9 дней сияния (джен)

Сухой ветер ревел над ютунхеймскими хребтами. С неба валил снег, застилая обзор, сыпал мелкими пылинками и огромными хлопьями, казавшись во мгле иссине-черным. Ветер ревел и бесновался, вздымая огромные вихри и засыпая всё мелким ледяным крошевом. Буро-серое разлилось по небу; далекий горизонт, ещё недавно багрово-алый, сейчас — пыльно розовый, покрылся нелепыми лиловыми пятнами. Кое-где мерцали тусклые проблески солнца.

Том согнулся, плотнее закутываясь в теплый мех и прикрывая лицо от бьющегося в лицо ветра. Ютунхеймен — страхи и сомнения Локи — окружал его, прятаться было некуда... да и поздно. Снежная громада недобро вздохнула. Том вмиг обернулся: но сзади был один снег.

Локи не появлялся уже больше двух недель, и Том понятия не имел, где тот сейчас находится и что делает. Тем не менее, он был абсолютно уверен — Локи придет, рано или поздно, но придет. Том будет ждать.

Где-то далеко-далеко отсюда бегает Локи, бегает, ищет что-то, постоянно кружится, как сиротливая птичка, в злосчастных попытках казаться хищником. А настоящий хищник неслышно бродит по заснеженному каменному плато и рыщет в поисках заблудившейся жертвы. Жертва бегает всё так же бестолково, не желая признаться в том, что ей только и нужны игры, а не бумажная корона.

Тор и Бальдр не понимают: у них никогда не было брата. Был Локи.

Но назвать это существо, которое напоминает гадюку, братом — преступление. Их брат был хитрым, был тихим, был даже не змеей — змеенышем. Когда-то они видели чудесный город, где вода — стекло, в воздухе — золотистая пыль, а небо — чистая лазурь. Этого города больше нет. А брата никогда не было. Был некто, притворяющийся братом. Некто звали Локи.

Локи колдовал, Локи смеялся, Локи злился. Локи, Локи, Локи. Верни брата, Локи! Куда ты его запрятал? У нового Локи его глаза, его голос, его внешность — но ты не он.

Том смеялся, закружившись в водовороте снега и ветра.

Тор и Бальдр любили брата. Но любить-то, оказывается, некого. Любить Локи они не могут. Локи — не брат, Локи — это Локи. Их брата звали так же. Но тогда Локи было журчащим плеском воды, его имя было прохладно на вкус, оно появлялось и слетало с губ так быстро, как дуновение ветра. Теперь Локи — острый лед, болотная тина — скажешь и пропадешь; имя не уходит, оно вязнет на языке, как горькая настойка, оставляя послевкусие. И не скажешь ведь, что приятное.

Вьюга становилась всё злее. Том неожиданно остановился; изо рта вырвался холодный пар.

— Ты вернулся, — подметил Том. За его спиной стоял Локи.

Локи молчал, разглядывая Тома довольно долго — достаточно для того, чтобы тот почувствовал себя неуютно. Локи подошел ближе, подол длинного зеленого плаща волочился по земле, оставляя мятый след.

— Отец сделает Бальдра своим наследником.

— Так он сказал?

— Все говорят, все вокруг только об этом и говорят. Бальдра сделают наследником в обход меня.

Том прищурился: про старшего брата Локи забыл. Сам Локи был бледен больше обычного.

— Стрела. Отдай мне её.

Том достал невидимый до того колчан — стрел в нём было много, он не поскупился.

— Ещё, Риддл! Где... яд?

— Здесь, — Том вложил в руку Локи флакон. — Вот и твой яд.

— Он точно подействует? — спросил Локи там, будто всем своим существом надеялся на обратное.

— Должен, — мягко отозвался Том, напоминая гадюку, высунувшую маленькую головку с блестящими глазками из зарослей. Головка покачивалась, двойной язычок ласково пробовал воздух на вкус, колдовские глаза сияли холодным, мертвым торжеством. Гад ползучий! Изловчился, ужалил самое уязвимое — сердце. Как такому доверишься заново? Не станешь же верить извивающейся в руках змее, у которой мысли только — укусить и уползти в свою нору.

— Не надо бояться, — добавил Том, располагающе улыбаясь. — И искать способы расстроить свои планы. Это так низко: одной рукой сталкивать, а другой подкармливать. Сталкиваешь — так сталкивай до конца.

— Я думаю, — сказал Локи, вглядываясь в лицо Тома, — думаю о том, есть ли в тебе что-нибудь человеческое. Ты же не знаешь жалости, Риддл... Хоть немного жалости!

— Мы с тобой не люди, и ничто человеческое над нами не властно. Вместо жалости дам тебе один полезный совет, — Том придвинулся ближе к Локи, прошелестев: — меньше думай о завистниках, которые называют тебя чудовищем только из-за того, что сами боятся сделать то, что делаешь ты. Не думай ни о них, ни о ком-то ещё. Ни о ком другом.

Локи сделал порывистый жест — чересчур поспешный и непродуманный для нападения — и Том развеялся легкой дымкой, отдающей запахом жженых углей.

— Слушай, что будет, — донесся весёлый голос из-за снежной стены. — Обмакни стрелу в яд и вложи её в руку тому, кто не поймет, что ты даёшь подлог. Отдай её слепцу, который не узнает, кто стоит рядом с ним. Пусть это будет... преступление без умысла.

* * *

В праздничный день на базаре толпился народ: весело сновали между украшенными столами молодые асы и асиньи в красивых, блестящих накидках, некоторые — с очаровательными малышами на руках, бегали дети. Кто-то наигрывал незатейливую мелодию на флейте. Кто-то жевал или пил за столом. Шум, давка, веселье — праздник только вступал в силу.

— Бальдр, Бальдр! — хохотали в одном уголке юноши, румяные и свежие, как восходящее светило.— Покажи ещё раз!

Бальдр улыбнулся, рукой подзывая к себе одного из своих приятелей. Тот довольно ухмыльнулся и, замахнувшись, что есть силы бросил в Бальдра кинжал — закаленное железо подлетело совсем близко и взорвалось, вспыхивая красными искрами, оседая у ног Одинсона.

— Музыка! — истошно крикнули в глубине живой массы. Началась паника — все побежали, толкаясь, засуетились, хватая первых попадавшихся на пути за руки, образуя исполинскую цепь.

Началось лучшее, чем славился базарный день Асгарда — старинные танцы.

Выскочив в центр круга, Эгиль затянул дребезжащим голосом:

Slagt ham! Kristenmands søn har dåret

Dovregubbens veneste mø!**

Хлопнув в ладоши, асы снова образовали цепочку, обившуюся вокруг вытягивающего звуки Эгиля. Цепочка то расширялась, то сужалась, распадалась на части, снова становилась единым целым. Асы входили в круг, отбивали ритм ногами, хлопали в ладоши в такт музыке, а цепь всё извивалась и извивалась, змеясь между столами.

Slagt ham! Kristenmands søn har dåret

Dovregubbens veneste mø!

Slagt ham! — яростно подхватила толпа.

Эгиль застонал, содрогаясь всем телом, имитируя исступление древних колдунов:

Må jeg skjære ham i fingeren?

Må jeg rive ham i håret? — вскрикнули справа.

Hu, hej, lad mig bide ham i låret! — откликнулись левее.

С тем же пением вперёд выступил мужчина, закутанный в блестящую мантию, отливавшую самоцветным блеском, мерцавшую синим, зеленым, лиловым, золотым. Лицо его закрывало темное покрывало, на голове сидела огромная черная корона с острыми гранями. То был горный король. Он обошел замершую толпу, возвращаясь назад, под сопровождение становившегося все более страстным пения. Священное воодушевление овладевало асами. Теперь приближался самый великий акт действия — священная жертва, принесенная во имя отмщения.

Slagt ham!

Slagt ham!

Ярость, охватившая всех до единого асов, выливалась в буйный хоровод — цепь распалась, и в бывших звеньях царило собственное настроение, каждый танцевал так, как ему было приятнее — и начался хаос. В центр выволокли жертву — впрочем, изображающую ужас довольно карикатурно и явно лопающуюся от смеха после нескольких кружок меда. С одной стороны едва слышно затянули протяжный грустный мотив. Бальдр, слегка улыбаясь, вышел вперед и встал за спину пленника. Горный король убрал с лица полупрозрачную черную ткань, взял в руки лук — оружие менялось неизменно из года в год.

То был слепой Хёд.

Жертва закрыла глаза в мнимом трепете — стрелы всё равно были зачарованы и не нанесли бы ни малейшего вреда. Бальдр всё так же спокойно улыбался. Рядом с горным королем появилась мрачная тень. Тень замешкалась — асы смотрели — и, помедлив, вложила в руку Хёда стрелу.

Пронзительный крик заглушил последних певцов.

Том судорожно глотнул воздуха, распахивая глаза, и, скользя на влажных камнях, чуть ли не бегом пустился к маячившему впереди городу.

* * *

В одной легенде Том читал, что северное сияние — последний танец умирающих душ, загадочный огненный танец на небесах. От жителей он услышал, что сегодня этот танец особенно прекрасен — не от того ли, что танцевала одна-единственная, но невыразимо прекрасная душа?

Ничего. Ему было не жаль — ему было холодно. Стужа пробралась под кожу, заморозила не только одежду и волосы, но ещё что-то совсем другое, что было внутри. Было холодно и очень тихо. Сияние над его головой всё горело и горело, освещая вымерзшую до нутра землю.

Через несколько дней Том вернется в Лондон, где и скроется от прошлых ошибок, от всего, что случилось с ним раньше. Опасений Том не испытывал: по опыту он знал, что сокрыться от глаз асгардцев можно без особых усилий, и нужные заклинания он применил — ровно когда услышал вопль на асгардском празднике. Его не найдут и весной, когда стает снег, и знойным летом, и осенью с её хрупким разноцветным ковром листьев. Локи был крепко связан путами раскаяния — Том не сомневался в этом — или же реальными цепями, если ему не повезло попасться. Локи расколол свою душу, убил брата — но знал ли?..

Знал ли он о Томе то, что, казалось, незаметно? Видел ли сети, которые плёл Том всё это время? Понимал и решился сам? Но зачем — от отчаяния? Или не понимал, не видел, не почувствовал в Томе душу давным-давно расколотую? Бог ли он? Бог ли Бальдр, видевший Тома так ясно, что застывала кровь? Высшее ли они или только то, что увидел в них Том поначалу? Том видел Локи — видел гордыню, властолюбие, видел сомнения и надежды, видел слабость и отчаяние, и заколдованную им самим стрелу, которая отравила Бальдра. Видел подающего стрелу Хёду. Видел падающего Бальдра. Слышал крики, плач. Не видел лишь стрелу, которая сломалась в руке, яда, который разлился недалеко на базарной площади, вытекая из треснувшего стеклянного флакона. Не видел Локи, зовущего брата по имени. И толпы, набежавшей враз, стремительно — тоже не видел.

Локи потащили во дворец, выцарапали из рук единственную стрелу из омелы, которая так и осталась невыпущенной. Бледные лица каких-то богов — Одина и Фригг. Бледное лицо Локи, ужас Бальдра — но Том Риддл ничего не видел. Ему не позволили.

Локи сидел в темнице, среди разбросанных книг, изувеченных блюд. Локи смотрел прямо перед собой — туда, где стоял его брат.

На губах — красные стежки, изуродовавшие тонкий рот. В глазах — слёзы, много, слишком много слёз, которые не были пролиты раньше.

Но были слезинки, одинокие слезинки на щеках и ладонях Бальдра, мурлыкающего под нос незатейливую песенку. Были руки, обвивавшие плечи брата. Было прощение — и светлое сияние, которое ласково укутало обоих братьев. Сияние, почти незаметное, окружающее младшего сына Одина. Сияние, которое никто не видел наверняка — но точно знали, что оно есть.

Сияние горело светло и ярко — и Том смотрел, смотрел, пока не устали глаза, и не затекла шея. Смотрел, как пестрые огни резвились на небосклоне и угасали, уступая место другим — новым. Смотрел так долго, так пристально, что потемнело в глазах.

Позади остался Хаммерфест, в который он вернется только под утро, когда закончится великое празднование и смолкнут весёлые голоса.

«Красота, красота! Скоро узрим мы младенца Христа!»

Позади остались совсем другие боги и люди, поющие гимны этим богам, и голос, призывающий страшные проклятия на голову Локи. Том оставил их позади себя, любуясь полярным сиянием.

Девять месяцев — что за срок для великих богов и простых людей? — девять месяцев, пролетевших так скоро, но в которых таилась целая жизнь и целая история. История, которой не суждено стать рассказанной вслух. Девять месяцев как срок матери, вынашивающей ребенка, — так и Том вынашивал идею, строил догадки, решался — и произвел на свет свою заветную игру. Девять месяцев как девять ветвей Игдрассиля, как девять мест, в которых они побывали, как завершение последовательности, как девять миров — непознанных и манящих.

Девять месяцев как девять дней сияния, пронесшегося над ними так скоро и потухшего в один миг, не оставив ни следа, ни памяти.

Пароход в Лондон отправлялся в следующий вечер. Значит снова качка, мороз и верная, но горячо нелюбимая мантия с меховым воротом. Тома ждало возвращение в Лондон, мистер Беркс, новая работа и поиски медальона.

Том небрежно стряхнул снежинку с плеча.

На востоке с укором догорало сияние.

_______________________________________________

* Имеется в виду легенда об убийстве Бальдра богом Локи — по легендам, его мать Фригг, узнав пророчество о смерти сына, взяла клятву с каждого металла, с каждого камня, с каждого растения, с каждого зверя, с каждой птицы и с каждой рыбы в том, что никто из них не причинит вреда Бальдру. Но Локи, узнав, что Фригг ещё не взяла клятвы с омелы, сделал из этого растения стрелу и хитростью заставил слепого Хёда выстрелить в Бальдра. Стрела попала точно в сердце. Том хочет провести аллюзию между легендой и своей задумкой.

** Строки взяты из либретто балета «Пер Гюнт» Эдварда Грига.

В соответствии с сюжетом, Пер Гюнт соблазнил дочь короля троллей. Во время звучания композиции, свита короля требует расправы над вероломным человеком:

«Убей его! Этот сын христианского народа соблазнил прекраснейшую дочь Горного короля!

Убей его! Убей его!» и т.д.