Превратность (джен)

Это мысль о том, что бы мы почувствовали,

падая стремглав с такой высоты;

(Там же)

Вопреки тому, что Дазай с ним попрощался, Чуя все же лелеял слабую надежду, что тот еще зайдет. Может быть, чтобы собственноручно сделать ему инъекцию, хотя доктора этим, конечно же, не занимаются. С другой стороны, они не сопровождают пациентов в санитарные комнаты и не кормят их, словно младенцев, с ложки. Для таких обыденных дел в больницах есть персонал пониже.

И укол ему пришел делать не Дазай. Медсестра — немолодая сухонькая женщина в застиранном халате и накрахмаленном чепце, под которым были почти полностью спрятаны туго стянутые вокруг головы седые волосы. С ней был все тот же дюжий санитар, наверняка закрепленный за Накахарой, как весьма неспокойным пациентом, несмотря на то, что пациент этот сейчас был надежно скручен по рукам и ногам, как пойманный в силки опасный зверь.

За все время, пусть и весьма краткое, пока оба вошедших находились в его камере, ни один из них не произнес ни слова. Да и в целом медсестра, также как ранее санитар, тоже вела себя с пациентом чересчур отстраненно, словно с кем-то неживым, неодушевленным. Чуя решил, что наверняка на это были особые указания высшего руководства в лице самого Мори. Он не очень удивился, но все-таки задумался: на фоне подобного безразличия других явная расположенность к нему Дазая выглядела необычно, если не сказать странно.

Пока Чуя об этом размышлял, одной, затянутой в резиновую перчатку рукой медсестра ловким отработанным движением закатала рукав его рубашки выше левого локтя, потом вынула из металлического лотка комочек ваты, пропитанный спиртом, размашисто протерла им его плечо, а другой мгновенно вогнала иглу шприца глубоко в кожу. Чуя не успел толком почувствовать боль ни от самого укола, ни от вливания раствора в мышцу, как она уже отложила опустевший шприц и вату обратно в лоток. На все ушло не больше пяти-шести секунд — примерно столько неровных ударов своего сердца он про себя сосчитал.

Затем его снова оставили в одиночестве.

Снаружи, за стенами камеры уже начинали опускаться сумерки — попадавший внутрь из окошка под потолком свет из белого становился серовато-синим. Лекарство подействовало не сразу, хотя Чуя был уверен, что укол должен был если не лишить его сознания, то усыпить мгновенно. Еще какое-то время он предавался ставшим уже почти привычными нерадостным размышлениям, елозил на матрасе, насколько позволяли ремни, чтобы удобнее устроиться, и только потом почувствовал, что проваливается в сон. Все тело охватило необычное ощущение медленного погружения в плотную толщу воды, постепенно и размеренно, пока мысли, чувства, переживания, даже биение собственного сердца не истончились по невесомости, а затем не исчезли совершенно. И Чуя с благодарностью принял это внутреннее безмолвие. Время застыло и повисло, словно туман над болотом.

Но в спасительном непроницаемом коконе он, к сожалению, пробыл совсем недолго. Или в забытьи ему это только показалось? Чья-то невидимая… рука? или увенчанная когтями длиннопалая лапа? вдруг ухватила его за одежду, оцарапав тонкую кожу, и разом выдернула из воды на поверхность. Чуя глубоко вздохнул, насколько позволила туго стянутая грудная клетка, и вроде бы даже открыл глаза, но тьма вокруг него по-прежнему осталась абсолютно непроницаемой и такой плотной, что походила на не пропускавшую свет ткань.

Пытаясь понять, вправду ли он проснулся или все еще видит сон, навеянный успокоительным, Чуя вдруг отчетливо уловил в тишине чье-то тяжелое, свистящее дыхание — словно воздух из простуженных легких с трудом пробивался наружу сквозь плотно сжатые зубы… или острые, как лезвия ножей, клыки?

Из темноты на него уставились два глаза, горевших фиолетовым огнем.

И снова волна ужаса, только более сильного, несравнимого с моментом пробуждения, охватила его всего от кончиков пальцев на ногах до макушки спутавшихся рыжих волос, заставив оцепенеть и против воли зайтись дрожью. Он вглядывался в темноту изо всех сил, но ничего… или никого… разглядеть так и не смог. Присутствие кого-то… или чего-то выдавало только слабое движение воздуха то с одной стороны, то с другой, и время от времени сгущавшаяся вокруг фиолетовых огоньков тень, которая то обретала очертания чего-то… или кого-то, то снова распадалась на клочья, оставляя огоньки вяло плясать прямо перед ним. Ледяной страх проник в каждую клетку тела, лишив возможности мыслить здраво.

Услышав скрежет, очень походивший на то, как если бы по ржавому железному изножью кровати несколько раз провели чем-то таким-то таким же твердым, как железо, острым, как бритва, и кривым, как коготь дьявольского зверя, Чуя вздрогнул всем телом. А потом в тишине, нарушаемой лишь дыханием неведомого… существа? человека? чудовища? , раздался еще и зловещий невнятный шепот, словно он или оно находилось совсем рядом, прямо у кровати. Может, даже на кровати?

Или ему только казалось, и на самом деле призрачный монстр к нему не приближался?

Не было никакого монстра?

Все это лишь сон или жуткий обман, игра его болезненного воображения, отравленного запредельным страхом?

Если и можно было бы испытать крайнюю, наивысшую степень страха, Чуя давно был за ее гранью: ужас парализовал, отобрал у него малейшую волю к сопротивлению и борьбе за собственную жизнь, свой трезвый рассудок. Он не удивился бы, обнаружив, что вслед за разумом тело его тоже начало коченеть, и совсем скоро ему придет конец, которого он уже не так и страшился перед ликом неизведанного ужаса.

Так он думал, пока его хладного тела не коснулось… нечто.

Живое, твердое, пылавшее словно открытый огонь. Адское пламя медленно прошлось по щеке, лаская и одновременно жаля острым и раскаленным, задело волосы, как недавно сделал Дазай, убирая локон от лица. А потом… горячие прикосновения распространились по всему телу: сотни ладоней и тысячи пальцев, обжигая, но не согревая, одновременно трогали сразу всюду, касались там, где никто и никогда не касался. Чую била крупная дрожь, он стискивал зубы, но увернуться от настойчивых… ласк? не мог. Или не хотел? Открывал рот, но с губ его слетал лишь немой крик и стон… удовольствия? желания? похоти? Нет-нет-нет, он не мог вот так просто… Всего лишь от прикосновений, даже не видя того, кто к нему горячечно льнул, против воли раззадоривая плоть, тогда как разум был охвачен парализовавшим его ужасом и не оставлял ни единого шанса на сопротивление. Хотя бы на слабую попытку противостоять развращавшим касаниям.

Чуя слабо замотал головой, пытаясь избавиться от морока, который был слишком реален и, похоже, всем существом упивался сейчас его беззащитностью, слабостью и податливостью. Он приблизился… или все это время был рядом? Фиолетовые… или скорее, все же лиловые… искорки зажглись вдруг у самого лица Чуи, над ухом послышался смех — тихий, но хриплый и тяжелый, и всю сторону лица — левую? правую? — обдало горячим дыханием, которое тоже ничуть не согревало. Монстр издал звук, похожий на причмокивание… словно длинный язык провел по губам огромного рта, пошло облизнувшись, и прошептал:

— Ты думаешь, что я твой самый страшный кошмар? Ошибаешься, я твое самое сокровенное желание.

И слова эти Чуя расслышал так отчетливо, как если бы они прозвучали с небес гласом божьим. А в следующее мгновение он снова целиком провалился под воду, выскользнув наконец из ослабевшей хватки когтистой лапы чудовища.