Байки у костра (джен)

Мы вежливо захлопали. История была неплохая, но на первое место не тянула. Для меня по-прежнему лидировал мужик в очках, подвозивший волшебника-афериста. Я представила, как этому мужику будут вручать призовую плюшевую игрушку, и прыснула в кулак. А конкурс продолжался.

— Иван! — объявила королева бала, потрясая скрученной бумажкой.

Я с интересом взглянула на своего спутника: он допился до той кондиции, когда связный разговор становится делом не то чтобы нелёгким, а прямо-таки недоступным. Но мой Ваня был не из слабаков — он обаятельно улыбнулся, вздохнул и повёл рассказ. На удивление, он даже не заикался.

— Кто в детстве в прятки играл? Все? И я играл… лет до шести. Потом бросил. Сейчас расскажу, почему. Квартира у нас была большая, пять комнат, не считая кухни и прочего, и с советских времён хранилось море вещей — ковры, сундуки, так что спрятаться было где. Чуть ли не каждый выходной наезжали родственники с детьми, и, пока взрослые дулись в карты и в лото, мы играли. В том числе и в прятки — у нас они почему-то назывались «похоронючки».

Мне, как самому маленькому, часто выпадало водить. Искать никто не хотел, и во время считалок старшая сестра подстраивала так, чтобы водил я. В детстве она вредная была, пугала меня придуманными чудовищами, а я верил — ждал, например, что из шкафа вылезет чёрная змея и меня задушит.

Вообще у сестры была такая фантазия, что мама не горюй. Она мне как-то сказала, что тиканье стенных часов на самом деле не тиканье, а звук шагов — это маленькие зубастые человечки ходят по квартире и ищут меня, а когда найдут, то съедят, а из моих костей сделают часовые шестерёнки. И я по ночам вслушивался в это тиканье и представлял себе зубастых человечков. Иногда мне казалось, что оно стало громче, и я думал, что они уже почти нашли меня, и прятался под одеяло с головой.

И вот как-то вечером после очередных пряток-похоронючек, когда гости уехали, она зазвала меня в чулан и спросила: «Ванька, а ты не боишься водить? Ведь ты же стоишь с закрытыми глазами и ничего не видишь». Я уставился на неё, разинув рот. До этого мне как-то не приходило в голову, что водящим быть опасно. Сестра сделала страшные глаза и продолжала шёпотом:

«Вот ты считаешь до пяти и открываешь глазки. А однажды досчитаешь, глазки откроешь, но ничего не увидишь. Ты по-прежнему останешься в темноте. И тогда уже не ты будешь искать, а тебя будут искать. Все. Но не найдут. Останешься навсегда в прятках».

«Врёшь, так не бывает», — сказал я, хотя коленки у меня начали дрожать.

«Ещё как бывает! Думаешь, почему никто не хочет водить? Потому что боятся остаться в прятках». Звучало убедительно. Чтобы меня добить, сестра сообщила, что прятки называются похоронючками не просто так, а потому что водящий может оказаться спрятанным навсегда, то есть, похороненным.

Через неделю, когда сестра с кузенами и кузинами позвали меня водить, я залез в кресло и объявил, что играть не хочу. Они стали меня уговаривать, но я слишком боялся исчезнуть, и они отстали. Игра началась без моего участия, и они перестали меня замечать, лишь сестра изредка показывала мне язык, а я сидел в углу и внимательно смотрел на очередного водящего в ожидании, когда тот исчезнет.

История повторялась каждые выходные, и когда до сестры дошло, что пугать меня прятками уже не получается, она расширила программу. «Ваня, — тихонько сказала она вечером, перед тем как мы разошлись по спальням, — ты думаешь, что в темноте можно остаться, только когда играешь в прятки? А вот и нет! Там можно остаться каждый раз, когда закрываешь глаза. Даже когда просто спишь. Лёг в кровать, закрыл глазки, а утром открыл — и остался в темноте. И никто тебя не найдёт».

Зёрна упали на благодатную почву. Каждую ночь я до последнего старался не закрывать глаза и наутро безумно радовался, что не исчез. Сестра была для меня авторитетом, а посоветоваться с родителями я не догадался. Именно тогда во мне что-то надломилось.

Сестра зорко следила, чтобы мои страхи не ослабевали. Как только она замечала, что я стал бояться меньше, сразу добавляла новую подробность. Прошло уже больше года, как я завязал с прятками, и тогда она придумала Мёртвую собаку, которая якобы придёт за мной. Своими фантазиями сестра делилась на ночь глядя, чтобы я лучше усвоил. Она была большой девочкой и смотрела по телевизору «Сумеречную зону», и теперь я понимаю, откуда она брала сюжеты. Мне ужастики смотреть запрещали — родители берегли мою психику…

Поскольку я тоже рос и уже не так легко поддавался детским пугалкам, сестра решила одарить меня таким страхом, который остался бы со мной на всю жизнь. «Однажды за тобой придёт Мёртвая собака, — сказала она. — Ты сразу её узнаешь, потому что она будет чёрная и очень страшная. Когда она тебя почует, то из её мёртвого тела выйдет душа и увяжется за тобой. И после этого тебе нельзя будет закрывать глаза, потому что тогда ты точно исчезнешь. Теперь наверняка».

* * *

Иван замолчал.

— Ну, а дальше-то? — потребовала девчонка. — Рассказывай, чем кончилось. Я люблю крипоту.

— Не знаю, чем кончилось, — развёл руками Иван. — Простите. Я, кажется, перебрал.

— Иван, мы все надеемся, что вы вспомните окончание вашей истории и потом расскажете! А пока я приглашаю нашего последнего участника, — сказала затейница и позвала безбородого мужика.

— Моя история совсем короткая, — начал он. — Она о запретах. Я всё детство провёл в интернате — не в детдоме, а в таком заведении, куда ребёнка отвозят на неделю, а по выходным забирают. Так решили на семейном совете. Наша семья была очень благополучная, и у матери хватало средств, чтобы оплатить моё проживание.

И на территории интерната в загороженном дворе был домик вроде складского сарая, маленький, кирпичный, без окон и с шиферной крышей, обычно запертый на щеколду. То есть, открывай и заходи. Вот я однажды и зашёл, хотя это было строжайше запрещено. Сколько мне было? Около двенадцати, наверно. Я как раз начал курить и считал себя невероятно крутым.

В свободное от уроков время другие ребята играли в «чу» или в ножички, девчонки прыгали в классики, и к сараю никто не подходил — все боялись нарушить запрет. Я один был такой бедовый, что пошёл против начальства. До того я много раз пытался разузнать про сарай у других ребят, но они сразу становились тихими и переводили разговор на другую тему. Как я понял, они что-то знали, но боялись говорить.

И я решил выяснить всё сам. Пришлось действовать в одиночку, потому что желающих сопровождать меня не нашлось. Как-то вечером, когда мы играли во дворе в футбол, я незаметно отделился от своей команды и приблизился к сараю. Оглянулся, поднял щеколду и вошёл, и сразу понял, почему сарай был под запретом…

* * *

В этот момент Иван тихонько толкнул меня в локоть и шепнул на ухо:

— Идём отсюда. Мне надоело.

— Но интересно же! Последняя байка осталась.

— Я тебе заплатил, — ледяным тоном произнёс он на грани слышимости. Я встала, с сожалением выключила запись, и мы с ним ушли. Никто на нас и не поглядел, все самозабвенно слушали историю.

Единственный туристический фонарь был у Ивана. Должна признаться, пить мой друг умел — его походка почти не нарушилась. Крепкий мужик. Возле костра я пригрелась, но сейчас, по дороге к палатке, у меня зуб на зуб не попадал. Что поделаешь — осень! Я с тоской глянула через плечо на уютный огонёк костра, оставшийся позади, и увидела, как рассказчик жестикулирует. Его голос до меня почти не доносился. Жаль, что не удалось дослушать, теперь всю жизнь буду гадать, что там было в сарае.

Чем дальше мы уходили от компании, тем тревожнее мне становилось. Холодно, темно, мужик подозрительный, да ещё этот лес. Деревья стояли, как чёрные великаны с растопыренными руками. Нет, я ничего против природы не имею, но на неё надо днём выезжать! Чёрт его знает, какие звери тут сейчас бродят, может быть, волки.

Ветер унялся, но облака по-прежнему затягивали небо. Квакнула сигнализация, и мой спутник на минуту залез в машину, что-то там взял, вылез и снова запер. Может быть, водку взял? Хорошо бы. Я нащупала в кармане бумажный пакетик с заранее истолчённой таблеткой.

Но он держал в руке не пузырь, а газовую горелку, которую зажёг, как только мы залезли в палатку. Сразу стало тепло. Внутри были две пенки и два расстеленных спальника. Уютно. Я гладила пальцем пакетик в кармане и мысленно выстраивала события: он наливает водку, потом я вылезаю по нужде и ору, что тут змея. Он бежит убивать змею, а я тем временем прячусь в палатку и размешиваю ему таблетку в стакане. Пальцем. Не хватало только одного ингредиента — водки.

— А у тебя ничего покрепче нет? — спросила я. — А то я уже протрезвела.

— Нету, — огорошил он меня. — Кола есть, — и вынул из сетчатого стенного кармана початую баклажку.

Я отхлебнула. Планы мои катились к чертям.

— Ты где учишься? — вдруг спросил он.

— На филфаке, — кисло ответила я.

— Журналисткой хочешь стать? Или учительницей?

— Не-а, не хочу. Пропускаю больше, чем хожу. Наверно, отчислят скоро.

— А почему филфак выбрала?

— Просто больше никуда не смогла поступить. Мать ворчит: без вышки не проживёшь…

Воздух в палатке прогрелся настолько, что мы сняли куртки. Он выключил горелку и лёг, глядя на меня. Я его недуром побаивалась, поэтому сидела смирно и ждала указаний. Но услышала совсем не то, что ожидала.

— Расскажи что-нибудь, — велел он.

— Баек тебе мало? — усмехнулась я.

— Про себя расскажи. Где живёшь, с кем общаешься.

— Ну… — я замялась. — Я и рассказывать-то не умею. Снимаем квартиру с девчонками на троих. Общаюсь в универе, в клубе, вечером друзей на хату приглашаем.

Он уже храпел. Я вздохнула с облегчением. Сейчас он уснёт покрепче, и я пороюсь в его кошельке, а пока можно и покурить. Палатка была мудрёная, с тамбуром, и в этом тамбуре я и закурила, высунув нос наружу. Не хотелось вылезать на холод. Отсюда я не могла видеть тусовку, и оставалось смотреть только на тёмный лес и прыгающий огонёк сигнализации в тачке.

Я бросила окурок подальше, застегнула тамбур и поползла на четвереньках внутрь. Помнила, что бумажник у него во внутреннем кармане куртки, а ключи — во внешнем. Сигнализация, конечно, брякнет, и он может проснуться. Тогда мне несдобровать. Но пешком до большака ого-го сколько, да и страшно. Если застукает, скажу, что забыла в машине таблетки от башки.

Я просунула голову внутрь и оторопела. Мужика не было. Куртка валялась там, где он её бросил, а от него самого осталась только вмятина на постели. Я перетрясла оба спальника, потом начала ползать по палатке в поисках второго выхода, но единственным отверстием было то место, где я курила. В панике схватила лежащий на полу фонарь и снова всё осмотрела, потом выскочила и стала бегать вокруг, вполголоса зовя Ивана, но тщетно — он бесследно пропал.

Как, ну как он мог уйти, ведь ему пришлось бы пробираться мимо меня! Прорезал палатку сзади? Нет, она целая, и пол тоже целый. Я вдруг поняла, что Иван не вернётся. Не скажу, что испытывала к нему тёплые чувства, но вот так внезапно остаться одной среди его вещей было очень паршиво — всё равно что оказаться рядом с трупом. Дрожащими руками я обчистила его бумажник, распихала наличку по внутренним карманам, взяла ключи и вылезла.

Опель послушно квакнул, и я машинально посмотрела в сторону лагеря. Тусовщики уже разошлись спать, загасив костёр. На секунду мне захотелось побежать к ним с воплями: «Ваня исчез!» — но это была не лучшая идея. Я залезла в машину, стараясь не хлопать дверцей слишком громко. Фары… Чёрт, где в этой развалюхе включаются фары? Я начала тыкать во всё подряд. Слева под рулём нащупала кругляшок с кнопками, покрутила его, и наконец-то фары загорелись. Кажется, я врубила ближние, ну да ладно, мне и этого хватит, чтобы дотащиться до асфальта.

Включила наверху плафон и стала искать, куда втыкать ключ. Ключ был спрятанный внутри пульта, но я такие уже видела: нажимаешь на кнопочку, и он выскакивает. Ага. Воткнула. И тут посмотрела на рычаг коробки передач. Он был какой-то не такой... Это вообще автомат или что? Механика? Чёрт, чёрт! Меня же только один раз в жизни учили ездить на механике. Где он такое старьё выкопал, ведь есть же нормальные человеческие опели с автоматикой! Ладно. Тут где-то должна быть педаль сцепления. Я сняла тачку с ручника и заглянула вниз. Педалей было две. Не машина, а кошмар какой-то. Чёрт, ну что же мне делать? Я и трёх метров не проеду, я даже с места не тронусь. Я вообще не знаю, что с этим рычагом делать! Выругавшись, я выключила фары, бросила ключ на сиденье и вернулась в пустую палатку за фонарём.

Эти пятьсот метров по извилистой грунтовке в полосе стали для меня страшнее всех сегодняшних баек, вместе взятых. Я бежала трусцой и тихонько молилась: «Боженька, если ты есть, сделай так, чтобы меня не съели волки». Широкая резинка фонаря съезжала с моей головы, уши мёрзли, а из-за каждого куста мерещились звериные морды. На полпути я вспомнила, что не стёрла в машине и на ключе свои пальчики, но возвращаться из-за этого и не подумала. Авось меня и так с Иваном все видели. Ушёл в лес и не вернулся, ничего не знаю…

Выбежала из полосы и отдышалась. Здесь, на трассе, всё произошедшее показалось мне страшным сном. Исчезновению Ивана не было разумного объяснения, человек не может ни с того ни с сего взять и раствориться в воздухе — значит, мне померещилось. На самом деле он тайком вылез и ушёл в лес, а я перепила и наслушалась баек, вот и разыгралась фантазия.

Пора было возвращаться к реальной жизни. Издалека приближался автомобиль. Расправив пальцами волосы, я перешла дорогу и не спеша побрела в сторону города.