Любовь и ненависть в 11 Б (гет)

Я целый вечер писала сочинения. Это не было для моей фантазии затруднительным делом, однако, чтобы текст был согласованным и грамотным, пришлось несколько раз перечитать написанное. Конечно, если бы я работала над одним сочинением, времени потребовалось бы гораздо меньше, но свои обещания я привыкла выполнять, поэтому, зевая и потягиваясь, ставила еще одну запятую на то место, где ей дОлжно было стоять. Оставшись довольна своей работой, я со спокойной совестью легла спать. Сон пришёл практически моментально.

А вот просыпаться совсем не хотелось. Хлопнув рукой по будильнику, я нехотя поплелась в ванную, вспоминая нелестным эпитетом человека, придумавшего, что первая смена должна начинаться в восемь часов утра. Наспех позавтракав, я засобиралась в школу. Так как первым уроком стоял русский язык, опаздывать мне было нельзя.

Валя встретила учеников положенным «здравствуйте» и поспешила отметить отсутствующих. По первому требованию педагога я положила тетрадь с сочинением на учительский стол и была вознаграждена подозрительным взглядом колючих узких глаз. Меня всегда настораживал этот пристальный, обжигающий взгляд, — и как Деминой удавалось за одну секунду показать, насколько ты ничтожна по сравнению с ней.

Я помнила каждую черточку лица этой женщины: и представительные морщинки, и тонкие губы, кривящиеся в язвительной улыбке, и маленькие реснички, и пухлые щеки. Я помнила все это, потому что слишком часто, видя Валю, — так ученики окрестили русичку ещё в седьмом классе — все мое существо будто ждало, когда же блеснут эти глазки, когда же толстенькие ручки откроют журнал и приятный голос насмешливо скажет: «Самойлова, к доске!». Я ненавидела Демину за её отношение ко мне, ненавидела её всегда аккуратную прическу, ненавидела легкость, с которой она втаптывала в грязь мою любовь к русскому языку, ненавидела… ненавидела все в этой женщине. Даже её сладковато-терпкие духи были мне противны. Меня воротило каждый раз, как только я переступала порог кабинета уважаемой Валентины Николаевны. И даже кончики пальцев покалывало от ожидания, когда же Демина примется вновь меня третировать…

Наверное, я просто не могла к этому привыкнуть…

— Самойлова, я гляжу, ты первая выполнила задание... Что-то я раньше не замечала за тобой такого рвения к литературе... — проговорила Дёмина задумчиво, но между тем всё-таки взяла тонкую тетрадь.

— Я просто хотела сдать сочинение раньше положенного срока, ведь вы сами говорили, что чем скорее мы напишем его, тем выше будет балл.

Я не понимала, почему в классе наступила тишина и все взгляды обратились на меня. Я просто повторила слова учителя, которые тот произнёс на прошлом уроке. Валя удивлённо подняла брови, улыбнулась своими тонкими губами, но отчего-то мне эта улыбка показалась не такой уж и искренней.

— Самойлова, — ехидно проворковала Дёмина, — ты быстро схватываешь. Интересно, поможет ли твоя внимательность получить медаль?..

Я сжала зубы покрепче. Меня так и подмывало ответить учителю, что для получения медали требуется не только внимание, но и усидчивость, труд, а, самое главное — желание получить эту самую медаль.

— Валентина Николаевна, — вежливо позвала я, когда Валя уже отвернулась в другую сторону и пошла по ряду дальше, — мне кажется, что пока рано говорить о медали, ведь год только начался.

Педагог остановилась, обернулась и теперь молча смотрела на меня с недоверием. Так как Валентина Николаевна раньше была моим классным руководителем, она прекрасно знала, как я старалась вырваться вперёд своих сверстников по всем предметам. Жаль, Демина никогда этого не замечала…

— Посмотрим… — как-то уж очень радостно ответила Валя.

Она не стала утруждать себя объяснениями и прошествовала к последней парте, где в развалку сидел Воротков.

Я открыла рот, чтобы спросить, какая сегодня будет тема, но почувствовала, как кто-то схватил меня за рукав. Повернув голову, я увидела перед собой сердитое лицо соседа. Львинов выглядел довольно решительно: ещё чуть-чуть, и он сломал бы мне запястье.

Я ойкнула и наградила его недовольным взглядом.

— Про что ты писала сочинение? — неохотно спросил он, глядя мне прямо в глаза.

Львинов не подавал виду, что между нами что-то произошло на Олеськиной свадьбе, поэтому и я постаралась выкинуть из головы этот досадный инцидент с поцелуем.

— Про семью! — рявкнула я, ужасно сердитая толи на него, то ли на учителя. — Львинов, если я не ошибаюсь, оно так и называется «Моя семья», или ты не слышал темы, когда Дёмина нам её диктовала?

Я была раздражена. Я терпеть не могла, когда мне напоминали про медаль, а высказывание Вали вообще походило на угрозу: «Я могу сделать все, чтобы ты рассталась с мечтой о медали». Именно потому что эмоции бурлили во мне, сменяя друг друга, прежней неуверенности в себе я уже не испытывала, когда Гришка задал неуместный вопрос. Да и с чего бы? Передо мной сидел обычный парень, ну, может, слегка высокомерный, но всё-таки такой же обычный, как и остальные девятнадцать в этом классе. И плевать на то, что мы один раз поцеловались. Это ничего не меняет! Былое смятение испарилось. Теперь я всеми фибрами души ощущала неприязнь к своему соседу. Даже его повелительный тон не в силах был заставить меня культурно ему ответить.

«В конце концов, — решила я, — если ему что-то нужно, пусть сначала научится просить, а не

требовать!»

Гришка с сомнением рассматривал меня. Сегодня я мало походила на девчонку,

которая не так давно не могла удержать равновесия на улице, и на ту неуверенную подружку невесты, которой он мог увидеть меня на свадьбе.

Гришка вообще, казалось, растерялся, не зная, как отреагировать на мою неожиданную смелость. Он только часто-часто моргал, будто пытался отогнать от себя мысли о том, что я не всегда могу быть такой привычной ему Наташкой Самойловой, которой была совсем недавно…

Прошло несколько секунд, в течение которых Львинов пялился на меня таким странным взглядом, что по спине ползли мурашки, а потом он снова изменился, превратившись обратно в надменного, уже известного мне Львинова: в глазах язвительность, рот скривился в ухмылке, а на щеках чуть-чуть проступил румянец. Если бы я не знала Гришку лучше, могла бы подумать, что он смущен. Однако капризный тон и вызов во взгляде не вязался с таким предположением:

— Сколько места занял текст? — требовательно спросил он.

Мне жутко хотелось, чтобы меня оставили в покое, поэтому я сдалась и выдавила из себя:

— Четыре листа.

Если Львинов и удивился, то не подал виду, зато Вероника, сидевшая за соседней партой, неожиданно громко переспросила:

— Четыре? Ты с ума сошла? Что ж там такого можно было понаписать? Меня и на лист не хватает...

Львинов промолчал. Он уже как ни в чём не бывало переписывал с доски число и номера упражнений, которые 11 «Б» предстояло выполнить.

Учительница повернулась в нашу сторону и сделала первое замечание. Она явно была недовольна посторонними разговорами на её уроке. И я, как никто другой, понимала, что претензии Демина предъявит мне…

Впрочем, я была готова выйти к доске и выполнить любое задание. Так что, стоило Вале вызвать меня, как я быстро разобрала предложение и подчеркнула все его члены, проговаривая вслух, что является подлежащим, сказуемым и так далее. Когда я закончила, Валентина Николаевна смерила меня презрительным взглядом и ткнула пальцем в слово, названное мной как дополнение. Ошибки там я не увидела, о чём и не замедлила доложить педагогу. Дёмина подошла и исправила, по её мнению, мою неточность, подчеркнув слово как обстоятельство, после чего громко прокомментировала:

— Самойлова, девочка, ты конечно, красивая и туфли у тебя красивые… — я машинально посмотрела вниз, где симпатичные туфельки тридцать пятого размера на аккуратном каблучке нервно отстукивали неизвестный ритм. — Но в голове... ничего нет. Можешь сесть на место.

Я покраснела. Мне не было стыдно перед классом, несмотря на то, что учитель прилюдно унизил меня, — я покраснела от возмущения. Дело в том, что отношения с Валентиной Николаевной с седьмого класса у меня были довольно натянутыми. Порой складывалось впечатление, что женщина ненавидит меня всем сердцем и не упускает возможности это продемонстрировать. Вале не нравилось во мне буквально всё, начиная от распущенных волос и заканчивая моей вопиющей \"безграмотностью\". Угодить ей было практически нереально. Если я не приносила книгу на урок, то обязательно получала выговор, если сдавала сочинение раньше времени, то моя честность подвергалась сомнению, если делала маленькую ошибку в работе, то меня позорили перед всем классом. И пора бы уже привыкнуть к несправедливости педагога, но я изо всех сил сопротивлялась подавляющему натиску Дёминой.

Я села за парту и с минуту глядела в одну точку, а пришла в себя, услышав шепот Львинова у себя над ухом:

— Я бы тебе посоветовал делать упражнения дальше, иначе снова «получишь на орехи», — передразнил он Валю, сказав последнюю фразу почти пискляво.

Я и сама знала, что прохлаждаться на русском нельзя. Гришка только подогрел мою злость и направил её в другое русло:

— Может, хватит поучать меня, Львинов? Я не твоя дочь...

— Самойлова! — прервал поток моих излияний учитель. — Ещё один звук — и ты окажешься за дверью!!

Я метнула в сторону Львинова яростный взгляд и сжала в руках ручку так, что хрустнули суставы. Одноклассник только язвительно улыбнулся.

— Прекрасно! — тихо сказала я сама себе и уставилась в учебник.

Львинов больше не предпринимал попыток заговорить.

* * *

— Ах да, — в середине урока объявила Валя, — я решила провести конкурс на лучшее сочинение. Класс загудел. Но это безобразие прекратилось как только Дёмина стукнула ладонью по столу.

— Победителю обеспечена хорошая отметка в полугодии, — после этих слов она снова опустилась на стул, воодушевлённая и улыбчивая.

Я вздохнула. Неизвестно, чем мог для меня обернуться этот треклятый конкурс.

Я неплохо писала, поэтому была уверена в своих силах и способностях, но на данный момент от этого конкурса зависели мои отношения с классом, ведь среди общей массы наверняка есть люди, которые тоже обладают творческими задатками. Как отреагируют они, если победа достанется мне?

* * *

Ровно через неделю итоги сочинений были подведены. Ребята ждали результатов.

Валя не стала томить долго, — едва начался урок, она, прищурившись, заявила, что сейчас огласит имя автора лучшего сочинения.

Мой класс приготовился к этому торжественному событию. По заинтересованным лицам одноклассников я поняла, что они надеялись на победу…

— Я прочла все ваши сочинения. Все они, без сомнения, были хороши по-своему. Однако мне нужно было выбрать лучшее. Сделать это было тяжело, но… победил Клоков Денис из 11 «Д». Он и будет отмечен хорошей оценкой в полугодии.

Валя посмотрела на разочарованных ребят. Её взгляд выражал понимание и… сочувствие, что очень редко замечалось за учительницей. Видимо, класс и вправду написал сочинение очень хорошо.

Вероника сникла и запричитала:

— Только зря старалась. Столько черновиков выкинула...

Львинов, напротив, спокойно принял заявление Дёминой и ждал, что будет происходить дальше.

Однако Валя неторопливо открыла журнал и принялась выставлять туда оценки, комментируя каждого ученика.

После того, как она похвалила некоторых моих одноклассников, поощряя их труд пятёрками в журнале, обратилась к Веронике, притихшей и погрустневшей.

— Пыльцына, твоё сочинение, несомненно, было хорошим, но по мере того, как я его читала, складывалось такое впечатление, будто его писала либо не ты, либо писала ты, но с большой неохотой. Автор должен вдыхать себя в каждую строчку своего творения, наполнять её живостью… Поэтому только четыре.

Я не ждала похвалы, — сидела, низко опустив голову, слушала в пол-уха всё то, что говорила женщина, и ничем не выдавала своего присутствия.

— Самойлова! — слащавость исчезла из голоса учителя, уступив место раздражению…

Я поднялась из-за парты и гордо выпрямилась. Я не была высокой, поэтому Валя смотрела на меня сверху вниз.

— Твоя наглость переходит все границы.

Я опешила от такой отповеди, ведь прекрасно знала, что не совершила ничего, что могло бы заставить учителя говорить со мной в таком тоне.

— Что вы имеете в виду, Валентина Николаевна? — смущённо, но в тоже время настойчиво спросила я.

Валя уставилась на меня так, будто увидела впервые, и тяжело засопела.

— Я имею ввиду твоё сочинение, Самойлова! — утвердительно заверила она меня. Я никак не могла взять в толк, что не так с моей работой.

— Не понимаю, — между тем продолжала свою тираду учительница, — зачем тебе понадобилось списывать...

Я не дала ей докончить:

— О чём вы говорите? — растерянно пробормотала я. — Я писала сочинение сама, никто мне помогал... К тому же я никогда не стала бы списывать. И Вы, Валентина Николаевна, не хуже меня об этом знаете… — сказав это, мне пришлось сдержать себя и пересилить порыв повысить голос.

Брови Вали сошлись на переносице. Одиннадцатый «Б» любопытством следил за развитием наших с учительницей дебатов. Видно было, что многим не терпится узнать, что предпримет преподаватель, чтобы меня осадить. Многие парни даже спорили, получу я сегодня «два» или не получу…

Так противно было наблюдать за таким ко мне отношением… Внутри все горело от обиды, однако не могла же я одновременно бороться и с подлостью одноклассников, и с несправедливостью Деминой?

— Во-первых, Самойлова, перебивать старших невежливо. Куда делись твои хорошие манеры? -Дёмина поцокала языком, вызвав у меня неприязнь. — А во-вторых, ты и в правду поверила, что я не догадаюсь, чьи это стихи? — а потом неожиданно Валя обратилась к классу:

— Кто ещё думает, что отрывок, который я сейчас прочту, был придуман шестнадцатилетней девочкой?

11 «Б» приготовился слушать. Я закрыла глаза, чтобы не выдать своего гнева.

\"Мы жили бедно, мать болела.

Чрез год в мученьях умерла.

Нас пять сирот. И нету дела

До нас кому-то из села.

Отец на фронте. Письма редко.

Мне было десять, младшей — пять.

Чтоб жить в тепле — сжигали ветки,

Чтоб лучше спать — могли мечтать.

Метели ветром подгоняли,

Колодец в вёрстах от избы.

Тех, кто постарше посылали

Снести для младшеньких воды.

К ведру ладони примерзали.

Трещал под тяжестью ледок...

До дома еле доползали,

Уж под собой не чуя ног.\"

Валя ещё долго читала. Поэма «Моя семья» отличалась объёмностью.

Я давно пыталась написать что-то в этом роде, но озарение пришло только в тот злополучный вечер, когда я, работая над сочинением Клокова, поглядела в окно и увидела как старушка, нагибаясь к самой земле, пыталась перейти дорогу.

Я неторопливо слушала, как монотонно текла речь педагога и едва сдерживала порыв метнуться вперёд и вырвать из рук Вали свою тетрадь.

Меня выводили из себя насмешливые интонации, с которыми Дёмина читала историю

моей бабушки. С такой любовью писала я эту поэму, чтобы порадовать дорогого

человека, с такой осмотрительностью подбирала каждое слово... и всё ради того, чтобы кто-то, — чужой и нахальный, — сейчас издевался над моими трудами?

Я все ещё помнила, как рыдала бабушка над этими строчками, а сама я с комком в горле

продолжала читать дальше; я все ещё помнила, как подавала бабушке платок и успокаивала её «всё прошло, прошло...», а теперь я стоически наблюдала за тем, как ломают то дорогое, что

принадлежало исключительно мне.

Не побоявшись дальнейшего наказания, я вырвала сочинение из рук Вали и прижала, как ребёнка к своей груди, стараясь защитить. Пальцы свело от напряжения, на моей щеке дрогнул мускул, но я по-прежнему стояла на своём месте, гордо выпрямив плечи и подняв подбородок.

Красная от пережитых эмоций, я уговаривала себя успокоиться.

«Я не буду плакать, не буду, не буду!» — внушала я себе.

Ноги подкашивались. Мучительной болью пылало сердце. Валя с точностью киллера каждым

своим словом попадала прямо в цель, а её цель была унизить меня.

Я оглянулась вокруг, ища поддержки и понимания, но класс абсолютно игнорировал мой просящий о помощи взгляд.

Некоторые люди даже усмехались, ловя на себе просительный взгляд.

Львинов молча писал что-то на листочке. Я не решилась бы предположить, что он сейчас чувствует, так как одноклассник старательно отводил глаза в сторону. Его пальцы так сильно сжимали ручку, что та жалобно пищала и изредка делала кляксы на листе. Было видно, что Львинов пишет, скорее машинально, чем вдумываясь в смысл слов, однако парень усердно трудился, создавая впечатление, что он действительно увлечен…

Я вздохнула, — он него помощи тоже можно было не ждать.

Вероника втянула в себя голову и отвернулась, когда я остановила на ней свой взгляд.

— Это мои стихи, — очень тихо произнесла я, словно боясь, что, скажи я это громче, голос сорвётся на крик.

— Неправда! — приговором прозвучало мне в ответ. — Я могу отличить стихи шестнадцатилетней девчонки от стихов поэта.

— Но это действительно написала я, — настаивала я, хоть уже и понимала, что преподавателя уверять в чем-либо бесполезно.

— Я читала эту поэму раньше и могу с твёрдой уверенностью сказать, что в авторах не значилось никакой Натальи Самойловой.

Валя прошествовала к своему столу, видимо, считая разговор оконченным, но я снова удивила её своей настойчивостью:

— Вы не могли бы в таком случае назвать имя автора, чтобы я имела возможность тоже прочитать его произведения? — эта фраза далась мне очень тяжело. За моим показным спокойствием бушевала буря. Мне нестерпимо хотелось разрыдаться, обвинить преподавателя во лжи и непрофессионализме, но я прекрасно понимала, что, поступив так, подпишу себе «смертный приговор».

— Нет, не могу. Я читала эту поэму очень давно и поэтому затрудняюсь вспомнить имя, — Валя опустила своё грузное тело на стул и предложила мне последовать её примеру.

Всё ещё не веря в реальность происходящего, я села. Оцепенение не проходило.

«Подумать только, меня оклеветали...» — удручённо подвела я черту своим несчастьям. Львинов нервно крутил колпачок ручки в ладони. Мне было безразлично, чем занимается мой сосед, но звук ломающегося колпачка безумно нервировал. Одинокая слезинка всё-таки побежала по щеке, и я поспешила стереть её. Гришка нечаянно задел мою руку своей, но я даже не повернулась в его сторону. Столько горечи и обиды было во мне сейчас, что я с удовольствием исчезла бы навсегда из этого класса, чтобы не видеть торжествующего лица Деминой, не слышать её голоса, не знать, что она не оставит попыток унизить меня перед классом…

Когда нескончаемый урок завершился, я первой вылетела из класса и понеслась по

лестнице вниз.

Львинов догнал меня на последней ступеньке и схватил за локоть.

— Надо поговорить, — заверил он и потянул меня за собой.

— Что ещё? — мои нервы были на пределе. Я видела Львинова как в тумане. Глаза застили непрошеные слёзы.

— Я сегодня поговорил с Татьяной Александровной. Она отказалась нас пересаживать… — он говорил серьезно, уверенно, будто это действительно было очень важно.

Я запихнула в сумку дневник, куда Валя влепила 2/2 за сочинение, и с тоской обратилась к Гришке:

— А я тут при чём? Поверь, я не бегала к классной и не просила, чтобы такую звезду как ты от меня не отрывали.

Львинов ещё крепче сжал мою руку и пробормотал:

— Я этого и не предполагал. Просто ставлю тебя в известность, что моё место не возле такой, как ты.

И мое терпение лопнуло:

— Что ж, я попрошу Изъянову, чтобы она удовлетворила твою просьбу. Куда ты хочешь пересесть? На вторую, на третью, а, может, на последнюю парту? — я перевела дух и потом чуть ли не крикнула ему в лицо:

— Да катись ты куда хочешь, хоть к чёрту на кулички, мне всё равно!!

И, вырвавшись, последовала к выходу, где меня ждал подавленный Клоков.

Вместо приветствия он запричитал:

— Я не знал, что так получится. Хочешь, давай скажем Вале, что моё сочинение написала ты? Когда я встретила друга, злость потихоньку начала остывать.

— Да ради Бога, Денис, какая разница? Она всё равно не поверит, — заметив, как Клоков покачал головой, я мягче добавила:

— Я знаю, что моё сочинение победило в конкурсе. И это самая лучшая для меня награда.

Отодвинув бывшего одноклассника в сторону, я наконец вышла из школы.

Родители долго не могли понять, почему я прорыдала за закрытой дверью своей спальни

больше двух часов.