Кристин готовились к ЖАБА, Роберт также готовился к экзаменам, хотя, как Чемпион, мог их не сдавать, только вот вряд ли на курсах Темной Магии и Темных существ при министерском Отделе по контролю за волшебными существами при поступлении у него спросят сертификат об участии в Турнире Трех Волшебников. А вот табель об отметках — точно спросят. Так что подготовка к экзаменам занимала у них две трети свободного времени. Они часто засиживались в библиотеке, в которой Поттер остался бы жить, если бы у него не было девушки и лучшего друга, которые под руки вытаскивали книгочея из обители знаний. Местные феи стали его лучшими друзьями, хотя кто мог устоять перед шармом этого наивного и в то же время мудрого парня? Иногда он, конечно, бывал занудой, но если бы у него не было недостатков, то он бы смахивал на какого-то выдуманного персонажа из сказок, которые любила читать Кристин, считая их самыми мудрыми книгами на земле. Сама девушка сдружилась с местным профессором по Травологии и посещала кружок по изобретению новых магических растений, так что почти каждый день она бывала в теплицах, а потом Поттер квохтал над ее порезанными руками или травой в волосах. Именно эти сцены повергали Роберта в самую большую депрессию — не из-за ревности, это он уже давно научился переживать, просто что-то внутри него бунтовало против всей этой мягкости и ласки других людей. Наверное, вампиры не любили щенячьих нежностей…

Конде остановился, дойдя до темной ниши, в которой он уже привык пережидать очередной приступ неприятия всего мира и самого себя, но сегодня там было, к его удивлению, занято. Конечно, он не подписывал эту лавку в полумраке, за статуей гнома с киркой, но как-то ему совсем не хотелось идти в другое место, к тому же многие школьники пялились на него даже спустя полгода после его появления в школе. Он вполне понимал озлобленность их Чемпиона, только он-то к этому привык с детства.

— Видимо, я заняла твое место?— спросила темноволосая девушка, поднимая глаза на Конде и внимательно глядя на хогвартчанина.

— Могу найти себе другое,— пожал он плечами, пытаясь вспомнить, пересекался ли с ней уже.

— Ты ведь учился здесь, в Дурмстранге?— вдруг спросила внимательная девушка, двигаясь, как бы приглашая его сесть рядом и принять участие в беседе. Роберт стоял, потому что ему совсем не хотелось ни с кем общаться — иначе какой был смысл покидать их общую комнату и убегать от друзей?— Учился же!

— Пять дней,— пожал плечами Конде, засовывая руки в карманы. А он был уверен, что никто из студентов его не помнит, ведь через три дня после начала учебного года его изолировали от других студентов, а через пять — исключили, отправив назад через каминную сеть. Его встретил на материке строгий работник Министерства по делам несовершеннолетних и препроводил обратно в приют, где Роберт жил, пока его не отправили учиться в Хогвартс.

— Был какой-то скандал, но нам ничего не рассказали, но ты уехал, а через пару дней и второго мальчика отправили из школы, говорили, что он продолжил учебу на дому. А ты, значит, в Хогвартсе?

Роберт пожал плечами, не зная, что на это ответить. Он никогда не думал о том, что случилось с его обидчиком после того, как их разняли. Этот мальчишка никогда больше не существовал для Конде, который не прощал обид и не забывал их, просто сейчас он уже не хватался за палочку, чтобы тут же ответить на них. Он научился просто разворачиваться и уходить, наверное, в этом немалая заслуга была у Альбуса Поттера, этого лохматого миротворца в очках и с мертвецами в мозгах.

— Я Элен.

Он снова промолчал, предполагая, что в Дурмстранге нет ни одного школьника, кто бы ни знал имя Чемпиона Хогвартса.

— Хорошее место для одиноких людей,— проговорила она спустя несколько минут, показывая на нишу, в которой они разговаривали.— Дурмстранг вообще — прибежище одиночек.

— Не замечал.

— Ну, здесь только кажется, что все компаниями, а на самом деле каждый сам за себя.

— Как и везде,— Роберт прислонился плечом к статуе, разглядывая девушку. Ее можно было назвать красивой, несмотря на широкое лицо. В ней не было стройности и тонкости англичанок и мягкости валлиек, но она и не была полной, все в ней было в достатке, как нужно, даже голубые глаза (а Роберт видел, что они голубые) были именно такими, какие должны были быть у этой девушки-брюнетки.

— Да, наверное,— грустно и как-то потерянно кивнула она. Кристин никогда не бывала такой, никогда не пряталась от проблем и не забивалась в темноту, никогда не говорила пустых слов, может, потому что все самое важное в своей жизни она уже знала и нашла. А Элен, кажется, нет.— Ты, наверное, думаешь, что я тут сижу из-за каких-то сердечных дел.

Ему понравилось, что она перестала задавать вопросы — в голосе ее все больше звучало уверенности в сказанном.

— Все не так, и поэтому еще серьезнее и сложнее.

Конде представил себе, как Альбус тут же бы подсел к девушке, завел умную душевную беседу, и Элен вскоре рассказала бы ему все свои тяжелые тайны, которые, наверняка, наполовину бы были связаны с загадочным орденом, на котором был одно время помешан Поттер. Правда, интерес этот как-то быстро иссяк, или же Альбус, по своей привычке, счел себя слишком умным и осведомленным, поэтому отошел в сторону, чтобы дать другим достичь хотя бы наполовину его уровня знания. Странный он человек, этот Поттер, и мотивы многих его поступков часто оставались для Роберта за гранью понимания.

— Ты ведь ничего не боишься, Роберт,— и опять она утверждала, словно долго его сначала изучала и теперь делала вывод из своих наблюдений.— Еще тогда, на первом курсе не боялся.

Он кивнул: действительно, он ничего не боялся. Ему нечего было терять, по сути, хотя, и Роберт не признался бы, наверное, даже себе, у него была семья, которую бы ему было больно потерять, но он этого не боялся. Странно было бояться чего-то нереального, странно и глупо.

— Мне страшно,— призналась Элен, глядя на свои руки, и Конде напрягся, потому что в голосе девушки действительно был нешуточный испуг. Конде чувствовал, что это не простые слова, для громкого словца, что Элен боится, и именно поэтому она тут прячется — то ли от угрозы, то ли от собственного страха.

— Почему ты не пойдешь к своим друзьям?

— У меня всего один друг, но он тоже боится и поэтому отдаляется, пытается все сделать один, никого не втягивать. Наверное, решил, что справится.

— А ты сомневаешься?

— Он один против чего-то огромного и страшного,— Элен вздрогнула, наверное, она представила себе это «что-то», и подобная фантазия ей не понравилась. Она замолчала, и Роберт снова начал рассматривать ее. Она была сильной, да, наверное, именно так можно было сказать об Элен, даже несмотря на то, что она пряталась от своего страха. Все боятся, иначе это ненормально, каждый человек должен чего-то бояться, это полулюди могут себе позволить такую роскошь, как бесстрашие, и дело тут не в том, что они сильнее всех и со всем справятся — просто мир они меряют другими мерками, другими призмами, даже добро и зло у них другое, наполовину людское, наполовину звериное.— Ты когда-нибудь испытывал на себе Империус?

— Нет. Кто-то испытал его на тебе.

— Да.

Ну, конечно, как тут не испугаться, за Империусом всегда следуют два его неразлучных брата — Круцио и Авада Кедавра.

— И ты не знаешь, кто.

— Предполагаю, но от этого еще страшнее,— Элен старалась говорить спокойно, но у нее не получалось.— Но самое страшное — быть одной.

— Ты долго была под заклятьем?

— Больше месяца.

Конде присвистнул: столько времени подчиняться другому человеку и не заметить этого. Что ж, зря он решил, что она сильная, хотя разве этим измеряется сила человека?

— Я боюсь того, что будет теперь, когда они знают, что я им не подвластна и могу рассказать про то, что была под внушением.

— А, может, они уверены, что ты слишком напугана, чтобы об этом рассказывать?— Роберт сел рядом с ней, опершись спиной о холодные камни стены.— Я бы предположил, что от страха моя жертва забилась в темный угол и тихо там сидит, боясь, что на нее снова наложат заклинание.

— Не знаю,— кажется, Элен начала расслабляться. Она посмотрела в лицо Роберту и слабо улыбнулась.— Не стоило мне этого тебе рассказывать.

— Я не из болтливых.

— Никто мне не даст гарантий, что ты не один из тех, кто причастен ко всему этому сумасшествию.

— Никто,— пожал он плечами, усмехаясь.— Так что тебе придется просто мне поверить. Или же бояться еще больше, ведь я знаю, где ты прячешься.

— Очень смешно,— фыркнула девушка, толкнув его плечом.— Все полувампиры такие остроумные?

— Не знаю, не знаком с себе подобными.

— Ты пьешь кровь?— достаточно смело спросила Элен, и Роберт снова поменял свое о ней мнение, хотя вопрос ему совершенно не пришелся по душе.

— Из кружки,— почти сразу ответил хогвартчанин, зная, что она не испугается и не скривится от омерзения.— Когда плохо.

— Да, мало приятного,— откликнулась она, изучая его лицо.— В школе говорят, что ты третий лишний.

— Скорее, запасной,— решил он отшутиться, совсем не удивленный тому, что в Дурмстранге слухи расходятся с такой же скоростью и конкретикой, что и в Хогвартсе.

— Вот я иногда и думаю, что хорошо, что я не влюблена,— заметила Элен, и Роберту еще больше понравилось общаться с этой напуганной девушкой: она не стала развивать тему странных взаимоотношений среди хогвартской троицы.— Все намного проще, когда нет тесной привязанности, которая в девяти случаях из десяти вывернет тебя наизнанку и выскребет душу…

Конде хмыкнул: он бы не так описал состояние любви, но у каждого свое видение этого вопроса.

— Ты знаешь Марию?— он кивнул: старосту школы просто боготворил Альбус, так что Роберт был о ней наслышан.— Так вот она выворачивает наизнанку минимум двух парней в школе, и при этом ее саму мучает Феликс.

— Да, просто мелодрама с элементами кровавой резни,— горько рассмеялся Конде.

— А ты не считаешь, что лучше не влюбляться?

— Не знаю, никогда не пробовал,— пожал он плечами.

— Ладно, думаю, пора на обед, пока тебя не начали искать,— она улыбнулась уже бодрее, поднимаясь и поправляя мантию. Конде заметил, что она сказала «тебя», значит, про свое одиночество девушка не шутила, и от этого ему стало легче: ведь его-то точно будут искать, если еще не ищут. И это внушало оптимизм.

* * *

— Ты уверен, что мы сможем вернуться?— прошептала Франсуаз через пять минут после того, как они начали молча идти по следам, которых становилось больше по мере приближения к заснеженным подножиям гор, которые высились на белым плато угрожающими махинами. Айзек бы многое отдал, чтобы увидеть, как с вершин этих гор в былые времена срывались огромные тени, и драконы летели вниз, чтобы схватить очередного невнимательного гнома и, причмокивая, им перекусить. Наверное, это было забавно.

— А почему ты шепчешься?— так же тихо спросил Айзек, останавливаясь, чтобы свериться с направлением, в котором они идут. Он был уверен в себе, но всякая уверенность основывается на знании, и он предпочитал знать, в какую сторону нужно возвращаться.— Боишься схода лавин?

— Нет, я боюсь, что обладатели этих следов собьются в стаю, окружат нас и съедят, потому что зима — голодное время в жизни волков!— почти огрызнулась Франсуаз, и Барнс бесшумно рассмеялся, представляя себе эту героическую картину.

— Погоди, я сейчас сооружу факел из палки и тряпки, оболью их горючим, подожгу и буду отмахиваться от стаи озлобленных голодных монстров,— «гном» постарался сказать это серьезно, но у него не очень-то получилось. Серьезность, кажется, всю впитала в себя француженка.— Хотя нет, чего это я? Я буду орудовать палочкой, как факелом, только боюсь, что я даже не успею ее поджечь, как мой мозг атакуют…

— Что?

— Это,— он указал на цепочки следов, которые вели их все дальше от школы сквозь глубокие снега,— следы не стаи волков и даже не оленей, это мороки, слышала о таких?— Барнс почти весело выдергивал ноги, переставляя в глубоких снегах, представляя, как уже должна была устать от этой физкультуры девушка из Шармбатона, вряд ли у нее в жизни была практика по хождению по пересеченной заснеженной местности.— Так что вряд ли они решат нас есть, слышал, что одним из их жизненных принципов является гуманизм.

— Что?

— Да не едят они людей,— фыркнул Айзек, растирая себя руками, потому что мороз стоял по истине дурмстранговский, в который даже директор учеников не выставит на улицу.— А теперь помолчи, слух у них такой же хороший, как работа мозга.

Франсуаз, кажется, была недовольна, что последнее слово не осталось за ней, и Айзек снова рассмеялся, только на этот раз про себя, потому что перед ними выросла из темноты огромная скала. Было ощущение, что в давние времена она обвалилась — да так, словно срезалась, отвесно и ровно, словно ее обтесали. Чудеса природы, да и только. В скале была трещина, которая расширялась книзу, становясь достаточно свободной, чтобы в нее, согнувшись, протиснулся человек. И Айзек поспорил бы на месячный обед, что именно туда зашли все эти бесчисленные мороки, которые вдруг решили в одну ночь мигрировать из зверинца по только им известным каналам.

«Гном» приложил палец к губам и поманил Франсуаз за собой, та кивнула и удивленно на него посмотрела, когда Айзек взял ее за руку. Тот лишь дернул уголком губ — еще не хватало все время оглядываться, чтобы знать, что она тут, а не угодила в расщелину, яму или вообще не заблудилась в темноте. Стратегическая мудрость и только.

Они осторожно, друг за другом, втиснулись в расщелину — Айзек был прав, это была глубинная пещера, которая совсем скоро расширялась, становясь даже удобной для передвижения стройной невысокой девушки, только вот природа, создавая эти коридоры в камне, вряд ли думала о том, что сюда может полезть не только девушка стандартных размеров, но и парень, очень даже нестандартный. «Гному» приходилось двигаться боком, чтобы не касаться плечами стен и не создавать лишнего шума, зато было удобно держать Франсуаз за руку, как собаку на поводке. Все под контролем.

В пещере было темно, но Айзек упрямо шел вперед, потому что любопытство на этот раз пересилило всякую попытку здравого смысла доказать, что не стоит ссориться с мороками. Вряд ли они там спариваются, не сезон, да и холодновато тут для любви, так что они не рискуют нарушить их интимное уединение, к тому же, насколько знал Айзек, для продления рода у мороков необходимо стандартное количество особей — две, а в массовое спаривание «гном» как-то с трудом верил, уж слишком моральными всегда описывались умные волки.

Ему совсем не нужно было судорожного пожатия руки со стороны Франсуаз, чтобы увидеть впереди появившееся легкое голубоватое свечение. По мере их продвижения внутрь пещеры оно становилось все более ярким, освещая и каменный пол и ровные, словно действительно обтесанные стены, на которых — Айзек даже не удивился — были вырезаны рисунки. Знакомый почерк, однако. И тут без гномов не обошлось!

Они замерли у края коридора, который обрывался на краю полукруглого грота, залитого голубоватым светом. И Айзек почти перестал дышать, потому что в жизни еще ни разу не видел ничего подобного.

Свет исходил от какого-то сгустка переливающегося воздуха, плотного, голубого по краям, почти синего в центре, бесформенного, но явно живого, повисшего где-то по центру между полом и потолком. Прямо перед этой неосознанной массой сидел Сфинкс, гордо державший лохматую голову, а между его огромными лапами притих волчонок, звериными глазами созерцавший полукруг родичей. Мороки находились спиной к Айзеку и Франсуаз, и теперь было главным ничем себя не выдать.

Никто не двигался, никаких звуков, лишь свечение мерцало, словно плывя в воздухе. Сфинкс повел головой, и тогда из полукруга мороков вышла волчица. Айзек не помнил, видел ли он ее в зверинце — волков там всегда было много. Волчица была крупной, но очень изящной, если так можно было сказать о звере. Шерсть на ней в свете сгустка казалась серебристой, лоснящейся, пушистой, словно ее только что выкупали. Волчица села рядом со сфинксом, и тот посмотрел на нее, было ощущение, что они общаются, только молча. И тогда сфинкс тоже встал, тряхнув гривой. Волчонок тихо заскулил, и у Айзека сложилось ощущение, что вот у этого зверька совсем не человеческое сознание, перед ними было обычное маленькое животное.

А дальше он даже не понял, что произошло: Сфинкс звучно и мощно втянул в себя холодный воздух пещеры, а потом со всех сил дунул на голубоватый сгусток, и тот буквально устремился к волчонку, столкнувшись с маленьким тельцем — и исчезнув в нем, словно растворившись. И зверек начал мерцать, излучая легкое свечение, словно ореолом укутанный. И сразу же зашевелились остальные мороки, волчица начала облизывать малыша, а тот спокойно сел и уже не нервничал, кажется, был даже доволен тем, что стал похож на фонарик.

— Идем,— одними губами приказал Айзек Франсуаз, начиная понимать, что они сейчас видели, но это понимание принесло еще больше вопросов. Как давно подобное происходит на острове? А главное — что это было за свечение, а скорее не так — чья это была бессмертная душа, которую Сфинкс вселил в волка, как это делали его давние предки, впервые создавшие морока? Возможно, это был тот самый бессмертный дух, носитель которого пропал в ту ночь, когда убили Димитрия? Тот морок, о котором говорил Циклоп…

— Что… что это было?— осмелилась заговорить Франсуаз, когда они оказались на улице, в метели, поднявшейся над островом, и почти побежали к школе.

— Тебе лучше не знать,— ответил Айзек, который не собирался рассказывать француженке основ всех тайн Дурмстранга и его сестры Сибири. Еще не хватало. Нет, он не жалел, что взял с собой девушку, чего теперь уже жалеть? Сделанного не исправишь, а если будет слишком сильно совать свой нос в их дела — всегда есть возможность стереть память, как раз недавно Учитель учил его это делать. Ничего страшного не случилось, небольшое ночное приключение…

— Я хочу знать!— воскликнула Франсуаз, когда они вбежали в коридор, уходящий вниз, в школу, и остановились.

— Лучше не настаивай,— покачал головой Айзек, пытаясь отдышаться и привести в порядок мысли. Нужно было срочно рассказать об увиденном Марии, но он был все еще на посту и не мог появиться в школе.— Можешь попросить старосту, Марию Истенко, прийти ко мне на Айсберг?

— Еще чего,— девушка вздернула подбородок, сложив на груди руки, показывая, что раз он ничего не хочет говорить, она не собирается ничего для него делать.

«Гном» вздохнул, покачав головой, — эта француженка порою была просто невыносима, и жаль, что никто ей об этом еще не сказал, и неважно, что Айзеку особо эта ее невыносимость не причиняла неудобства, скорее, так было веселее, но вот то, что все это создавало некоторые сложности и отнимало время и силы, могло стать весьма раздражающим фактором, особенно сейчас.

— Значит, просто так не сделаешь то, что я прошу?— решил удостовериться парень, на всякий случай.

— Нет.

— Хорошо, а если я сделаю то, что ты хочешь, позовешь мне Марию?

— Да.

— Ладно,— и Айзек поцеловал холодные, упрямо сжатые губы француженки, крепко прижав ее руки к ее бокам.

Ответом на это была попытка вырваться, но тут уж «гном» явно одержал победу, пригодилось и телосложение, и рабский труд. Когда же он решил, что достаточно, Франсуаз влепила ему неслабый удар прямо в челюсть, к которому он не был готов, хотя было глупо ожидать от этой девушки простой пощечины, слишком нежно для этой особы.

— Ну вот, ты сделала то, что тебе так хотелось, а теперь позови мне Марию,— улыбнулся Айзек, потерев лицо.

— Tu es… tu… es… idiot! T’es fou! — в сердцах завопила Франсуаз, и по лицу Айзека расплылась улыбка: кажется, он все-таки вывел из себя эту непробиваемую особу, да до такой степени, что она даже забыла английский. Пусть он не до конца понял то, что пыталась до него донести девушка, общий смысл ему был понятен — ей понравилось.

— Простите, что помешал…

Айзек обернулся и улыбнулся широко и приветливо: на них удивленно смотрел Лука Винич, укутанный в мантию, с шарфом и варежками — явно готовился выйти на улицу.

— Привет, тебя принесла нелегкая в нужную минуту,— обрадовался «гном», радуясь, что теперь уж точно сможет получить на Айсберг Марию, Винича-то точно не придется целовать, чтобы этого добиться. Но хорват ничего не успел сказать, глаза его расширились, взгляд метнулся за спину Айзеку, и тот обернулся.

— Что вы все здесь делаете?

Франсуаз вздрогнула, оборачиваясь — с улицы вошла раскрасневшаяся с мороза профессор Сцилла, смахивавшая с себя снег. Темные блестящие волосы были собраны в пучок на затылке, глаза блестели то ли от восторга, то ли от негодования. Она перевела взгляд с Айзека на Луку, потом на девушку из Шармбатона, а потом обратно. В первый раз «гном» понял, какая же все-таки Вейла красивая. Интересно, сколько ей лет? Наверное, не больше двадцати пяти, потому что сейчас она выглядела почти его ровесницей, вернувшейся со свидания тайком, снежинки медленно таили на ее волосах и одежде.

— Все завтра утром ко мне в кабинет,— после некоторой паузы произнесла Сцилла, оторвав пристальный взгляд от лица Луки,— а сейчас быстро в школу!

— Я не могу, я дежурю на Айсберге,— заметил «гном».

— Тогда возвращайся на дежурство. И куртку не забудь,— в голосе профессора, кажется, был скрытый гнев, но «гнома» это несильно трогало. Сейчас его занимало совсем другое — где это была Сцилла так поздно и одна?