Тайны Хогвартса (джен)

Седьмой этаж замка Хогвартс поздним предрождественским вечером являл собой весьма занимательное зрелище: в нишу, где на веки вечные был втиснут безголовый Железный Всадник, бряцающий латами, теперь забилось, по крайней мере, штук двенадцать-тринадцать школьников, истошно орущих и напирающих друг на друга. Их праздничные парадные мантии, ещё с полчаса назад выглядевшие словно с иголочки, теперь были испорчены безвозвратно, дыры — большие и маленькие, идеально круглые и зазубренные, красовались на них. Но даже не их наличие заставляло студентов так неистово выражать свою ярость, а нечто иное: ярко-красные, невыносимо жгущие кожу волдыри, буквально за секунду появившиеся по всему их телу там, где слой ткани уже не мог защитить кожу.

Виновника сего безобразия, впрочем, не нужно было долго разыскивать, стоило лишь поднять голову и посмотреть вверх: долговязый полтергейст, одетый в бардовый фрак-ласточку и галстук-бабочку в горошек, парил над детьми и безумно хохотал, жонглируя бутылками с шампанским, отчего, разумеется, с тех давно посрывало пробки и светло-янтарный пенящийся напиток яркими брызгами покрыл все пространство вокруг, включая испуганных школьников.

— Счастливого Рождества, детишки! Ухаха! — последний раз перевернувшись в воздухе, свободно парящие полупустые емкости рухнули на пол, усыпав блистающими осколками весь пол.

Баламут Пивз, никем не удерживаемый, изгибая губы в едкой улыбке и довольно потирая руки, под гневные крики студентов спокойно проплывает туда, где находится его собственное, невидимое постороннему глазу жилище, его крепость, оплот спокойствия в океане житейских бурь — перекрытие между седьмым и восьмым этажами, представляющее собой каморку размером девять на десять ярдов, где старый, усыпанный перьями от свивших здесь за долгие годы бесконечное количество гнёзд птиц, дощатый пол скрипит и гнется от любого шороха.

Здесь же, на этом самом грязном, покрытом слоем пыли полу, находится его бесценная коллекция, собранная за долгие годы пребывания в Хогвартсе: многочисленные волшебные палочки всех форм и размеров, украденные прямо из под носа простаков-студентов; емкости, напоминающие колбы, заполненные переливающимися тягучими жидкостями и газами; перья — от жалких огрызков, уже ни что не годных, до невероятно красивых павлиньих.

Потрепанные старые книги и журналы, тетради и учебники, пестрые мозаики и драгоценные камни, пуховые шарики, магические бинокли, еще трепыхающиеся миниатюрные метлы — все было разложено в соответствии с только Пивзу известной классификацией.

Полтергейст, горестно вздохнув, провел рукой по всем этим сокровищам. Печальная усмешка искривила рот, сменив собой ту самую ехидно-приторную улыбку, что он демонстрировал детям.

Периодически (очень редко), в основном в канун Рождества, на него нападало иное, несвойственное ему грустное настроение.

Никто из тех, кто когда-то встречал его в замке, ни одна живая душа, ни ученики, ни преподаватели, ни даже сам директор, не узнали бы сейчас знаменитого балагура-весельчака. Лоб пошел морщинами, тонкие пальцы прижались к вискам — он ничего не помнил из своего прошлого, совсем ничего до того момента, как попал в Хогвартс и остался здесь на долгие годы. И чем больше пытался вспомнить, тем больше, казалось, это знание уходило от него, расплываясь подобно легкому утреннему туману над Черным Озером. 

Поколения сменялись одно за другим, проходя через школу, как через очередную веху своей жизни, чтобы затем уйти в незнакомую счастливую (или же несчастную) даль, а он все оставался здесь, словно навечно заточенный злым королём в темнице придворный шут. 

— Что я должен сделать? Что меня здесь держит? Должна же быть причина... Я не понимаю…, — полтергейст и не заметил, как проговорил это вслух, запуская хлопушку-свиристель под потолок для испытания её способности оглушить целый класс детишек-дармоедов.

— Стой! — басовитое рычание призрака, которого Пивз ненавидел и боялся больше всех остальных, вместе взятых, неожиданно заглушило свист.-

Елена! Не смей в очередной раз скрываться от меня!

Длинные тёмные волосы, красивое, но строгое и надменное лицо, дорогое, расшитое атласными вставками бархатное темно-синее платье, даже сейчас, когда блеск его по большей степени померк, а обладательница была мертва, сохранявшее былое великолепие — в комнатушку неторопливо вплывает Серая Леди, известная при жизни как Елена Равенкло.

Через секунду следом за ней появляется тучный мужчина с выпученными водянистыми глазами, костлявым вытянутым лицом и съехавшим набок блеклым париком, его одежда, состоящая из жемчужных кафтана и панталон запачкана серебристой кровью, неровными струйками окрасившими и белоснежную рубаху с кружевами.

Весь его облик настолько нелеп, что при других обстоятельствах он вызвал бы только приступ гомерического хохота, но почему-то никому, хоть раз взглянувшему на Кровавого Барона, не приходило в голову смеяться.

— Зачем ты снова убегаешь? — очень живым, резвым движением, которого мало кто мог ожидать от такого полного, крупного человека, Барон приближается к Серой Леди, почти схватив ее, заковав в кольцо из рук.

Та ловко уворачивается, мягко выскользнув из его объятий и прячась за спину Пивза, опешившего от разворачивающихся перед его глазами событий.

— Уходи, Эдвард! Я говорила это тебе множество раз и если будет необходимо, скажу ещё сотни тысяч — я не желаю тебя видеть. Можешь не утруждать себя моим преследованием, это бесполезно, и приведёт только к тому, что я лишь сильнее возненавижу тебя, хотя это и так вряд ли возможно, — мягкий ласкающий голос, выговаривающий слова в старомодном стиле, остро резонирует с суровым лицом женщины. — Мне казалось, мы обо всем договорились, я даже приняла твоё извинение, но не пришло и трёх дней, как ты вновь принялся за старое.

Лицо Барона, по мере того, как он слушал, становится все мрачнее, губы поджимаются, глаза наливаются кровью, и он, глядя на полускрытый силуэт спрятавшейся за Пивзом Елены, медленно переводит взгляд на полтергейста. 

Губы, искривлённые в страшной гримасе ярости и обиды внезапно разъезжаются в стороны и взрыв хохота сотрясает небольшое помещение:

— Посмотрите, кто это тут у нас! Кто бы мог подумать — это же наш маленький храбрый портняжка, все время мешающийся под ногами! — призрак неспешно приближается, начиная кружить вокруг оппонентов, не давая им и шанса на побег. — А история-то повторяется, да еще практически в тоже самое время года, не так ли? Прямо как сотни лет назад: еще раз ты, я и Елена, собрались все вместе, правда вот, на этот раз это далеко не дремучие леса далекой Албании. И вновь твои жалкие, ничего не стоящие попытки защитить ее от меня? Скажи-ка мне, Альфред Равинсон, сейчас-то ты хоть доведёшь дело до конца? Подобно средневековому рыцарю, защитишь прекрасную даму, или же опять отойдешь в сторону, спасая свою никчемную жизнь?

Обжигающая волна прокатывается по телу Пивза, сотрясая его все до основания, и если бы он мог чувствовать боль, то несомненно загибался бы от нее сейчас на полу, царапая доски ногтями в той жестокой агонии, жгучей пытке, что сводит с ума.

Воспоминания горячим стремительным потоком сносящей все на своём пути лавы возвращаются к полтергейсту при звуке своего имени: он и в самом деле портняжка, точнее, сын портного, помогающий отцу в делах, весельчак и пустозвон, непревзойденный шутник, не имеющий себе равных шут, Альфред Равинсон, получивший прозвище "Пивз" за свое постоянное озорство. 

Однажды средь ломбардских тополей и вечнозеленых рододендронов встретивший прелестную дочь богатого семейства, в которое доставил заказ — роскошные платья из атласа и тика, шляпки из бархата и сукна, итальянские кружева и валансьены — все, что только может пожелать душа самой привередливой модницы. И именно там, в божественном саду, среди декоративных фонтанов и скульптур он впервые влюбился, посмотрев в серые глаза Елены Равенкло.

Все это могло превратиться в сказку, легенду, что воспевают менестрели во всех уголках земли с незапамятных времен: она, очаровательная девушка из знатного семейства полюбила его, бедного, но красивого юношу намного ниже себя по социальному положению. Они хранили свою любовь как святыню, реликвию, изворачивались, обманывая родителей с обеих сторон, преодолевали множество трудностей на своём пути, чтобы быть вместе и затем…

А вот "затем" зависело от фантазии конкретного рассказчика — и история могла либо обернуться веселой залихватской комедией с положенными в конце атрибутами в виде дающих свое благословение родителей и свадьбы, либо же страшной трагедией, где девушка умирает на руках возлюбленного, ну или же юноша испускает дух, глядя в глаза любимой.

Но в случае Пивза система дала сбой в самом начале истории, не успев толком начаться, пленительные глаза незнакомки оставались также пусты и холодны, как льды Северного Ледовитого океана. В них, этих глазах, читалась некая страсть, потаённое желание, что придавало девушке ещё большее очарование, но она, эта жажда, не имела никакого отношения к Альфреду.

Разумеется, пылкого юношу это ни в коем случае не могло остановить и он принялся шастать в дом Равенкло словно по расписанию, стараясь подгадать момент, когда Елена будет в одиночестве прогуливаться по саду. 

Придумывая шутки и прибаутки, творя шалости, ему удалось несколько раз вызвать на ее суровом лице скупую улыбку, и вскоре, к радости Пивза, она сама стала назначать ему встречи, делиться сокровенными мыслями и поверять кое-какие свои секреты, в том числе и главный — о том, как она желает превзойти умом и мудростью свою мать, прославиться в веках, и как ей противно думать о замужестве за Эдвардом Линном, которого ей сватают.

Юноша старался ее утешить, призвать возлюбленную к благоразумию, заставив откровенно поговорить с матерью, но Елена не слушала, в этот момент она до боли сжимала его руку, а ее лицо становилось ещё более отрешённым, чем обычно. — Тогда, может быть, ты и я?... — они и сам не понимал, на что надеялся, задавая ей этот вопрос, точнее, понимал, но не хотел признавать жестокую правду, что она не угадает его продолжение, а если и угадает, то никогда, бросив все, не сбежит с ним неведомо куда. 

Однажды, в тот черный для него день, он с подрагивающими, потными ладонями, с трепыхающимися волнением бабочками в животе, шёл в поместье Равенкло ко времени, на которое они назначили свидание, и произносил про себя речь, в которой умолял девушку дать ему обещание. Обещание любви, и как только он его получит, так сделает все — перевернёт горы и землю, сотрясет небеса, а если точнее, то заработает огромную кучу денег, купит себе титул (маркиза или виконта) и официально попросит ее руки у родителей. 

Как же глуп и наивен он был тогда, смеялся над собой Пивз, встреча даже не состоялась, он прождал ее в тот день до полуночи, скрываясь по закоулкам сада, заглядывая в окна, надеясь увидеть там мелькнувший грациозный силуэт, затем на следующий день явился снова — наблюдать поднявшуюся суету в поместье, где пропала единственная дочь, а потом еще на следующий — смотреть сквозь резные решетки на меряющую шагами дорожку перед домом Ровену. И так шесть дней кряду. В конце концов, неприятную, больно ранящую правду пришлось признать — она обманула его, как и всех остальных, сбежав с диадемой матери, единственной своей настоящей страстью.

— Ну что, вспомнил наконец? — сиплый смех Кровавого Барона наполняет все помещение, звуча угрожающим набатом. — Припомнил, как мы одновременно нашли ее тогда в лесах? Судя по всему, ты умудрился подслушать мой разговор с Ровеной, иначе как бы понял, где ее искать? Зато пытался защитить от меня, слабый хилый портняжка, заслонив своим телом, да вот только твоего благородства хватило ровно до того момента, как я достал шпагу и бросился на нее, а ты ушел с дороги, испугавшись за свою жизнь. Так что твоя великая любовь, Альфред Равинсон, стоит дешевле кната, она выдержала ровно до того момента, как возникла первая серьезная опасность.

Под свистящий шепот призрака обрывки воспоминаний кружатся в голове Пивза, ложась тяжелым саваном, демонстрируя хмурый темный лес, скрюченную женскую фигуру, залитую кровью, и крупного мужчину на коленях рядом с ней, что кричит срывающимся, хриплым голосом: "Елена!" и целует бледное мертвое лицо. Поняв, наконец, что натворил, он поднимает валяющуюся поблизости окровавленную шпагу и пронзает себя ею. А он, Пивз, стоит и наблюдает за этим со стороны, смотрит, как белые пушистые хлопья покрывают два человеческих тела, как расцветают на снегу кроваво-красные цветы, и чувствует, как сердце его вслед за этой пустынной землей подергивается той же вечной мерзлой болью.

— У меня хотя бы хватило смелости покончить с собой, уйти вслед за ней. Ты же остался жить своей бесполезной жизнью, вот только притащился сюда вслед за нами спустя много лет... Стал полтергейстом... таким же дрянным, каким раньше был человеком...

— Когда же это закончится? Для чего вы снова ворошите то, что случилось тогда? — Елена выплывает на середину комнатушки, сердито и чуть брезгливо сверкая глазами. — Сначала нашли меня в моем убежище при жизни, хотя вас об этом никто не просил, а сейчас преследуете и после смерти, не давая покоя, будто адские духи, будто тени. Я никогда не любила ни одного из вас! Все, что мне было нужно — это диадема, я хотела стать знаменитой ученой, той, что сможет превзойти свою мать! Почему я не добилась успеха? Один из вас убил меня, второй отошел в сторону, позволив это сделать, и ничто этого не изменит. Оставьте меня, не преследуйте больше и возможно когда-нибудь, кто знает, я вас прощу.

Женский призрак, неприязненно взметнув юбкой, покидает помещение, не удостоив их обоих и взгляда, сложив губы в презрительную улыбку.

— Поменьше попадайся мне на глаза, портняжка, то, что ты, как и я, мертв, не гарантирует тебе безопасности, — Кровавый Барон, придвинувшись к Пивзу поближе, вытягивает гусиную шею, оскорбительно сплевывая.

Развернувшись, вылетает в противоположную от той, куда ушла Елена, сторону и полтергейст остается один в сумрачной, пыльной тишине.

— Нет, нет..., — как заговоренный повторяет Пивз, словно это короткое, злое слово в состоянии отменить все то, что он сейчас вспомнил, что услышал.

Горькая усмешка кривит его губы — что ж, Барон прав, из него не получилось храброго рыцаря из баллад, которые он пел когда-то своей (как он думал) даме в прекрасном саду, любуясь ее точеным профилем, собственная жизнь оказалась дороже, да и из Елены Равенкло не вышло Джульетты Капулетти, готовой пожертвовать всем ради любимого, и он даже не вправе попрекать ее этим, потому что этой самой придуманной любви никогда и не было.

Именно по этой причине он стал полтергейстом, тем духом хаоса, абсурда и забав, у которого, в отличие от призраков, уже нет пути назад к становлению человеком. Это его собственное счастье, его выбор, о котором он никогда не пожалеет. Его мир вечного разгулья и забав. Именно для этого он создан.

Затуманенные было слезами глаза Пивза начинают постепенно светлеть, наполняясь безудержным весельем.

Хм, чем он только что занимался? Ага, запускал свиристели, и похоже, им не хватает только невидимых чернил, которые он видел в классе Трансфигурации, что будут разбрызгиваться в полете, оседая везде, где только можно. Отменным удовольствием будет наблюдать, как эти чернила потом проявляются на простачках студентах и преподавателях. Азартно напевая себе под нос, полтергейст хватает свои игрушки и с ликующим видом вылетает из комнаты.