День 72 (120). Четверг.

Утром собираюсь в редакцию, словно в последний бой. У меня есть вариант статьи, и я готова за него пободаться… Хотя, конечно, он и не формате Зимовского. Одеваюсь так, чтобы было удобно для драчки… Или для бегства, если до этого дойдет…. Шутка. В общем, на мне брючный костюм, темно — сиреневая водолазка, скоромный макияж, а подвитые волосы заколоты сзади в хвост.

На удивление, но утро в редакции проходит тихо, мирно и неожиданно спокойно. Ближе к одиннадцати, когда надоедает сидеть, вылезаю из-за стола и начинаю прохаживаться вдоль окна, просматривая распечатки картинок и будущих текстовок. Неожиданно распахивается дверь и на пороге, уже привычно без стука, возникает Зимовский:

— А-а-а….Хм…, а она, оказывается, у себя в кабинете торчит.

Странное начало. А где же еще мне быть? Огрызаюсь:

— Действительно, кто бы мог подумать, да?

Бросив бумаги на стол, сажусь в кресло, пока этот упырь в него не плюхнулся.

— А ты разве не в курсе, что у нас в издательстве иногда бывают летучки?

У нас летучка? Недоуменно смотрю на него — Люся мне ничего не говорила. Поднимаюсь со своего места и судорожно собираю назад в стопку только что просмотренные странички — как раз прихвачу с собой.

— Ну, вообще-то меня никто не предупредил! Сейчас, иду.

— Не надо, не надо, сидите, сидите.

Непонимающе смотрю на Антона и веду плечом — так будет летучка или нет?

— В смысле?

— Мы прекрасно и без тебя справились. Или ты что думала — что без тебя и чихнуть невозможно?

Вот, мелкий пакостник, ясно что нарочно все подстроил. Молча отворачиваюсь. Зимовский словно выплевывает:

— Статья готова?

— Готова.

Беру распечатку со стола и, встряхнув листками, протягиваю Антону. Хотя руки чешутся швырнуть в лицо. Он, также резко, выдергивает их у меня:

— Я бы, на твоем месте, не был бы так самоуверен.

Зимовский отступает к окну, бегло просматривая мое вечернее творчество, а потом демонстративно сминает его в комок. Ошарашено зависаю, не веря в происходящее — да как он смеет! Зимовский кидает комок в урну, а потом подступает ко мне вплотную:

— Эти сопли, конечно, можно напечатать, но не в журнале «МЖ».

Вот, дятел. Теперь понятен его выпад про самоуверенность. Исподлобья смотрю на него:

— Что ты сказал?

Антон кивает в сторону урны:

— Я говорю, не годится. Переписать!

Я целый вечер на эту статью угрохала, и я лучше знаю, годиться она или нет!

— Что, значит, переписать?

— А то и значит, ручками.

— Слушай, Зимовский…

Сунув руки в карманы, он меня перебивает:

— Нет, это ты слушай! Я тебе еще раз напоминаю: политику партии здесь определяю я! Или ты завтра приносишь мне новую статью…

Сощурив глаз, поднимаю вызывающе нос:

— Или что?

Он глядит на меня, не мигая, словно удав:

— Или заявление об уходе!

* * *

Час размышлений в собственном кабинете и мучительных сомнений, как теперь поступать, ничего не дает. Ясно, что Егоров будет призывать терпеть и выкручиваться, Калугин — терпеть и успокоиться, а Сомова — молиться на Борюсика и искренне верить каждому его слову. Никакого желания переделывать статью у меня, конечно, нет, но есть стойкое желание подкараулить в темном месте нашего нового главного вредителя и чем-нибудь крепко стукнуть по дурной башке. Наконец, мотаться впустую надоедает, и я отправляюсь к Антону. Если не выяснять отношения, то хотя бы высказать все, что о нем думаю. Может быть, это заставит его поумерить пыл. И еще, все-таки, хочу попытаться понять, что же он хочет, в конце концов, и что меня ждет. Уже по заведенному новому порядку, без стука, и уперев глаза в пол, захожу в кабинет к Зимовскому, как раз заканчивающему телефонный разговор:

— Дауны! Зашились там, в типографии, как в катакомбах.

Молча иду через всю комнату, к дальней стене, завешанной плакатами номеров «МЖ» и останавливаюсь там, разглядывая висящие постеры:

— Ты знаешь Антон, я тут шла мимо и подумала.

Он ошалелым взглядом смотрит на меня, и я продолжаю:

— Что же я тебе хотела сказать и забыла?

Зимовский ухмыляется:

— Наверно, как ты меня любишь.

— О-о-о, это само собой... А, вот что!

Поджимаю нижнюю губу, делая брезгливую гримасу, а потом складываю руки на груди. Мой взгляд устремлен ниже лица Зимовского, куда-то на уровень груди и я как бы невзначай замечаю:

— Кстати, неплохой костюм, за сколько брал?

Антон, видимо, не может сообразить причин моего вторжения на его рабочее место, не понимает моих перескоков с темы на тему, ищет подвоха и потому с подозрением в голосе тянет:

— Мне его на день рождения подарили.

— Ясно.

Разворачиваюсь к столу, провожу пальцем по лежащим на столе бумажкам, одну из них поднимаю и, просмотрев, откладываю.

— Я вчера, в кино, на убитом такой же видела.

Видимо мое появление, все-таки, нервирует — Антоша откладывает, со стуком, мобильник в сторону, тянет в мою сторону руку и зло вырывает свои бумажки:

— Маргарита Александровна!

Смотрим, друг на друга в упор, и он раздраженно указывает в сторону двери:

— Вы знаете, что это такое?

Спокойно киваю:

— Это дверь.

— А вас научили в нее стучать?

Задумчиво кошу глаз в сторону монитора:

— Ну, во-первых…

На Антона не смотрю, продолжая демонстративно разглядывать, что там у него в компьютере.

— У меня есть с кого брать пример.

Может быть, это самый действенный вариант общения с таким надутым индюком — как ты себя ведешь у меня, так и я буду себя вести у тебя, до мелочей. Беру рамку с выгравированной короной с фотографией Зимовского и показываю ее хозяину кабинета. С издевательским придыханием восхищаюсь:

— Маленький принц.

Потом ставлю обратно на стол.

— А, во-вторых…

Морщу нос:

— Стучать — не моя прерогатива.

По крайней мере, про плагиат обложки, инвесторам стало известно не от меня, точно.

К тому же, я это уже поняла — стучать Наумычу на Зимовского совершенно бесполезно, хотя намекнуть упырю на то, что и над Антошей есть начальники, все равно не лишне. Антон уже сидеть не может, нервничает, вскакивает и начинает расхаживать за моей спиной:

— То есть, ты приперлась сюда, чтобы поупражняться со мной в игре слов, да?

Он наваливается обеими руками на крышку стола и, подавшись вперед, раздраженно таращится на меня. Качаю головой — вовсе нет… Просто хочу показать, что ты меня не сломаешь своим хамством, что могу ответить и ответ мой будет адекватным. Засунув руку в карман брюк, другую отвожу в сторону, демонстрируя удивление, и пожимаю плечами:

— Да где уж нам…. Ты же у нас в передергивании слов магистр.

И с усмешкой гляжу на него, ожидая ответного выпада. Антон вдруг успокаивается и даже ухмыляется, словно квохчет:

— Хэ-хэ-хэ... Марго…

Он подходит ко мне вплотную, а потом садится на край стола:

— О-о-ой... Ты знаешь, ты мне сейчас напоминаешь рыбку из разбитой банки.

Не в бровь, а в глаз. Усмешка сползает с моего лица.

— Шлепаешь хвостом по паркету, а толку…

Сморщившись, он фыркает и качает головой. А потом тянется к моему пиджаку — подцепив двумя пальцами за полу, что-то там поправляет и одергивает:

— Эх, Маргарита Александровна, знаете…

Он почти вплотную приближает свое лицо к моему и проникновенно сообщает то, о чем я и так догадывалась:

— Я буду вас прессовать до тех пор, пока вы сами отсюда не уволитесь.

Теперь мне действительно становится все понятно, горько и без последних иллюзий. И даже цель своего прихода мне самому теперь яснее — спровоцировать Антона на откровение. Что же цель достигнута, откровенней некуда. И как бы я не старалась выполнять работу и его «поручения» все равно буду крайней и виноватой. Прищурившись, интересуюсь:

— Да что вы говорите?

— Угу. Ты меня еще умолять будешь, чтобы я тебе заявление подписал.

Надо же, сколько ненависти и злобы в человеке. И главное, за что? Вздыхаю, отводя глаза в сторону:

— Ох, Антон Владимирович.

Потом снова гляжу ему в глаза:

— За что же вы меня так не любите-то, а?

Он со смаком словно выплевывает, отделяя слово от слова:

— Я просто ненавижу… Запах дохлой рыбы.

Зимовский переходит в наступление, будто оправдывая себя и свои поступки:

— От журнала, который мы придумали с Гошей, практически ничего не осталось. Вы его перемолотили под себя! Вы мужиков задвинули на 49 место! Но теперь все. Все! Лафа закончилась.

Логики в подлых поступках, так же как и связи с моим «прессованием» в этих Антошкиных словах никакой. Цель оправдывает средства, что ли? А ведь недавно называл «МЖ» гламурной туалетной бумагой…. Так что фуфло это все, фуфло… И никаких святых целей, кроме как все подмять под себя, у Зимовского с Лазаревым нет.

Поведя головой из стороны в сторону, засовываю руки в карманы, а потом иду в обход стоящего Зимовского и его кресла. Хрен с ней с «дохлой рыбой», но зачем же журналу-то вредить, а? Пытаюсь найти контраргументы — не хочу, чтобы последнее слово оставалось за злобной гнидой, причем словом, похоронным для меня и всего, что я делала.

— То есть ты хочешь сказать, что Гоша обрадуется, когда узнает, как ты поступил с его сестрой, да?

Обойдя с другой стороны, глядя исподлобья, пытаюсь заглянуть в лицо Антону. Зимовский усмехается:

— Я думаю, Гоша обрадуется, когда узнает, что я спас журнал.

Тут уж я откровенно смеюсь — уж не мне ли знать обрадуется Игорь, когда вернется и закатает тебя в трехлитровую банку! Увидев мою реакцию, Антон отворачивается:

— Более того, по его отношению к вашему полу…

Он оглядывает меня с ног до головы:

— …У нас с ним полная солидарность!

— Серьезно?

— Поверь мне.

— А ты не думаешь, что Гоша мог измениться за это время?

Зимовский ухмыляется:

— Нет, ну почему же…

Выпятив губы вперед, он на секунду задумывается:

— Нет, ну, конечно же мог! Он мог покрасить волосы, сменить имидж там, потерять руку… Тьфу, тьфу, тьфу…

Он плюет через левое плечо и стучит по столу, а потом добавляет, бросив презрительный взгляд в мою сторону:

— Но по отношению к бабам?

И мотает убежденно головой:

— Не-е-е-е-ет!

Смотрю на него, как на таракана. Вот мелкая мерзость. Еще и Гошу притянул в свое оправдание. Антон радостно заканчивает свои разглагольствования, усаживаясь за свой стол:

— Скорей китайцы выиграют чемпионат мира по хоккею.

Если вспомнить наши обильные победы в прошлые годы и натужные сейчас, то я бы не говорил с такой категоричностью. Прохожу позади Зимовского и топаю к выходу, ворчливо комментируя последнее замечание:

— Да уж, не за горами.

Не глядя в мою сторону, Зимовский вдруг принимает деловой вид:

— Ладно, я предлагаю прекратить прения.

Его тон говорит о новой проблеме, и я торможу.

— Есть еще один вопрос, по которому я должен ввести тебя в курс дела.

Демонстративно не смотрю на него:

— Боюсь даже предположить.

— Значит так, завтра у нас пятница. Да, пятница!

И что у нас в пятницу? Присаживаюсь в стоящее у стола кресло, расслаблено, нога на ногу, положив локоть на край.

— И завтра всей редакцией мы выезжаем за город на семинар.

Удивленно гляжу на этого креативщика, что еще за дела? Мне никто ничего такого не говорил, ни Наумыч, ни Люся.

— Какой еще семинар?

Недовольно отворачиваюсь и роняю в пространство:

— Вообще-то, я рассчитывала в выходные отдохнуть.

Зимовский, изображая занятое начальство, углубляется в изучение своих тухлых бумажек и бурчит:

— Ну, вот там и отдохнешь. Там прекрасный гостиничный комплекс, бассейн, лес кругом, свежий воздух — дыши, не хочу.

Черт, как все неожиданно. Пытаюсь усмехнуться:

— А если я эти дни планировала провести по-другому?

На самом деле планов никаких, но это ж дело принципа. Антон поджимает губы, потом будто выплевывает:

— Пиши заявление и можешь планировать хоть в будни!

Приходится поджимать хвост. Тяжело вздохнув, деланно улыбаюсь:

— Ладно.

Одним толчком поднимаюсь из кресла и делаю хорошую мину при плохой игре:

— Семинар, так семинар… В принципе ты прав — тебе же надо как то повышать квалификацию.

Сунув руки в карманы и оставив последнее слово за собой, не торопясь двигаюсь к выходу.

Когда дверь за мной закрывается, набираю в легкие побольше воздуха и тяжело вздыхаю — последнее то последнее, но поход к главному редактору, увы, положительных результатов не принес и даже наоборот. По дороге к себе сворачиваю к Люсе и пытаюсь понять, откуда прилетело с семинаром и действительно ли объявлен общий сбор. А то с нашим креативщиком станется — припрусь завтра с вещами на работу, а тут передача «Розыгрыш».

Людмила успокаивает — была бумага, был и звонок Наумычу, и даже сотрудники в своем большинстве уже предупреждены. Называется «Основы групповой психологии и коллективное творчество».

* * *

До вечера меня не трогают, и ровно в шесть часов я срываюсь домой. Настроение унылое — хотелось отоспаться в выходные, может быть никуда не вылезать из дома, а тут на тебе, семинар какой-то. Раньше бы я отмахнулся бы и никуда не поехал, отмазался бы у Наумыча, а теперь и не рыпнешься — огребешь плевков и угроз в свой адрес. Когда захожу в квартиру, с гостиной слышится громкий голос Егорова:

— Служи… Нет, служи!

С Фионой играет…. Усмехаюсь — или с Сомовой? Когда захлопываю дверь, Наумыч это слышит и вопит со своего места:

— О-о-о, Марго пришла, привет… Привет, Марго-о-о-о.

А потом радостно торопится ко мне, встречать. Увы, настроение у меня совершенно не в тему его бурному веселью и я ограничиваюсь коротким:

— Салют.

Держась рукой за полку, переобуваюсь, меняя садистские шпильки на удобные тапочки.

Егоров забирает у меня из рук сумку с курткой и, подцепив за локоть, настойчиво увлекает за собой гостиную. Покорно следую заданному курсу, лишь мельком бросив взгляд в сторону Аньки, стоящей за кухонным столом и молча наблюдающей за действиями своего бойфренда.

— Ну, давай, рассказывай.

Не понимаю, чего ему надо.

— Что рассказывать?

— Как дела?

Пожимаю плечами — чего придуривается, сам все знает. По крайней мере, полдня был на работе, шушукался о чем-то с дочуркой. Да и по телефону мы с ним разговаривали, как раз о Зимовском и его происках. По новому кругу заводить старую песню бесполезно, и я отмахиваюсь:

— Да, все отлично.

— У нас всегда все отлично, ты вот конкретно мне рассказывай.

Он садится на диван, откладывая мою сумку с курткой в сторону. Театр какой-то. Наверно, перед Анькой. Ну, ладно, сажусь сбоку на диванный модуль, сцепив руки перед собой. С кухни к нам спешит Сомова:

— Эй, стоп — машина, никаких новостей!

Можно подумать она не в курсе, что он был в редакции. У меня вся эта ситуация вызывает маяту — я то упираю руки в колени, собираясь встать, то со вздохом опять их складываю на коленях перед собой. Наумыч укоризненно смотрит на подругу:

— Аня!

— Ну, что, Аня, Аня! Ты лежал, отдыхал, очищал свои файлы. Не надо! Я вот тебе сейчас чай с ромашкой сделаю. Не надо свою голову возвращать в работу.

Она требовательно наклоняется в сторону Егорова:

— Я прошу тебя.

Все ясно. Весь этот спектакль исключительно для Сомовой. Наумыч кокетничает:

— Я так не могу, я все же директор.

Анька закатывает глаза к потолку:

— Ну и что, что ты директор?

— Ну, пускай хотя бы общие новости расскажет.

Дурдом «Ромашка» отдыхает с их любовными играми. Может действительно уехать на выходные? Анюта милостиво соглашается:

— Ну, общие, пускай.

И уходит снова на кухню.

Егоров поворачивается ко мне, а я тянусь к стоящей рядом Фионе, чтобы потрепать за голову — вот кто действительно никогда не строит из себя неизвестно кого и чего.

— Ну, чего там?

Ладно, может вот этого Наумыч еще не знает:

— Да, там нечего рассказывать. Зимовский проявил инициативу, так что мы завтра вечером, после работы, все дружно едем за город на семинар.

Сомова уже возвращается с кухни и слышит мои слова.

— На какой еще семинар?

Да по хрену мне какой. Безвольно уронив руки на колени, поднимаю глаза к потолку:

— Я не помню. Там какая-то чушь, про коллективное творчество.

Егоров вдруг оживает, что-то вспоминая, и взмахивает рукой:

— А-а-а… Господи, ну, точно, мне ж звонили, а я все перевел, все это, на главного. Извини Марго, я забыл, что ты уже это…

Он виновато отводит глаза. "Уже это"! Конечно, забыл, не сомневаюсь. И про свои обещания все исправить, тоже забыл. Отворачиваюсь, опустив голову, а когда Сомова садится рядышком, продолжаю:

— Зимовский говорит, что все это будет происходить в каком-то гостиничном комплексе, с бассейном, в лесу. В общем, типа, совместим приятное с полезным.

Шеф с заговорщицким видом вдруг начинает суетиться:

— Так, стоп, а я в чем поеду? У меня все вещи дома.

Сомова тут же вскакивает:

— А ты никуда не поедешь!

Интересно почему? На работу ходить можно, а на природу нельзя? Решила воспользоваться моментом и провести с Борюсиком выходные наедине, без меня? Мы с Наумычем смотрим на нее, и влюбленный начальник деланно возмущается:

— Как это не поеду?

— Так не поедешь! Ты же только что из больницы.

— Ну и что, что из больницы. Это же семинар.

А сам светится, подмигивает мне — сразу видно идея остаться наедине с Аней в мое отсутствие ему самому по нраву. Сомова опять садится рядом и спектакль продолжается:

— Слушай, знаю я эти ваши семинары. Два часа поработаете, а потом всю ночь напролет бухаете! С разборками.

В чем-то Анька может и права. Хотя, конечно, могла бы сама присоединиться и проследить за своим ненаглядным. И мне спокойней было бы. Безучастно сижу и жду окончательного решения, хотя итог понятен заранее.

— Ну, я не бухать там буду, я работать.

Егоров толкает меня в плечо, и я удивленно смотрю на него. По тому, как он весело таращится, очевидно, что это все провокация для ненаглядной Анечки — посмотреть, как она будет кудахтать вокруг него, заботиться и запрещать. И она, конечно, так и делает:

— Тем более, врачи тебе сказали отдыхать! Отдыхать, понимаешь?

Наумыч игриво косится в мою сторону, играет бровями, подмигивает, кивает головой на Аньку — видимо просит подыграть. Капец, с меня в квартире и двух клоунов хватает, зачем им третий? Тарапунька и Штепсель. Со вздохом начинаю:

— Борис Наумыч, действительно, ну? Аня права, зачем вам это. Там все равно начнутся какие-то выяснения отношений, разборки, оно вам надо? Отлежитесь лучше дома.

Егоров сразу же соглашается:

— Ладно, подчиняюсь насилию.

И снова игриво двигает бровями. Артист больших и малых театров. Сомова высовывается из-за меня:

— Не насилию, а здравому смыслу.

Наклоняюсь к ней и с серьезной физиономией сетую:

— А как бы ему хотелось насилия…

Егоров тоже вздыхает:

— О-о-ох.

Сомова укоризненно обрывает меня:

— Марго!

Кряхтя, поднимаюсь:

— Ухожу, ухожу…