Маго-педагогическая поэма (джен)

Странно сложилась судьба.

Старуха Герта из Кеддла, деревенская ведунья, учила грамоте дочь королевской сестры Елену и дочь знатной дамы из Гардов Анастасию, внука аббата Адальберта, тоже Адальберта, свою соседку Линн, маленьких Прюэ — Джоффрея, Беренгьеру и Бертрана, Светрик, дочь Ансельма и леди Иоанну Гринграсс. Те старательно разбирали Кэдмонов Гимн[1]: сперва буквы, потом склады, потом слова, а там и до целых предложений недалеко.

Остальные ученики, числом семнадцать, были поделены на две группы: те, кто уже умел как-никак осознанно колдовать, и те, кто этого ещё не умел.

В первой оказались благородный Эдел Диггори, Фанни и Юэн из Кэрроу, Блэкка, Лейф-Хорёк, сам Ансельм-добряк и его жена Азарика, а также Роберт Прюэ.

Во второй — те, кому ещё не перевалило за дюжину: Рун, Гульд, Гурд, Анна Прюэ, Седрик Броклхёрст, Пенелопа, дочь Хёльги, Герайнт Олливандер и старший сын Ансельма, Мерра.

Вышло почти поровну: тех восемь и этих тоже восемь.

И в обеих группах рядом оказались вчерашние крестьяне, купцы и знать.

— Мы об этом не подумали, но они ведь едва понимают друг друга! Мы-то можем пользоваться латынью, а дети...

— Ну, как-то они всё-таки находят общий язык, — возразил Годрик. — Леди Анна за прошедший месяц довольно сносно начала говорить по-саксонски, например.

— Твои, может, и находят. А вот мои — нет, — недовольно сказала Герта. — Прюэ щебечут на своём птичьем языке, их и я сама-то понять не в силах, Линн по-нашенски говорит, Анаста — по-датски, Светрик и госпожа Елена — по-столичному, а йоркские — по-йоркски. Полное Вавилонское смущение!

— Смешение, — машинально поправила Ровена.

— Да хоть сношение! Делать-то что?

— Ничего, — ответил отец Атанасиос. — Я начал говорить по-латыни, по-саксонски. Я старый, к языкам не способный. Они молодые, начнут быстрее и лучше. Надо только больше говорить. Больше читать. Больше слушать. Больше писать. И все всех поймут.

И правда, грек за время школьных трудов стал говорить куда чище, и хотя до сих пор старался составлять фразы как можно короче и проще, ошибок не делал давно.

— Прюэ, вы всё же займитесь, пожалуйста, со своими родственниками. Вы ведь недурно изъясняетесь по-саксонски?

— Но почему не латынь?

— Потому, что большинство детей и взрослых, которые окажутся в этой школе, будут рабами и крестьянами, — ответила она. — И говорить они будут на плохом, но саксонском наречии. Понимаете? Теперь ещё. Среди старших учеников надо выбрать двух старост с хорошим голосом. Отец Атанасиос рассказывал, помнится, что у ромеев в монастырях принято читать нравоучительные сочинения за общей трапезой — отчего нам не взять этот обычай на вооружение? Также, ученики по очереди будут работать в скриптории. Моё "Житие Иосифа Аримафейского"[2] совсем обветшало, надо сделать копию. Заодно и практика будет. А теперь пришла пора обсудить учебный план...

* * *

В первую же неделю в классах появилось новшество: большая доска, крашеная чёрным. На ней по мановению руки учителя вспыхивали слова и картинки, а иногда к ней вызывали кого-нибудь из учеников, вручали заколдованный камушек и заставляли у всех на глазах выписывать слова, составлять формулу или решать задачу.

Это была идея Годрика: без доски ему было слишком сложно объяснять, как именно происходит прехождение вещей — но вскоре её подхватили и другие преподаватели. Даже Хёльга завела такую у себя в теплице, и рисовала на ней крупно строение того растения, которое они проходили на занятии. Даже старая Герта нашла доске применение: по мановению саксауловой палочки на ней появлялось изображение того предмета, саксонское название которого дети должны были запомнить или назвать.

— Что есть точка?

— То, часть чего есть ничто![3] — хором ответил класс.

— Что это значит?

Молчание. Заучить определение — легко, понять — куда сложнее. Но Салли от учеников нужно именно понимание. Как говорила тетка Герта, и скворец может выучить "Отче наш", но молиться это его не научит. А ведь, не понимая геометрии, как молодой волшебник сможет понять связь слова с фигурой, которая выписана движением палочки, если сама эта связь коренится в учении Пифагора и Платона, построенных на магии фигур?..

— Подумайте и дайте ответ.

Неуверенно потянулась вверх рука Гульд:

— Если делить её на части, частей не получится, потому что она совсем маленькая?

Салли довольно кивнул и задал следующий вопрос:

— Что есть линия?

— Длина без ширины!

И снова:

— Что это значит?

— И всё равно не понимаю, — говорил Гурд. — Разве может быть длина без ширины? Или что-то такое маленькое, что его никак не поделить?

— Подели песчинку, — пожала плечами Рун.

— Если я волшебник, то могу и поделить! — запальчиво ответил тот. — А точку поделить, дескать, нельзя, потому что она и лежит-то на длине без ширины, которой на самом деле и нет вовсе, но надо про неё учить! Вот, смотри, — он достал из поясного футляра палочку и начал рисовать прямо по земле черту за чертой. — Нет разве ширины? Разве нет? Разве нет?!

— Есть, — мягко сказал у него за спиной голос сира Годрика.

— Какой бы тонкой мы её ни рисовали, у линии и правда будет ширина, — согласился он. — И нарисованную точку можно будет поделить, а самая тонкая поверхность — даже шёлковая ткань — будет состоять не только из плоскости.

Гурд настороженно уставился на него.

— Я серьёзно, — сир Годрик присел на корточки рядом с ним. — Ты прав: геометрия — наука о вещах, которых в мире быть просто не может. Взять, например, шар. Вы его будете проходить позже, но всё равно: скажи, ты где-нибудь видел идеально ровный шар? Или, например... — он задумался, потом стянул с головы шляпу и повертел её в руках, — ...конус?

— Н-нет, — тут определённо был подвох, но какой?

— Так и есть. Любой шар не будет ровным. Даже наша Земля[4], как ни совершенна она, искажена с одной стороны высоким горами, с другой же — глубокими морями. И всё равно зачем-то люди учат геометрию — учат со времён незапамятных, развивают, почитают тех, кто постиг её, мудрецами и учителями человечества. Как думаешь, почему?

Хотелось ответить, что это просто потому, что все мудрецы — просто жулики, которые морочат головы доверчивым простакам, но что-то в тоне наставника подсказывало, что этот ответ не прокатит. И потом, сир Годрик был не из тех, кому можно так вот просто заморочить голову какой-то чепухой.

Он скорее сам кого-нибудь заморочит — например, Четвудского тана. Тот так запутался, что задаром отдал сиру не только Гурда, но и ещё десять человек своих лучших рабов!

Поэтому он просто спросил со всем доступным ему смирением:

— А почему?

Сир Годрик улыбнулся — странно, почти мечтательно.

— Потому что через геометрию — как через магию — мы самым кончиком пальца прикасаемся к неискажённому идеальному миру. Платон — ты ещё узнаешь, кто это — называл его "миром образов"... Словом, — улыбнулся он снова, — к такому миру, каким он был до того, как человек пал. К идеальному. И только люди умеют к нему прикасаться. Ни водяные, ни домовые, ни звери — только люди.

— Потому, что только у человека есть душа?

— Наверное. И вот понимаешь, нам дано это — представить краем своего разума мир, где прямые линии и углы — воистину прямы, шар — безупречен, и всякое слово значит ровно то, что оно значит! Мы можем изучать его законы, строить планы его городов, воображать его небеса и его землю и видеть, как тенью того, лучшего, совершеннейшего мира в наш падают круглые предметы и предметы квадратные, треугольные и многоугольные. Можем узнавать в них тени и восстанавливать по теням то, что их отбросило. И, с помощью магии — призывать частицу того, идеального, в наш несовершенный мир.

* * *

Гурд напряжённо слушал, и не только он — вокруг стояли прочие подростки из его класса, и даже несколько взрослых. Робер шёпотом переводил речь наставника своей сестре Анне, та кивала.

— А как это — призвать? — спросил Ансельм.

— Очень просто. Вот как вы творите заклинания?

— То есть — "как"? Произношу нужные слова, взмахиваю палочкой...

— А что за слова?

— Команда на латыни, обычно, — ответил тот.

— Вот и ответ. Когда мы говорим... — Годрик достал палочку, — например, Lumos, мы ведь не говорим "палочка, загорись ярким светом". Мы просто говорим: "Свет!"[5], взывая к тому образу, который прячется за этим словом. И образ отражается в кривом зеркале бытия, преломляясь о частицы вечного, которые составляют палочку.

— Частицы вечного? — удивился Герайнт.

— Конечно. Деревья — это память Райского Сада. Они невинны, потому питаются светом, как некогда всё сущее. А внутри палочки — частица существ, которые также не пали и причастны вечности.[6] Таким образом, палочка и мир идей едины по своей природе, а потому взаимно притягиваются.

— И получается заклинание?

— Да.

— Не совсем, — вмешалась мимо проходившая леди Ровена. — Для заклинания нужна ещё словесная формула, которая тоже сродни вечности.

— Это как?

— Сказано: в начале было Слово. Слово было у Бога и стало Богом, — пояснила она. — Иосиф Аримафейский писал, что хотя любое слово тем самым было наделено некоторой силой, сильнее прочих — те слова, которые побывали в устах Спасителя, то есть арамейские, еврейские, греческие или латинские.

— А почему из них выбирают именно латинские? Потому, что они самые сильные? — осведомился благородный Эдел.

— Нет, потому что в наших странах хорошо знают латынь, — пожала плечами леди Ровена. — Надо понимать ведь, чего именно желаешь. А так отец Атанасиос заклинает по-гречески, и тоже весьма успешно, и говорит, что волшебники великой Сирии пользуются арамейским. Ну, а евреи колдуют своим языком и своими буквами, и мало кто их может превзойти.

Она оглядела собравшихся и добавила:

— Думаю, сейчас нам всем следует направиться по своим делам: младший класс ожидают магистр Лазарь и Зельеварение, а старший класс пойдёт со мной на Логику. О данном же вопросе мы поговорим в воскресенье после службы, на общей лекции по Заклинаниям.

[1] Кэдмонов Гимн — англосаксонское аллитерационное стихотворение в девять строк, воспевающее сотворение мира: "Ныне восславим небесного царства Хранителя, мысли его и решения, мощь Строителя, труд Отца Славы, преисполненного чудес, ибо он, Бог Вечный, положил начало всему. В первый черёд он дал сынам человеческим небо как крышу над головой, Творец Святейший. Затем — сию Срединную Землю сотворил, Страж Человечества. И затем Вечный Бог дал её людям во владение. Всесилен Владыка!".

С него начиналось обучение грамоте; затем школьники переходили на латинский перевод Гимна, таким образом знакомясь с новым языком по уже родному им тексту.

Оригинальный текст и подстрочник — здесь: http://public.wsu.edu/~delahoyd/medieval/caedmon.html

На Википедии перевод почему-то сделан с латинского текста, который несколько отличен от исходника.

[2] Иосиф Аримафейский в России мало известен, только в качестве того самого фарисея, который помог похоронить Христа; однако в Англии он — фигура высочайшего значения.

Во-первых, он маг и волшебник, хотя святой — ему приписывали несколько трактатов по естественной магии. Во-вторых, хранитель Грааля, тернового венца и не только их. А самое главное, и Грааль, и терновый венец, и другие святыни он привёз не куда-нибудь, а в Англию — на Инис Авалон, в Гластонбери, где из ивовых ветвей была построена им первая христианская церковь на западе Европы.

[3] Уроки геометрии в этом тексте построены на "Началах" Евклида.

[4] Ненавязчиво напоминаю, что шарообразность Земли была общепринятой гипотезой в Средние Века; особенно твёрдо её придерживались как раз в Англии, причём ещё в VII веке Беда Достопочтенный упоминает это как очевидный и общеизвестный факт.

[5] Lumos — на вульгарной латыни винительный падеж ед.ч. от lumen — "свет"

[6] Я всем надоел с примечаниями, но: Годрик и далее Ровена озвучивают базовые постулаты т.н. естественной магии — средневековой предшественницы натурфилософии и алхимии, а тем самым — и современного естествознания. Что до начинки, то на неё в каноне идут: гиппогрифы, единороги, фениксы, саламандры, сфинксы, драконы, вилы (вейлы). Все они так или иначе где-то да встречаются как нетронутые порчей и сопричастные вечности, и все кроме вил (которые считаются потомками браков людей с ангелами) так или иначе воплощали различные грани Божества.