Ртуть в её ладонях (гет)

Шум гром­кая. Она гром­ко го­во­рит, гром­ко сме­ёт­ся, гром­ко хо­дит, це­пи за её спи­ной зве­нят то­же гром­ко. Шум так мно­го — в каж­дом зву­ке, в каж­дом мгно­ве­нии, что она ка­жет­ся все­силь­ной. Ра­ди это­го ощу­ще­ния мед­лен­но уми­ра­ла Цвай и рож­да­лась из од­но­го име­ни, про­из­не­сен­но­го ре­бён­ком нес­час­тий, Шум, ра­ди это­го ощу­ще­ния рож­да­лись и уми­ра­ли сот­ни Дол­дам. Эхо то­же, но Эхо по­ка жи­ва.

Она не зна­ет, сколь­ко уже и сколь­ко ещё бу­дет — Эхо не счи­та­ет вре­мя ни зву­ка­ми, ни го­да­ми (и пле­вать на все ка­лен­да­ри ми­ра), она во­об­ще ни­че­го и ни­ког­да не счи­та­ет, да­же не жи­вёт, а слу­жит Вин­сен­ту и пы­та­ет­ся то ли сло­жить Цвай — свет­лую де­воч­ку, ко­то­рую пом­нит толь­ко Дол­ди и, воз­мож­но, пер­вая Дол­дам — из об­лом­ков лич­нос­тей, то ли спас­ти Шум — су­мас­шед­шую де­воч­ку с лом­ки­ми за­пясть­ями, пре­дан­ностью толь­ко од­но­му че­ло­ве­ку и са­ва­ном, ед­ва прик­ры­тым пла­щом Бас­кер­вил­лей. Ни­че­го не по­лу­ча­ет­ся: Цвай слиш­ком дав­но мер­тва, Шум же не спа­са­ет­ся: она спит, ей снят­ся кош­ма­ры. Дол­ди не­лас­ко­во сме­ёт­ся под ле­вой клю­чи­цей и проз­рач­ные рос­чер­ки вос­по­ми­на­ний го­рят, слов­но бик­фор­дов шнур, в зво­не це­пей. Эхо ту­шит огонь паль­ца­ми, края ру­ка­вов обуг­ли­ва­ют­ся, на ко­же ду­шев­ным хо­ло­дом выг­ра­ви­ро­ва­на чу­жая жизнь. За­хо­чешь за­быть — не за­бу­дешь.

Эхо и не за­бы­ва­ет, ведь ме­ха­низ­мы с ус­та­нов­лен­ной прог­рам­мой и вы­се­чен­ны­ми тон­ки­ми роз­га­ми на спи­не обя­зан­нос­тя­ми на это не спо­соб­ны, да­же ес­ли они за­ра­же­ны ви­ру­сом с зе­лё­ны­ми гла­за­ми (все­го од­ним, но он сто­ит и ста, и двес­ти) и ус­пеш­но скры­ва­ют свою неп­ра­виль­ность. В это ве­рит Вин­сент, ве­рит Дол­ди, ве­рит Шум, но не ве­рит Оз, не ве­рит, что она все­го лишь ме­ха­низм и на­зы­ва­ет её ма­лыш­кой с тёп­лой улыб­кой на гу­бах.

Эхо цеп­ля­ет­ся за сло­ва Оза, за его улыб­ки, за взгля­ды зе­лё­ных глаз, ко­то­ры­ми она счи­та­ет вре­мя, и впер­вые воз­ра­жа­ет Дол­ди. Шум с дет­ским вос­тор­гом раз­гля­ды­ва­ет гра­вю­ры её жиз­ни, из ру­ки вы­па­да­ет смер­то­нос­ная сталь. Где-то Ада об­ни­ма­ет Вин­сен­та, Эхо же­ла­ет им счастья, Эхо сей­час же­ла­ет счастья всем, осо­бен­но Озу, не се­бе — у неё уже ни­че­го и ни­ког­да не бу­дет. На гра­ни слы­ши­мос­ти Дол­ди же­ла­ет счастья той, ко­го она так и не су­мела спас­ти, и це­пи её зве­нят за­щит­ным ляз­гом дос­пе­ха.

Эхо в пос­лед­ний раз смот­рит в лю­би­мые гла­за и де­ла­ет шаг в ва­ку­ум вслед за Шум.