Обратная сторона луны (джен)

В общем, разговора не вышло. Потеряв почти целый день, Поттер вернулся к себе в кабинет злым, раздосадованным — и озадаченным. Нет, так ничего не получится. Министр не хочет слышать его — а значит, и не услышит. Но не бунтовать же сейчас — это лишь обострит ситуацию… значит, придётся включаться в эту бумажную волокиту по-настоящему. Ладно… в конце концов, в эту игру можно играть вдвоём. А также втроём, вчетвером и так далее — и чем больше игроков, тем игра запутаннее.

Он вызвал к себе Робардса, и они закрылись в кабинете с бумагами до глубокой ночи.

А уже дома, лёжа рядом с крепко спящей женой и слушая её тихое дыхание, Гарри поймал себя на хорошо знакомом и таком дорогом ему ощущении гармоничности того маленького мира, что они с Джинни выстроили за эти годы. Он придвинулся к ней и осторожно, чтобы не разбудить, обнял — она зашевелилась, но не проснулась, её волосы попали ему в лицо, и Гарри улыбнулся, убирая их очень привычным, доведённым почти до автоматизма движеньем. И задумался о том, что с этими несчастными подростками выходит какая-то глупая и злая бессмыслица: теперь они стали игрушкой не только в руках МакТавиша (или кто там из его окружения), но и в руках министерства, и лично министра — и с ними поиграют, а потом выбросят, иными словами, без малейших колебаний отправят в Азкабан. И министр, не задумываясь о моральной допустимости подобных вещей, выбрал их для того, чтобы наглядно продемонстрировать всем (и ему, аврору Поттеру, в том числе), кто и какое место занимает в их министерской… да просто — волшебной политической иерархии, и кто, собственно, на кого работает. А эти детишки стали для него всего лишь средством, просто вовремя под руку подвернулись. Не они — так был бы ещё кто-нибудь — среди подследственных всегда можно отыскать кого-нибудь подходящего. Просто им вот так удивительно повезло. В целом, картина складывалась весьма неприглядная, да и известие о том, что министр отправлял Кингсли, которого вызвал к себе в кабинет ещё во вторник утром, с чрезвычайно важной, хотя и спорной в плане срочности, миссией в Бразилию в рамках расширения международного сотрудничества с неевропейскими государствами, оптимизма не добавляло.

Зато одно Гарри сейчас понимал очень чётко: если он не вытащит этих детей из тюрьмы, то они останутся там на годы, если не навсегда, ибо штрафы их ждут большие, и выплачивать их, скорее всего, никто просто не станет. Но не ему же платить за них, в самом-то деле… да и не может он позволить себе тратить такие суммы. Странным образом большинство британских волшебников почему-то полагало его баснословно богатым, хотя на деле подобное представление было весьма далеко от истины. Он был, конечно, не беден, и сам считал себя вполне состоятельным, однако одно только восстановление и приведение в по-настоящему жилой вид унаследованного им дома Блэков обошлось ему в невероятную сумму, не говоря уже обо всех остальных тратах — а наследство, оставленное ему родителями и крёстным было совсем не так велико, как, видимо, со стороны представлялось. Однако Гарри привык и к этому — и давно уже перестал обращать внимание на беззастенчивые намёки на золотые горы в своем хранилище. Пусть их… однако, так или иначе, а позволить себе единолично выплатить штраф за этих детей он просто не мог. Хотя, он ведь в своем стремлении им помочь не один… есть ещё Гермиона и Винд. Возможно, втроём они что-нибудь и придумают… и как удачно, что завтра как раз четверг.

Гарри и сам оказался однажды на их месте: стал необходимой правительству жертвой, тогда, в девяносто пятом году, когда власть уплывала у Фаджа из рук, и он старался её удержать любыми средствами. Гарри очень хорошо помнил свои ощущения там, в кресле, перед полным составом Визенгамота. И, хотя в тот раз для него всё обошлось безболезненно, не считая дементоров рядом с домом, он навсегда возненавидел подобные ситуации, когда ради очередной грязной манипуляции на плахе оказывается голова того, кто не в силах ответить и кем с легкостью можно пожертвовать. Он не собирается отдавать детишек этим игрокам. Они не шахматные фигуры — они люди. Быть может, озлобленные на мир и немного дикие — но люди, и кто-кто, а он, Гарри, об этом не забудет.

* * *

Леопольд Вейси тоже не избежал бюрократического бедствия, захлестнувшего аврорат, но даже в этой ситуации удача его не покинула, и павшие на его плечи обязанности принесли весьма неожиданный результат.

Придя на склад, он подвесил в воздухе рядом с собой пергамент и начал нудно сверяться со списком, помечая в нем и на соответствующих полках то, что уже не было необходимости хранить, как улики, и что можно было отправлять ликвидаторам из Департамента Правопорядка для последующей утилизации. Работа была скучной и кропотливой, однако её традиционно выполнял лично начальник отдела — вот он и возился, время от времени разминая затекающие от однообразных движений спину и шею. Соответствующие бумаги он заполнял сразу — так было быстрее, да и мысль о том, чтобы вернуться к этой работе ещё раз, нагоняла на него тоску. И уже ближе к концу, среди улик по одному старому, закрытому уже делу ему среди всего прочего попалась коробочка с тем, что заставило его сердце сперва замереть — а потом забиться быстрее обычного.

Несколько флаконов старого уже оборотного зелья — и… Феликс Фелициса. Как гласило приложенное к нему экспертное заключение, зелье было сварено далеко не идеально, что, соответственно, сулило усиление побочных эффектов, и вдобавок было ещё и разбавлено в неизвестной пропорции неустановленным водным раствором.

Он уже был готов механически внести его в список, но его рука замерла — и Вейси задумался. Ведь не было же никакой спешки… обычное дело — пропустить что-то при инвентаризации и отправить на ликвидацию со следующей партией. К чему так спешить? Он и так сделал очень много… а через неделю-две ему всё равно повторять эту процедуру. Вот тогда он всё это и отправит… потом.

А сейчас он задвинул коробку обратно — и, закончив инвентаризацию совсем уже поздним вечером, уставший и выжатый, кажется, до последней капли, прежде чем идти домой, заглянул в «Спинни Серпент» — всё с тем же запросом: ему хотелось выспаться рядом с кем-нибудь тёплым и мягким. И, получив предложение провести ночь всё с той же Идэссой, не захотел спорить — и забрал медноволосую красотку с собой. Какая, к Мордреду, разница?

И уже с ней аппарировал к себе домой.

Это была третья или четвёртая их встреча — но на сей раз всё вышло иначе. Как и прежде, он проснулся посреди ночи, но не от желания, а от тошноты. Его знобило, поясницу отвратно ломило, и он, почувствовав, что его вот-вот вырвет, еле успел вскочить и, как был, голым, добежать до туалета, где и склонился над белоснежным фаянсовым унитазом за мгновенье до того, как это случилось. Его рвало долго и под конец очень мучительно: желудок был уже пуст, но спазмы всё продолжались, а сил встать и хотя бы выпить воды из-под крана не было никаких. Озноб усилился — его била сильная дрожь, кожа, покрывшаяся холодным и липким потом, пошла мурашками, но одежда вся была в спальне и даже большие полотенца висели на крючках рядом с ванной, и ему было отсюда до них не дотянуться.

Когда появилась Идэсса, он не понял, заметив её, только когда его губ коснулся край стакана с водой. Он жадно выпил — и его тут же снова вырвало, но так было легче, чем совсем на пустой желудок, и он снова схватился за этот полупустой уже стакан и вновь сделал несколько глотков — и его вывернуло ещё раз. Отметив, что ему стало теплее, и увидев рукав свисающего с плеча халата, которым, вероятно, Идэсса его накрыла, он махнул рукой, прося ещё пить — и она поняла, как ни странно, и почему-то налила из-под крана, а не воспользовалась Акваменти. Он выпил — и всё повторилось, потом опять и опять… Наконец, спазмы начали утихать, и осталась одна тошнота, ослабевшая, но всё равно весьма ощутимая.

Идэсса, всё это время молча подававшая ему воду и время от времени утиравшая ему лицо влажным тёплым полотенцем, так же, не говоря ни слова, слегка приспустила на нём халат, практически самостоятельно просовывая в рукава его руки и ловко запахивая полы, закрепляя их поясом. Леопольду безумно хотелось лечь, но любое движение вызывало резкий всплеск тошноты — и он, наплевав на брезгливость, устало облокотился было на унитаз, когда Идэсса вдруг положила на пол полотенце, села на него рядом с Вейси и мягко притянула его к себе.

— Не удержишь, — пробормотал он.

— Попробую, — шёпотом сказала она — и он сдался, с облегчением привалившись к ней и закрывая глаза. Сидеть было почти удобно — только всё-таки очень холодно. Чары бы согревающие — но она, вероятно, как и он, оставила свою палочку в спальне. Послать её, что ли, за ними… или после… Кажется, он задремал — и проснулся опять от приступа тошноты и едва успел придвинуться к унитазу, как его снова вырвало. И всё повторилось — и какое же счастье, что здесь было, кому подавать ему воду. От спазмов и рвоты болело всё: и желудок, и рёбра, и, конечно же, обожжённое желудочным соком горло. Как же ему было паршиво… нет, надо будет утром первым делом зайти в аптеку и купить другие лечебные зелья, посильнее. Он ведь даже выяснил, какие примерно нужны — да всё то времени не было, то забывал… и вот, пожалуйста. Нет, надо потихоньку всё-таки снижать дозу… куда это годится — нельзя так. Как же ему плохо… и какое же счастье, что она… как её… молчит. Золотое умение! Мерлин, когда же это закончится…

В этот раз он просто хлопнул ладонью об пол — и Идэсса, тут же сев рядом, подхватила его и — умница! — укрыла ещё и полотенцем. Или, похоже, двумя… он не успел разглядеть, проваливаясь в неровный, поверхностный сон, который перешёл постепенно в нормальный и продлился уже до утра.

Проснулся он на полу — лёжа рядом с Идэссой на полотенце прямо между унитазом и ванной, накрытый взятым из спальни одеялом и с подушкой под головой. Сцена была до того абсурдной, что он даже не разозлился — и, отметив, что тошнота, к счастью, почти что прошла, и голова практически не болела, похлопал спящую рядом женщину по плечу. Она мгновенно проснулась и, обернувшись, заулыбалась ещё до того, как открыть глаза.

— Поднимайся, — скомандовал Вейси, тоже вставая. — Бельё с одеяла и подушек сними, оставь здесь — а их сами в спальню. И собирайся — тебе пора.

Она сделала всё без звука — и он, одеваясь, чтобы проводить её назад в «Спинни», вручил ей сверх оговоренной суммы пять галеонов. В конце концов, она, на его взгляд, заслужила.

Проводив её, он первым делом встал под душ — а потом, взбодрившись и растеревшись как следует полотенцем, накинул халат, потому что его всё же немного знобило, и открыл потайной ящичек в письменном столе, где хранил запас Феликс Фелициса. Флакон был практически пуст — и Вейси, отсчитывая привычные десять капель, вспомнил вдруг о неожиданных результатах вчерашней инвентаризации.