Lost Generation (гет)

Солнце убрало с лица длинные лучи-волосы, завязало их степной травинкой, закатало хлопчатобумажные рукава облаков и принялось малярным валиком красить небо в светло-голубой, весенний оттенок. Краска забрызгала все на свете — широкую полосу песчаного пляжа, раскинутые в приветственном жесте просторные ладони серо-голубого моря, пенную черту, словно проведенную волнами, чтобы отделить сушу от водной стихии, играющую на берегу босоногую девочку: она то сидела на корточках, прижавшись к поцарапанным коленкам и сосредоточенно шевеля тоненькими, потрескавшимися губами, пересохшими от морской соли, то вдруг вскакивала и принималась весело носиться по мокрому песку, как своенравная голенастая птица, вздымая грязные брызги, хохоча и всплескивая руками. Море ласково шумело, омывая ее босые ноги, покрытые неровным загаром.

В мягкой вмятинке на склоне поросшего травой холма примостился маленький коттедж, сложенный из замшелого камня. Неровный порог больше всего напоминал положенные друг на друга камни-голыши, козырек над ним подпирали две выложенные ракушками коллоны. Коттедж мог бы сойти за устричную раковинку, в которой уютно свернулась мягкотелая обитательница, если бы из него не вышла красивая светловолосая женщина в клетчатом переднике, не продемонстрировала своим видом, что ракушка обжита вполне человекообразными созданиями, и не позвала удивительным серебристым голосом, разлившемся над морем, как предчувствие благодатного ливня:

— До-ми-ник!

Услышав этот голос, девочка, стоявшая на коленках возле разваливающегося песочного замка, вскочила, и, не отряхивая налипший песок, помчалась в сторону коттеджа.

— Ты опять удрала прямо перед ленчем, безобразница, — очень строгим тоном сказала женщина, но на ее губах неудержимо подрагивала улыбка: очень уж счастливой выглядела встрепанная, промокшая, измазанная Доминик с широкой радостной улыбкой и сияющими глазами, — Сколько раз я тебе говорила: мы должны полдничать все вместе, семьей. Нам не так часто удается собраться всем вместе, папа все время на работе...

Доминик проскользнула под скрещенные на груди руки матери, порывисто обхватила ее за талию и прижалась к мягкому животу и клетчатому переднику. Даже когда мама сердилась — или делала вид, что сердилась, — в ее голосе звучала изумительная музыка серебряных колокольчиков, их перезвон перекатывался над головой, словно карамелька под языком. От мамы всегда вкусно пахло теплом, оладьями и комнатными цветами, и набегавшаяся с утра, голодная, усталая Доминик с жадностью и наслаждением впитывала эти запахи родного дома.

— Мы оставили тебе кусочек смородинового пирога, — сдалась Флёр Уизли, обнимая худенькие плечики дочери мягкой белой рукой, — Если хочешь, можешь подогреть себе чаю и поесть... бессовестная.

— Спасибо, мам! — восторженно выкрикнула Доминик, подпрыгивая и целуя ее в щеку, еще не остывшую от тепла кухни, в которой наверняка подрумянивались вишневые пирожки или яблочная шарлотка, — Я только пойду покажу Виктуар камушек, ладно?

И, не дожидаясь ответа, Доминик одним размашистым прыжком очутилась в доме.

* * *

Доминик любила бывать в комнате старшей сестры. Маленькая, светлая, воздушная, она примостилась на чердаке и как будто вечно витала в облаках. Чтобы добраться до комнаты, приходилось одолеть четыре пролета старой рассохшейся лестницы, которая жутко скрипела под каждым шагом.

Девочка толкнула толстую белую дверь и заглянула внутрь.

Виктуар мама ставила в пример своим отпрыском как образец аккуратности; в свои пятнадцать девочка не доставляла родителям никаких проблем, связанных с переходным возрастом. Быть милой и прилежной у нее получалось удивительно просто и естественно, как, впрочем, и практически все, что она делала; в девочке никогда не ощущалось фальшивости, натянутости, высокомерия, потуг из кожи вон вылезти, чтобы кому-то что-то доказать — она и без этого была самым лучшим человеком из всех, что знала Доминик.

Виктуар сидела на широкой квадратной кровати, застеленной пестрым лоскутным покрывалом, и, перегнувшись через скрещенные ноги, что-то мастерила: не то вырезала из картона, не то прилаживала на суровую нитку и крепила к деревянному крестообразному основанию. На подоконнике, под голубой шторкой с прикрепленными к ней искуственными бабочками, обнимались фиалки, на стенах были развешаны засушенные гербарии из летних трав, а на люстре покачивалась связка ожерелий, которые Виктуар обожала, но никогда не могла найти им место. Луи как-то сказал, что приходить в комнату Виктуар — как возращаться домой после дальнего плаванья. Доминик пришла в восторг от этой ассоциации, и они потом еще целый месяц играли в пиратов и поиски сокровищ. Потому что — если есть, куда вернуться, почему бы и не сбежать?

— Викка, глянь-ка, что я сегодня нашла!

Виктуар подняла голову и сдула невесомую белокурую прядку, упавшую на лицо. Красная заколка на виске давно сползла и теперь висела возле скулы, опасно покачиваясь.

— Викка — это неоязыческая религия, чертенок. А я — Виктуар.

— Ты зануда, — тепло сообщила ей Доминик и плюхнулась рядом на кровать.

Виктуар неудержимо улыбнулась. Эта девочка у всей семьи вызывала такую бессознательную улыбку-искорку, словно смотришь на море, на солнце, на белый парусник вдалеке. Доминик, морское дитя, с вечно промокшими соломенно-рыжими волосами, в камуфляжных шортах до колена, чьи карманы вечно оттопыренны, набиты то морскими камушками, то ракушками в налипшем песке, то обкатанными бутылочными осколками, а чаще всем сразу. В растрепанных косичках Доминик можно было найти засохшие водоросли, подушечки ее пальцев всегда были сморщенные от воды, и пахло от нее всегда морем — рыбацкими сетями, мокрым деревом рассохшихся лодок, просоленной парусиной и приключениями. И Виктуар могла наверняка сказать, даже не глядя, что на светлом паркетном дереве ее комнаты остались такие же мокрые грязные следы, как и во всем доме.

— А что ты делаешь? — полюбопытствовала Доминик, сунув нос в сестрины вырезки.

Виктуар подняла квадратный деревянный крест, и с него спустились на белых нитках разноцветные бумажные журавли. Дождавшись в должной мере восторженного "Ух ты!", девочка довольно улыбнулась, поднялась на ноги — с колен посыпались обрезки ниток и цветной бумаги, — и, задрав голову и протянув руки, пристроила эту конструкцию на заранее ввинченном над кроватью крючке.

— Теперь я могу лежать и смотреть на них, — сообщила она сестренке и подула на бумажных птиц.

— Сделай мне такое! — попросила Доминик, подергав сестру за полу белой воздушной рубашки с вышитым растительно-птичьим­ узором — джинсовые шортики Виктуар были слишком короткими и слишком прилипали к ногам, чтобы за них можно было уцепиться и подергать.

— Обязательно, — добродушно пообещала старшая девочка, — А теперь показывай, что ты тут притащила.

Доминик просияла.

— Ты посмотри, посмотри! — она торопливо высыпала на цветное покрывало свои сокровища: голубенький камушек с прожилками, сверкнувший зеленой искрой, несколько потемневших от воды, явно фальшивых монеток, леску с нанизанными пластиковыми ракушками величиной с ноготок.

Виктуар, снова присев на корточки, придирчиво осмотрела добычу сестренки, перебирая ее тонкими ловкими пальцами, белыми, как у мамы, явно привычными к работе с мелкими предметами.

— Вот это, пожалуй, подойдет, — наконец сказала она, выбрав лазурный камушек, — Особенно с медью будет хорошо, да и в целом по композиции подойдет...

— Ага, — счастливо сказала Доминик, растягиваясь поперек кровати. Короткая оранжевая маечка, из которой она и так давно выросла, задралась и обнажила детское пузико. Всякие там "композиции" Доминик не волновали — ей главное, чтобы браслет наконец был, а уж каким он будет...

Виктуар проворно скатилась с кровати и подбежала к столу, принявшись рыться в выдвинутом ящике, вороша запасы бусин, ниток, лесок, маленьких камней, монеток и мотков мягкой проволки. Наконец, вытащив недоделанный браслет с переплетением якорей, цепочек, канатов, вплетенных ракушек и полупрозрачных камней, Виктуар отщипнула плоскогубцами кусок медной проволки и, скрутив "гнездышко", посадила в него голубовато-зеленова­тый камушек Доминик. Прицепив это сокровище по центру браслета, Виктуар торжественно нацепила феньку на загорелое сестренкино запястье.

Доминик с тихим восхищением уставилась на свое приобретение, боясь даже вдохнуть и помотать рукой в воздухе, чтобы посмотреть, как покачивается камушек-маячок.

— Ну, скажем так — это не худшее из того, что ты сделала за свою жизнь, — наконец заявила она и широко улыбнулась своей неотразимой белозубой улыбкой, состроив забавную мордашку.

— Ах ты, бесстыжая, — рассмеялась Виктуар и, накинувшись на сестру, принялась ее щекотать.

Доминик взвизгнула и повалилалсь на кровать, хохоча, извиваясь и брыкаясь — она ужасно боялась щекотки. Они визжали, играли, валялись и боролись, всхлипывая от смеха, как напившиеся молока щенки, пока Доминик не удалось вырваться от сестры и, скатившись с кровати, метнуться к двери.

Выскочив за дверь, она обернулась с сияющим от счастья лицом:

— В этом году я поеду в Хогвартс и тогда заколдую тебя, чтобы ты никогда не смогла щекотаться! — слишком радостным для угрозы голосом воскликнула она и кубарем бросилась вниз по лестнице.