И также понятно почему она взялась за книгу о войне, - в попытке рассказать правду:
"Я решаюсь взяться за книгу. Мне самой это нужно, я хочу знать, что все это правда происходило, что в мире творилось что-то помимо моих детских влюбленностей и горестей."
Но потом она пугается, мучается, задается вопросами об этичности:
"Мне чудится, что эта книга написана кровью погибших, мне страшно прикасаться к рукописи. Я написала ее кровью мертвых друзей, чтобы Кингсли не слетел с должности, и мы могли и дальше ходить по приемам и гулять в парке, взявшись за руки, посещать знакомых и стоять на одной трибуне, пока звучит министерская речь. Я написала то, что не должна была."
Да, в первом комментарии цитату я расшифровала неверно. Это не цинизм, это почти ужас.
А далее ВДРУГ (вот он мой вдруг) после внутренних моральных терзаний:
"Кингсли хочет объявить о нашей помолвке завтра же — послать сову в “Пророк”. Я не возражаю. Пусть знают, пусть все знают, что и у меня наконец-то все хорошо.
— Тогда я завтра отнесу книгу в печать. Ты прав, нечего ей лежать без дела."

И вот именно тут начинается, если я правильно Вас поняла, наше несогласие. Это пусть и не цинизм, но откат во времена Лав-Лав, только теперь у нее не Бон-Бон, а Кинг-Кинг.

Кингсли меня в Вашем тексте не смутил. Он прекрасно показан, и четко последователен.
Первые 2/3 истории прекрасны. А вот изменения Лаванды в ночь перед Обливиэйтом расстроили. И сделали это очень неожиданно. Но это моё расстройство. И, пожалуй, это разочарование в героине, а не в тексте.)