Стражник (джен)

Следующий месяц я помню хреново. Помню, как меня бросили на тележку и я было хотел заорать от боли, но вышел только сиплый писк. Кто-то крикнул что-то вроде «смотри-ка, живой», и меня перенесли на другую телегу.

Смутно вспоминаю, как какой-то мужик в белых перчатках сунул мне под нос тряпку с сильным запахом, от которого меня повело почти как от самогона мельника, только гораздо сильнее.

В себя я пришел недели через две. И то ненадолго. Еще недели полторы я тупо спал.

Периодически приходила монашка, по совместительству сестра милосердия. Страшная, как смертный грех, но тогда она была для меня посланником Всевышнего, так как именно она меняла положение моих рук и ног на растяжках, перестилала белье и кормила меня. Ее, по моим ощущениям, нечастые визиты всегда приносили мне облегчение. Лежать без движения было сущей пыткой, и даже малейшие изменения в положении тела помогали.

Мне становилось лучше. Иногда ко мне вместе с монашкой заходил тот самый мужик, который сунул мне тряпку с новомодным эфиром, как он назвал его, под нос. У него был говор прямо как у лжемельника Габена. Он снял меня с растяжек.

— Я не представился. Мое имя — доктор Гарнье. Капрал Новак, считаю своим долгом вас поздравить. Мы пережили кризисную стадию. Вы уверенно идете на поправку. Возможно, вы даже сможете вернуться к работе.

— В смысле «возможно»? — как смог громко непроизвольно крикнул я. Уж настолько испугался шанса остаться калекой.

— У вас в правой ноге и руке остались небольшие осколки. Я не рискнул их трогать. Они не должны доставить вам серьезных неудобств, но я не хотел бы вам врать и переоценивать ваши способности к регенерации. Вам уже за тридцать. Для людей из ваших мест это уже далеко не юность.

— Я здоров как бык.

— Бесспорно. Это доказывает хотя бы то, что мы сейчас с вами разговариваем. Я и сестра Лидия прилагаем все усилия для вашего скорейшего выздоровления. Вам не о чем беспокоится, капрал. Ходить вы сможете, самое страшное, что вам грозит, — это небольшая хромота и довольно щедрая пенсия.

— Спасибо. Та монахиня. Ее, значит, Лидия зовут. Мне она не отвечает. Обиделась, что ли?

— Сестра Лидия утратила голос много лет назад и стала мало восприимчива к речи. Если хотите выразить ей благодарность, рекомендую запомнить этот жест, — ответил мне Гарнье, сжал кулак и медленно его раскрыл пальцами вверх и ладонью ко мне. — Благо шины вам больше не понадобятся.

— А что с ней случилось? — удивленно спросил я.

— Большое горе. Она потеряла всех детей из-за войны с Империей. Известие о гибели последнего сына ее шокировало настолько, что она онемела.

Я не смог на это ничего ответить.

— Тем не менее она нашла в себе силы утешаться в помощи другим. Вам бы извлечь из этого выводы, капрал Новак. Хромота — это не конец света, особенно в вашем положении.

В следующий приход сестры Лидии я повторил жест, который показал мне Гарнье. Она кивнула мне и слегка улыбнулась.

Спустя неделю меня перевели из секции для тяжелобольных в общую. Я даже начал ходить. Медленно, конечно, но это было лучше, чем ничего.

Сестра Лидия иногда дежурила у нас. Но в основном ночью. Днем же за мной и мужиками с двух соседних коек приглядывала сестра Мириам.

Я привык к тому, что бабы много трындят, но эта перешибала все нормативы. Соседи были рады этому, а я начал откровенно скучать по сестре Лидии, несмотря на то, что Мириам была гораздо моложе и симпатичнее.

Пекарь со сломанной рукой и молодой вышибала с пробитым черепом всякий раз выдавали пачку комплиментов, стоило сестре навестить нас.

Кажется, мне она пыталась оказывать знаки внимания, хотя не берусь утверждать точно, возможно, девчушка просто хотела меня подбодрить, а я, старый дурак, корчил из себя буку. Но уж больно часто она отмечала, что ей нравятся высокие мужики в форме и что она поражается, как стражи банка справляются со своей работой. Личико у нее было милое, но до чего же она была тощая. Не то что дочка мясника.

Шли дни. Я все увереннее держался на ногах. Головокружение ушло, а ноги почти не болели. Гарнье утверждал, что меня иногда будут беспокоить мигрени и что возможны другие осложнения — удар пришелся не только на мои конечности, но и на голову. Гарнье обозвал это каким-то заумным словом, которое я и сейчас не вспомню. Лицо пострадало меньше, чем я боялся. Пара узких полос, россыпь отметин, похожих на те, что остаются от оспы, и несколько покореженное правое ухо.

Я выписался из госпиталя и тут же направился в банк. Нового капитана еще не назначили. Его обязанности временно взял на себя майор Байрон.

Он кратко пояснил, что гибель Мольнара и лейтенантов всерьез усложнила выбор их приемников. Потому руководство банка не торопило стражу с выбором, призвав старшие чины взять ситуацию под контроль и навести порядок. Байрон направил меня в отпуск на месяц.

Поначалу я обрадовался. Съездил к любимой сестре и ее семье. Ее муж не стал мне нравиться больше, чем в день их свадьбы, когда я вломил ему за амбаром и пообещал натянуть глаз на гузно, если он ее обидит; но вот дети — дело другое. Мелкие проказники проявили ко мне недюжинный интерес. Четверо сорванцов, как один похожих на сестру и на меня...

Я начал понимать, что Гарнье в чем-то прав. Я не молодел, и как бы мне ни нравился бордель в Верхнем Городе, мне все равно чего-то не хватало.

До меня дошли слухи о повышении пары ребят из моего взвода. И я не видел причин, по которым меня могли обойти. Сержант стражи банка — неплохая партия для дочери мясника с главной улицы.

Мой отпуск продлили еще на месяц. Потом еще. Это уже совсем перестало меня радовать. Байрон вызвал меня в ставку.

— Проходи, Новак. Присаживайся, — указав мне на место напротив себя, сказал офицер.

Мы находились в кабинете Мольнара. Это навевало невеселое настроение. Причем явно не только у меня.

— Благодарю, майор, — ответил я.

— Капитан, Новак, капитан, — вздохнув, ответил Байрон. — Руководство банка долго собиралось с мыслями, но все-таки решило, что массовые повышения — это не лучшее решение, а вот чистка рядов и разжалование некоторых офицеров... М-да. Собственно, я хотел уведомить тебя, что банк выражает тебе благодарность за службу и обязуется выплачивать пожизненную пенсию, как ветерану, пострадавшему при исполнении. Немного меньше твоего оклада, но на жизнь в городе вполне должно хватить.

— Но, май... В смысле, капитан, я здоров, полон сил, за мной опыт! Почему меня выкидывают, как паршивого пса? — вспыхнул я.

— Еще не видел ни одного паршиво пса, которому платили бы пенсию. Извини, Данте, но это большее, что я могу для тебя сделать. Говоря совсем откровенно, я не думаю, что после всего произошедшего тебе стоит оставаться в рядах моего ведомства, — сказал мне разжалованный майор.

— Это еще почему?

— Мольнар взял тебя, чтобы без шума вызнать про шайку Фабиана-самозванца, так как считал, что ты с ними связан. Он ошибся и счел низким дать тебе пинка немедленно, буквально тянул за уши, чтобы ты соответствовал должности. Я его понимаю, но я не на его месте. Требования выросли, Данте, а я не Мольнар и не буду тебе нянькой. К тому же я до сих пор толком не понимаю, что именно произошло в подземельях.

— Взрыв произошел! Что тут понимать?! Какие-то подонки пробрались через подземелья, убили моего командира и моих товарищей, что-то сперли и свалили! А меня делают крайним!

— Я не обвиняю тебя в ограблении. Но из тех, кто был на том уровне, ты единственный, кто выжил. Разговор окончен, капрал. Возможно, тебе стоит попытать счастья по месту прошлой службы, если покой на пенсии тебя не прельщает.

В кабинет вошел ординарец Байрона. Я вышел.

Пожалуй, никогда в жизни я так не злился.

Пока я шел к выходу, один из рядовых из моего взвода сказал мне что-то обидное. Я даже не помню, что именно. В башне словно переклинило. Я подошел к этому сопляку и двинул ему лбом в шнобель. Сбежались мои бывшие товарищи.

— Отпустите его. Иди домой, Данте. И не натвори еще глупостей по дороге, — сказал вышедший из кабинета Байрон.

Новый капитан не учел одного. Дома у меня не было. Пришлось снять комнату у пожилой вдовы на улице Ремесленников.

Пенсия вполне покрывала мои простые запросы, но мне хотелось большего.

Байрон, конечно, редкостный козел, но его совет податься обратно в городскую стражу не был лишен смысла.

Оставалась сложность. Городская стража претерпела настолько сильные изменения, что, по бумажкам, перестала существовать. Ее место заняла городская полиция. Еще одно веяние с материков.