Nunziata

Вода в подвешенном над огнем котелке забулькала, и сержант Харпер начал рыться в своем мешке в поисках драгоценной заварки, бросая цепкие взгляды на неподвижно сидящего по другую сторону костерка Шарпа.
Вытащив заветный мешочек, сержант сыпанул чай в кипящую воду и ловко снял котелок с огня. Ричард так и не пошевелился; пламя плясало в его немигающих серо-зеленых глазах, устремленных в одну точку.
Ох и не нравился Харперу отрешенный вид командира!
Не иначе как опять накатывает. Больше года прошло с тех пор, как Обадайя Хейксвилл подло убил Терезу и сам перестал поганить собой белый свет, а вот поди-ка! Его черная душонка все никак не уймется и приходит терзать Шарпа.
Впервые это произошло где-то через месяц после казни Хейксвилла. Они ожидали наступления французов, и майор Шарп, не вполне доверяя донесениям армейской разведки, решил сам проследить за передвижениями неприятеля.
Из всех ребят Шарп взял с собой только его, Харпера. Заночевать пришлось в тесной лощине, возле речки с совершенно непроизносимым названием. Вокруг рыскали французские патрули, ветерок доносил запах солдатской похлебки. Ричард решил караулить первым, и сержант, завернувшись в плащ, улегся прямо на землю. От близкой воды тянуло холодом, у Харпера зуб на зуб не попадал, и уснуть удалось не сразу. Через четыре часа майор его растолкал. А еще через час ирландец подскочил от сдавленного вопля и во мраке предосенней ночи скорее почувствовал, чем увидел, что Шарп мечется, сбросив плащ.
— Мистер Шарп, сэр! — зашипел Харпер, медвежьей хваткой стискивая его плечи. — Тихо! Тихо, во имя святого Патрика!
Шарп не отзывался, и сержант с трудом удерживал его, уже подумывая, не огреть ли командира по голове прикладом винтовки, но тот затих сам, так и не проснувшись. А Харпер краем глаза уловил движение и быстро оглянулся. Ему показалось, что с опустившимся на лощину туманом слился более темный сгусток. Но это, конечно же, показалось...
Наутро майор Шарп поднялся, будучи сильно не в духе, но ни словом не обмолвился о случившемся. Молчал и ирландец: не его ума дело, мало ли что может сниться вышестоящему начальству!
Война шла своим чередом, и Патрик успел позабыть о ночном происшествии. Но пару месяцев назад он вновь стал свидетелем такого же кошмара.
В тот вечер Шарп тоже сидел у костра и смотрел в никуда. Их палатки стояли рядом, и сержант, разбуженный среди ночи криком командира, ворвался к нему.
— Сэр, да проснитесь же! — он встряхнул бьющегося в судорогах Ричарда.
Тот вывернулся из его рук и неожиданно сильным тумаком спровадил ирландца на земляной пол, затем сел на своей койке, встряхивая головой. В распахнутый полог палатки падал свет от костров, и Харпер видел, что лицо Шарпа искажено ненавистью и мукой.
— Снова! Я видел его снова!
Харпер осторожно потрогал свой нос и гнусаво спросил:
— Кого, мистер Шарп?
— Обадайю Хейксвилла! И он снова убил Терезу... и смеялся... смеялся... А я — я ничего не мог поделать, понимаешь?!
— Боже, смилуйся, — с суеверным ужасом пробормотал ирландец, потому что в этот раз он совершенно явственно успел заметить метнувшуюся прочь призрачную тень.
— Я должен был прикончить его своими руками... — процедил Ричард сквозь стиснутые зубы.
— Погодите, мистер Шарп, я мигом.
Сержант выскочил из палатки и через несколько минут вернулся с дымящейся кружкой. Почти насильно впихнув ее в руки майора, он достал из-за пазухи фляжку с приберегаемым на особый случай бренди и щедро плеснул в чай. И задумался. Харпер был истинным сыном своего народа, поэтому наряду с Пресвятой девой и святым Патриком почитал Морриган и Кухулина. И что бы там попы ни говорили, он верил в существование злобных духов, преследующих живущих. Обадайя не оставит Ричарда в покое – а это значит, надо помочь его изгнать. Раздобыть нужные травы было не так-то просто, но сержант справился.
...Украдкой глянув на Шарпа, ирландец достал маленький пакетик и высыпал его содержимое в одну из приготовленных кружек.
… Тереза с улыбкой махнула на прощание рукой и тронула каблуками своего гнедого. Ричард улыбнулся в ответ, провожая ее взглядом. Всадница уже скрылась за поворотом кривой узкой улочки, когда он вспомнил, что сейчас произойдет. Он знал, что видит сон и в реальности все было по-другому, но это не имело никакого значения. Шарп бросился за ней по растянувшейся на многие мили улице, с тоскливым ужасом понимая, что не успеет. И точно: когда он достиг поворота, Тереза лежала на мостовой, и рубашка на ее груди была алой от крови.
А над ней стоял сержант Хейксвилл.
— Ты не сможешь убить меня! — щерился он в глумливой ухмылке. — Никто не сможет!
Ричард, сцепив зубы, прыгнул к сержанту и ударил его наотмашь тяжелым кавалерийским палашом. Он знал и то, что сталь пройдет сквозь Хейксвилла, вызвав у того приступ безудержного хохота и не причинив никакого вреда. Однако летящий по дуге клинок с чавкающим звуком вошел в тело Обадайи, рассекая ребра и вспарывая живот. От неожиданности Шарп пошатнулся и резко дернул палаш на себя. Веером разлетелись кровавые брызги. На лице Хейксвилла появилось безмерное изумление, и он прохрипел, обеими руками пытаясь свести края раны:
— Ты не сможешь убить меня...
Шарп отступил, тяжело дыша. В ноздри бил тошнотворный смрад выгребной ямы. Из распоротого живота Хейксвилла свисали толстые петли подрагивающих внутренностей. Он шатался, но все еще стоял на ногах.
— Умри! — прорычал Шарп.
Следующий удар палаша пришелся сержанту в шею. Кровь ударила фонтаном, и Обадайя, подломившись в коленях, навзничь упал в пыль. Глаза его остекленели, в перерубленном горле клокотало, а на губах вздувались кровавые пузыри. Но непостижимым образом ему вновь удалось просипеть:
— Ты... не сможешь...
Он замолк, его тело подернулось дымкой и начало исчезать, впитываясь в серые камни.
— Ричард...
Шарп стремительно развернулся. Тереза стояла рядом и глаза ее были полны печали. В нем всколыхнулась безумная надежда: если Обадайя воскрес по воле темных сил, то может...
— Ты жива?!
— Нет, Ричард. Но ты так и не отпустил меня. Вы оба. — она взглянула на то место, где только что был труп сержанта Хейксвилла.
Шарп и сам видел, что надеется зря: губы Терезы посинели, и кровавое пятно на ее рубашке уже подсыхало по краям. Боль потери с новой силой обрушилась на него, и он глухо пробормотал:
— Прости. Я пытался... Возможно, сейчас, когда его больше нет...
— Возможно, — согласилась она. — Прощай...
Ее силуэт таял, она тоже уходила от него — теперь уже насовсем.
— Прощай, Тереза!
… Харпер, напряженно наблюдающий за своим командиром, увидел, что ярость на лице Шарпа уступила место грусти и нежности, и облегченно перевел дух. Ирландец не смог бы этого объяснить, но к нему вдруг пришло ясное понимание, что все закончилось. Он удовлетворено хмыкнул, подумав, что на этот раз нечистый дух сержанта Хейксвилла отправился туда, где ему давно следовало находиться, и больше не потревожит Ричарда. Что до самого майора Шарпа, то по глубочайшему убеждению ирландца, тот одержал одну из самых значимых в череде своих побед, пусть даже о ней вряд ли будет кто-то знать, кроме них двоих.

…Луна, луна властвует над Парижем в этот час, затапливая опаловым светом площади и островерхие крыши домов, бросая причудливые тени на мостовые. Луна забавляется, и убогая лачуга вдруг обернется дворцом маленького народца, уличная девка станет феей из полузабытых легенд, а на постных каменных ликах святых Нотр-Дама проступят порок и коварство.

Луна беззастенчиво заглядывает в окно одного из домов на улице Сент-Антуан. В глубине комнаты, на высокой кровати под балдахином распростерлись в любовной истоме мужчина и женщина. В уголках губ мужчины притаилась мечтательная улыбка. Голова женщины покоится на его груди и он, закрыв глаза, перебирает пряди серебрящихся в темноте спальни, будто бы сотканных из лунного сияния волос…

… Диана подняла голову и взглянула на Бюсси. Как же он спокоен, даже безмятежен! Смутная тревога заставила ее сердце замереть на миг.

— Луи, я боюсь, — прошептала она.

— Чего, любовь моя? Неужели этого глупого поединка? — Бюсси открыл глаза и усмехнулся.

Тонкие пальцы легли на его насмешливо изогнутые губы.

— О, не смейся же! Ты самый храбрый человек, когда-либо встреченный мной, но…

Диана невольно кинула взгляд на выпуклый продолговатый шрам на левом боку любимого — след того самого удара шпаги, след Судьбы, пожелавшей, чтобы их пути пересеклись.

Бюсси догадался, куда она смотрит:

— Моя дорогая, пожалуй, я должен быть благодарен господину Келюсу за эту любезность…

— Луи, ты невозможен!

Едва касаясь кончиками пальцев, как будто бы это все еще была разверстая рана, она провела по шраму. Затем коснулась другого шрама — уже на плече.

— Как это произошло?

— Проклятый ломбардец… После этой дуэли мне пришлось освоить приемы флорентийской школы, — неохотно ответил Бюсси.

— А это?

Теперь пальцы Дианы скользили по его груди, нежно лаская еще один рубец.

— Аркебузная пуля… Во Фландрии, — Бюсси осторожно взял ее руку и поднес к губам: — Любовь моя, уверяю, что беспокоиться нет причин… — он вновь привлек Диану к себе.

Сладкая дрожь пробежала по телу молодой женщины, но она уперлась ладонями в грудь Бюсси и упрямо продолжила:

— Прошу… обещай мне…

— Все, что в силах смертного… Диана… — он потянулся к ее губам.

— Нет, послушай! Я хотела поговорить с тобой этой ночью, но ты… — ее слова были прерваны поцелуем.

— Луи! — Диана вырвалась и села на кровати, возмущенно глядя на Бюсси.

— Смерть Христова! — воскликнул Бюсси и со вздохом откинулся на подушки.

— Обещай, что ты будешь беречь себя… ведь твоя жизнь отныне — одно с моей…

— Обещаю.

Он встал с кровати и принялся подбирать разбросанную по полу одежду:

— Видишь, я уже выполняю обещанное. Чтобы завтра силы не оставили меня в самый неподходящий момент…

…Луне прискучило взирать на влюбленных, и она продолжила свой извечный путь по небосводу. Ударил колокол Нотр-Дама. Ему вторили колокола других церквей. Полночь…

— Милый друг, у тебя утомленные глаза, тебе нужно хорошенько выспаться. Уходи!

— Как, уже!

— Я еще обращусь с молитвой к богу, а ты меня поцелуешь.

— Это к тебе надо обращаться с молитвой, как обращаются к святым.

Диана выглянула из окна:

— Посмотри, какая огромная луна! Как ты думаешь, ей смешно или любопытно смотреть на нас?

— Она завидует, — пробормотал Бюсси, зарываясь лицом в волосы Дианы.

…Луна равнодушно льет свой свет на землю. Если бы кто-то мог спросить, что она видит, то луна, возможно, рассказала бы о многом: например, о двух молодых людях, бегущих по ночным улицам Парижа, или о вооруженном отряде, который, повинуясь жестам человека с закрытым маской лицом, бесшумно окружает дом на улице Сент-Антуан или о мужчине и женщине, прильнувших друг к другу в одной из комнат этого дома.

Но луна не расскажет, да и спрашивать некому…