Другой дом (джен)

Справа — кафельная стена с потеками чего-то рыжего, смахивающего на смолу. Кровать Лорда стоит в метре от нее, поэтому дотянуться и соскоблить ногтями этот подтек невозможно, и Лорд третий день мучается вопросом, что же за гадость могла оставить такой след? Слева — пустая кровать. Она не заправлена, на клеенчатом матраце красуется полосатый одеяльно-подушечный валик, от одного вида которого клоповьи укусы на всем теле начинают зудеть с удвоенной силой. Окон в реанимации нет, зато есть стеклянная стена, за которой сидит добрая паучиха Эльза. Ее руки всегда чем-то заняты — когда она не заполняет карточки, она вяжет, а когда не вяжет, то вырезает бумажные снежинки, которыми собирается украсить реанимацию в Рождество. Эльза жалеет Лорда, он напоминает ей племянника, разгильдяя и хулигана, но вообще-то доброго малого. Она часами рассказывает о том, каким этот мальчик был замечательным в детстве, пока не подрос и не превратился в сварливого угрюмого подростка. Лорд уже не подросток, ему восемнадцать, но Эльза все равно называет его на “ты” и старается подкармливать домашней едой.

В реанимации Лорд живет уже неделю, хотя помнит только последние трое суток. Просто однажды утром он проснулся и обнаружил себя на этой кровати в окружении целого врачебного консилиума. Сначала было непонятно, почему во всем теле появилась слабость, а руки стали совсем ватными — Моль не удосужился ничего объяснить, только сделал пометки в карточке, нахмурился и растворился в белых коридорах. К вечеру добрая паучиха огорошила Лорда новостью: после укола он впал в кому и провалялся так несколько суток. Все это время его кормили внутривенно, попутно пробуя на нем самые разные препараты, чтобы вывести из этого состояния.

Лорд — аллергик и может отправиться на тот свет от минимальной дозы аллергена, в Доме это знают все. И в его карточке, наверняка, большими буквами на первых страницах перечислены все лекарства, после введения которых он может не проснуться. Но кому же тут могло прийти в голову все это прочесть? Лорд злится и думает, что теперь, конечно, пауки подтерли все следы. Вряд ли в пухлой тетрадке останется запись о том, как весело он провел прошлую неделю. Жаль — у него был бы повод поговорить с матерью и, может, суметь убедить ее забрать его отсюда.

Слабость уходит очень медленно. За несколько дней Лорда словно откинуло в физическом развитии на два года назад — ни подтянуться, ни переместить себя без помощи. Слабость бесит, и он старается с ней бороться, только получается плохо. Он постоянно спит, но сны больше не снятся — Лорд словно проваливается в темноту, чтобы очнуться через несколько часов разбитым и с больной головой. Трижды в день ему вводят в вену порцию прозрачной жидкости. Что это, Лорд не знает. Может, витамины. А может, сильнодействующие нейролептики. Второе вероятнее.

И еще он снова ненавидит себя. Ненавидит белые худые руки с красными болячками на месте расчесанных укусов, со сбитыми костяшками пальцев и обкусанными ногтями, ненавидит резкий запах немытого тела и свисающие сальными сосульками грязные волосы, ненавидит слабость, которая вынуждает его принимать помощь паучихи Эльзы в самых интимных делах. Лорд как никогда близок к тому, чтобы все закончить. Он знает как минимум два способа проделать с собой что-то, после чего больше не надо будет ни о чем беспокоиться. Оба способа болезненны и ненадежны, но останавливает его не это. “Только держись” — то ли сон, то ли галлюцинация — но он держится, честно стараясь побыстрее прийти в себя. Жаль только, что после уколов постоянно хочется спать, и сил нет даже на то, чтобы поддержать беседу с Эльзой о ее непутевом племяннике. С памятью тоже творятся чудеса — он путает свои воспоминания с фантазиями, не зная, что из событий происходило в реальности, а что только в его голове. Голосов он больше не слышит. Даже не помнит, слышал ли он их на самом деле или только выдумал. А еще, кажется, он постепенно начинает забывать, кому же дал обещание держаться…

На четвертые сутки что-то, наконец, меняется. После обеда в реанимацию, шаркая резиновыми тапочками и громыхая Лордовой коляской, заходят две паучихи — обе старше Эльзы, в неопрятных заляпанных халатах, которые когда-то, наверное, были белыми, а теперь приобрели сероватый застиранный вид. Они приносят в стерильную палату запахи перегара, копченой колбасы и лука, а еще свои громкие голоса. От всего этого Лорда, предсказуемо, начинает мутить. Он бросает взгляд на стеклянную стену и успевает заметить, как кривится невозмутимая сестра Эльза. И хотя она быстро берет себя в руки и надевает на лицо привычную маску сдержанной приязни, он теперь знает, что ей тоже неприятны вошедшие. Лорд думает, что называть паучихами весь медицинский персонал, вообще-то, неправильно. Если Эльза — реанимационная медсестра, белая кость в касте медработников, то эти двое — санитарки, что, по-сути ближе к ящикам, но ящиками женщин называть как-то не правильно. Пока Лорд подбирает подходящее слово, одна из женщин успевает подсунуть Эльзе на подпись какие-то бумажки. Та неохотно кивает, расписывается, вполголоса задает вопросы, ненадолго зависая перед каждой фразой. Лорд догадывается, что она старается попроще выразить мысль.

Наконец все формальности по передаче Лорда из рук в руки улажены. Эльза выходит из своего стеклянного укрытия и начинает умильно гладить его по макушке, приговаривая какие-то нежности. Пока Лорд рассеянно отвечает и прикидывает, насколько же все плохо, если его вид так жалок, что вызывает у медсестры поток красноречия, его одеяло оказывается откинуто в сторону. Неуловимыми слаженными движениями в четыре руки его подхватывают, как младенца и бесцеремонно пересаживают в коляску. Потом реанимация оказывается позади, Лорда долго везут через какие-то незнакомые коридоры, он даже успевает задремать под скрип колес и болтовню санитарок.

Сквозь дрему ему мерещится, что его везут на лифте вниз, и, наверное, так оно и есть. Санитарки переговариваются, сознание плывет, голова кружится. От запахов и мерного перестука колес, проезжающих стыки плитки, мутит все больше, комок в горле растет и просится наружу. Лорд едва успевает податься вперед, как его выворачивает желчью и обедом.

— Мать твою налево! — беззлобно ругается та санитарка, что стоит справа. — Что ж ты, придурок, молчал, что тебе плохо?

Лорд не отвечает, сил на это совсем нет. Горло саднит, от слабости ладони покрываются холодным потом, но голова чуть проясняется. Он видит, что испачкал свою пижаму, волосы и пол.

— Что с ним теперь делать-то?

— Отмывать…

Окно в предбаннике душевой распахнуто, тут слишком свежо, даже холодно. Лорд ежится, когда с него снимают пижамную рубашку и краснеет, когда грубые руки тянутся к штанам... Он зажмуривается и отворачивается, пряча горящие щеки за волосами, занавешиваясь ими, как ширмой, когда его, голого и облеванного, осматривают две пары глаз — чужих, незнакомых, безразличных. Это так унизительно, что Лорду кажется, что его насилуют.

— Обрить, что ли, — задумчиво тянет паучиха номер один. — Все равно в понедельник придется...

Вторая машет рукой:

— Давай. Машинка в шкафчике должна быть, посмотри...

Машинка оказывается на своем месте. Только работает она не очень хорошо, лезвия затупились, они выдергивают волосы клочьями, и в конце концов паучихи сдаются и заканчивают работу, пощелкивая ножницами. Медовые волосы, словно песчаные барханы, теперь украшают пол вокруг коляски…

Остриженного Лорда закатывают в душевую. Он старается не закричать от ужаса перед собственной беспомощностью, когда эти двое начинают намыливать тело, касаясь грубыми руками интимных мест так, словно он не может ничего чувствовать, словно он уже мертв. “Может, это и правда так? Я умер, меня обмывают перед похоронами.” Лорда начинает колотить дрожь, ему хочется выйти прочь из тела, исчезнуть, испариться, но он остается сидеть, прикованный к уродливому стулу, на который его водрузили паучихи.

Через час все оказывается позади, и Лорда наконец возвращают в палату. Тут все по-прежнему: снаружи беззвучно воет ветер, качая деревья, бледное лицо Мотылька сливается в полумраке с белой наволочкой, а в крошечном промежутке между плинтусом и линолеумом прячется камень из Дома-на-море...

Лорд сжимает его в кулаке и закрывает глаза. Он думает: сломался он уже или еще нет? И если нет, то сколько еще ему осталось? День? Неделя? Сфинкс как-то посвятил изучению феномена превращения человека в пациента целую исследовательскую статью. Сейчас о ней было смешно вспоминать — ведь на самом деле Сфинкс тогда не знал, о чем пишет. Никого из жителей Могильника пауки на самом деле не стремились превратить в “пациентов”, как это слово понимал Сфинкс. Их лечили, их подбадривали, пускали к ним товарищей… закрывали глаза на нарушения режима. Пауки Дома по-своему любили своих подопечных и старались поскорее поставить их на ноги (или хотя бы пересадить на колеса, усмехается про себя Лорд). Они по-настоящему переживали, когда это не удавалось… Лорд помнил, как Ян после смерти Тени месяц ходил с серым лицом, и как медсестры тайком утирали слезы бумажными салфетками.

“Настоящие пауки — тут. В этой белой банке. Они пьют кровь и силу, вытягивают по капле жизнь, их цель — не вылечить нас, а превратить в безвольных мотыльков, распластанных на кроватях, стянутых ремнями, обездвиженных, сломанных, униженных. Они отнимут у меня мое “я”, уничтожат мою личность и объявят, что теперь я здоров. Ну, а после этого может даже выпишут и выпустят Наружу — жить без ног и без души. И я ничего не смогу поделать”.

— Слишком много пафоса, детка! Неужели без этого никак? ...Ты бы глаза открыл, что ли, все равно спишь уже!

Лорд открывает глаза и оказывается посреди поля, поросшего высокой желтой травой. Метрах в пятидесяти зеленеет какой-то лес, а вокруг — насколько хватает глаз — расстилаются эти поля. Напротив него стоит невысокий босоногий мальчишка в цветастых одеждах. На голове у него разноцветная бандана, за спиной на ремне болтается гитара, шею украшают деревянные и костяные бусы, а запястья браслеты. Лорд улыбается.

— Табаки, я тебя узнал! — объявляет он радостно.

— Узнал? Вот и славненько! — отвечает мальчишка голосом Шакала. — Я бы, пожалуй, расстроился, если б ты сейчас наморщил свой эльфийский лоб и начал перебирать в уме знакомых, у которых есть привычка являться к тебе во сне!

Лорд щурится на солнце.

— А что там? — он указывает вперед. — Это Чернолес? Изнанка?

— Все в твоей власти, — качает головой Табаки. — Что захочешь, то и будет. Но я на твоем месте просто поспал бы. Без изнаночных приключений. По-моему, для этого ты слишком вымотан. Надо набраться сил. Отдыхай, только не забудь проснуться...

Лорд кивает. Его веки как по-волшебству тяжелеют, он опускается в траву и закрывает глаза. Он успевает подумать, что это смешно — сбежать в сон, чтобы во сне заснуть и наконец выспаться — и наконец отключается.