Обратная сторона луны (джен)

Как-то раз, когда Причард с Вейси рыхлили землю, на пару осваивая нужные заклинания и хохоча, как мальчишки, когда, неправильно рассчитав силу, время от времени получали небольшие взрывы (некоторые выдёргивали из земли червей, каких-то жуков и личинок, что почему-то неизменно отчаянно веселило обоих волшебников), Грэхем вдруг как-то походя, словно почти что случайно, пригласил супругов в следующие выходные к себе.

И если в их первый визит Причард принимал их один — не считая, конечно же, совершенно очаровавшего Лорелей Поттера, половину вечера проведшего у неё на коленях — то во второй он уже пригласил ещё пару своих приятелей, уговорив супругов Вейси присоединиться к ним и «просто поиграть в бридж». В бридж они и вправду играли — впрочем, ставки были достаточно символичны — но дело было, конечно же, не в игре, а в тех разговорах, которые велись за столом. В тот, первый раз болтовня осталась простой болтовнёй — так же, как и во второй, да и в третий, но затем во время одной из игр разговор свернул вдруг в неплохо знакомую Вейси сферу, и так, слово за слово, ближе к концу вечера его собеседник нанял Леопольда проверить его магазин и найти ту дыру в охранных чарах, что позволяла, как он подозревал, его работникам понемногу таскать деньги из кассы. Работа оказалась несложной, и заплатили за неё Вейси неожиданно хорошо — а ещё через несколько дней его отыскала сова с письмом одного из знакомых его неожиданного заказчика с очень похожей просьбой, за которой последовала ещё одна, и ещё…

Как ни странно, Леопольд сам не знал, как ко всему этому относиться. Поначалу он, конечно же, радовался — работа, которая отыскала его сама, была не слишком-то сложной и приносила вполне приличные деньги. К тому же она встряхнула его, и он брался за каждый новый заказ с энтузиазмом и почти с воодушевлением, но… Но иногда — и он ничего не мог с этим поделать — он вспоминал, обычно совершенно случайно, без всякой видимой причины, чем занимался прежде, и тогда на него накатывала тоска. Потому что то, что он делал сейчас, выглядело дурацкой пародией на то настоящее дело, что он делал совсем недавно. Магазинчики, частные дома, даже фермы — всё это было, конечно же, здорово и, безусловно, нужно, но для человека, который, бывало, спасал — или ломал — чьи-то жизни эта деятельность казалась слишком… слишком мелкой, простой и от того ужасно обидной.

Когда такое случалось, Леопольд мог мрачно молчать целый вечер, иногда даже не притрагиваясь к еде, или же говорить что-то саркастически-горькое, глядя на Лорелей очень тоскливо, словно бы ища у неё сочувствия и поддержки. Но когда она как-то раз попыталась утешить его, сказав, что ведь то, что он сейчас делает, действительно нужно и важно людям, и работа бывает на вид совершенно простой и вовсе не героической, но на деле…

— Ты мне что-то говоришь про работу? — резко оборвал её Леопольд. — Да ты вообще понимаешь, что такое работа, благодаря которой ты себя уважаешь?! — внезапно сорвался он. — Хотя откуда тебе — ты-то ведь всю жизнь была…

Он почти произнёс это «шлюхой» — и остановился, поймав на своих губах это слово. Время разом замедлившись, остановилось — и в то же время бешено полетело, разворачивая перед ним то, что воспоследовало бы за этим. Ибо есть вещи, которые нельзя говорить в пылу даже самой серьёзной ссоры — потому что по ним проходит граница, Рубикон, перейдя который, уже невозможно будет вернуться назад. Для его жены такой границей было вот это слово — и он словно увидел, что будет дальше, когда он раздражённо бросит его ей в лицо: она станет совсем покорной и тихой, а потом однажды просто уйдёт, не сказав ничего, и не оставив ему никаких контактов. И у него тоже было подобное слово — и он, представляя себе свою тихую, не желающую его видеть, но не имеющую пока сил уйти, жену, которой стала бы Лорелей, не прикуси он язык в последний момент, думал в то же время, что было бы, услышь он от неё в ответ «наркоман». И понимал, что вот такого никогда точно не будет.

Он помотал головой и прижал руку к губам, глядя на неё, смотрящую на него так, словно бы это слово всё же было произнесено, и проговорил, запинаясь:

— Я злюсь. Я просто ужасно злюсь — а ты ни при чём. И мне плохо. Потому что я просто просрал всё, что мог, и лезу на стену без той работы, которую, как я думал, даже и не любил никогда. А оказывается, я вообще не могу без неё — и я злюсь и хочу сорвать на ком-нибудь злость, но здесь есть только ты. Подойди ко мне, — попросил он, виновато и жалобно на неё глядя. — Лей, мне плохо. И я устал — от этого, от себя, от всего. Я готов выть и, как книззл, скрести когтями кору на окрестных деревьях, потому что тут ничего, ничего не поделать. Нет мне пути назад. Нет, понимаешь?

Она подошла, явно себя заставляя, и он притянул её к себе и, закрыв глаза, уткнулся головой в её мягкий живот. Лорелей была в фартуке, от которого слегка пахло яблоком, ванилью и ещё чем-то сладким. Леопольд на ощупь развязал завязки у жены за спиной и, не поднимая головы, снял с неё фартук, а затем, отшвырнув его на пол, снова прижался к ней, чувствуя под губами жестковатую шерсть мантии.

— Извини меня, — проговорил он глухо. — Прости, Лорелей. Я говорил, будет трудно… Но это не оправдание. Знаю. Мне просто плохо. Очень-очень плохо, Лей.

Она, наконец, тоже обняла его и начала гладить по голове — так, как, кажется, только она одна и умела, одними этими прикосновениями утешая и успокаивая. Так и стояла рядом и гладила, хотя ей было очень обидно. Да, он не сказал этого — слово не прозвучало… Но оно буквально повисло в воздухе и занозой впивалось в неё при каждом вдохе, звуча в ушах издевательским и, главное, справедливым напоминанием о том, кто она есть. Шлюха. Замужняя или нет, она всегда ею останется. «Бывшая шлюха» звучит абсурдно… Разве хоть кто-нибудь верит, что такие бывают? Да никто.

— Лорелей, — проговорил Вейси, с трудом заставляя себя оторваться от неё и открыть глаза. Щурясь на ставший почему-то слишком ярким и холодным свет, он заглянул ей в лицо и увидел там то, что с ней творилось сейчас. — Я не сказал этого, — отчаянно моргая от всё сильней режущего глаза света, проговорил он. — И не скажу. Никогда. Я аврор, — произнёс он прежде, чем успел понять, что сейчас скажет. — Бывший, правда, — горько добавил он тут же. — Но это сейчас не важно. Я аврор. Я знаю, как, и умею бить по больному. Это не значит, что я так думаю — это профессиональное. Понимаешь?

— Нет, — честно призналась она, отчаянно пытаясь не заплакать.

— Я просто знаю, что нужно сказать, чтобы сделать тебе больно, — пояснил он, щурясь и моргая так сильно, что казалось, будто бы он вот-вот заплачет. — Не потому, что я так думаю — я просто знаю, как это сделать. Мне больно, Лей — и я делаю больно тебе. Потому что так легче, — он усмехнулся. — Когда тебе больно — можно причинить боль другому. И становится легче. И это подло, — он усмехнулся ещё раз. — Ну, вот такой я. Но я, — он сдался и закрыл, наконец, глаза. — Тебя это не должно коснуться. Никогда больше. Клянусь.

— Ты не сказал ничего, — сказала она.

— Не важно, — он дёрнул плечом. — Не имеет значения. Я почти сказал — и ты это «почти» и услышала. Я просто сумел остановиться. Потому что, если ты шлюха — то я наркоман и уволенный за профнепригодность и преступление аврор. Да, я преступник, Лорелей, — жёстко проговорил он, снова открывая глаза и измученно на неё глядя. — И я не просто провалил какую-то операцию — я…

Она вдруг проворно и сильно зажала ему рот ладонью и сказала решительно:

— Молчи.

— Я хочу, чтобы ты знала, — возразил он, высвобождаясь. — Это важно, Лей.

— А я не хочу знать! — сказала она категорично. — Не так. Не сейчас. Потом — может быть, — после крохотной паузы проговорила она, а потом одним быстрым движением опустилась на колени и обняла его за шею. — Мне было очень обидно, — честно сказала Лорелей. — Но ведь ты действительно не сказал. И это же правда.

— Это свинство, а не правда, — он усмехнулся и с невероятным облегчением поцеловал её, наконец. — Ты не представляешь, что можно сделать с правдой. Нет никакой правды, Лей. Наплевать на неё. Правда — это что ты месяцами вытирала мою блевотину и терпела истерики, и стирала бесконечные рубашки и простыни вручную, потому что нужных чар ты не знаешь, а у меня сил не было тебе показать и мозгов — предложить купить книжку про них. А больше никакой правды нет, — сказал он, сгребая её в охапку, поднимая и сажая к себе на колени. — И если я ещё раз попытаюсь сказать тебе что-то подобное, напомни мне об этом, пожалуйста — и скажи, что наркоманы тоже бывшими не бывают. И что я, в отличие от тебя, имел в жизни всё, что мне было для неё нужно — и просрал всё. Сам. Прекрасно понимая, что делаю. И угробил людей, которых должен был защищать. И обманул тех, кто мне верил.

— Хватит, — проговорила Лорелей, вдруг остро его пожалев. — Не изводи себя так, Лео. Пожалуйста, — попросила она, сама обнимая его и гладя по голове — так, как он любил, всей ладонью, сильно нажимая на подушечки пальцев. — Не мучай себя. Не надо.

— Мне вроде кажется иногда, что я выкарабкался — но потом я сваливаюсь обратно, — сказал он, поддаваясь этим её рукам и чувствуя, что начинает дремать. — Ты умеешь меня усыплять, Лей… такое странное колдовство. Я даже не слышал никогда о таком…

— Никакого колдовства, — улыбнулась она. — Я просто глажу тебя — и тебе становится легче. Массаж расслабляет — вот и всё. Никакой магии.

— Ты сама — магия, — улыбнулся он. — Пойдём в спальню, иначе я усну прямо тут… полежи со мной, — попросил он. — Пойдём.

Она соскользнула с его колен — он встал и, взяв её за руку, повёл за собой. И уже в спальне, помогая жене раздеться, вдруг упал на колени и обнял её ноги — а она, растерянная, стояла уже без платья, в одном белье, и просто смотрела на него сверху вниз.

— Я тебя никогда не оскорблю больше, — горячо, твёрдо и умоляюще проговорил он. — Поверь мне, пожалуйста, Лей. Скажи мне, что веришь.

— Я верю, — она улыбнулась ему и тоже опустилась, наконец, рядом с ним на колени, взяла его лицо в ладони и поцеловала его покрасневшие от усталости и не пролившихся слёз глаза. — Я верю тебе. И люблю.

Она произнесла это в первый раз, и они оба замерли, осознав это и глядя теперь друг на друга удивлёнными, немного неуверенными и очень радостными глазами.

— Ты… Я думал, ты никогда мне такого не скажешь, — прошептал он, осторожно касаясь подушечкой большого пальца её слегка приоткрытых губ.

— Я дала себе в детстве слово никогда никому не говорить такого, пока я не пойму, как это, и не буду уверена, что так и есть, — улыбнулась смущённо и очень счастливо она.

— Но ведь ты говорила? — он улыбался, с нежностью вглядываясь в её ярко-зелёные, сияющие сейчас глаза.

— Да, — она никогда не лгала ему — даже тогда, когда, он был убеждён в этом, так поступила бы любая другая женщина на её месте. — Когда от меня это очень хотели услышать, — она глубоко вздохнула и сказала серьёзно: — Я никому из них не поверила бы сегодня. А тебе верю, — Лорелей коснулась кончиками пальцев его виска, а потом нежно прижала ладонь к щеке мужа, и повторила: — Я люблю тебя, Лео. Люблю.

Они быстро заснули этим вечером, слишком измученные для того, чтобы делать что-то ещё, кроме того, чтобы спать — а утром сразу же после завтрака Леопольд отправился в Мунго, где отыскал одного из лечивших его целителей. И когда тот, очень встревоженный этим внеурочным визитом, провёл Вейси к себе в кабинет, сказал, садясь на жёсткий больничный стул:

— Мне нужна помощь, — Леопольд сцепил пальцы и положил руки себе на колени. — Я помню, вы говорили, что сложнее всего не физическое выздоровление, и что здесь, в Мунго, есть целитель, который мог бы помочь мне справиться с, — он запнулся, но заставил себя продолжить, — иными проблемами. Психическими, ментальными — я не знаю. Я тогда отказался, но сейчас признаю: я был не прав.

— Что с вами случилось? — спросил целитель, полноватый и уже начинающий лысеть мужчина средних лет.

— Я, — Вейси нервно сжал руки, — обидел свою жену. Жестоко и совершенно несправедливо. Она не заслуживает такого — и я не хочу, чтобы это когда-нибудь повторилось. Я обещал, что такого больше не будет — но, — он сжал губы и мотнул головой, — я больше не верю себе. Он сможет помочь, тот целитель?

— Думаю, эта задача как раз для доктора Пая, — кивнул целитель. — Я поговорю с ним о вас, и его ассистент вам напишет. А пока я могу посоветовать вам успокоительное…

— Хватит с меня уже зелий, — кривовато усмехнулся Вейси. — Я подожду.

Ждать ему пришлось совсем недолго: этим же вечером он получил письмо, подписанное «Роуэн МакМиллан, ассистент целителя Пая», где та сообщала ему о том, что встреча мистера Леопольда Вейси с доктором Августом Паем назначена на ближайший понедельник, шестнадцатое апреля две тысячи восемнадцатого года на три часа дня.