Главное - семья (джен)

История отношений Гермионы и ее родителей была бы, наверное, смешной, если бы не была настолько горькой.

Когда-то Гермиона была маленькой девочкой, и если бы в ее присутствии, скажем, взорвался телевизор, то отец бы весь вечер орал на электрика с подстанции, одновременно успокаивая напуганную дочь. Когда-то то, что Гермиона доставала книжки с высоких полок, умиляло родителей, ведь дочь росла такой самостоятельной, хоть они и считали, что даже за книгами лезть на стремянку все равно не стоило. Когда Гермиона говорила, что на стремянку она не лазила, отец лишь качал головой, улыбался, щипал её за щеки и называл маленькой обманщицей, намекая, что ложь — это, конечно, полезно, но не всегда хорошо. А ведь Гермиона не лгала, книжки сами спархивали к ней в руки, приветливо шелестя страницами. Мама, слушая эти рассказы, восторженно ахала и говорила: «Какая ты фантазерка, милая». Гермиона удивлялась, чувствовала себя глупо и не понимала, чего же хотят от неё родители. Она и была глупой.

А потом ей исполнилось одинадцать лет. Письмо из Хогвартса родители восприняли как чей-то розыгрыш, веселыми глазами поглядывая на Гермиону.

«Ты ведь хотела бы в такую школу, солнышко? Интересно, а чему там учат, не расскажешь?»

А потом пришла профессор МакГонаголл. И вот тут шутка стала реальностью, стол стал свиньей, а потом снова столом, а с лиц отца и матери исчезло все веселье, до последней крупиночки.

Гермиона не сразу это заметила — что вы, у неё же были книги, замечательные новые книги с движущимися картинками, с зельями, заклинаниями и гоблинами среди текста.

Но в самое первое Рождество она заметила, что родители как-то переменились. У мамы подгорела индейка, и она полчаса ворчала на Гермиону, что её нелюбовь к индейке не повод оставлять без рождественского блюда всю семью. Отец сломал лыжу и в сердцах пробурчал: «Ну, спасибо, что не ногу, Гермиона».

Придирки были такие, что хотелось схватиться за голову и кричать. Да она уже и забыла, как собака миссис Смит укусила её, это было три года назад, и заболела эта собака, потому что в помойках постоянно копается и ест все подряд, при чем же тут Гермиона? И нет, Гермиона совсем не обижалась на маму за то, что её летом на выходных оставили у довольно скучной тети, так почему мама, подвернувшая ногу, так сердито смотрит на Гермиону? И ведь что самое обидное, магия уже не рвалась наружу, после того, как Гермиона каждый день в школе тренировала заклинания, магия сидела тихо, никого не подталкивая, ничего не взрывая, а родители все равно готовы были обвинить ее в чем угодно и не верили, что она не имеет к этому отношения.

Нет, отец никогда не повышал голос, Гермиону не морили голодом, не запирали в чулане и не трогали даже пальцем. Её вообще никогда не наказывали — и чем дальше, тем больше Гермиона укреплялась в подозрении, что не наказывают её, потому что боятся. Дошло до того, что, отправляя Гермиону в лагерь во Франции, мать со слезами умоляла не обижать других детей. И никто не слышал, что Гермионе нельзя колдовать. В жизни Гермионы как-то сразу не стало ни маминых поцелуев, ни отцовский объятий, все чаще родители отказывались сходить вместе с ней хоть куда-нибудь, просто выдавая деньги и говоря: «Сходи сама, милая». Гермиона обнимала маму — и мама костенела в её руках, будто боясь шевельнуться. Гермиона просила папу почитать ей Жюля Верна, садилась рядом с ним, но папа отодвигался и читал ровным, бесстрастным голосом, будто мертвый, будто пытаясь нигде не ошибиться, не выказать никаких эмоций по отношению к персонажам: а ну как Гермионе нравится тот, кто не понравился отцу? Согласитесь, в двенадцать лет сложно смириться с таким отношением родителей.

И Гермиону это раздражало чем дальше, тем больше. Это же возмутительно: ты едешь на эти дурацкие каникулы целый день в поезде, а тебя даже не обнимут при встрече. Тебе, похоже, просто здесь не рады. Иной раз забредала мысль, что, может, стоит показать отцу и маме книги, объяснить пользу чар, может, быть чуть повежливей, не огрызаться на родительские придирки, но… Гриффиндор — это все-таки диагноз. Гермиона огрызалась, хлопала дверью, убегала в парк, била тарелки, и в конце первого же своего лета в качестве ведьмы сбежала к Рону, стоило ему заикнуться о приглашении. Конечно же, ничего хорошего из этого не вышло. Она видела, с каким облегчением отец передавал мистеру Уизли, приехавшему её забрать, чемодан с вещами. Ей самой стало легче, как только она переступила порог Норы, и пусть здесь всегда было шумно, пусть здесь занудствовал Перси, близнецы постоянно подкалывали, а комнату приходилось делить с Джинни, пусть, зато миссис Уизли всегда была рада обнять и Гермиону, и Гарри, будто и не обращая внимания, что они не её дети. Гермиона видела, как Гарри жмурится, будто растворяясь в тепле Уизли. Она и сама чувствовала себя примерно так же. Первые ночи даже ревела, осознавая несправедливость окружающего мира, а потом привыкла. И уже на второе Рождество отказалась возвращаться домой. Пусть родители едят свою индейку, Гермиона же валялась в больничном крыле, пока мадам Помфри избавляла её от кошачьей головы, читала про всяких монстров, искала Тайную комнату — и никто, никто к ней не придирался.

Так они с родителями отвыкли друг от друга. Странно было бы, если бы вышло иначе, ведь с некоторых пор больше трех недель в год она дома не проводила.

Потом Гермиона просто устала. Устала дожидаться такой казалось бы естественной родительской любви. Устала видеть затравленный отцовский взгляд, будто отец не мог дождаться, когда же она уже повзрослеет и перестанет приезжать в их дом.

Ей исполнилось семнадцать. Она стала совершеннолетней волшебницей. Сначала она хотела поговорить с родителями, попытаться убедить их довериться ей, а потом поняла — бесполезно. Они боятся её волшебства, они ни за что не согласятся ей довериться, что бы она ни сказала. Они уже давно считают, что она способна причинить им зло, даже без особого повода. Смешно, но мама даже готовить Гермионе не давала, видимо, боясь, что дочь либо обожжется и взорвет дом, либо подмешает им какого-нибудь зелья. Гермиона просто предложила родителям уехать, рассказала про Волдеморта, про Гарри, про то, что её из страны не выпустят — ведь она союзница Поттера. И родители поверили. Согласились уехать. Продали клинику, продали дом, поделили вырученные деньги на две части — да, отец не оставил Гермиону без денег, это же было бы неправильно. А потом Гермиона усыпила их ночью и изменила им память, стерев себя из их жизни. Просто чтобы перестать быть для них камнем на шее.

Разумеется, не было никакой необходимости отправлять родителей именно в Австралию и тем более изменять им память. Смешно думать, что Волдеморт вообще принял бы в расчет каких-то там маглов, даже чьих-то родителей. Ну, родственников Гарри Поттера — еще может быть, а неизвестных и совершенно не мешающих родителей грязнокровной поттеровской подружки — да с чего бы?

Даже если и не так, выехать можно было бы и поближе. И без чистки памяти. Документы Орден бы, наверно, раздобыл, они могли бы уехать куда-нибудь в Европу и сидеть там спокойно, пока Гермиона с ними не свяжется, разве нет?

Правда в том, что родители Гермиону уже действительно достали. Гермиона очень хочет, чтобы у них появился другой ребенок — нормальный, не волшебник. Ей кажется, они уже завели бы второго ребенка, если бы не боялись ее ревности и ее колдовства. Да, пусть у них будет другая, новая, нормальная семья. Наверное, так они будут счастливы. А Гермиона попробует быть счастливой без них.

Вот и вся история. И одно совершенно точно: после Победы, когда таковая произойдет, Гермиона родителей искать не станет. Возможно, стоило бы не сжигать мосты, попытаться примирить их с волшебным миром, дать родителям и себе еще один шанс, но однажды просто устаешь надеяться, ждать, прощать, делать скидки. Устаешь понимать и быть выше — какого черта, она гриффиндорка, она привыкла вступать в конфликты открыто и открыто их решать! Устаешь от всего. И хочешь просто жить дальше.